Kitabı oku: «История села Мотовилово. Тетрадь № 2. Жизнь своим чередом», sayfa 5
Возвращение с лесопилки
Возвращалась с прорывской лесопилки в субботу домой артель поденщиков мотовиловских парней: Михаил Федотов, Алеша Крестьянинов, Олешка Трынков, Яшка Поляков, Митька Кочеврягин. Гришки Батманова с ними не было: он отлеживался в постели – болел. К ним присоединились две бабы вдовы: Дунька Захарова и Устинья Демьянова. И всего три дня тому назад к этой артели примкнул Николай Ершов, недавно отделившийся от отца и выстроившийся на вновь образовавшейся улице Задворках. Отделившись от отца, Николай говаривал: «Теперь я вольный казак, что хочу, то и делаю!»
Первым делом он и решил подзаработать деньгу – устроиться на работу на Прорыв, на лесопилку. Влился в артель, обязанностью которой была оттаскивать доски от пилорамы. Труд был не из легких: потаскай-ка день-деньской длиннющие, широченные, сырые доски – непомерно умаешься. Притом пища скудная, а одежонка немудрящая. Да к тому же еще взад-вперед путь от села до посёлка Прорыв надо пройти верст пятнадцать пешком.
За работу платили копеек по пятьдесят в день, благо получка была каждую субботу. Заработав за неделю рубля по три, люди с торжеством возвращались домой с деньгами в карманах и опустевшими котомками и кошелями, в которых находились запасы провизии с понедельника до субботы.
В этот день после трудовой смены и возвращалась эта артель из восьми человек домой в Мотовилово на воскресенье, чтоб отдохнуть и вновь на неделю запастись едой. Дорога, как известно, почти до самого села идет лесом. Шли они хоть и усталые и голодные, но по молодости своей не избегали шуток, толкотни, споров и, как водится, по русской натуре громко разговаривать и материться. Ведь всем же известно, что русский мужик без матерного слова говорить не может: у него в разговоре на одно слово для связи два слова мата.
Иной материться-то мастак, а как дело коснётся делового разговора, так он два слова связать не может: «трык-мрык», и крыть ему нечем. Упрётся, как в тупик, и язык спрячет. Николай Ершов, как водится старшему по годам и женатому человеку, урезонивал молодежь:
– А вы не толкайтесь, идите себе смирно, неужель за работой-то не угойкались, – увещевал ребят он. – А насчёт матюкания в дороге, я вам вот такую быль расскажу.
– Лет сорок тому назад мой отец с двумя мужиками-односельчанами пошли в Саров Богу молиться. Идут лесом и вот матюкаются. А мой отец спохватился и говорит: «Мужики, мы куда идем?» – «Как куда, в Саров, на богомолье», – отвечают ему товарищи. «Так зачем же мы так материмся? Давайте меж собой такую договоренность учиним: кто впредь поматерно изругается, с того штраф рубль». На том по общему согласию и порешили. И они пошли дальше, каждый, боясь ни только матерно изругаться, а даже и для простого слова рты позакрывали. Идут, молчат, безмолвствуют. А путь-то их лежал лесом, а тамошний лес не нашему чета: частый, в небо дыра, и высоченный – взглянешь на вершину сосны, с головы шапка валится. Прошли они так молчком с пол версты, один мужик увидел особо высоченную сосну и говорит с удивлением: «Эх, едрёна мышь, какая вышь!» – «Эх, ядрена мать, какая гладь!» – поддакнул другой, а мой отец, обрадовано и говорит им: «А! Обуть вашу мать! Гоните мне по рублику!» И все они весело рассмеялись и штрафа друг другу платить не стали, потому что все матерно изругались, – заключил пересказанный отцов рассказ Николай. И парни тоже рассмеялись, а дерзкий на язык Алеша Крестьянинов мечтательно заметил:
– А все же они напрасно не стали штрафоваться!
– Это почему же? – удивился Николай.
– А так, каждый из них штраф уплатил бы один рубль, а с товарищей собрал бы два рубля.
– Как так? – озадаченно, как вкопанный, остановился на дороге Николай. – Тут тогда надо толком разобраться! Давайте присядем вон на этот выворот. Кстати, и отдохнём малость.
