Kitabı oku: «Западня для леших», sayfa 4
Разик глубоко вздохнул и приосанился. Он действительно откровенно и честно делал карьеру, не без основания чувствуя в себе способность командовать людьми. И успехи по службе, особенно на командирском поприще, одобряемые и ценимые всеми окружающими, составляли предмет его вполне законной гордости. Но вот Катька, в которую он влюбился еще год назад, казалось, не обращает на эти самые его успехи никакого внимания. Данное обстоятельство Разика несколько смущало, поскольку он, не имея опыта в любовных делах, не мог понять, в чем же тут дело. А дело было всего лишь в Катьке, которой еще не пришла пора любить. Катькино отношение к Разику сбивало с толку и Михася, который, несмотря на свой пылкий нрав и романтическую любовь к заморской красавице – леди Джоане, не вполне понимал сестру. Да и может ли кто-либо полностью понять другого человека, если зачастую бывает сложно разобраться и в собственной душе! В общем, Михась, относительно недавно проведавший о чувствах лучшего друга к своей сестре, всячески одобрял и поощрял его, нахваливая перед Катькой.
– Ну да, конечно, – без тени улыбки произнесла Катька. – Никто в Лесном Стане и не сомневается, что Разик – талантливый военачальник, и что он далеко пойдет. В общем, самый что ни на есть завидный жених, – еще более торжественно произнесла она.
А в глазах ее при этих словах прыгали веселые чертики, не замечаемые ни Разиком, ни Михасем, которые остались довольны столь правильными и логичными с их точки зрения Катькиными словами. Лишь один Желток, как лицо незаинтересованное, почувствовал Катькину иронию, но предпочел промолчать, несмотря на природную склонность к веселому ехидству.
– Михась, расскажи про Джоану, – видя, что брат перестал на нее гневаться, попросила Катька. – Какая она? И правда ли, что ты, чтобы ее спасти, в одиночку уничтожил экипаж пиратского корабля?
Михась сердито засопел, намереваясь отчитать сестру за неуместное, по его разумению, любопытство, но тут вмешался Желток.
– Брехня! – авторитетно заявил он. – Какой там корабль? Михась собственноручно потопил всю пиратскую флотилию!
Ветви яблонь внезапно раздвинулись, и на полянке, в центре которой стоял стол, совершенно бесшумно возник боец особой сотни Фрол.
– Кто это тут из сухопутных смеет рассуждать о пиратах? – с притворным возмущением бросил он Желтку. Подчеркнуто старательно вытянувшись в струнку, он поднес лихим жестом руку к берету и произнес по-английски, обращаясь к Михасю: – Сэр лейтенант, позвольте сержанту королевской флагманской морской пехоты почтительнейше приветствовать вас с сестрицей и ваших благородных друзей!
– Здравствуй, Фрол! – Михась выскочил из-за стола, обнялся с особником. – Садись вот с нами, испей кваску!
– Да рассиживать-то мне особо и некогда, – развел руками Фрол. – Я просто поздороваться пришел. А вот кваску – это с удовольствием!
Он не спеша, смакуя каждый глоток, выпил предложенную кружку, вытер губы извлеченным из кармана шаровар носовым платком, всего около года назад вошедшим в моду при дворе французского короля, где Фролу также довелось побывать (о подробностях своего там пребывания он, естественно, не распространялся).
– Хорош квасок! Где добыли?
– Военная тайна! – буркнул Желток.
– Ну что ж, и на том спасибо, – ответил особник без обиды и вновь обратился к Михасю: – Премного наслышан о твоих подвигах в Вест-Индии. Потом как-нибудь в спокойной обстановке в родном Лесном Стане расспрошу тебя подробненько. А сейчас хочу тебе сказать…
Фрол сделал паузу, обвел глазами присутствующих, а затем продолжил:
– Ну, да тут все твои родные и близкие… В общем, перед самым походом заходил я в наш монастырь к монахам-архивариусам по своим делам, да и спросил заодно, что выяснили они насчет возможности твоей жениться на леди Джоане. Так вот, далеко не все ясно, а посему наберись терпения и жди.
