Kitabı oku: «Зверобой», sayfa 5

Глава VII

Был уже день, когда молодой охотник открыл глаза. Он немедленно встал и осмотрелся вокруг с озабоченным видом человека, сознающего необходимость разобраться точнее в своем положении. Его сон был глубок, непрерывен; он пробудился с ясным сознанием и новыми силами, которые были для него так необходимы в настоящую минуту. Солнце еще не взошло, но небесный свод окрасился уже багряным цветом, возвещавшим наступление дня. Воздух наполнился щебетанием птиц. Эти звуки указали Зверобою на опасность, которой он подвергался. Ночью ветер значительно усилился, и лодки переплыли пространство вдвое больше того, какое можно было ожидать. Но что было всего хуже, так это то, что они настолько продвинулись к возвышавшейся на восточном берегу горе, что Бумпо мог различить каждую ноту птичьего гомона. Но это еще было не все: третья лодка, пущенная по тому же направлению, приплыла почти к самому мысу, и если она не достигла берега, то только благодаря направлению ветра, или, может быть, потому, что ее оттолкнула человеческая рука. Этим, впрочем, ограничились все опасения охотника, и он не видел других поводов к беспокойству. За́мок спокойно возвышался среди озера, и ковчег был там же, где его оставили.

Все внимание Зверобоя, естественно, сосредоточилось на уплывшем челноке. Сделав несколько взмахов веслом, он увидел, что ему не догнать челнока, тем более, что в эту минуту очень некстати подул попутный ветер, и течение быстро уносило лодку к берегу. Сообразив все это, он решил не терять времени в напрасных усилиях и, осмотрев карабин, медленно и осторожно поехал к мысу, оглядываясь по всем направлениям. Могло случиться, что какой-нибудь индеец караулил в засаде, дожидаясь момента, чтобы завладеть лодкой, как только волна прибьет ее к берегу. Целая стая скрытых в этом месте индейских шпионов могла встретить его самого десятками ружейных выстрелов. Предосторожность была необходимее, и Зверобой держал ухо востро.

Не доезжая до берега саженей пятьдесят, он поднялся во весь рост на своей лодке, сделал несколько сильных ударов веслом, чтоб челнок сам собою мог доплыть до земли, и потом, бросив весло, быстро ухватился за карабин. В эту минуту раздался ружейный выстрел, и пуля просвистела над его головой.

Не теряя присутствия духа, молодой охотник сделал вид, что зашатался и вдруг повалился на дно лодки всею тяжестью тела. Послышался пронзительный крик, и на берегу появился индеец, стремительно выбежавший из засады. Этого-то Зверобой и ожидал. Быстро поднявшись на ноги, он прицелился, но враг был в эту минуту до того беззащитен, что молодой охотник невольно медлил роковым ударом. Индеец воспользовался этим и с необыкновенным проворством убежал в кустарник. Лодка между тем пристала к берегу, и Бумпо, бывший от нее лишь в нескольких шагах, мог бы без всяких затруднений достать ее веслом и пуститься в обратный путь. Но не было сомнения, что индеец, оправившийся от испуга, снова зарядит ружье и пошлет вдогонку убийственную пулю. Поэтому молодой охотник выскочил на берег и, углубившись в лес, скрылся за деревом в нескольких шагах от дикаря, который его не замечал. Наблюдая из этой засады все движения своего врага, Зверобой увидел, что индеец действительно заряжает ружье, вбивая в его дуло огромную пулю, обернутую кожей. В эту минуту легко было броситься на него и овладеть им, но Бумпо ужаснулся при одной мысли напасть на беззащитного врага. Индеец между тем зарядил свое ружье и быстро пошел к берегу, не подозревая, что его неприятель скрывается вблизи. В эту минуту Зверобой вышел из засады.

– Сюда, краснокожий, сюда, если только ты ищешь меня. Я еще не опытен в военном деле, но все же не настолько, чтобы среди белого дня оставаться на открытом берегу, где ты мог подстрелить меня, как сову. От тебя теперь зависит помириться со мной или вести войну. Я белый человек и вовсе не считаю великим подвигом застрелить в лесу какого-нибудь человека без различия цвета кожи.

Зверобой вышел из засады.

Индеец изумился. Он знал немного по-английски и понял почти все, что говорил ему молодой охотник. Не обнаруживая никакого волнения и с доверчивым видом опустив к земле дуло своего ружья, он сделал учтивый и вместе гордый жест с достоинством и спокойствием человека, привыкшего не признавать над собою никакой посторонней власти. Но при всем мнимом хладнокровии глаза его сверкали и ноздри раздувались, как у дикого зверя, у которого под самым носом выхватили добычу.