Артель уселась на гладкий ствол сосны, недавно поваленную бурей. Пустые кошели и котомки положили в кучу. Николай неотступно решил разобрать задачу о штрафе среди пилигримов. Он, наклонившись, с земли поднял три сосновых шишки и раздал две Михаилу, Алеше, и одну себе оставил. И начал разбирательство:
– Вот мы трое, предположим, имеем по рублю, – деловито начал он.
Наблюдавший за этим Митька с ехидством заметил:
– Ты, Николай, зачем на шишках играешь? Ты вынимай из кармана всамделишные рубли, ты ведь сегодня получку получил!
– Ну, это мы как-нибудь без сопливых обойдёмся, – осадил Николай Митьку. Сознался, что у него в кармане всего-навсего денег полтора рубля.
– Так вот, – продолжая заинтересовавшее всех дело, сказал Николай. – К примеру, давайте мне, Михаил и Алексей, в виде штрафа ваши шишки-рубли.
Они ему подали, и у них не осталось ни одной шишки, а у Николая их три. Теперь, Михаил, ты штрафуй нас с Алексеем.
Тут Алеша громко провозгласил:
– А где я возьму денег на штраф, была у меня одна шишка-рубль, я тебе ее, Николай, отдал, а больше у меня нету.
– Эх, и верно! – недоуменно удивился Николай. – Если тогда у мужиков-то было на самом деле только по одному рублю, тогда бы они из положения вышли.
– Как? – озадаченно рассуждал Николай. – Мы вот с шишками и то не можем как следует разобраться, а им бы и совсем трудновато было, ведь взаймы там им было взять не у кого?
– Да вообще это дело какое-то запутанное, не стоит из-за этого голову морочить, и нам некогда разбираться в этой мерифлюстике, – скороговоркой высказался резвый на язык Алеша. Бабы, слушая забавный разговор, устало дремали.
У Михаила в животе от пустоты урчало, словно лихая тройка по мосту проехала. Он от голодухи поднял с земли щепку и понюхал, попробовал укусить – не поддаётся. Он с отвращением отбросил щепку в сторону.
– Хотя и хорошо от нее пахнет, а не укусишь, – сказал Алеша.
– И зачем в природе так устроено, – мечтательно начал философствовать он, – человеку приходится себе пищу промышлять, об одежде заботиться. Вот, к примеру, дерево, живет и ни о чем не беспокоится. У него вода под ногами, питание под корнями, только живи и соси своими корнями землю. И наш древний праотец Адам, живя в раю, мало, о чем беспокоился: ел все готовенькое, яблоков там было изобилие, одежды у него не заводилось, он ходил совсем голым.
– Это пока у него Евы не было! – вступил в мечтательный Алешин разговор Николай, – а когда у него Ева появилась, он свою наготу прикрыл листочками и ей велел. С тех пор люди срам прикрывать одеждой стали, а в народе появился стыд, который и до сего времени признается великим грехом! – этим и закончил свое изречение знатока Николай.
– А что было бы, если бы ты был совсем без порток? – с ехидной подковыркой обратилась Дунька к Николаю.
– Глядеть бы тогда на тебя, Николай, была бы одна срамота, – с усмешкой добавила она. Артель весело рассмеялась.
– Я бы, конечно, не допустил бы до того, чтоб без портков ходить. Хоть какие, а на мне штаны есть, – отговорился от Дуньки Николай.
– Ну уж, и штаны, их и портками-то назвать грех, заплата на заплате, а на самом ответственном месте дыра. Того и гляди соловей улетит, – при общем хохоте продолжала позорить Николая вострая на язык Дунька.
– Не улетит, он у меня крепко пришит.
– Ты, Дунька, поменьше меня именуй и критикуй, а то я как-нибудь доберусь до тебя, тогда что-нибудь получиться может, – угрожающе, в шутку и многозначительно пообещал он Дуньке.
– Боялась я таких-то! – с усмешкой не унималась злословить Дунька.
