Kitabı oku: «Город в кратере»
Слова, записанные аккуратным почерком на первой странице толстой клетчатой тетради в чёрной кожаной обложке с обтрёпанными краями:
…И ведь иногда надо прожить почти всю жизнь, чтобы однажды открылась истина, о существовании которой ты и не подозревал, но чей слабый свет всегда освещал твой путь в темноте, выползающей из придорожных канав.
И ведь надо пережить бесконечное множество имён и событий, чтобы однажды оказаться в самом начале и понять, что силы и годы были брошены на постижение чего-то настолько простого и очевидного, что заплакать бы, да нечем.
Надо пропустить через себя уготованное, постичь предназначенное, принять предначертанное – и тогда в дверь твоего жилища однажды постучат особенным образом, и за минуту до этого стука ты поймёшь, что путь пройден…
1.
Газета «Вечерний Черепец» доживала последние дни. Маленькому городу, скованному долгами, не требовалось своё издание. В городе вообще было невесело этой весной. Постоянно шёл дождь, ветер гонял мусор по безлюдным переулкам.
В один из последних майских дней, похожих на ночь, заместитель мэра волевым решением отправил редакцию в свободное плавание. Он был человеком, тонко понимающим душу народа, и чтобы смягчить горечь обречённости, подписал журналистам почётные грамоты.
Оставалось выпустить последний номер, получить расчёт – и разойтись. Ещё несколько дней в обычном режиме – с пониманием того, что каждый из них приближает к пустоте. Искать работу бессмысленно: она давно закончилась. На городском мосту прибавилось рыбаков, люди толпами ехали на участки и, вставая на колени, пытались умилостивить землю теплом и заботой.
Анатолий Павлович Бердин, редактор газеты, был человеком деятельным и желчным. Химик по образованию, он втайне считал журналистику никчёмным занятием, но она кормила, и он презирал её молча. Презирать оставалось несколько дней.
Когда тень надежды окончательно покинула редакцию, Анатолию Павловичу позвонили. Человек на том конце провода назвался Серафимом, сказал, что хочет предложить работу, и попросил аудиенции.
– Сегодня вечером я ненадолго окажусь в вашем городе, – сказал он. – Насколько знаю, местные кафе к тому часу уже закроются. Если это удобно, я мог бы заглянуть к вам домой.
Бердин торопливо назвал адрес.
Остаток дня прошёл в ожидании. Периодически заглядывали журналисты, он отвечал им невпопад. Нина Авдотьевна Стародумова написала очередной текст об успехах областных аграриев. Саша домучила статью о хоре ветеранов. Николай Львов принёс набор слов с заседания горсовета. Пару раз Бердин удивлялся, что не заглядывает Редьярд Князев, но сразу вспоминал, что тот уже неделю как уволился, не видя смысла оставаться.
В прошлом году редактор вышел на пенсию и особых иллюзий не питал: в таком возрасте трудно куда-то устроиться. А потому и ухватился за неожиданный звонок, как за соломинку. Наступил вечер, и весь мир вместе с ним замер, ожидая гостя, незнакомца в плаще, покрывающего пространство пешком или верхом, несущего свет надежды.
Особенно неуютно было в комнатке, выходящей на юго-восток: за её окном с мая по сентябрь висела неведомая белая звезда, чья сверкающая точка прожигала тёмно-зелёные шторы, вызывая чувство разлада. Бердин не любил эту звезду, она казалась ему тревожной. Сегодня в илистом небе было непроглядно: и звезду, и красные лампочки на поскрипывающих крыльях – всё слизал шершавый язык нелётной погоды.
Звонок в дверь раздался в полночь, одновременно с раскатом грома. Пришедший оказался человеком среднего роста и неопределённого возраста, с мокрыми волосами, собранными в хвостик. Редактор смотрел с любопытством, смотрел глазами, чей цвет трудно было определить за стёклами очков.
– Серафим? Очень приятно. Вы без зонтика?
– Я не люблю зонты, Анатолий Павлович, – ответил гость, снимая куртку. – Где мы можем поговорить?
