Судьба императора

– «Согласны вы, не согласны, а все пропало. Темна судьба человеков. Аминь».

А пониже расписался вверх и наискось:

Наполеон Бонапарт.

Подумал и приписал:

Бонапарт, Наполеон, Император.

По лбу дыханье прошло… Смотрит, а над ним экзекутор стоит. Не лицо, а серое пятно, пыльный ком. Как зарницы глаза размигались. Чихнул – фрр – забрызгал, да как крикнет:

– Сукин ты сын и как ты мог?

Сорочкин слегка бровью повел, уголком губ поджатых слегка ухмыльнулся и милостиво бумагу ему протянул.

– Вот возьмите. Резолюция моя там положена…

Экзекутора лик, пятно серое, вынырнуло, нырнуло.

В присутствии – голоса, стулья задвигали и слышно, как столоначальник Изумрудов свистнул, крякнул, как утка:

– Белая горячка.

А Сорочкин сидел задумчиво за столом своим, уголком губ улыбался, полными пальцами по столу барабанил.

– Марш со мной! – нырнул экзекутор за шкаф. И встал Сорочкин, как бы устало. Стул осторожно придвинул. Поправил волосы, одернул жилет и, сунув руку под жилет, сказал грустно:

– Идемте.

Чиновники глядят, тянутся. Шеи длинныя, как у верблюдов. У белых дверей кабинета метнулось испуганное лицо копииста Ванюшина. Сорочкин хотел что-то сказать, что-то вспомнить, да только вздохнул.

Кривая у Его Превосходительства голова. Лоб в угол, глаза на Сорочкина. А подбородок трясется.

– Это вы, что же? – и бумагу министра ему протянул. А на бумаге – черная река. Сорочкин слегка бровью повел, на бумагу глаз опустил.

– Ничего. Все хорошо.

– Хорошо, хорошо-ссс? – Его Превосходительство взвизгнул, поджался. А Сорочкин, от кривого лба глаз не отводя, книгу по столу пошарил. Нашел. Корешок сжал. А полное лицо от тихаго гнева порозовело.

И вдруг, как грохнет книгой об стол. Чернильницы подпрыгнули., Его Превосходительство присел, руки раскинул, голова вбок. А Сорочкин улыбнулся покойно и грустно:

– Вы должны молчать, когда с вами говорит император…

И письменный стол мягко кругом обошел. И двумя пальцами Его Превосходительство за ухо ущипнул… Ногтями, пребольно. И за ухо от стола, и за ухо к двери, а Его Превосходительство, как подшибленный птенец: голова вбок, руки трепыхаются…

В дверях Сорочкин в спину его легонько подтолкнул.

– Вон отсюда, скверный министр!

Белая дверь хлопнула.

А Сорочкин, один в кабинете, руки за спину заложив, к окну подошел. Дым морозный, снеговая ширь Невы, галки реют в розоватом, тусклом тумане неба.

Вздохнул и досадливо бровью повел: топот за дверями.

Холодно светится у окна бледное его лицо. Темная запятая на лбу, губы поджаты…

Не слышными и мягкими шагами ступил к дверям, слегка толкнул медную ручку…

В присутствии от людей – дымная теснота. Его глаза зеленовато вспыхнули. Погасли… Мигание пуговиц на темных кафтанах курьеров, зыбь лиц, дрожащие рты, распяленные пальцы – все отступает, отступает от белой двери.

Сорочкин идет. Маленький, мягкий, плотныя ляжки обтянуты брбчками. Рука за жилет всунута. Сам хмурый, задумчивый, никого не видит.

До стены дошел. Рукой махнул, хотел что-то сказать и Ваничкино лицо, тонкое, бледное, в дымной тесноте увидал. Лоб потер, нахмурился, волосы взъерошил:

– Сын… Министры, а где мой сын, отрок, император римский?

Зеленыя молнии закрыли глаза. Ногой топнул. Шагнул:

– Маршал Даву! Изменник! Где Мария-Луиза – императрица… Маршалы – вы продали ваши шпаги!

И резко толкнулся рукой в тесноту. Столоначальника Смышленнаго за пиджак поймал, закрутил.

– Маршал Даву! Изменник. Продажная шпага, за что вы продали нас…

Смышленов ахнул, рванулся и – кто бы мог ждать? – такой тяжелый мужчина, а как перышко, под конторку нырнул, на корточки сел, сопит, в темноте белками вправо и влево вращает.

– Пронеси Господь, маршал Даву, каково!.. Пронеси…

Его Превосходительство из за спины как крикнет пронзительно

– Сторожа! Взять его!

И надвинулись на Сорочкина медныя пуговицы, темные кафтаны, а впереди Павлюк, стройный старец, седой. Сорчкин шаг отступил. Скрестил на груди руки. Темная борозда лоб разсекла.