– А раз не боялась, так помалкивай, – с улыбкой на лице закончил перепалку с Дунькой Николай. Он разговор завёл на другую тему:
– Хотя я от обеда нынче и не ел ничего, а «на двор» позывает. Вы пока тут посидите, а я отойду в сторонку, – с детской наивностью проговорил Николай. И он поспешно спрятался в приближенных кустах. Дунька чего-то шепнула на ухо Устинье, и они обе закатисто засмеялись.
Пока Николай вынужденно отсутствовал, тем временем, Митька с присущим ему озорством и вредительством открыл николаев кошель и злонамеренно положил в него валявшийся на дороге камень-голыш фунтов пять весом. Он с ехидным хихиканьем завязал кошель, как было, и заговорщецки приложив указательный палец к губам, предупредил артель: «Молчок!» – все понимающе согласились.
Между тем из-за кустов, пряжка в зубах, появился Николай. Приблизившись к артели, он по-старшински скомандовал: «Пошли!» Все дружно поднялись со своих мест, поразбирали свои кошели и котомки, пересмехаясь меж собой, двинулись в путь. Отдохнули и рассказов наслушались.
После отдыха Николай и не почувствовал, что кошель у него значительно потяжелел. Всю дорогу не смолкал хохот. Парни не переставали усмехаться, имея в виду кошель Николая, а дойдя до села и совсем расхохотались, так что стали, поджимая животы, от смеха кататься по земле, надрывать пупки.
– Что вы зубоскалите, хохочете, как жеребцы некладенные! – урезонивал парней Николай, – вот женят вас, тогда, небось, не засмеётесь, пожалуй, не до смеху будет. И есть видно сила смеяться, – продолжал возмущаться Николай, – тут брюхо к спине подвело, а они хихикают!
Тут Дунька не выдержала, прервав общий смех, жалостливо открыла секрет, причину смеха Николаю:
– А ты открой-ка свой кошель-то, да погляди, что в нем!
Взрыв общего закатистого смеха с новой силой огласил задворки села. Поджимая животы и надрывая пупки, катались по земле от смеха. Николай озабоченно снял с плеч кошель, открыл его и обнаружил предмет, наделавший столько издевательского смеха. Он, с отвращением откинув камень в сторону, с обидой проговорил:
– То-то мне сегодня приснилось, будто я камни ворочал. Это, наверное, вон Митька, это так по-родновски! Ну, погоди, я тебе припомню! – мстительно пообещал он Митьке.
Облава на волков
На заработанные на лесопилке деньги Николай Ершов перво-наперво купил у Сергея Лабина шомпольное двуствольное ружье двенадцатого калибра. Узнавши об этом, когда Николай приволок в дом эту штуковину, жена его Ефросинья, принялась ругаться:
– Эт зачем тебе спонадобилась эта мешалка, а!? – грозно обрушилась она на Николая.
– Как зачем, для обороны! Ты знаешь, мы с тобой теперь где живем? На самом опасном месте, на краю села, и даже в самом конце улицы. Недаром это места «задворками» называется, и не ровен час, нападут какие-нибудь грабители или разбойники, так я им и стрельну в хайло-то! Эта заступница небось не сдаст, – гладя стволину ружья, оправдывался Николай.
– Ты бы лучше чего-нибудь для семьи купил, а то ружье! Чай, немало за него отвалил, – неотступно напирала с руганью она на Николая.
– Всего-навсего только трёшницу! Это рай деньги? Сергей-то в придачу пороху с дробью дал мне, пистонами обеспечил, на год хватит.
– Вот сейчас и занимайся с этим, а за дело взяться будет некому. Не было печали, черти накачали, – не унималась с упреками журить она мужа.
– Эх, баба, баба, не понимаешь ты суть дела, – стараясь смягчить пыл жена, хлопая ее по плечу ладонью, – ведь вчера сама же говорила, что ночью к нам на двор чуть не забрался волк. Заберется он, последнюю нашу козу уволочет. У волка жалости нет! А я подкараулю и бабахну его. Волчьи-то шкуры ты знаешь нынче почём? – щелкнув языком и подмигнув одним глазом, многозначительно произнёс Николай. – Так что волчья шкура сразу же окупит всю трату на ружье.
– Ну, ладно, ладно, – несколько смягчилась жена. – Не убил волка, а уж кожу его продаёшь! – укоризненно закончила ругань она.
