Kitabı oku: «Супостат», sayfa 2

3
Беда

Дворник Архип Шлыков зиму не любил. По сравнению с летом работы добавлялось вдвое больше. Ночи в феврале хоть и длинные, но спать удавалось мало. Вставать приходилось до света и корпеть весь день. Двор почистить, перекладывая сугробы поближе к снеготаялке, посыпать песком дорожку к ретираднику, выдолбить лед, намертво прихвативший калитку, а потом у колоды, где стоят извозчики, убрать конский навоз (за это, правда, возничие платили Архипу исправно – с каждого экипажа по рублю в месяц). Тоже и чугунные надолбы напротив, как только солнышко пригреет, надо подновить. А вот тут без постного масла с сажей не обойтись. Только вот для салопов и шинелей невнимательных пешеходов эта смесь – чистая погибель; пристает намертво, не ототрешь и не отмоешь. А что делать? Не помажешь – навлечешь гнев околоточного надзирателя. И не дай Господь, если он домовладельцу штраф выпишет. Тогда неприятностей не миновать. Хозяин и рассчитать может сгоряча. Справедливости ради надо сказать, что такого с Архипом еще не случалось. Были, конечно, мелкие упреки, но до резкостей дело никогда не доходило.

– Меня Артем Савельевич уважают и ценят, – хвалился Шлыков приятелю Митьке – собрату с соседней улицы, попивая в своей каморке чай вприкуску, – я их благородиям – господам Табасовым – верой и правдой почитай десять годков служу. Будь я старшим, уже бы и медальку юбилейную получил к 300-летию Царствующего Дома. Бают, и нашего брата в прошлом годе награждали, во как быват!

– Быват, и медведь летат! – отшучивался земляк, потягивая чаек из блюдца.

Прибрав на улице, Архип принимался носить жильцам воду и дрова, потому что водопровода и центрального отопления не было. «Пока обойдешь все три этажа – истаскаешься, пропотеешь до исподнего. А еще и черную лестницу прибрать поспеть. За ней – парадную; опосля и коридорную протопить. На все время потребно, и немалое. То ли дело в сурьезных домах на Невском или на Большой Морской, там за ентим швицары досматривают, а не дворники», – разглаживая широкие усы, жаловался он Анне Извозовой, проживающей во второй квартире.

Эта молодая и кроткая девушка напоминала сорокапятилетнему бобылю его любимую племянницу Глашеньку – младшую дочь сестры, – дитя чистое и непорочное. Летом, навещая родственников в глухой деревеньке под Псковом, Архип всегда привозил ей из города гостинец: то шоколад, то конфекты, то заморские апельсины. Вот и Аннушку он любил так же, по-отцовски.

Постояльцы платили дворнику за труды по-божески – по пятьдесят копеек с квартиры, а на Пасху, именины и Рождество давали на чай, баловали водочкой и угощали закуской. В такие дни Архип всегда просыпался в хорошем настроении. Он натягивал хромовые сапоги, надевал сатиновую рубаху, двубортный глухой жилет с отложным воротником, пиджак, водружал на голову развалистую старую шляпу и шел по квартирам желать всем здоровья и собирать дань. Высокий от природы – почти десяти вершков роста² – в этом чудаковатом головном уборе он казался еще выше. И только к Извозовым он старался не заходить вовсе. История с внезапно ослепшей матушкой Анны настолько разжалобила Архипа, что он отказался от всяких подношений этой бедной семьи. Даже воду и дрова он таскал им бесплатно. Но девушка настояла на том, чтобы дворник отдавал ей чинить свою одежду.