– Спасибо за заботу, Фрол, – вполне искренне поблагодарил особника Михась. – Но я уже об этом знаю: сестренка сообщила.
– Вот как? – удивился Фрол. – Как же ты, Катерина, в монастырский архив умудрилась попасть?
– Ведь я же как-никак приписана к особой сотне! – гордо вскинула голову девушка.
– Ясно, – кивнул Фрол. – Ну, рад был видеть вас всех: знаменитую троицу и примкнувшую Катерину. Прощевайте пока, еще не раз встретимся!
Он улыбнулся широкой искренней улыбкой, хотел было уйти, но внезапно остановился и вновь обратился к Михасю:
– Ты, я слыхал, ненавистника моего, дона Эстебана, завалил, который в храмах ихних католических торжественно клялся меня на мелкие кусочки растерзать?
– Было дело.
– И как же ты с ним справился? Дон этот шибко шустрый да живучий был.
– Пулю между глаз ему вогнал, – пожал плечами Михась.
– Мудрый поступок, одобряю! Ну, до встречи, – он поднес ладонь к берету и бесшумно исчез, словно растворился среди яблонь.
Когда Фрол ушел, Желток, слегка обидевшийся на «сухопутного», хотя это была лишь констатация факта, проворчал:
– А вот я с некоторых пор… Катька, заткни уши!.. не люблю особников.
– Кто ж их любит-то? – поддержал друга Разик, испытывавший глухую ревность к бойцам особой сотни, при которой служила Катька, и не без основания полагавший, что многие особники увивались за девушкой.
– Да нет, – возразил Михась. – Фрол – человек замечательный и боец, каких мало. Я вслед за ним во флагманскую морскую пехоту Дрейка пришел на все готовое. Там после «храброго сержанта Фроула Русса» (Михась произнес эти слова по-английски) у всех нас, его земляков-руссов, была такая репутация, что хоть в испытательных состязаниях не участвуй: и так высший балл поставят. Но не только за силу и ловкость его ценили, а за честность в жизни и надежность в бою. Есть такое понятие: солдатская справедливость. Вот Фрол – он очень справедливый… И особник Лось – тоже замечательный товарищ. Мы когда на нашем корабле в Англию шли, я многому у него научился.
– Ладно тебе, Михась, – поморщился Желток. – У тебя всегда все честные, справедливые и замечательные. Ты еще скажи, что те три рожи (Желток имел в виду особников в черных личинах, или, по-иноземному, – масках), которые нас на рубеже во время двухсотверстного перехода смертным боем били, тоже по-честному поступали!
– Ну, вообще-то, не они нас, а мы их в итоге на том проклятом пригорке размазали в тонкий слой, – уклончиво ответил Михась.
Катька хотела было встрять в разговор старших по возрасту и званию, чтобы поддержать брата, но, слава Богу, ей не удалось нарушить приличия и субординацию. Ветви яблонь вновь бесшумно раздвинулись, и в этом укромном некогда уголке, сейчас все более и более напоминавшем проходной двор, возник новый персонаж, а именно командир отряда Дымок собственной персоной.
– Здорово, орлы!
– Здрав будь, сотник!
– Вольно, бойцы, садитесь, – ласково произнес Дымок. – Как настроение?
– Готовы к выполнению любого задания командования, – ответил за всех Разик.
– В этом не сомневаюсь. А кроме службы, что на сердце лежит?
– Кроме службы в сердцах наших живет еще любовь к начальству, – с явно преувеличенной серьезностью и излишним пафосом произнес Желток.
– Достойное чувство, – усмехнулся Дымок. – Но проявить его в полной мере вам сейчас не удастся, ибо я отвлеку вас всего лишь на минуту.