Они прошли в зал, заставленный книжными шкафами. Редактор сел за дубовый стол, доставшийся в наследство от прадеда, который тоже был редактором, гость расположился в кресле. Жаль, он не обратил внимания на большое чёрно-белое фото за спиной. Там был запечатлён Бердин в образе Хемингуэя: с мужественной бородой и в свитере с высоким горлом.
– Спасибо, что согласились встретиться, – Серафим достал платок и вытер лицо. – Время позднее, давайте сразу к делу. Я посмотрел вашу газету. И хочу сказать, что вы подходите идеально. Стопроцентное попадание. Нужный человек в нужном месте – такое случается раз в сто лет. А тут всё срослось. Большая удача.
– Очень приятно, – вежливо сказал редактор.
– Дело в том, – продолжал Серафим, – что там, на севере, в большой белой пустыне, есть город. В нём выходила газета, потом перестала. Надо возобновить её выпуск. Я хочу, чтобы вы с коллегами занялись этим.
Бердин пожевал губами. Предложение было слишком неожиданным.
– Расскажу чуть подробнее. В центре города стоит завод, и все окружающие дома налипли на него со временем, как моллюски на борт корабля. Ещё там есть магазины с товарами, театр со спектаклями и музей с выставками. Жизнь бьёт ключом. Но теперь, когда перестала выходить единственная газета, у людей пропало чувство смысла. Зачем делать что-то, о чём нигде не напишут?
Бердин потёр лоб. Ему не приходило в голову воспринимать газету в таком ключе. Источник информации – да, но смысла!
– А почему газета перестала выходить? – растерянно спросил он.
– Коллектив ушёл. Люди были не очень стойкие, перегорели. Но вы – совсем другое дело. Я верю, что как раз вы и сможете справиться с этой работой. Понимаю, переезд – дело непростое, но имейте в виду, ваш коллектив будет обеспечен жильём, каждому полагается отдельная квартира на время работы. Что же касается денег… – он протянул бумажку. – Это годовой бюджет. Треть суммы – ваша. Остальное – делите между сотрудниками по своему усмотрению.
Бердин не удержался и нервно забарабанил пальцами по столу. Увиденные цифры взволновали, это было как перед первым поцелуем.
– Когда ехать? И надолго?
– Как будете готовы, так и поезжайте. По срокам… давайте так: мы подпишем договор на год, а там – захотите, пролонгируем, не захотите – воля ваша.
– Мне надо поговорить с коллегами, – хрипло сказал редактор.
– Разумеется, – улыбнулся Серафим. – Я перезвоню послезавтра.
Он вышел. В прихожей хлопнула дверь, и только тогда Бердин очнулся и подумал, что надо было проводить гостя. И ещё подумал о том, что станет спасителем тонущего редакционного корабля. Да-да, он, именно он…
В эту ночь редактор спал беспробудно и глубоко, и не видел снов, и ничего не чувствовал, словно и не было его в этом мире.
А за окном ночь отвешивала мокрые пощёчины случайным прохожим и разбивалась, падая на решётки канализационных люков. Ночь проникала на голубиные чердаки и в мышиные подвалы, скапливалась в сводах подземных лабиринтов.
Глазницы заброшенных строек Черепца равнодушно смотрели на опустевшие улицы. В спящих домах сквозняк волновал шторы и занавески – казалось, бесчисленные глазные яблоки тяжело ворочаются под веками, перебирая пёстрый хлам дневных впечатлений – привычных и предсказуемых.
Краткая запись, сделанная на той же странице, что и предыдущая, блаженно пахнущая ночным октябрьским морозом и частично накрытая выцветшей кофейной кляксой:
Тому, кого выбрал путь, предстоит открыть великое множество дверей, и ни одна из них не будет последней, и за каждой будет продолжение. И есть такие двери, между которыми плачут от счастья, и такие, между которыми теряют веру и сходят с ума – разные двери есть. И между одними кромешный свет, между другими – кромешная тьма, но лучше не пытаться подсмотреть в замочную скважину, потому что скважины созданы не для глаз, а для ключей. Кто впадает в сомнения и подсматривает, а не смотрит, тот теряет время и может быть наказан тупиком. Идущему же даётся пространство впереди. Узкий коридор, тропинка через поля, расступившиеся воды, ветвистая перспектива просеки – идущему вперёд.