Наугощавшись в квартирах, Шлыков шагал в любимый трактир, чтобы еще раз «двинуть от всех скорбей». Службу за него в такой день нес какой-нибудь земляк, с которым он заранее договаривался. И к вечеру верный страж доходного дома на Болотной напивался в стельку. Но под заборами он никогда не валялся, и дворняга ему нос не лизала. Обратно его привозил знакомый извозчик и, поддерживая под руки, помогал спуститься в дворницкую. Цепляясь носами сапог за ступеньки, Архип тихо и беззлобно бранился и ложился спать. К обеду следующего дня он как ни в чем не бывало появлялся во дворе с метлой и совком, в белом холщовом фартуке и в форменном картузе. На левой стороне отворота красовалась медная бляха, а на околыше фуражки табличка с надписью «Дворник». Лакированный козырек играл солнечными зайчиками. И лишь по темному сумрачному лицу и опущенным усам было понятно, что накануне метельщик «доехал» не только «до Колпина»³, но и «до Бологова»⁴. И, конечно, не единожды. Впрочем, кружка холодного капустного рассола и рюмка водки вновь возвращали его в благостное расположение духа.

Жильцов, возвращавшихся домой поздними вечерами, Архип безошибочно определял по манере звонить. К тому же и колокольчик висел тут же в комнате, прямо над головой. Больше всего досаждал студент из четвертой квартиры. Он трижды, будто змеей ужаленный, безостановочно дергал ручку. И пока «хозяин двора» сползал с топчана, почесываясь и позевывая, шлепал босыми ногами к дверям, набрасывал тулуп и выуживал из кармана ключи, ночной гуляка все трезвонил. Проволока натягивалась и слабла, и обезумевший колокольчик, ударяясь о стену, будто в припадке падучей, заходился в бесконечном перезвоне. И что самое обидное: все намеки «на чаек», «на водочку», «на поздний час» молодой постоялец пропускал мимо ушей, не пожаловав ночному привратнику даже пятака за беспокойство. Совсем игнорировать это безобразие дворник не мог, и хоть и был человеком незлопамятным, но дрова господину студенту доставались теперь всегда сырые, а вода заносилась в самую последнюю очередь. Вот потому-то загрустил старый ворчун и огорчился не на шутку, когда понял, что Аннушка – невинное создание – влюбилась в этого молодого хлыща.

– Добром, Митя, это не кончится, попомни мое слово! Соблазнит девку, поматросит, опозорит на весь квартал и бросит, студент ентот, – громко откусывая кусок сахару, сетовал Архип товарищу и наполнял из самовара очередной стакан горячего, как расплавленный чугун, чая.

Так и сидели они однажды, чаевничали, как вдруг на стене неистово загремел колокольчик.

– Не иначе как постоялец из четвертой воротился! – досадливо пробурчал дворник, бросил взгляд на ходики и поплелся отворять калитку.

– Дык и я, пожалуй, пойду, – поднимаясь из-за стола, проговорил гость. – Поздно уже, а завтра опять до зари вставать…

На улице сквозь белую пелену снегопада тускло пробивался свет керосинового фонаря. От самых ворот мелькнула и исчезла чья-то тень. На снегу лежал человек. Лицо было закрыто платком.

– Желтобилетница, не иначе, – предположил Митька. – Пьяная, видать, набралась, стерва…

– Погоди, откроем, увидим, – проворчал Архип, пытаясь отворить калитку.

Но ключ не проворачивался, и замок не поддавался. От предчувствия чего-то страшного у дворника заколотилось сердце. Понимая, что с калиткой быстро не справиться, он распахнул ворота изнутри и подошел к женщине. Склонившись над телом, дворник откинул от лица пуховый платок. Под ним лежала окровавленная марля. От нее пахнуло чем-то сладким. Убрав ее, он почувствовал, как к горлу подкатил удушливый комок.

– Господи! Аннушка, красавица моя, да кто ж тебя так изувечил?

– Ироды! – в ужасе прошептал Митька и отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слезы. Помолчав немного, он добавил: – Дышит, выходит, жива; в беспамятстве, правда, но жива.

– Вот бяда так бяда!.. А ты давай, лети за доктором, что в твоем доме живет, да городового предупредить не забудь, – дрогнувшим голосом повелел Архип.

Он поднял тело на руки и бережно понес к себе в дворницкую. А Митька перво-наперво, достав медный свисток, во всю силу своих легких оповестил округу о том, что на Болотной стряслась беда.