Николай с этого же дня стал деятельно готовиться к облаве, о которой его оповестил Лабин Сергей во время продажи ружья. Он самолично сшил из лоскутьев две сумочки: одну из кожи для пороха, другую из портянки для дроби.
– Эт ты над чем пыхтишь? – заметив портновство Николая, пытливо спросила его жена.
– Да вот, пороховницу да мешок для дроби сошил, а что?
– Да так, гляжу я на тебя, больно ты не делом занялся.
– Эти вещи мне теперь всегда, каждый день нужны будут.
– А ты бы вместо того, чем шить пороховицу-то, изготовил бы ее из бычачьего рога. Мой покойный дедушка тоже охотником был, так у него пороховница-то была из рога. А то как ты будешь заряжать ружье-то в лесу, весь порох рассыплешь. Эх ты, горе, а не охотник, – со знанием дела, давала она наставления Николаю.
– И то дело! – с улыбкой на простодушном лице соглашался с полезными советами Николай. – Эх ты, дуреха! Ты погоди, я таким охотником еще заделаюсь, что все село будет завидовать. Я буду дичь постреливать, а ты жаркое пожаривать, – восторженно улещал он жену.
– Ну, ладно хвалиться-то, гляди, как бы тебя самого-то волки не съели.
Незадолго до этого, вызвал в сельсовет председатель Трошин первого охотника села, Лабина Сергея, и вел с ним беседу:
– Ты знаешь, Сергей Никифорович, в нашем лесу волков развелось, целая прорва! От них прямо спасенья нет. Они до того обнаглели, что заходят прямо во дворы. Вчера приходила с жалобой Устинья Демьянова, у нее последнюю козу волки утащили. У Василия Савельева двух овец у прогона волки зарезали, а у Семена Селиванова волки с наглым нахальством, осмелев, впрыгнули в сани, вырвали из-под ног хозяина спрятавшуюся собачонку и разорвали… Так, ты вот что, собери-ка всех наших охотников, а я велю нарядчику мужиков нарядить, человек сто, и завтра все выйдем на облаву.
Так и порешили: на завтра, спозаранку, все миром собраться за селом, на гону около «соснового болота».
По ночам голодные волки рыщут по задворкам села. Ёжась от холода, они прислушиваются, не заблеет ли где овца, не хрюкнет ли где поросёнок. Тогда он начнёт искать дыру в заборе двора, принюхиваясь, протиснет свое отощавшее тело в узкую щель, залезет во двор, сцапает зазевавшуюся жертву и уволочет её в лес, в свое логово. Тогда у волка пир, а у хозяина урон. И решили мотовиловцы проучить кровожадных зверей. Объявили сделать на них беспощадную облаву.
В этот день, вечером, у себя на дому Сергей Лабин собрал всех мотовиловских охотников и провёл с ними совещание и инструктаж. Здесь собрались и заядлые, бывалые охотники, как сам Сергей – самый опытный, его друг Иван Додонов, выехавший к этому времени на отрубное местожительство и поселился в лесу в сторонке от спиртзавода, Лобанов Яков, Федька Лушин, Николай Смирнов, Иван Серяков, молодой еще холостяк, начинающий охотник Митька Кочеврягин и к ним примкнул, присватался новоиспеченный охотник Николай Ершов.
На совещании был присвоен каждому охотнику свой номер, и кто где займет место в засаде по реке Серёже. Осведомившись у каждого о наличии боеприпасов, Сергей распорядился так:
– Ты, Николай Федорович, под номером первым, со своей винтовкой займешь место у моста на дороге, ведущей на водяную мельницу. Ты, Николай Сергеевич, твой номер второй, займешь место у «Свиного носа». Знаешь это место? – спросил Сергей Ершова.
– Как не знать! – самодовольно ответил Николай.
– Дальше, по соседству с тобой, Николай, место займет третий номер, ты, Митрий. У дороги на черемуховый куст.
– Нет, возражаю, – вздыбился Митька, – не встану я тут! Я лучше на другом месте встану!
– Это почему же? – недоуменно спросил его Сергей.
– Так не встану я тут, и баста, – совсем заупрямился Митька, – я лучше на самый край уйду, к Вторусскому.