Сотник вовсе не обиделся на реплику подчиненного, он хорошо знал независимый нрав и острые языки этой троицы. Когда Дымка только произвели в десятники и поручили командовать учебным отрядом, в котором служили Михась, Разик и Желток, еще не получившие тогда звания строевых бойцов, он не раз лично сталкивался с их проделками. Получив свою первую командирскую должность, Дымок стал слегка, самую чуточку, важничать перед юными дружинниками, частенько с умным видом вещая им свысока прописные истины, за что и поплатился. Однажды ночью троица намазала льняным маслом забор на полосе препятствий, и утром, когда Дымок попытался продемонстрировать своему учебному отряду, как надо преодолевать данное препятствие… Но выходки друзей были умными и необидными и никогда не переходили грани, за которой шутка превращается в издевку.
– Так вот, кстати, о любви, – продолжил Дымок. – Михась, должен тебе сообщить, что вопрос о возможности твоей женитьбы на леди Джоане еще не решен. Наберись терпения и жди.
Дымок, конечно же, мог сообщить Михасю сию весть еще сегодня утром, перед тем как они отправились в царский дворец. Но он этого не сделал, и совсем не потому, что забыл. Будучи начальником отряда, сотник считал, что не стоит расслаблять и отвлекать от службы одного из лучших своих бойцов. Какая может быть любовь, когда задача похода не выполнена? – так думал Дымок до сегодняшнего вечера с суровой твердостью настоящего командира. Но один-единственный взгляд княжны Настасьи перевернул душу отважного витязя, и он, расставшийся с княжной всего-то час назад и уже не находивший себе места от тоски и желания снова встретиться с ней, вдруг с щемящим сочувствием подумал о том, что же должен ощущать Михась, оставивший любимую девушку за тридевятью землями, за синим морем.
– Спасибо, брат сотник, – просто ответил Михась, чувствительно пнув под столом Желтка, который уже открыл было рот, чтобы прокомментировать услышанное в связи с предыдущими событиями.
– Ну, отдыхайте, бойцы, пока возможность есть.
Дымок хотел было сказать о сложности выполняемой задачи, о необходимости постоянной бдительности и боевой готовности, но вовремя остановился. Сотник знал, что как только обстановка станет критически опасной и события начнут развиваться стремительно и неудержимо, и Михась, и он сам, и все остальные бойцы оставят в стороне все личные чувства и переживания, даже самые сокровенные, и будут действовать четко и самоотверженно, как их и учили с самого детства.
Дымок широко улыбнулся всем присутствующим, подмигнул Катьке и почти так же бесшумно, как Фрол, исчез за деревьями, окружавшими полянку.
Друзья некоторое время сидели молча. Желток нарочито демонстрировал обиду, всем своим видом показывая, что Михась пнул его слишком больно и абсолютно незаслуженно.
– Мне вот что любопытно, – задумчиво произнес Разик. – Почему это вся дружина Лесного Стана озабочена только одним вопросом: о чувствах Михася к леди Джоане? А то, что я тоже, к примеру, влюблен, – он бросил красноречивый взгляд на Катьку, – почему-то никого не волнует!
– Ну, ты, Разик, даешь, – пожал плечами Желток. – Во всех русских сказках содержится мечта о принцессе из тридевятого царства. Вот все Михасю и сочувствуют, ибо он воплощает своим примером всеобщую мечту. Хотя нет, о заморской принцессе повествует только половина сказок. В остальных русская девушка мечтает об иноземном принце. Правда, Катерина?
Катька засмеялась, Разик насупился.
– Да мы этих самых принцев в заморщине как траву косили – налево и направо! Правда, Михась?
– Твоя правда, Разик, – поддержал друга Михась, хотя, конечно, насчет «травы налево-направо» было преувеличением, и слегка смягчил формулировку: – Уж наши-то дружинники никакому иноземному витязю ни в чем не уступят, и даже, пожалуй что, еще и превзойдут. А ты как считаешь, Катерина?
– Я девушка молодая, мне еще рано о таких вещах рассуждать, – с притворной скромностью потупила взор Катька. – И вообще, я, как и вы, в боевом походе участвую и одним лишь рвением к службе преисполнена.