4
Главный сыщик столицы

С раннего утра начальник Сыскной полиции Петрограда был в дурном расположении духа. Виной всему – поступивший отчет о вчерашних преступлениях. Среди краж, разбоев и убийств – их количество почти не выросло по сравнению с прошлым месяцем – больше всего беспокоило странное преступление на Болотной. Как сообщалось в донесении, девица двадцати лет, Анна Ивановна Извозова, модистка ателье «Мадам Дюклэ», была найдена дворником Архипом Шлыковым по месту жительства (у ворот доходного дома) в бессознательном состоянии и с многочисленными ранами лица. Карета «Скорой помощи» доставила пострадавшую в Лечебную глазную больницу. В результате врачебного осмотра установлено, что Извозова, находящаяся без чувств вследствие применения хлороформа, подверглась истязанию в виде вливания серной кислоты в глазные яблоки, что привело к полной и безвозвратной потере зрения. Однако кожа вокруг глаз была без повреждений. Кроме того, на лице имелись глубокие рваные раны, находящиеся на одинаковом расстоянии друг от друга. Их рисунок напоминал перевернутые кресты. Всего таковых насчитали три: на лбу и обеих щеках.

Как опытный сыщик, немало повидавший на своем веку, Владимир Гаврилович Филиппов понимал, что, скорее всего, за этим преступлением последуют другие, весьма похожие на только что совершенное. И тогда город может охватить паника.

На память пришли события шестилетней давности, когда у Калашниковой набережной выловили труп проститутки с множеством ножевых поранений. За этим преступлением последовали другие. Ежедневно горожане с опаской ожидали новых сообщений об очередном смертоубийстве петербургского маниака. И столичные газеты не упускали случая «порадовать» обывателей своей осведомленностью. Кошмар закончился только через два с половиной месяца, и то лишь благодаря внимательности коридорного одной из гостиниц, сумевшего задержать душегуба. Но сейчас тот самый убийца находился на каторге и никак не мог оказаться в Петрограде.

«Неужели появился новый? – задавался вопросом действительный тайный советник. – Да, сердце подсказывает, что в этом деле будет непросто разобраться. Тут нужен человек, который бы к расследованию подошел вдумчиво, без суеты. Жаль, что самому недосуг. Ничего не поделаешь. Слишком много у меня чиновничьих обязанностей. Одни беседы с посетителями занимают не меньше трех часов в день, не говоря уже о совещаниях в Департаменте, рассмотрении почты и работе с разного рода депешами, циркулярами и приказами. А уж если в числе потерпевших оказывается кто-нибудь из родственников Великих князей или членов правительства, то и на место преступления приходится выезжать самолично… – Он поднялся из-за стола, подошел к окну и, рассматривая улицу, подумал, что лучшей кандидатуры, чем его помощник – Мечислав Николаевич Кунцевич, – пожалуй, не найти. Славой и мастерством подчиненный едва не перещеголял своего патрона. К числу его побед можно было отнести и отыскание драгоценностей из магазина Гордона в Гостином дворе, и участие в расследовании дела об убийстве госпожи Тимме, и разгром международной шайки фальшивомонетчиков… Всего, пожалуй, и не перечислишь. Да вот только еще одиннадцатого января вышел приказ о переводе надворного советника М. Н. Кунцевича в Департамент полиции на повышение. И теперь помощник дорабатывал на прежнем месте последние дни положенного месячного срока. «Стало быть, надобно искать другую кандидатуру», – решил для себя Филиппов.

Большие напольные часы, доставшиеся еще от отца – петербургского чиновника, – пробили десять. Пора было подниматься на второй этаж. Казенная квартира «русского Шерлока Холмса» располагалась в том же доме, что и Сыскное отделение, на Офицерской, 28, в здании бывшего съезжего дома 2-й Адмиралтейской части, в котором когда-то отбывал месячное заключение И.С. Тургенев.

В приемной столпились человек двенадцать. Заметив невысокого полноватого господина с густыми усами, ожидающие почтительно расступились. Уже в кабинете помощник подал список лиц, записавшихся на беседу. Ба! Кого здесь только не было! И председатель правления Волжско-Камского Коммерческого банка, и учитель гимназии № 12, что у Аничкина моста, и графиня Баранцева, и даже известный ювелир Фролов.