– Две лодки, – сказал он гортанным голосом своего племени, поднимая два пальца, чтоб не было ошибки, – одна для тебя, одна для меня.

– Нет, минг, нет, этого не может быть. Нет у тебя права ни на одну из этих лодок, и пока я жив, ты не получишь ни одной! Я знаю, что твое племя ведет войну с моим племенем; но отсюда не следует, что два человека, встретившиеся случайно, должны убивать друг друга, как дикие лесные звери. Ступай своей дорогой, а я пойду своей. Если мы встретимся на войне, тогда решим, кому быть или не быть.

– Хорошо! – вскричал индеец. – Мой брат миссионер… много говорит…

– Нет, минг, ты ошибся. Я не из числа моравских братьев и не люблю бродить по лесам и читать проповеди краснокожим. Я только охотник, хотя, нет сомнения, во время этой войны моему карабину придется иметь дело с вашим братом. Буду сражаться, но не имею желания ссориться из-за какой-нибудь лодки.

– Так. Брат мой очень молод. Очень умен. Не воин – добрый краснобай. Главный на советах.

– Ничего ты не угадал, минг, – возразил Зверобой, краснея от досады при этом сарказме индейца. – Я хочу провести всю свою жизнь в лесу и провести мирно. Все молодые люди обязаны идти на войну, если требует этого нужда; но резня – не то, что война. Еще раз приглашаю тебя идти своей дорогой, и, надеюсь, мы расстанемся друзьями.

– Так! У моего брата седина под черными волосами. Старый ум – молодой язык.

Протянув руку, индеец подошел с улыбающимся лицом, выражая доверчивость и дружбу. То же с своей стороны сделал и Бумпо. Они пожали друг другу руки в знак искреннего желания разойтись друзьями.

– Хорошо! Всякий на свое! Моя лодка – мне. Твоя лодка – тебе. Глянь сюда: я на свою лодку, ты на свою, – и будет хорошо.

– Нет, краснокожий, ты ошибаешься, когда думаешь, что одна из этих лодок принадлежит тебе. Пойдем на берег, и ты уверишься в этом собственными глазами.

– Хорошо!

Они оба пошли к берегу, не обнаруживая ни малейшего недоверия друг к другу. Индеец несколько раз забегал даже вперед, показывая своему товарищу, что он не боится повернуться к нему спиною. Когда они вышли на открытое место, индеец протянул руку к лодке Зверобоя и выразительно сказал:

– Не моя лодка – бледнолицего. Эта – краснокожего. Не нужна чужая – давай собственную.

– Ты ошибаешься, краснокожий, жестоко ошибаешься. Эту вторую лодку берег для себя старик Томас Гуттер, и по всем возможным законам, красным или белым, она принадлежит ему, никому другому. Осмотри хорошенько работу: индейцу никогда не сделать такой лодки.

– Хорошо! Брат мой не стар по годам – по уму стар. Индеец не сделает. Работал белый человек.

– Очень рад, что ты убедился, иначе пришлось бы нам поссориться, потому что всякий имеет право требовать то, что принадлежит ему. Но для прекращения всяких споров и недоразумений я отпихну эту лодку так, чтобы не достать ее ни тебе, ни мне.

Говоря это, он оттолкнул ее с такой силой, что легкий челнок отскочил от берега футов на сотню и поплыл по течению вперед, не подходя к берегу.

При этом неожиданном движении минг остолбенел и бросил жадный взгляд на другую лодку, в которой сохранились все весла. Но это изменение в лице индейца продолжалось не более минуты, и оно тотчас же снова приняло дружелюбный вид.

– Хорошо! – повторил индеец выразительным тоном. – Молодая голова – старая душа. Умеет кончать споры. Прощай, брат. Твой идет в дом на воде – дом Бобра; индеец уйдет в лагерь сказать вождям – не нашел каноэ.

Это предложение обрадовало Зверобоя, спешившего увидеться с дочерьми Гуттера, и он с удовольствием пожал протянутую руку индейца. На прощанье еще раз оба рассыпались в выражении братских, дружелюбных чувств. Когда красный вернулся в лес со своим ружьем подмышкой, как носят охотники, белый человек пошел к лодке, следя за всеми движениями краснокожего. Впрочем, такая недоверчивость скоро показалась ему совершенно неуместною, и он, опустив свой карабин, думал только о приготовлениях к отплытию; но когда через минуту он случайно повернулся назад, страшная опасность поджидала его. Индеец, скрывшись за кустарником, следил за ним, как кровожадный тигр, и направил уже дуло своего ружья прямо на того, кого он столько раз называл братом.