– Ладно, братцы, – со вздохом произнес Разик. – Посидели, поговорили, теперь и в расположение отряда возвращаться пора.
Они медленно, наслаждаясь каждой минутой отдыха, прошли через яблоневый сад, вышли на обширный двор перед усадьбой, поросший густой зеленой травой, чистый и ухоженный.
Здесь уже вовсю кипела жизнь, перемещались пешие и верховые, им навстречу строевым шагом проследовала дежурная смена караула в полном вооружении во главе с разводящим. Трое друзей и Катька, как и положено, приветствуя караул, тоже перешли на строевой шаг, отдали честь. Недалеко от блокгауза, в котором располагалась их сотня, Михася окликнули. Друзья обернулись. К ним от отдельно стоящей избы, впрочем, также больше похожей на блокгауз, в которой располагался штаб особой сотни, бежал особник Лось, тот самый, который сопровождал Михася во время его поездки в Англию.
Желток, глядя на приближающегося к ним особника, саркастически хмыкнул и вполголоса произнес:
– Мне почему-то кажется, что сейчас нам по большому секрету будет поведана сногсшибательная новость о том, как в недрах монастырских архивов все еще не может решиться вопрос о браке храброго дружинника Михася и прекрасной леди Джоаны.
– Здорово, бойцы! – радостно поприветствовал их особник.
– Здорово, брат особник! – последовал дружный ответ.
– Хочу тебя, Михась, поздравить с благополучным возвращением из заморщины. В Стане-то нам встретиться не довелось, я сам на задании был.
– Спасибо, Лось. Твои уроки, что ты мне на корабле нашем давал, когда мы вместе в Англию шли, мне сильно пригодились впоследствии.
– На здоровье, брат. Да, и еще у меня для тебя есть важное сообщение, твоих личных дел касающееся… – начал было особник.
– Подожди, Лось, – перебил его Михась, видя, что Желток уже собирается съязвить, а Разик, невзлюбивший особников еще больше с тех пор, когда Катьку приписали к особой сотне, тоже собирается к нему присоединиться. – Давай отойдем в сторонку.
– Да у меня, собственно, от твоих-то ближайших друзей и сестры секретов нет…
– Давай отойдем, – Михась буквально оттащил особника к стене блокгауза.
Там он молча, с непроницаемым лицом выслушал сообщение Лося, содержание которого ему было заведомо известно, поблагодарил его, пожал руку и вернулся к стоящим в стороне друзьям.
– Ты, Михась, воплощение кротости и доброты к ближним своим, – произнес Желток, и, как это часто бывало, по его тону невозможно было понять: говорит он это в шутку или всерьез.
– За это его все и любят! – гордо парировала Катька.
Они зашли в блокгауз, где их встретил дневальный и передал Михасю приказ явиться к начальнику особой сотни дьякону Кириллу.
– Не смешно, – развел руками Желток.
Михась резко развернулся на каблуках и вышел из блокгауза.
Дьякон Кирилл сам в молодости был лихим бойцом, а затем по причинам, известным весьма узкому кругу из числа руководителей Лесного Стана, ушел в лесной монастырь. Но через некоторое время после принятия духовного сана он был призван возглавить особую сотню. В том, что монах командовал людьми военными, не было ничего удивительного, ибо так издревле повелось на Руси, что в ряды православного воинства на святое дело защиты родной земли всегда вставали витязи в монашеском одеянии, и многие монастыри становились для врага неприступными крепостями. Кирилл был необыкновенно умен, холодная аналитическая расчетливость сочеталась в нем с удивительным пониманием человеческой натуры, которую невозможно постичь умом, а можно понять лишь сердцем. От пристального взгляда его глаз не ускользало ни малейшее движение души собеседника. Но вместе с тем он решительно и сурово ломал людям судьбу и карьеру или посылал их на верную смерть, если того требовали интересы дела. И никто не сомневался, что Кирилл имеет на это право.
Михась вошел в избу, охраняемую по периметру несколькими особниками, по уставу приветствовал дьякона как воинского начальника.