На этот раз аудиенция длилась ровно полтора часа. По окончании Филиппов велел помощнику вызвать губернского секретаря Игнатьева.

Чиновник для поручений появился почти сразу же. Видимо, находился у себя. Высокий, крепкого телосложения – на вид ему было не более тридцати пяти лет, – с открытым лицом и умными глазами, он невольно внушал доверие любому, кто с ним впервые сталкивался.

– Прошу, Петр Михайлович, – указывая рукой на кресло, пригласил Филиппов и расположился напротив.

Он взял со стола лист с сообщением о вчерашнем преступлении на Болотной и протянул подчиненному. Дождавшись, пока тот ознакомится с текстом, сказал:

– Я бы хотел, чтобы именно вы занялись этим делом, хотя злодеяние совершено и не на вашем участке. Несомненно, будет начато уголовное следствие… И, как вы понимаете, все поручения следователя придется теперь исполнять вам. Я боюсь, что за первым нападением последуют и другие. Как видите, уже сейчас вопросов больше, чем ответов. Ну, например, мне непонятно, почему злоумышленник не прикончил жертву, а только выжег глаза? И что означают перевернутые кресты? Зачем понадобилось выкалывать ряды кровяных точек? Как он умудрился наносить их на одинаковом расстоянии друг от друга? В конце концов, сама экзекуция заняла определенное время и изверга могли спугнуть прохожие, однако, несмотря на это, он продолжал методично выбивать острым предметом кресты. Гораздо проще было изрезать лицо бритвой или лезвием. Право, чушь какая-то, не находите?

– Да, странности имеются, но только на первый взгляд, – разгладив усы, задумчиво вымолвил сыщик.

– Простите?

– Я думаю, что не ошибусь, если предположу, что это дело рук субъекта, охваченного безумной идеей, маниака.

– А вот этого, Петр Михайлович, я боюсь больше всего. – Начальник поднялся и заходил по кабинету, нервно щелкая костяшками пальцев. – Прогнозировать поступки сумасшедшего почти невозможно. Агентура здесь тоже вряд ли поможет. Боюсь, что и от картотеки будет мало толку. Отпечатков пальцев, как вы, очевидно, догадываетесь, преступник не оставил. Да и о каких следах говорить, если девушку обнаружил на улице дворник, а карета «Скорой помощи» отвезла ее в больницу? Тут необходим холодный расчет и точный удар, как в бильярде. Правда, сведений и фактов пока негусто. Но ведь так всегда бывает вначале: ни зацепок нет, ни свидетелей, а потом глядишь, и потянулись ниточки…

– Распутаем, Владимир Гаврилович, обязательно распутаем этот клубок.

– Это хорошо, что у вас такая уверенность, хорошо-с… Жаль только, времени у нас мало. Преступника мы должны обезвредить раньше, чем он поднимет руку на следующую жертву. Должны-то должны, – проговорил Филиппов, вновь усаживаясь в кресло, – но я отлично понимаю, что сделать это совсем непросто.

Игнатьев пожал плечами и заметил:

– Сейчас важно найти ответ на главный вопрос: случайно ли была выбрана жертва или нет? Во всяком случае, нелишне присмотреться к окружению потерпевшей, расспросить подруг, соседей, дворника.

– Вижу, я в вас не ошибся! – поднимаясь, выговорил хозяин кабинета. – Докладывайте мне о деле каждые три дня. С Богом!

Когда за подчиненным закрылась дверь, Филиппов вдруг вспомнил, что особенностью злодеяний петербургского Джека Потрошителя, пойманного в сентябре 1909 года, явилось то, что все его жертвы были брюнетками. «Надо бы узнать, – подумал он, – а не брюнетка ли пострадавшая?

5
Статский советник

Клим Пантелеевич Ардашев к столице относился без почтения. Серый, холодный город с влажным и нездоровым климатом производил на него удручающее впечатление, и даже тогда, когда он возвращался из бесчисленных заграничных командировок.