2.
– На себя тяни, на себя! – кричал худой жилистый старик.
Редьярд собрался с силами, оторвал проклятую стиральную машинку от бетонной ступеньки и попятился, поднимаясь. С другой стороны её держал старик, его измученное лицо с набухшими прожилками лежало на исцарапанной поверхности.
Князев шатался от усталости. Дыхание перехватывало, нижний край машинки впивался в пальцы. Когда этажом выше они установили её в ванной, настойчиво взыскующей ремонта, его замутило, но он сдержался, и только отметил с удивлением, что в голове образовалась пустота. Ни одной мысли.
Оставалось поднять ещё несколько сумок. Задыхаясь и рассматривая сбитые ладони, Князев спустился вслед за стариком.
– Не своим ты делом занимаешься, – с досадой сказал тот, закуривая. – Не обижайся, но я с тобой больше не работаю. Ты и себе спину сорвёшь, и мне заодно. Вот эти вещи сейчас докидаем, а там извини, всё. На следующий заказ я другого напарника поищу.
Странное дело, Редьярд почувствовал облегчение. Остаться без работы – проще, чем много раз за день умирать на каждой ступеньке одинаковых серых лестниц. В пояснице ныло, тонкая, хорошо наточенная боль полосовала и простреливала.
На базу возвращались молча. Князев теребил усы и думал о старике – тот каждодневно преодолевал свою изношенность: у него были внуки, безработный зять и дочь-растяпа, всем требовалось помогать. «Кто есть у меня?» – Князев не мог сообразить ни одного имени. Со Светланой расстались, не нажив детей, родителей уже нет, а друзья… у бывшего моряка друзья всегда разбросаны по миру.
– Василий Фёдорович, – сказал он деду, когда они доехали до базы – складского помещения с несколькими ржавыми гаражами на окраине, – ты не обижайся, я и правда не своим делом занялся. Просто время сейчас такое, работы нет.
Доковылял до Анжелы, яркой цветущей девицы, отвечающей за персонал, написал заявление «по собственному желанию», тут же получил расчёт – смешные крохи, на которые можно протянуть ещё неделю. Когда Князев шёл к остановке, с трудом волоча ноги, дождь приутих, в воздухе посветлело – и в кармане затренькал телефон.
– Ред! – радостно прокричала трубка голосом Николая Львова. – Похоже, есть работа для всей редакции. Бердину предложили какой-то проект, он попросил тебе позвонить. Мы уже все на месте, ты когда можешь подъехать?
Князев смог через полчаса – город был невелик, пассажирские автобусы быстро добирались с окраины в центр, где дома были на два-три этажа выше, а на площади в окружении кустов сирени грустно чернел Пушкин. Поэт никогда не посещал эти края, зато здесь проезжал кто-то из его ссыльных друзей-декабристов. Уже один этот факт давал Черепцу право на прописку в пушкинской географии.
Николай увидел Редьярда в окно и вышел навстречу.
– Давай скорее, – торопил он, глядя сверху в лестничный пролёт. – Бердин ничего не рассказывает до планёрки, мы уже все извелись. А ты чего хромаешь?
– Да так, новый опыт получал. Грузчиком работал. Вот что, давай-ка покурим перед совещанием?
Формулировка была условна: Львов не курил, но охотно составлял компанию, когда надо было поговорить или помолчать за пределами кабинета.
– Как это тебя в грузчики занесло?
Князев пожал плечами и прищурился, выпуская дым. Сейчас он был выжат и пуст.