– Здравствуй, Михась! – Дьякон, да еще и особник, мог себе позволить отступить от уставной формы приветствия и назвать бойца просто по имени. – Присаживайся вот сюда, на лавку.
Михась сел, снял берет.
– Должен сообщить тебе, что дело твое в монастырских архивах…
– Извини, отец дьякон, должен тебя перебить, чтобы ты время не тратил понапрасну. Мне уже все сообщили.
– Ну, тем лучше. Я же хочу тебе сказать, что делается проверка столь тщательная для твоего же блага. В нашем тайном Лесном Стане, как ты сам понимаешь, каждый человек – на особом счету. Ты один отряда вражеского немалого стоишь. И потомство твое должно так же умом и силой отличаться. Больных душой и телом триста лет у нас в Стане не было. А европейские роды королевские да графские, когда они на своей же родне жениться начинают, безумием и немощью за полвека под корень подрубаются.
– Все понимаю, отец дьякон.
– Любишь свою принцессу?
– Люблю, – просто ответил Михась.
Дьякон помолчал, а затем произнес то, для чего он, собственно, и пригласил одного из лучших бойцов дружины, который, будучи головным первого десятка первой сотни, призван находиться в авангарде всего отряда и первым грудью встречать любую опасность. От действий авангарда и самого головного зачастую зависит успех боя.
– Может быть, тебе, пока суд да дело, лучше вернуться в тыл? А потом, когда привезешь свою невесту…
Кирилл жестом остановил Михася, который вскочил с лавки, кипя от возмущения, и продолжил:
– Ничего зазорного в моем предложении нет! В Спарте древней, в коей еще святой князь Александр пример для себя черпал, наш Лесной Стан основывая, когда войско отходило, заслоном прикрываясь, в заслон на смертный бой только тех воинов ставили, у которых сыновья уже родились. А неженатые и бездетные молодые спартанцы с войском отступали, чтобы род затем продолжить на благо своей Отчизны. И мы в нашей дружине это правило тоже блюдем, когда возможность есть.
Кирилл помолчал, подождал, пока Михась успокоится.
– И еще вот что хочу тебе честно и прямо сказать, ибо ты только такого обращения и заслуживаешь. Уверен я, что, расставаясь со своей принцессой, обещал ты ей вернуться во что бы то ни стало и лично сообщить весть или радостную, о вечном союзе вашем, или горестную, о вечной разлуке. А для тебя слово твое, долг и честь – всего превыше. И вдруг в бою смертельном ты свое обещание невольно вспомнишь и не о выполнении боевой задачи думать будешь, а о том, как бы себя сберечь?
– Отец особник, – Михась говорил без какого-либо пафоса, спокойно и сурово. – Ты же сам сказал, что долг для меня – всего превыше. В любом бою я только лишь о долге перед Родиной, дружиной нашей и товарищами боевыми думать буду, за них жизнь и отдам. И Джоана меня поймет и простит. Уверен, что она меня таким, какой я есть, и любит, то есть не хитрецом осторожным, а рыцарем отважным. Если доведется мне к ней вернуться, то только так, как мать в той самой Спарте древней сыну своему говорила: со щитом или на щите.
Он смотрел в глаза дьякону, и Кирилл больше не стал ни о чем его спрашивать.
– Ступай, Михась. Прости, коль обидел чем ненароком. Служба такая, сынок.
Михась встал, не говоря ни слова, резким движением поднес ладонь к берету, четко повернулся через левое плечо и вышел из избы.
После ухода Михася Кирилл несколько минут сидел неподвижно, подперев склоненную голову обеими руками. Он по давно укоренившейся привычке прокручивал в памяти и анализировал нюансы только что состоявшейся беседы. Начальник особников и до разговора с Михасем был уверен, что тот даже во имя самой прекрасной любви не будет себя щадить и тем более – прятаться за спины товарищей. Дьякон боялся другого: молодой отважный дружинник, напротив, станет очертя голову кидаться в схватку, чтобы доказать окружающим, что он отнюдь не дрожит за свою шкуру. Взвешенные и спокойные ответы Михася успокоили начальника особой сотни. Кирилл еще раз мысленно похвалил себя за удачный пример из истории древней Спарты, который он привел, чтобы не обидеть собеседника. Этот суровый и жизненно необходимый для существования дружин особого назначения в закрытых городах обычай, когда на верную гибель стараются посылать воинов, уже имеющих сыновей, соблюдался и в Лесном Стане.