Выстроенные на болоте и человеческих костях дома, мосты, площади, улицы и храмы заметно отличались по своей архитектуре от истинного русского простого и понятного стиля, которому издревле следовали зодчие Москвы, Нижнего Новгорода или Ярославля. Желание царя-реформатора возвести в устье Невы европейский город осуществилось. И раскроенный на широкие прямолинейные проспекты, завершающиеся громадными шпилеобразными башнями, изрезанный каналами и соединенный мостами, Петербург стал гордостью России. Правда, наряду с этим он лишился некоего общего духовного начала, пуповины, исходящей от Москвы-матушки, которая связывала между собой все русские города, питала и делала их похожими друг на друга. И ополоумевший дьячок Троицкой церкви, встретивший ночью кикимору, и обезумевший городовой, который два столетия спустя узрел черта, правившего пролеткой на Васильевском острове, все они, как заговоренные, твердили одну и ту же, разлетевшуюся потом фразу: «Быть Петербургу пусту!»

«А что практически это предсказание может означать? – сидя в экипаже, размышлял Клим Пантелеевич. – Пожар, наводнение? Нет. Все это уже случалось. Тогда что?» Статский советник снял перчатку, достал из кармана коробочку с надписью «Георг Ландрин» и, выудив желтый леденец, положил под язык. «Смута, – мысленно ответил Ардашев. – Именно смута, как в 1905 году. Ни одно стихийное бедствие не сравнится с ней. Она рождает голод, эпидемии, пожары и массовые смертоубийства. От нее невозможно спрятаться, трудно спастись. Опасность грозит отовсюду. Богобоязненный крестьянин, исправно посещавший воскресную службу в деревенском храме, мастеровой, бывший на хорошем счету, или благодушный студент, дающий уроки купеческим детям, в один миг превращаются в полную свою противоположность, в умственно изуродованных революционной проповедью людей. Но отчего происходит эта метаморфоза? Как так случается, что пороки, скрытые и загнанные на самое дно человеческого сознания, вдруг выплывают на поверхность и покрывают маслянистым пятном еще недавно светлую душу? Но самое страшное заключается в том, что это превращение происходит с сотнями тысяч людей одновременно. И они, точно и не было у них ни родителей, ни церкви, ни гимназических преподавателей, неожиданно уподобляются бешеному стаду, уничтожающему все на своем пути. Они, точно ведомые бесом, готовы на самые отвратительные поступки. С каждым днем бесчинствующая толпа растет и множится в геометрической прогрессии. А впереди вожаки – люди, которые давно перешагнули внутри себя запретную нравственную черту: недавние бомбисты, грабители, убийцы губернаторов и жандармов».

Утонув в поднятом бобровом воротнике, в теплой боярке, бывший присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда, а ныне чиновник по особым поручениям Министерства иностранных дел, рассеянно глазел по сторонам, погруженный в невеселые раздумья. Мимо пролетали нервные таксомоторы, скрипел колесами трамвай, на тротуаре лотошницы зазывали отведать пирогов с зайчатиной, и в свежем морозном воздухе пахло арбузами. Где-то впереди, прямо между домов, мелькнул и скрылся багровый сгусток солнца.

«Да, – с сожалением подумал Ардашев, – если случится смута, то все начнется отсюда, с Петербурга, и только потом беспорядки перекинутся дальше, в провинцию. Но ведь хаос не может длиться вечно. Рано или поздно люди устанут от анархии. И снова захотят порядка и спокойной жизни. Им понадобятся работающие магазины, действующие больницы, безопасные улицы, полиция и суды, наконец. Следственно, явится сила, которая и положит конец беззаконию. Только остается открытым вопрос, какая это будет власть? Добра или зла? Вот и может случиться, что слова, сказанные замученным в «Тайной канцелярии» дьячком, окажутся пророческими. Тогда и впрямь: «Быть Петербургу пусту!»