Несмотря на остроту момента, Анатолий Павлович не стал отменять планёрку – он любил говорить и не собирался лишать себя удовольствия. В этот час, заглазно прозванный «часом токования», редактор забывался. Он ворковал, клокотал, закатывал глазки – и напрасно было возражать и переспрашивать: он не слышал ничего.
– Начнём с плана, – он заглянул в бумаги. – Всё очень плохо, я вообще не знаю, как мы выпустим этот номер. Саша, где заметка о новой книжке писателя Скворцова? Только не надо говорить, что она на согласовании.
– Она на согласовании, – обречённо призналась Саша. – Не хотела портить отношения.
Бердин усмехнулся. В таких случаях он всегда говорил одно и то же, только немного разными словами, не стал делать исключение и в этот раз:
– Вы напоминаете мне одну мою коллегу… Это было сорок лет назад… Тогда журналистам было хорошо известно, что такое пунктуальность. Вам этого не понять…
Львов и Князев переглянулись, но неожиданно Бердин прервался и подобрался. В его осанке появилась монументальность.
– А впрочем, – сказал он, – всё это неважно. Коллеги, надо обсудить один проект. Как вы знаете, начался экономический кризис. Но я был бы плохим руководителем, если бы смирился с этим…
Воробей на ветке за окном видел, как люди в комнате напряжённо смотрели на одного человека, а потом завертели головами, стали улыбаться, ёрзать и раскрывать рты. Звуки не проникали через стекло. Ещё воробей заметил, что тот, на кого все смотрят, неуклонно раздувается и обрастает сиянием и пухом. «Наверное, это их главный самец», – подумал воробей.
Запись, сделанная неровным почерком, вероятно, в тёмное время суток и при обстоятельствах, не благоприятствующих письменной работе:
В школе нам внушали, что всякая формула что-то выражает, а каждое уравнение имеет решение. Мы так привыкли писать цифры после знака равенства, что не можем себе представить, что этим знаком всё заканчивается.
Икс плюс игрек – это не вопрос, это констатация, которая не подразумевает необходимость озвучивать сумму. Ведь дело не в ней, а в том, что именно икс именно плюс именно игрек.
Знак равенства – как причал, уходящий в густой туман над утренним озером. Чему равна сумма взаимодействующих цифр по эту сторону знака равенства? Для каждого есть своё решение, потому что каждый приходит к причалу со своим грузом, и нет двух одинаковых грузов, как нет двух одинаковых путников, и нет двух одинаковых иксов, игреков и плюсов…
3.
Николай Львов жил в пятиэтажке на окраине, среди котлованов, арматуры и газонов, обрамлённых автомобильными покрышками. Это было царство любителей пива и домино, рассадник ларьков и замороженных строек. Во дворах звенели воробьи и носились дети, не желающие идти обедать.
Однокомнатная квартира в центре этой локации досталась Николаю в наследство – от бабушкиной сестры, ушедшей несколько лет назад. У неё была болонка Чижик, ненадолго пережившая хозяйку. Белые собачьи волоски присутствовали во всех пасхальных куличах, которые старушка каждый год пекла в большом количестве. Она была бездетна, но однажды, сомлев от употреблённой по случаю Первомая водочки, рассказала внуку, что в молодости имела ребёнка, девочку: дитя скончалось, не протянув и года.
Николай часто вспоминал об этом. Ему казалось странным, что жизнь, загоревшаяся однажды, угасла без следа: ни документов, ни фотографий, ни свидетелей. Выходило, он один знал об этом. Однажды Львов пошёл в храм, чтобы помянуть девочку, которая, вероятно, вообще могла оказаться выдумкой. Но даже если она приходила в мир и была наречена, он не знал её имени, и Христос, замерший в ожидании над затепленной свечкой, так и не дождался упоминания, кого же конкретно надо приветить в бескрайнем небесном Царствии.
Сегодня Львов был весел. Он с детства рвался из Черепца, просто с ума сходил от жажды странствий, но не мог преодолеть инерцию бытия: то ли стартовой скорости не хватило, то ли время не пришло. Теперь же появилась надежда.
