Kitabı oku: «Ожоги», sayfa 4
Пока он сидел, мать и вовсе спилась мигом, как часто случается с женщинами, пустившимися в пьянство, и уже сама подсадила на выпивку детей. Чтобы есть не хотели.
К двадцати пяти Митька уже пил по месяцу беспробудно. После запоя перерыв дней пять или неделю, если повезет, и опять на добычу чермета, и опять затяжное пьянство, а там и питье в лежку. Вот потому жизни у него и не вышло – ее и не было никогда.
– А в девятнадцать я не пил целый год. Мог тогда! – рассказал он со вздохом человека, потерявшего навсегда великую ценность. – Потому что влюбился я тогда. Бросил пить, устроился на укладку асфальта, стал зарабатывать наличными. И все не знал, как к ней подступиться, к Светке-то. Все ходил вокруг да около. Даже пел в нашей группе, в заводском ДК, где теперь церковь. Думал, заметит меня Светик, посмотрит такими глазами, знаешь? С интересом, что ли… И я тогда осмелюсь.
Он улыбнулся с детской застенчивостью, погрузившись в теплые воспоминания, съежился, сгреб в охапку писклявых котят и пристроил к себе на коленки. Те, привычные к хозяйским ласкам, тут же притихли.
– А потом что?
– Она погибла, – он покачал головой и полез рукой под диван, чтобы достать свою омерзительную бутылку. От действия алкоголя что-то произошло в его организме, от чего отек несколько спал с лица, и Митька уже не выглядел опухшим стариком. – Она тоже по металлу ходила, заброшенный цех растаскивали тогда. Другой работы и не было. И она тоже железо тягала. Вот на нее балка и обрушилась, и ее… Тогда я запил по-настоящему, знаешь? Запил… На ней у меня все сошлось в этой жизни. А потом… бах! И нету ее. И меня тоже…
Палыч поднялся, чтобы оценить свои силы, но голова закружилась, и он с трудом уселся обратно, стараясь приземлиться между пружин.
– Да-а, – прохрипел Митька, сделав еще несколько шумных глотков и не обращая внимания на попытки Пал Палыча незаметно улизнуть домой. Видно, поднялось что-то в его душе со дна вместе с этими воспоминаниями, и теперь уж не важно, слушает ли его кто, смотрит ли на него. Для того, видать, водка-то и изобретена человеком, чтоб не быть ему одному внутри себя, пусть и через самообман и отраву. – Много лет прошло, теперь уже и не важно, наверное, когда и с чего началось. Теперь уже все так… Не остановить.
– Ну запил с горя, пропился, оттосковал, дальше-то зачем пил? Молодой ведь был совсем, нашел бы какую-нибудь другую, создал семью…
– Да все вокруг пили – мать, отец, все друзья. И захочешь не пить, так принесет кто-нибудь, еще и уговаривать станут. Да и кому я нужен в этой жизни? Такой же пьянице? Так в чем тогда разница? Это Светка не пила, а другие все вокруг меня… Все пили, знаешь, кто из простых людей.
Так и прожил он все свои взрослые годы. Родители и братья уж давно померли, как и многие из друзей.
– А когда здесь церковь сделали из заброшки ДК-ашной, я стал думать о Боге, – Митька вздохнул и посмотрел сквозь ясеневую листву на кусочек голубого неба. – Думал, может Бог поможет мне. Может, Он как-то мне поможет, знаешь, как-то так… Сам не знаю как.
Он мотнул головой, оценил объем остатка в бутылке, но пить не решился.
– А один раз… – тут Митька задумался – рассказать или не стоит, но Палыч молчал и безучастно смотрел под ноги, будто и нет его здесь, и Митька осмелился. – Я лежал тут мертвецом на диване этом, так меня убивало с похмелья. Знаешь, когда ничего как будто нет в этом мире, только я и это… похмелье. А выпивки взять негде, уже нечего продать или пообещать. В общем… Решил я украсть в церкви одну вещь – там строители все бросили, бери – не хочу. Вот я и проделал дыру в заборе, чтоб с улицы не было видно, как я захожу в церковный двор. И только оторвал я эти доски от забора, а тут – бах! – колокольный звон, служба началась, я аж весь растерялся, – он выпучил глаза, чтобы усилить эмоциональность описываемого состояния. – Так меня этот звон как-то… Знаешь? Так меня это встряхнуло, как будто током шарахнуло. Прямо вот…
И он постучал себя в грудь кулаком, разумея свои чувства, отзывающиеся в сердце.
– Как же, думаю, мне Бог поможет, если я в церкви буду воровать? Ну, и не стал. А там и служба пошла. Лето было, жара, они двери раскрыли, и я услышал, как там поют, в церкви. Так это… Знаешь… Как-то, не как пение, а что-то такое… Божеское. Божье. Божественное!