Последнее время философское настроение все чаще посещало чиновника по особым поручениям ближневосточного отдела МИДа. Иногда к этим размышлениям примешивалось и разочарование, вызванное тем, что многие ожидания так и не сбылись. К примеру, Осведомительный Отдел, о котором перед недавней поездкой в Персию говорил князь Мирский, так и не был образован. Император не решился на создание политической разведки. Война требовала все больших ассигнований. На фронте не хватало снарядов и винтовок. И Государю казалось, что создание нового гражданского разведочного ведомства в дополнение к уже существующему военному в данный момент совсем неуместно. С таким мнением, конечно же, ни Мирский, ни Ардашев согласиться не могли. Ведь даже непосвященному в тайны межгосударственных интриг человеку понятно, что, выведывая секреты противника, разведка сохраняла тысячи жизней своих солдат и офицеров. Засим Климу Пантелеевичу не оставалось ничего другого, как в одиночку продолжать выполнять сугубо секретные миссии МИДа. Правда, на данный момент командировка в Персию оказалась его последней заграничной поездкой. Так уж случилось, что ценные сведения он черпал теперь в Петрограде, совсем неподалеку от Певческого моста⁵.

Зерно успеха было посеяно статским советником еще пятнадцать лет назад. В то время он занимался созданием агентурной сети в Британской Ост-Индии (на Цейлоне, в Карачи, Бомбее и Хайдарабаде). Особенной удачей оказалась вербовка высокопоставленного чиновника английской колониальной администрации в Дели. Мистер Баркли делился с тайным русским посланником ценными сведениями, а взамен получал неплохое вознаграждение. Словом, механизм был отлажен, и агент вошел во вкус. Так продолжалось до тех пор, пока, в то время еще коллежский советник, Ардашев, выполнив операцию по перехвату личного послания премьер-министра Великобритании Артура Бальфура представителю Соединенного Королевства на ожидаемых российско-английских консультациях по разграничению сфер влияния в Персии, не получил свинцовый «подарок» от британцев в виде сквозного ранения обеих ног. Тогда Ардашева в беспамятстве, охваченного еще и тяжелой формой тропической лихорадки, доставили в Одессу на борту утлого суденышка под греческим флагом с документами на имя австро-венгерского подданного. Позже, когда стало известно, что «рыцарю плаща и кинжала» придется навсегда расстаться с тайными миссиями за рубежом, князь Мирский послал к Баркли другого куратора. Но Баркли исчез, отыскать его не удалось, и связь с ним считалась потерянной.

Выйдя в отставку, Клим Пантелеевич поселился в Ставрополе, где и прожил последние семь лет. Занимаясь адвокатской практикой, он провел целый ряд сенсационных расследований, о чем не раз писали российские и иностранные газеты. Но летом прошлого года, узнав о покушении на наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его морганатическую супругу герцогиню Гогенберг, присяжный поверенный прибыл в Петербург. Понимая, что в ближайшее время разразится война, он сдержал данное ранее слово и вернулся на прежнее место службы. Почти сразу дипломата командировали в Персию для выяснения обстоятельств гибели коллежского советника Раппа – второго секретаря российского посольства. Покойный, так же как и когда-то Ардашев, выполнял секретные поручения Певческого моста. И вот там, в Тегеране, общаясь с британскими коллегами-союзниками, он случайно выяснил, что в 1905 году мистер Уильям Баркли неожиданно подал в отставку и поселился в Австралии, в Мельбурне, где очень скоро получил неплохую должность при тамошнем генерал-губернаторе. Но его старший сын числился на дипломатической службе Соединенного Королевства. А в конце декабря прошлого года на Певческий мост прилетела новость, что на Дворцовую набережную, д.4⁶ со дня на день заявится господин Сэмюэл Баркли, назначенный на должность третьего секретаря посольства. После всесторонней проверки выяснилось, что вновь прибывший британец – родной сын «потерявшегося» агента из Дели.

Ну а дальше Ардашев «случайно» познакомился с Самюэлем в «Даноне» и вскоре пришел к выводу, что «объект» вполне пригоден для вербовки: тщеславен, не выдержан, склонен к пьянству, да и карьерист к тому же. Словом, «Like father, like son»⁷. Только вот руководство до последнего момента никак не решалось дать добро на вербовочную беседу. «А вдруг сорвется, вдруг не получится, – нервно покусывая ус, осторожничал князь Мирский. – Англичане – наши союзники, и неудача с Баркли-младшим неминуемо приведет к скандалу…» Однако обстоятельства чрезвычайного характера заставили принять предложение статского советника и пойти на риск.