Николай извлёк из пакета и развернул большую, яркую, глянцевую карту африканского континента. Он давно присматривался к ней, регулярно наведываясь в магазин при картографической фабрике. Пробил час: далёкий материк, символ и образ, прильнул к стене над кухонным столом.
На полке справа располагалась коллекция авиамоделей. Это была гордость Львова: он покупал и собирал самолётики, преимущественно первой половины двадцатого столетия. В искусственных птицах той поры было больше дерзости и музыки, чем в их детях и внуках, таких предсказуемых, таких безупречных.
Африка на карте, самолёты в миниатюре. Макет мечты, проецирование чаяний.
– Чилилабомбве, – с удовольствием читал Николай. – Гандаджика, Бандунду, Абакалики, Тафава-Балда, Майгатари…
В названиях играло солнце, они пахли пряностями и напоминали заклинание: в каком порядке ни прочитай, что-нибудь да выйдет. Собственно, на интересе к путешествиям Николай и сдружился с Князевым. Тот был моряком, радистом, объездил полмира, а теперь, застряв на малой Родине, охотно вспоминал. Он знал: опасно всё время вспоминать, если при этом никуда не едешь, но и не вспоминать не мог.
– Ого! – воскликнул Князев с порога, увидев карту. – Какие знакомые места! – и, подойдя, заулыбался: – Знакомые, знакомые… – извлёк из сумки бутылку коньяка. – Давай стопки. Этот пузырёк я заработал честным трудом. Вот этими самыми руками.
Выпили, помолчали, с удовольствием чувствуя, как внутри растекается тепло. Умяли по ломтику безвкусного вялого сыра, снова выпили – неторопливо, весело, с лёгким сердцем. Заговорили об одном, о другом, о третьем – и так и переходили с темы на тему, не углубляясь, окрылённые радостью спасения.
Коньяк закончился скоро. Львов нырнул в морозилку и вытащил початую бутылку водки. Лёгкий весёлый иней обнимал стекло, в котором колебалась тягучая от холода жидкость.
– Слушай, а расскажи ещё раз про Африку? – попросил, разливая.
Это был их давний ритуал: один любил рассказывать, другой – слушать. Вспоминая, Князев каждый раз мостил дорогу памяти новыми словами и речевыми оборотами, с удовольствием меняя угол зрения и наслаждаясь выпуклостью, ощутимостью прошлого.
– Помню, было много жёлтого, такого, знаешь, с уходом в золото. Тусклое золото, яркое золото, песчаное, солнечное – разное. И вот это жёлтое было густым, как желток, и радостным, как цыплёнок. Синее было, да, синее тоже. Такие, знаешь, разводы, очертания, в белых прожилках. Самые разные оттенки: от бледного до тёмного. Небесный цвет, морской цвет…
Ему вдруг вспомнилась женщина из племени химба. Её лицо казалось вылепленным из глины. Да и не лицо это было, а маска, тысячи лет пролежавшая в песках пустыни Намиб в окружении мёртвых деревьев. Большие маслянистые глаза, расставленные широко, говорили об инопланетном происхождении, а волосы, собранные в толстые пучки, нисходили, переплетаясь с многочисленными кольцами такого же ярко-коричневого цвета. В тот единственный вечер, когда Ред видел её, она хлопотала у своего жилища, похожего на осколок яйца птицы Рух. Кормила коз, покрикивала на детей, пела – на других планетах те же заботы, что и на Земле.
– Зелёный, – подсказал Николай.
– Зелёный, да-да, это очень важный цвет, но его там не так много, как у нас. В основном на женских браслетах. И не малахитовая зелень, а изумрудная. Знойная зелень листьев, спасающих от расплавленного золота, которое льётся с синевы. Белый – капельками, пятнами. Белки глаз, белые улыбки, ослепительная известь высохших раковин, хрупкая белизна скелетов среди песчаного жёлтого цвета. Ну и без красного не обойтись, Африка без красного немыслима. Все эти накидки, роспись, высохшая глина, красный цвет ночного пламени, восхода и заката, звериного глаза, перьев и языков. Красные звуки, красные запахи…
– За Африку?