Говоря так, Митька имел ввиду, не безопасно ему занимать место по соседству с Николаем, имея ввиду угрозу Ершова. За положенный в кошель камень, мстя, пожалуй, пальнёт Николай в бок, а там разбирайся. Скажет, метился в волка, а попал в него нечаянно, кто его знает, что у него на уме-то.
– Ну, ладно, уступчиво согласился Сергей, – тогда твой номер будет восьмой, займешь место со своей берданкой на краю бора у села Вторусское. И в самом деле, ты как самый молодой, туда и побежишь. А я сам под третьим номером на дороге, у черемухового куста засяду.
– Твой номер будет четвертый, – обратился он к Ивану Додонову, – занимай пост у Соловьиного брода. Ты, Яков Иванович, под номером пятым, займешь место у Сандалова ёза. Федор, ты займешь позицию около омута под номером шесть. Ты, Серяков, под седьмым номером со своей одностволкой расположишься около гульбищ, ну а Митрий, как уже договорились, у края бора.
– Ну, кажется, всем вам свои номера, места и участки известны, – обратился с последним словом к своим товарищам Сергей, – я, кажется, правильно распределил силы. Среди опытных охотников расставил начинающих. Вот вроде Николая Сергеевича. А теперь о главном. Волков из лесу выгонят мужики, собак мы не возьмём, они своим лаем только навредят и волков отпугнуть могут. Стрелять наверняка, волков подпускать к себе как можно ближе. Зря из засады, из-за берега реки высовываться не надо. Только смотрите, друг друга не застрелите, – предостерег он. – Имейте строгую дисциплину. Ну а если шальная дробинка и царапнет кого, так это не так страшно, на фронте не то бывало, – закончил свой инструктаж Сергей.
– Можно задать вопросик? – сидя на стуле у галанки, спросил Ершов.
– Ну, что у тебя за вопрос? – спросил его заинтересовавшийся Сергей.
– Вот тут ты, Сергей Никифорович, меня назвал начинающим и неопытным охотником. Мне от этого становится вроде как бы обидно. А знаете ли вы, друзья мои, я в молодости с мужиками даже на медведя хаживал, – с восторгом и хвальбой заявил Николай.
– А когда это было? – с насмешкой спросил его Николай Смирнов.
– Как, когда? – удивился Ершов. – Когда еще я в холостяках разгуливался, а вы все в то время на войне были. Я вначале войны, осенью тоже женился. Проспал с молодой бабой три ночи и меня забрали, а баба-то, видать, не пустой осталась, прописала мне на фронт, что у меня народился наследник, сын Минька.
– А ты про дело-то толкуй! – укоризненно оборвал его Смирнов.
– Я и про дело сейчас начну. Хотите, я вам расскажу о моем похождении на медведя? – обратился он к Сергею как к старшему.
– Послушаем, что ли? – обращаясь ко всем присутствующим, спросил Сергей.
– Пусть врет! – хладнокровно и за всех отозвался Смирнов.
– Нет, тезка, Николай Сергеевич никогда не врал и сейчас не собираюсь, – называя себя по имени и отчеству, горделиво заявил Ершов.
– Валяй, валяй! – разрешительно кивнул Сергей Ершову.