Катализатором такого решения явилось то, что всю зиму 1914 года между Россией, Францией и Британией шли весьма сложные консультации по послевоенному устройству мира. Россия все еще не могла прийти в себя от прорыва германских военных кораблей под турецким флагом в Черное море и чудовищного обстрела Севастополя, Одессы, Новороссийска и Феодосии, от потоплений пассажирских пароходов «Великий князь Александр», «Ялта», «Казбек» и «Шура». Именно поэтому она и поставила перед странами Согласия вопрос о будущей передаче под свою юрисдикцию проливов Босфор и Дарданеллы. И было вполне логичным, что следующим на повестке дня будет вопрос о передаче России Константинополя. Сейчас, как никогда ранее, могла осуществиться многовековая мечта русских императоров о превращении византийской столицы в Царьград и установлении над Святой Софией православного креста. Петроград мог, наконец, получить достойную компенсацию за поражение в Крымской войне. Но как поведет себя Англия – страна, издавна считающая себя хозяйкой в этом регионе? И до каких пределов в отстаивании собственной позиции можно дойти в переговорах с британцами, чтобы не нанести ущерб коалиции? Война-то была в самом разгаре. Стало понятно, что нужен свежий источник, имеющий доступ к рекомендациям, поступающим из Лондона на Дворцовую набережную, д.4. И вот тут вспомнили о предложении Ардашева.

Вербовочную беседу Клим Пантелеевич построил на карьерных амбициях молодого дипломата. Он поведал Самюэлю о тайной деятельности его отца, предъявив копии двух листов собственноручных донесений Уильяма Баркли. Англичанин долго пялился на знакомый почерк родителя и нервно тряс под столом коленкой. Нетрудно было понять, что в случае обнародования этих документов на дипломатической карьере Баркли-младшего можно было поставить жирный крест. Да и всю оставшуюся жизнь его папаша наверняка провел бы за решеткой. Естественно, статский советник пообещал, что их сотрудничество прекратится сразу же после окончания переговоров о послевоенном положении Турции. А как же без этого? В разведке не бывает лжи, в разведке бывает игра. И как водится, во время второй встречи, получив от третьего секретаря посольства нужные сведения, Ардашев одарил Баркли-младшего солидной суммой. И тот – поспешно и молчаливо – затолкал ее в карман. А вчера свежеиспеченный агент не только сообщил о готовности англичан пойти на уступки в отношении передачи России Босфора и Дарданелл, но и по собственной инициативе рассказал о планируемой британцами тайной операции по уничтожению германских кораблей, стоящих в портах под защитой береговой артиллерии. По вполне понятной причине его соотечественники не торопились делиться своими планами с Петроградом. Их замысел строился на идее американского инженера Саймона Лэка – хорошо известного в России своими подводными лодками класса Protector. (Еще одиннадцать лет назад четыре субмарины, работающие на бензиновом двигателе, были куплены российским морским агентом в США и в разобранном виде тайно вывезены в Либаву.)

Подлодки Лэка обладали весьма интересными особенностями. Наличие особой камеры позволяло выпускать водолаза для работы на дне, а небольшие полые чугунные колеса, выдвигающиеся из специальных ниш с помощью гидравлических механизмов, давали возможность передвигаться по дну (даже на предельной глубине погружения), не подвергаясь влиянию подводных течений. Кроме того, имелись особые отводы, благодаря которым лодка могла самостоятельно приподнимать для прохода сеть, защищающую рейд с неприятельскими судами. Ко всему прочему последние модификации субмарин оснащались усовершенствованными приборами, с большой точностью определяющими пройденное по дну расстояние и глубину погружения. Эти данные, с учетом показаний компаса и подробной карты района боевых действий, позволяли безошибочно вычислять местоположение лодки и заданный курс следования без всплытия на поверхность.