– За неё, родимую!
И они опрокинули, одновременно подумав о том, что, возможно, в этом районе и в этом городе есть и другие квартиры, где прямо сейчас люди, тоскующие по солнцу, выпивают за далёкий континент из детских сказок.
***
«– Детство я помню смутно. Дело в том, что отец был военным, мы часто переезжали. Самые первые воспоминания – большая шумная коммуналка в старом доме. Мама потом рассказывала, что этот дом строили китайцы, у нас же с ними был период сильной дружбы. Помню толстого белого кота, таз, в котором меня купали. Маленькую кухню, в которой постоянно клубился противный пар с запахами капусты, свёклы, чего-то такого растительного, несытного. Но всё это – как в тумане, фрагментами.
– А в каком городе это было?
– В каком-то маленьком закрытом городке на севере, точно не знаю. Там была такая интересная особенность, вокруг городка находилась равнина, выстеленная белым песком – в тех местах раньше протекала река, она исчезла, а песок остался. Но, если честно, я эту равнину не помню, мне про неё родители говорили…»
Виталий Бочков: между кино и театром. – Газета «Всё о звёздах», № 15/2006.
4.
Два дня, оставшиеся до завершения работы, были полны предчувствий. Тем сложнее было доделывать номер газеты, которая уже не существовала.
Саша готовила статью о новой книге черепецкого литературного мастодонта – писателя Аристарха Скворцова. Это был истинный громовержец, руководитель местного отделения федерального союза, наставник поросли, которая в недобрый час оказывалась на его пути. Человек широкой души, он имел склонность к рукоприкладству на почве несовпадения взглядов, поэтому менее крепкие коллеги старались не гневить легенду. Недавно у Скворцова вышла очередная книга, и Саша начала звонок с поздравления.
– Благодарю, голубушка, – пропыхтел классик, тяжёлый с похмелья. – Извините, одну секундочку… – и, не прикрывая трубку, рявкнул куда-то в сторону: – Позже, всё позже, у меня интервью… Прошу меня простить. Так вот…
Далее последовал пространный монолог. Автор был человеком опытным, он знал все вопросы наперёд, поэтому отвечал, не дожидаясь их. Безусловно, Саша хотела узнать его мнение о судьбах русской литературы. Наверняка её интересовало, как ему удалось создать такие яркие образы. Ну и, конечно же, ей не терпится спросить о тайных смыслах и мастерски спрятанных аллюзиях.
Минут через десять Саша неловко попрощалась и поплелась этажом выше, к кофейному аппарату – запивать послевкусие. Ей вослед, пронзая столетия, звучал обличительный смех русского сатирика Скворцова.
Нелегко было и Стародумовой. В последнее время на неё всё чаще находило странное затмение: она переставала понимать написанное и порой подолгу сидела, всматриваясь в привычные сочетания, за которыми не было ничего. Это пугало, но она не делилась ни с кем, списывая всё на усталость.
«Поддержка фермерства… почему поддержка, о чём речь? Надои, покосы, уборка… сто тонн навоза, тысяча литров молока… модернизация техники, гусеницы тракторов… губернатор приехал и уехал… торжественно перерезали ленточку… хлеб да соль, сельская кооперация, борьба с пожарами…»
Иная забота была у Николая – транспортные потоки, воспеваемые им, резко оскудели. Вместе с ними исчезли заторы и начались сокращения. Железнодорожники сдавали свои синие мундиры и оранжевые робы – и шли с удочкой на мост или ехали за город, где вставали на колени и молились чернозёму. Сотрудники транспортной милиции в свете происходящего тоже теряли места, а оставшиеся охраняли пустые вагоны, цистерны и всякие важные объекты, с которых граждане пытались тащить всё, что хоть отдалённо походило на цветмет.
Бердин постоянно выходил из кабинета и бродил между столами, заложив руки за спину. Он был счастлив: проявил лидерские качества, спас коллектив.