– Так вот, – начал Николай свой рассказ, – мы с отцом да с соседом Федором как-то зимой пошли в лес, чтоб медведя проучить за его вредные проделки. Он у нас да у соседа на Онискином поле два загона овса обсосал и повытоптал, хоть не сей. Долго мы бродили по Дерябе и по Вязовову лесу, его искали, изрядно поизмучались, а все же нашли. Его берлога оказалась за Дряничном болотом, в валежнике, еле отыскали. Подошли мы осторожно к берлоге, смотрим, из чела парок идет и снег около ее потяжелел. Я выбрал жердину и, вооружившись ей, начал совать в чело, вызывая медведя наружу. Отец стоял поодаль, держа наготове топор и подавалки, а Федор с ружьем занял место в сторонке, держа ружье наизготовку. Федорова собака-волкодав, учуяв зверя, принялась громко лаять. Вдруг слышим, внутри что-то зашевелилось, затрещали сучки. Чую, у меня по всему телу охотничий азарт потек, перемешанный с дрожью в коленках. Вскоре из чела показалась медвежья голова, а вскоре из берлоги он и весь вывалился. Вылез он, встревоженный, из теплого-то логова, ухмыляется, а глазами выбирает, на кого бы из нас на первого наброситься, а сам хитрит, задом к челу пятиться. И выбрал меня. Я был от берлоги самым ближним. Федор, выстрелив в него, ранил – он разъярённо заревел. В это время я жердину бросил, а в руки схватил у отца подавалки и ими, наставив в грудь медведя, смело пошёл на него. Собака, лая, донимает, нет-нет, да и куснет его за ноги. А не вхвальбу сказать, силы, ловкости и смелости в то время у меня было, хоть отбавляй. Как-никак холостяк я был – нагуль. И как на грех, я второпях-то возьми, да и споткнись о какой-то корень, и упал. Я и ахнуть не успел, как медведь навалился на меня всем весом, а в нем, пожалуй, пудов двадцать с лишним будет, и давай мурзовать своими когтищами на мне одёжу. Клочья летят, и шапка с головы свалилась. Честно признаться, я тогда с испугу в штаны наклал. Чую я, каюк мне пришёл, крышка. Ладно, у меня в кармане, в запале, нож был, я выхватил его и распорол медведю брюхо от горловины до самого срама. Он, бешено рявкнув, обессилено взревел и рухнул на меня еще плотнее всей тушей. Тут мужики подоспели, отец топором докончил дело, а меня из-под туши едва выволокли, изрядно помятого и всего изволоженного в кровище, а знатки-то от его когтей и сейчас видны. Нате-ка, вот, полюбуйтесь на следы медвежьей охоты, – поднимая рубаху выше пупка, показывал Николай рубцы синеватые и царапины. Во время своего рассказа, Николай даже и не заметил, как чересчур увлёкся разговором и вошёл в такой азарт, что начал мешать правду с голой выдумкой. Хотя его речь и не была чистой (он шепелявил с детства – на морозе лизнул топор, кончик языка остался на топоре), но разговор его лился, как из рога изобилия.
– Эх, ты, и врёшь, Николай, как сивый мерин, – подковырнул его Николай Смирнов, – мне кажется, ты иногда забываешь, что находится у тебя под шапкой, – стараясь унизить Ершова перед собравшимися, заметил он. Ершову такие слова пришлись не по-нутру, они его ошарашили до нестерпимой обиды. Он заёрзал на стуле, заёжился, словно ему под рубаху плеснули холодной водой. Но все же, остепенившись, он собрался с ответом:
– Я же не виноват, что меня такого сделали. Ведь не по моему заказу меня отец такого состряпал, – сводя на шутку, оправдывался он.
– Ну, мы, конечно, тогда медведя-то ободрали, кожу-то отец на себе домой приволок, а тушу мы с Федором волоком до села тащили. Мясо для свиней и собакам досталось. А ты говоришь, я начинающий, – обращаясь к Сергею, с неподдельной деловитостью закончил свой рассказ Николай.
– Ну, а теперь пора и по домам? – спохватившись, сказал Смирнов, а то мы и так засиделись. Время-то, наверное, часов десять.
Когда охотники стали расходиться, Сергей напомнил:
– Так, не забудьте! Завтра до восхода солнышка всем быть в сборе, за селом, около Соснового болота.
Ночью ударил мороз, к утру запасмурило, сверху снежило. Николай встал рано. Обувшись для легкости в лапти, одевшись в потрёпанный полушубок и надев на голову шапку-колпак, он вышел на улицу. На востоке чуть брезжил рассвет. Поправив на плече ружье, он двинулся к назначенному месту, в кармане у него гремела банка с пистонами и шелестела дробь. Придя на место сбора, там уж гуртовалась толпа мужиков. Сюда пришли кто с топором, кто с подавалками, а Яков Забродин со своей неразлучной клюшкой. Его спросили:
– А ты, Яков, с клюшкой-то куда?
– Как куда, на волков, – невозмущённо ответил он. – У меня клюшка не хуже ружья, как ошарашу, любой волк замертво покатится и лапы вздернет, – похвально отзываясь о своем оружии, ответил Яков.