Кирилл, как никто другой, хорошо знал всю историю войска леших. Ему было известно, что перед Куликовской битвой князь Дмитрий предлагал воеводе леших поставить всех бойцов Лесного Стана в засадный полк, который из всего русского войска заведомо должен был понести самые незначительные потери. Князь понимал, что одной битвой войны не выиграть. Стоя на вершине небольшого холма на поле Куликовом, проводя военный совет и расставляя полки для предстоящей битвы, Дмитрий, как дальновидный государственный деятель, думал уже и о будущем и хотел сохранить лучшую из лучших своих воинских частей для последующих сражений.
Воевода, к которому обращался князь, с виду совсем не напоминал богатыря. Он был сухощавый, подтянутый и еще совсем не старый, но совершенно седой. Воевода посмотрел в глаза стоящему напротив него князю Дмитрию, затем подчеркнуто перевел взгляд на его доспехи, как будто осматривая амуницию и вооружение простого воина в строю на утренней поверке. Князь действительно был в латах и одежде рядового ратника. Всему русскому войску уже было ведомо, что Дмитрий встанет рядовым в Большой полк, чтобы каждый воин знал: князь где-то рядом, бьется с ними плечом к плечу. И еще Дмитрий хотел избавить войско от случайностей, ибо уже не раз бывало в прошлом, что гибель в битве военачальника, хорошо видимого со всех сторон благодаря блестящим княжеским доспехам, алому плащу и белому коню, приводила к унынию и бегству всей рати.
Воевода Лесного Стана впервые в жизни нарушил субординацию. Он отрицательно покачал головой и твердо произнес:
– Прости, князь, но должен я тебе возразить. Прошу позволить мне поступить иначе. Если конная лава ханская, как бывало уже не раз, сомнет полки наши, дрогнут и побегут ратники, то и засадный полк ничего не решит, да и вообще бесполезен будет. Только если ханская конница в схватке увязнет, а рать наша стоять будет крепко, не ломая строя, удар засадного полка и решит исход всей битвы. То есть в битве у нас две задачи: первая – устоять, первый удар выдержать, вторая – опрокинуть и уничтожить врага. Поэтому дозволь мне большую часть своих дружинников не в засадный, а в передовой полк поставить и самому с ними встать.
– На верную гибель идешь, воевода! Знаешь ведь, что передовой полк – это всегда ополченцы, отважные, но неумелые, на убой выставленные, призванные первый удар погасить да отборных дружинников сберечь!
– Понимаю, князь, но ведь с тебя пример беру, как за Русь-матушку радеть должно. Все предки наши, более века под игом стонавшие, и великий князь Александр, умирая, мечтали, что час такой битвы, как эта, пробьет когда-нибудь. Не имеем мы права проиграть ее. Не должен передовой полк дрогнуть и побежать.
– Спасибо тебе, воевода, поступай, как разум подсказывает и сердце велит.
Они обнялись, воевода легко сбежал с холма, вскочил в седло боевого коня и, с места подняв его в галоп, направился к берегу речки Непрядвы, где в небольшой рощице, отдельно от остального русского войска, располагалась дружина Лесного Стана. Там он спешился и скомандовал принявшему поводья дежурному сотнику:
– Построй дружину.
Рожок пронзительно пропел короткий сигнал, и через минуту дружина застыла стройными рядами на полянке перед рощицей.
Седой воевода чуть дрогнувшим голосом подал команду, слова которой он читал в старинных греческих книгах о великой Спарте:
– Все, у кого есть сыновья, – пять шагов вперед!