Согревало и ещё одно обстоятельство. В городской администрации работал пресс-секретарём Игорь Почкин, одноклассник редактора и оппонент по жизни. В школе Бердин под одобрительные вопли пацанов регулярно валял пухлого Игорька в снегу – беззлобно, для удовольствия. Почкин ничего не забыл и, оказавшись на госслужбе, воздал мучителю сполна: газета была зависима, каждый номер требовалось согласовывать, и процесс этот проходил заковыристо и неспешно.
– Анатолий Павлович, вот тут не очень красиво написано, вообще как-то не по-русски, – добродушно журил Игорь Андреевич. – Теперь переходим ко второму абзацу. Видите предложение «Участники конкурса прислали много работ»? Нашли, да? Ну что же у вас так неинтересно написано, даже читать не хочется. Это же всё-таки о людях текст, а не о картошке. Напишите лучше так: «много ярких, интересных и талантливых работ».
– Сука, – стонал Бердин, положив трубку. – Сука, сука, сука.
А Почкин с наслаждением потирал руки. Ему вспоминался холодный снег за шиворотом, ранец, которым играли в футбол, и отобранные бутерброды. Он знал, что самоуверенный Толик никуда не денется – пока выходит газета, и когда встал вопрос о её закрытии, не на шутку расстроился. Почкин приложил массу усилий, стараясь переубедить заместителя мэра, и даже написал коллективное обращение от лица общественности, которое сам же в неверном свете Луны бросил в почтовый ящик, дрожа и озираясь. Всё было тщетно: газета доживала последние дни.
Он знал, что Бердин – человек желчный и после согласования последнего номера возжелает высказаться. Поэтому, доведя редактора до белого каления и поставив подпись на утверждённых полосах, Игорь Андреевич не стал брать трубку, когда тот перезвонил. Телефон пел. Жертва, обретшая свободу, желала говорить, а инквизитор грустно смотрел в окно и вздыхал.
***
«Уважаемая редакция! С начала этого года через наш город на север регулярно проходят большие караваны из грузовых автомобилей. Ходят слухи, что везут материалы, необходимые для строительства нового космодрома. Мы, советские люди, с гордостью и живым интересом воспринимаем все новости об успехах нашей великой Родины в деле покорения космоса. Хотелось бы узнать и о новом космодроме, если, конечно, такое строительство действительно ведётся. Не могли бы вы прояснить этот вопрос для общественности?
С уважением, Алексей Гребешков, сотрудник проектного бюро им. И.В. Кочетова».
От редакции.
Тов. Гребешков, спасибо за письмо! На ваш вопрос отвечает заместитель начальника Черепецкого военного округа И.Ф. Павлов:
«Слухи о создании нового космодрома не соответствуют. Упомянутые грузовые экспедиции организованы для снабжения военных поселений, расположенных севернее г. Черепец, а также для переоснащения инфраструктурных объектов с учётом последних достижений науки. С нашей стороны приняты все меры для сопровождения экспедиций во время следования через территорию Черепецкого военного округа».
Газета «Вечерний Черепец», №18/1964.
5.
Трудно объяснить и осознать, но долгожданный переезд остался в памяти у всех набором смутных видений. Было что-то такое туманное и шероховатое, с запахом бутербродов и шумом ветра.
Запомнилось: когда до города оставалось километров сто, автобус неожиданно утонул в густом тумане. Вдоль дороги потянулись ограждения, похожие на огромные скрепки, они летели, как дикие гуси, соблюдающие дистанцию.
Потом призрачное марево рассеялось – и начались белые земли. Серафим рассказывал, что в тех краях протекала река, от которой осталось только песчаное дно, но всё равно это было ошеломительно: кромешная белизна, на которую больно смотреть.
Журналисты молчали, прилипнув к окнам, время от времени засыпая и просыпаясь. Это была мучительная поездка по осколкам сновидений, грёзы мешались с явью, слышался ровный гул ветра, и трудно было понять, сколько времени уже прошло – и сколько ещё должно пройти. Неизменна была лишь фигура водителя.