В эту минуту Зверобою пригодился как нельзя лучше продолжительный опыт охотника. Привыкнув стрелять в оленя на всем скаку, часто даже тогда, когда можно было лишь по догадке судить о положении его тела, он и в эту минуту воспользовался своим обычным методом. Поднять карабин и прицелиться было делом одного мгновения. Он почти наудачу выстрелил в ту часть кустарника, где, по его предположению, должно было находиться туловище коварного индейца. Затем он поднял голову, выпрямился, как сосна, и ожидал последствий выстрела. Минг испустил ужасный крик, стремительно выскочил из кустарника и побежал на открытое пространство, размахивая томагавком. Стоя неподвижно на месте, Зверобой положил карабин на плечо и машинально отыскивал рукою патрон. Индеец между тем подбежал к нему шагов на сорок и бросил в него томагавк, но так не метко и такою слабою рукой, что молодой охотник должен был сделать несколько шагов, чтоб схватить это оружие за рукоятку. В ту же минуту индеец обессилел, зашатался и повалился на землю.

Бросив томагавк в лодку и зарядив опять карабин, Зверобой подошел к индейцу и остановился возле него с печальным видом. Первый раз лежал перед ним умирающий человек, и это был первый, погибавший от его руки. В сердце Зверобоя зародилось болезненное чувство, ослаблявшее ту радость, которую он чувствовал при мысли об избавлении от неминуемой смерти. Индеец еще не умер, хотя пуля пробила его тело навылет. Он лежал без движения на спине, но его глаза следили за всеми движениями победителя, как у птицы, попавшейся в расставленные сети птицелова. Вероятно, он ожидал рокового удара, который должен предшествовать сдиранию волос с черепа, или, быть может, он думал, что эта варварская операция будет сделана ему до смерти. Зверобой понял эту мысль и поспешил успокоить умирающего.

– Нет, краснокожий, нет, – сказал он. – Тебе нечего меня бояться. Я не торгую человеческими скальпами. Мне нужно только твое ружье, и я готов оказать тебе всевозможные услуги, хотя не могу оставаться долго на этом месте. Ружейные выстрелы не замедлят привлечь сюда кого-нибудь из вашего лагеря.

Затем, отыскав в кустарнике ружье индейца, он отнес его в лодку и воротился опять.

– Теперь мы больше не враги, краснокожий, и ты можешь требовать какой угодно услуги.

– Воды, – прошептал умирающий, – дай бедному индейцу воды!

– У тебя будет вода. Я принесу тебя на край озера, и ты можешь пить сколько угодно. Говорят, будто раненого всегда одолевает жажда.

Взвалив индейца на плечи, Зверобой принес его к озеру и положил у воды таким образом, что тот легко мог утолить свою жажду. Затем он сел возле раненого и положил его голову на свое колено.

– Было бы ложью, брат мой, если бы я стал говорить, что час твой не пришел. Нет, этого я не скажу. Дни твои сочтены. Я думаю, что умирающий чувствует облегчение, когда слышит прощение из уст своего брата. И вот, любезный брат, я прощаю тебя за то, что ты с таким безумным зверством собирался лишить меня жизни. Потому прощаю тебя, что твой замысел, в сущности, не принес мне никакого зла, и потому еще, что я вообще не могу питать вражды к умирающему человеку, кто бы он ни был, краснокожий или белый. К тому же ты человек дикий и поневоле усвоил жестокие привычки.

– Хорошо, – сказал индеец, не понявший, по-видимому, и половины из речи охотника. – Молодая голова, молодое сердце, стариковский ум. Твое имя?

– Зверобоем зовут меня теперь, но делавары сказали, что после первой войны будет у меня другое имя, более достойное мужчины.

– Зверобой – хорошо для ребенка, но дурно для воина. Лучшее впереди. Не бойся, – индеец с большими усилиями поднял руку и прикоснулся к груди молодого человека. – Верный взгляд; рука – молния; мишени – смерть! Скоро славный воин. Зверобой не годится. Соколиный Глаз – твое имя. Соколиный Глаз, дай руку!

Зверобой, или Соколиный Глаз, как индеец назвал его в первый раз, – впоследствии это имя за ним утвердилось, – взял руку минга, и тот испустил последний вздох, с удивлением взглянув на незнакомца, обнаружившего столько хладнокровия и ловкости.

Зверобой встал и посадил мертвеца на камень спиною к дереву, приняв меры, чтобы он не свалился или не принял позы, которая считается неприличною у индейцев. Исполнив эту обязанность, он еще раз с печальным видом осмотрел врага и сказал, обращаясь к трупу, как будто тот мог его слышать:

– Я не покушался на твою жизнь, краснокожий брат, но ты сам довел меня до того, что я принужден был выстрелить в тебя. Вот и кончилось мое первое сражение с моим братом, и это, вероятно, не последняя битва. До сих пор я сражался с волками, медведями, барсами, оленями, дикими кошками, а вот теперь начинаю биться с краснокожими. Ах, если бы Чингачгук узнал, что я не позорю делаваров и воспитание, которое они мне дали!