Лешие, имевшие сыновей, встали в передовой полк, чтобы помочь ополченцам выдержать самый страшный первый удар неприятеля, не побежать, сминая своих, и не погибнуть бессмысленно, а уничтожить как можно больше отборных вражеских воинов. Передовой полк полег весь до последнего человека, не отступив ни на шаг.
Но великая победа в Куликовской битве, добытая ценой ужасающих потерь в русском войске, лишь положила начало освобождению Руси. До полного и окончательного избавления от ига было еще далеко. Прошло всего два года, и хан Тохтамыш по прямому указанию и при мощной поддержке «завоевателя Вселенной» – Тамерлана со стотысячной ордой обрушился на Русь. Уничтожая все на своем пути, орда изгоном, на рысях двигалась к сердцу Русского государства – Москве. Князь Дмитрий Донской, прекрасно осознававший, что большая и лучшая часть русских ратников полегла на Куликовом поле, а многие выжившие еще не оправились от ран, решил обороняться в крепостях, а не искать гибели в поле.
Но и в укрепленных городах ратников для обороны у князя Дмитрия было недостаточно. К тому же ордынцы прекрасно владели искусством штурма крепостей. Еще Чингисхан создал у себя в войске специальное подразделение, куда входили осадные орудия, создаваемые и обслуживаемые в бою, в основном инженерами-китайцами. Но командовал осадным подразделением чистокровный монгол – Аньмохой, передавший затем по наследству эту великую должность своему сыну. Должность действительно была великой, ибо пожалован был Аньмохой и сын его золотой пайцзой с тигриной головой – знаком высшего сановника в войске Чингисхана. И все наследники чингисхановы, и новый «завоеватель Вселенной» – Тамерлан, конечно же, переняли все лучшее из непобедимого ордынского войска, включая и организацию, и военную технику, иначе не одерживали бы они бесконечных побед над странами и народами. Были в те времена в арсенале ордынских экспедиционных корпусов и вихревые катапульты, вращающиеся во все стороны на опорном столбе, и камнеметные осадные башни, бросавшие не только камни, но и греческий огонь: специальные снаряды с нефтью и порохом – «огненные кувшины» с дистанционными трубками, позволявшими взрывать снаряд непосредственно над целью, многолучные стрелометы-аркбаллисты, пускающие стрелы с пороховыми зарядами на конце. Тамерлан дополнил весь этот грозный арсенал захваченными в покоренных им арабских странах мощными торсионными камнеметами противовесного типа, которые, в отличие от обычных натяжных камнеметов-блид с пращевым захватом, предназначенных для небольших камней определенного диаметра, могли кидать снаряды практически любого размера. Это самое мощное оружие тех веков, позволявшее рушить каменные башни и проламывать стены, на западе получило название «требюше», а на Руси – «пороки». А еще использовали ордынцы и тараны-черепахи, и боевые повозки, обитые изнутри железными листами.
Князь Дмитрий Донской хорошо понимал, что без активного сопротивления просто отсидеться за каменными стенами от такого врага не удастся, и потому, оставив Москву на попечение митрополита, срочно отправился собирать войско в Кострому, вокруг которой лежали земли с населением, менее всего понесшим потери в недавней великой битве. Князь не боялся обвинений в трусости, которые могли бы прозвучать за его спиной: кто же на Руси не знал, что он всего два года назад встал в Большой полк простым ратником, и как его, заваленного телами поверженных врагов, едва дышащего, отыскали на поле Куликовом лишь под утро после битвы? Поэтому он не сбежал, а отступил в Кострому, чтобы попытаться подготовить силы для решительного и эффективного удара по врагу.
Там Дмитрия Донского и нашел воевода Лесного Стана, который, получив донесение от собственной разведки, постоянно несшей дозор на границе с Диким Полем, сам, не дожидаясь вызова князя, двинулся к нему со всем личным составом тайной дружины. Только весь этот личный состав насчитывал всего лишь четыре сотни воинов. Лесная дружина, как и вся Русь, еще не оправилась от потерь, понесенных на поле Куликовом. И воевода у леших был новый. Седой ветеран сложил голову в передовом полку, зарубив восьмерых всадников из личной гвардии самого Мамая.