В один момент вдалеке стали угадываться высокие стены, они всё явственнее проступали в белом, и когда автобус нырнул в расщелину, бодрствующих оглушила внезапная зелень густого, сильного леса.
Всё это сохранилось фрагментами. Вспоминая, журналисты извлекали из памяти фрагменты, и в целом выходило нечто фантастическое, но единой картины не получалось. Зато всем хорошо запомнилась встреча с Серафимом перед отъездом. Загадочный работодатель попросил принести стулья и сесть в круг.
– Я рад, что вы приняли моё предложение, – сказал он, встречаясь глазами с каждым из присутствующих. – Постарайтесь запомнить то, что я сейчас скажу.
Слова, которые принёс гость, были помещены на сложенный вчетверо клетчатый листок, он ждал своего часа и теперь неожиданно выпорхнул из нагрудного кармана, оказавшись в руках: читай меня, читай.
– Вы должны терпеть навязчивых. Прощать надменных. С пониманием относиться к недовольным. Кто-то покажется придуманным – обращайтесь с ним как с настоящим. Чужую чрезмерность списывайте на собственную недостаточность. Чужую малость – на собственную избыточность. Старайтесь быть своевременными и уместными во всём, особенно в ошибках. Помните: за всякой стеной есть пространство, за безвременьем начинается эпоха, а за абсурдом таится смысл. Ещё помните, что основное движение совершается не ногами, а душой, и кто заблудился, пусть смотрит не вокруг, а в глубину.
Добравшись до конца страницы, он быстро сложил и убрал бумажку в карман.
– Это если в общем и целом, – уточнил Серафим. – От себя добавлю: обязательно почитайте послание Павла к коринфянам. Так сказать, для личного роста. Пригодится. Замечательно написано! Вопросы есть?
Журналисты переглянулись.
– Честно говоря, удивительно, что в период кризиса решено приступить к новому проекту, – неуверенно сказал Николай. – Правильно ли я понимаю, что каждый из нас будет обеспечен жильём?
– Именно так. У города есть маневренный фонд, так что этот вопрос мы с администрацией решили. На каждого выделена однокомнатная квартира. Мебель, холодильник, стиральная машинка – в общем, всё, что надо.
– А кто выступает заказчиком? – поинтересовался Князев.
– Я. У меня очень много работы, для встреч времени нет совсем, так что всю информацию, включая темы для публикаций, Анатолий Павлович будет получать от меня по почте.
– Серафим, хотелось бы узнать подробнее о городе, – сказал Бердин. – Я не нашёл его на картах. А это, как вы понимаете, не может не смущать.
– Хорошо искали? – улыбнулся Серафим.
– Да уж лучше некуда. Если верить картам, севернее Черепца тянется лесная и затем лесотундровая пустошь. На всём расстоянии до океана – а это почти тысяча километров! – есть лишь десяток небольших поселений.
– Ну что ж… Давайте с самого начала. В один из дней земной истории на равнину упал метеорит. Это привело к исчезновению реки и появлению воронки таких размеров, что в ней легко разместился целый город, а между ним и стенами кратера выросли леса. Этот городок носит статус секретного – власти решили воспользоваться удачным местом и разместили там производство для оборонки и космоса, а также ряд экспериментальных лабораторий. В силу статуса его и не стали заносить на карты. И получается, что этого города как бы и нет вовсе.
– Как же так? – удивился Бердин. – Разве это возможно?
– Почему нет? Если у человека нет документов и знакомых, получится, что он вроде как и не существует, верно? Нет такого человека. С городом та же самая история. Кто о нём знает? Почти никто, кроме тех строго засекреченных экипажей, которые прибывают, чтобы забрать партии оборудования и поставить заготовки, а также продовольствие. Город нельзя найти вот ещё по какой причине – под ним проходит мощный излом земной коры, что даёт интересный геофизический эффект…Это место не увидеть со спутников, над ним не летают самолёты, до него невозможно дойти своим ходом, без специальных средств. Это как бермудский треугольник.