А Осип Батманов приволокся с капканом. Мужики, толпясь, вели разговор о волках и предстоящей облаве, курили. Парни, греясь, толкались. Слышался говорок:
– Слышал, волк за год съедает шестьдесят пудов мяса…
– Николай Сергеич, – обратился к Ершову Семион Селиванов, – бают, у тебя больно табак хороший, не угостишь ли?
– Да, не плох! – отозвался Николай, вынимая из кармана кисет. Он не так хорош, как заборист, – продолжал нахваливать свой табак Николай, – как разок хватанёшь, так до самой задней кишки достанет. Недаром я его всегда на крайней гряде от бани сею.
Пока он балагурил насчёт табака, его кисет обошёл круг мужиков и вернулся к нему, значительно потощав.
Смех, шутки, толкотня…
К толпе подошли, чуть припоздавшие, Лабин Сергей, Иван Додонов и Яков Лобанов.
– Ну, кажется, все в сборе, – сходу начал свою речь Сергей. – Мужики! – обратился он к толпе мужиков, – слушайте мое указание и инструктаж.
– Сначала мы, охотники в количестве восьми человек, имея при себе двенадцать стволов на вооружении, пойдём вперед, а вы пока останетесь здесь. Как только мы дойдем до лесу, и вы трогайтесь. Мы дойдем до Серёжи и там заляжем, а вы, дойдя до лесу, гоните волков на нас, а мы их там встретим. Когда вы дойдете до леса, развернитесь цепью и, охватив весь бор и «лашкины грядки». Пройдёте по всему лесу. Старайтесь кричать и стучать по деревьям. Встревоженные волки устремятся к Серёже, побегут в дальний лес.
– Ну, мы пошли! – скомандовал он охотникам. От толпы отделился отряд из восьми человек. Сзади всех плёлся Николай Ершов.
Дойдя до леса, Николай Смирнов известил своих товарищей:
– Тут, около болотичка, в прошлый раз я приваду выложил и стряхнину на пенек насыпал. Надо забежать, поглядеть, – и он, свернув с дороги, удалился в кусты можжевельника.
– Пусто! – громогласно прокричал он издали.
– Надо бы лес-то зафлажить, – с чувством знатока проговорил Ершов.
– Без флажков обойдёмся, – сказал Сергей.
Выйдя из леса и не дойдя еще до реки, охотники стали расходиться в стороны, чтобы занять свои места, согласно присвоенным номерам. Иван Серяков и Митька побежали трусцой, им идти до своих мест всех дальше. Сергей долго наблюдал за своими товарищами, торопливо спешащими к своим заставам. Все охотники рассредоточились по своим местам, засели, спрятавшись за крутым берегом Серёжи, выставив стволы ружей.
Вскоре они заслышали шум и гам толпы, эхом раздавшиеся по лесной чащобе бора. Толпа гонщиков сделала свое дело – подняли со своих пиров и логовищ волков. Вспугнутые со своих мест, они нехотя направились к Серёже, а там, за рекой, скрыться во втором лесу. Охотники стали зорче всматриваться в окраину леса, и вскорости каждый из них заметил стаю из семи волков, вышедших из леса на поляну. У каждого охотника в груди учащенно забилось сердце, всех охватил азарт.
Зачуя людей и порох, волки в нерешительности остановились. Навострив ушли, они внимательно прислушались, потом трусливо побежали к реке.
Первым из своей засады дуплетом выпалил Сергей, он выстрелил в упор в устремившегося прямо на него, величиной с теленка, волка. Волк, подпрыгнув, рухнул на землю замертво, начал биться в агонии. Остальные, учуяв опасность, рассеялись. Два волка, отколовшись от стаи, поскакали к Вторусскому, один бросился вскачь, намереваясь перескочить Серёжу у Соловьиного брода. Но здесь, выстрелом в бок его встретил Иван Додонов. Но волк, видимо, слегка раненный, галопом миновав реку, поскакал к Дрякишному болоту. Иван выстрелил ему вдогонку. Волк забороздил задом по дороге, Иван, догнав его, выстрелил ему в голову.