Воевода вошел в небольшую палату скромного княжеского терема, четко, по-военному, коротким наклоном головы приветствовал князя.
– Рад тебя видеть, леший, – произнес князь, когда они остались вдвоем.
Дмитрий Донской был одним из немногих, знавших тайну Лесного Стана. Эта тайна, согласно заветам Александра Невского, охранялась от иных русских князей, втягивавших страну в междоусобицы и наверняка захотевших бы использовать дружину Лесного Стана не для защиты внешних границ и укрепления государства, а для достижения личных корыстных целей.
– Спасибо, что без зова явился из своих поморских лесов отдаленных, в трудную минуту поддержал, – продолжил Дмитрий Донской. – Только на сей раз ни у меня рати необходимой нет, да и у тебя, как я понимаю, бойцов не густо.
– Правда твоя, князь, у меня бойцов всего лишь четыре сотни, из них почти половина – мальчишки, коих мы в прежние времена в бой бы ни за что не послали, поскольку еще не всю науку воинскую необходимую они постигли.
– Чем же помочь сможешь, витязь? – с явственным сомнением, но и с затаенной надеждой в голосе спросил князь.
– Год назад мои дружинники, проходившие заморщину в турецких странах, привезли оттуда орудия особые, ценой большой крови добытые. Называют они их «тюфяк», что по-турецки значит трубка. Это труба железная, в вершок толщиной, на станине деревянной прикрепленная. Один конец у нее заплющен, а со второго она забивается зельем китайским, сиречь порохом, запасы которого вместе с тюфяками добыты были. Мы его у себя в Стане делать еще не научились пока, но вот-вот освоим.
– Порох? – переспросил князь. – А, ну да, это зелье, которое ханы в огненные кувшины с земляным маслом – нефтью, добавляют, когда греческим огнем города осажденные забрасывают. Слышал я про него. Так что, эти трубки с порохом на головы неприятелей со стен сбрасывать следует? А чем же тюфяк сей огневого кувшина лучше?
– Нет, князь, не сбрасывать. Вот смотри, – воевода достал из-за пазухи пергаментный свиток, развернул на столе перед князем. – Это чертеж тюфяка в разрезе. Видишь, это слои пороха в трубке, а разделяются они каменьями, плотно забитыми, сиречь запыженными. Слоев таковых шесть. А по центру трубки пропущен фитиль. Тюфяк открытой стороной, дулом называемой, ибо через нее дует огонь с каменьями, направляют на неприятеля. Фитиль горит, порох полыхает и с громом каменья выталкивает. Летят они на двести шагов, все на своем пути круша и убивая. Шесть выстрелов подряд тюфяк делает. Он любого камнемета-порока во сто крат легче, а стреляет каменья дальше и точнее. Тюфяки я эти, у нас в Стане по турецким образцам изготовленные, с собой привез. И запасы пороха к ним имеются, а каменья мы на месте подготовим нужного размера да формы. Коли прикажешь, князь, то я розмыслов своих, коих бойцы мои по-иноземному инженерами кличут, да стрелков-огнеметчиков с огнестрельным снарядом, то бишь с тюфяками этими, в Москву отправлю. Пусть ханов со стен огненным боем громят. Дам им еще сотню дружинников в помощь и прикрытие. А сам с оставшимися тремя сотнями пойду хана встречать. Надеюсь, что смогу нанести ему урон ощутимый.
Князь поднялся, вышел из-за стола, обнял воеводу:
– Спасибо, витязь! Вижу, что не оскудела и никогда не оскудеет Русь богатырями и героями. Действуй, братец! Если мы врага под стенами Москвы задержим хоть ненадолго, да урон ему ощутимый нанесем, то и рать, мной сейчас собираемая, будет иметь возможность в поле орду отразить окончательно. Коль с нами Бог, то кто же на нас?