В итоге планировалось миновать все системы заграждения в немецких портах и выпустить водолаза, который, расставив мины под днищами кораблей, должен вернуться на лодку. После отхода субмарины на безопасное расстояние смертоносные заряды приводились в действие посредством провода.

Однако было совсем непонятно, почему этот замысел держался в строжайшем секрете от России. Возможно, союзники боялись нежелательной утечки информации. По крайней мере, в это хотелось верить. Но, как бы там ни было, именно благодаря Ардашеву Петроград получил весьма ценного английского агента.

Между тем экипаж добрался до места назначения – модного салона «Мадам Дюклэ», где Клим Пантелеевич договорился встретиться со своей супругой и отправиться в театр «Пассаж» на французскую комедию. От лошади валил пар, точно ее обдали кипятком. Кучер натянул вожжи, осклабился и бросил через плечо:

– На чаек не обидьте, барин!

Щедро расплатившись с возницей, статский советник сошел с пролетки. Разбитной мальчишка в ушанке, размахивая газетами, громко кричал о потоплении немецкой подводной лодкой «У–16» французского парохода «Вильделим». Купив «Петроградский листок», Ардашев потянул на себя ручку двери модного ателье.

Вероники Альбертовны нигде не было видно. «Вероятно, в примерочной», – подумал Клим Пантелеевич. Сдав верхнюю одежду в гардеробную, он остался в вестибюле. Свежая газета еще пахла типографской краской, и Ардашев, расположившись в кресле, с удовольствием погрузился в чтение.

Военные сводки за 4 февраля сообщали об ожесточенных боях в Галиции. В районе Лубны и Студенны наши войска перешли в контрнаступление и взяли в плен 10 офицеров и 1400 солдат австрийской армии, захватили три пулемета. Немцы продолжали атаковать по всем фронтам. И если от Кюзовки до Вышковского перевала наступление противника было отбито, то в Буковине русские части отошли за Прут.

Короткая заметка раскрывала подробности подвига минного офицера Рогульского: «Исполняя свой долг при встрече транспорта «Прут» с германским крейсером «Гебен», в целях недопущения захвата судна более сильным врагом, лейтенант Рогульский бросился в пороховой погреб и взорвал корабль, погибнув геройской смертью».

Тут же имелось короткое сообщение штаба Кавказской армии о столкновениях с турками в Зачорахском крае.

Колонка «Иностранных известий» рассказывала о бомбардировке Цетинье австрийским аэропланом, сбросившим на город четыре бомбы. И хоть из трех взорвалась всего одна, в результате налета погибли две женщины и трое детей. «Король Николай немедленно прибыл на место, чтобы утешить пострадавших»…

Раздался чей-то смех. Статский советник оторвался от газеты и увидел симпатичную шатенку, выпорхнувшую из дальней примерочной комнаты. За ней показался улыбающийся поручик. Веселая парочка прошествовала мимо. Скрипнула тяжелая входная дверь, и на пороге появился высокий человек в драповом пальто с поднятым воротником и в котелке («Одет не по сезону», – невольно отметил статский советник). Он осмотрел вестибюль и бросил взгляд на Ардашева. Дождавшись, пока поручик со спутницей покинут ателье, незнакомец сдал одежду и принялся о чем-то разговаривать с гардеробщиком. Погладив лысину и расправив усы, он стал перед массивным трюмо с высоким зеркалом из бемского стекла. В отражении посетитель продолжал наблюдать за Климом Пантелеевичем. Затем он прошествовал к комнате со стеклянной дверью и табличкой «Прием и выдача заказов» и что-то сказал. Не прошло и минуты, как туда же вошла роскошная брюнетка и увела визитера за собой. «Жандарм или полицейский? – задался вопросом Ардашев. – Скорее всего, полицейский. И пришел он сюда явно не костюм заказывать, а по служебной надобности – у него-то и свой совсем новый. Выясняет что-то… Да-с, – вздохнул дипломат, пробегая глазами по газетным строчкам, – работы у них хватает. Во время войны столько всякой нечисти набежало – не сосчитать, точно тараканов в кухмистерской».