– Соколиный Глаз – твое имя!

Его размышления вдруг были прерваны внезапным появлением на берегу озера, саженях в пятидесяти, другого индейца. Краснокожий, привлеченный ружейными выстрелами, вышел из леса почти без всяких предосторожностей, и Зверобой увидел его первым. Заметив в свою очередь молодого охотника, индеец испустил пронзительный крик, на который немедленно с различных сторон отозвалась дюжина громких голосов. Медлить было нечего. Зверобой сел в лодку и начал грести изо всех сил.

Отплыв от берега на расстояние, не доступное ружейной пуле, Бумпо бросил весла и стал наблюдать сцену, которая должна была произойти на берегу. Труп индейца, прислоненный к дереву, сидел неподвижно на камне. Индеец, появившийся на берегу, углубился опять в лес, и вокруг господствовало глубокое молчание. Но вдруг толпы индейцев выскочили из лесу, прибежали на мыс и, увидев труп своего товарища, наполнили воздух яростными криками. Затем, по мере приближения к трупу, раздались радостные восклицания, вызванные уверенностью, что победитель не успел сорвать волос с черепа своей жертвы, без чего победа никогда не считается полной. Никто из них, однако, не думал стрелять в молодого охотника, так как было ясно, что выстрелы не достигнут цели: американские индейцы, как пантеры, редко нападают на врагов, если не убеждены в возможности победы.

Зверобой решил ехать к за́мку, но прежде всего ему следовало поймать остальные две лодки, пущенные по озеру. Первую догнал он без труда и взял на буксир, тогда как другая, сверх всякого ожидания, подплыла довольно близко к берегу, и, что всего удивительнее, ее движение не совсем сообразовалось с направлением ветра. Загадка скоро объяснилась. Зверобой подъехал ближе и увидел голую человеческую руку, действовавшую медленно, но верно вместо весла. Оказалось, что рука принадлежала индейцу, лежавшему в лодке навзничь и забравшемуся туда в то самое время, как Зверобой был занят с его товарищем на берегу. Уверенный, что у индейца не было никакого оружия, Бумпо не поднял даже карабина и подъехал на самое близкое расстояние. Заслышав шум весел другой лодки, индеец стремительно поднялся на ноги и испустил пронзительный крик.

– Ну, любезный, ты, я думаю, наигрался довольно в этой лодке, – сказал Зверобои спокойным тоном. – Советую тебе, если ты благоразумный человек, ее оставить. Вплавь пришел, вплавь и убирайся. Крови мне твоей не нужно, хотя другие на моем месте не поцеремонились бы с твоим черепом. Слышишь ли, краснокожий? Убирайся подобру-поздорову, не то дойдет дело до расправы.

Индеец не понял ни одного слова, но жесты Зверобоя, сопровождаемые выразительным взглядом, объяснили ему смысл речи. Быть может, вид карабина под рукой у белого человека также ускорил его решение. Он пригнулся, как тигр, готовый пуститься в бегство, испустил громкий крик, и во мгновение ока его нагое тело исчезло под водою. Затем он всплыл на поверхность уже в нескольких саженях от лодки, и взгляд, брошенный им назад, убедительно доказывал, насколько он боялся огнестрельного оружия белого человека. Но Зверобой вовсе не имел враждебных намерений. Он спокойно привязал вырученную лодку и удалился от берега.

Когда индеец доплыл до суши и стряхнул с себя воду наподобие легавой собаки, его опасный враг уже был далеко по дороге к за́мку старика Тома.

Солнце во всем блеске лило свои лучи на эту прекрасную гладь воды, которой европейцы в то время еще не дали никакого названия. Когда Зверобой подъехал к за́мку, он увидел, что Юдифь и Гэтти были на платформе, с величайшим нетерпением ожидая его прибытия.

Глава VIII

Сестры стояли и молчали, пока Зверобой с беспокойным и печальным лицом взбирался на площадку. Наконец Юдифь, делая над собою отчаянное усилие, вскричала:

– Отец?

– С ним случилось несчастье, и я не буду скрывать ничего, – отвечал Бумпо простодушно. – Старик Гуттер и Генрих Марч в плену у мингов, и неизвестно, чем все это кончится. Лодки я выручил все, и это может служить для нас некоторым успокоением, потому что краснокожие должны пуститься вплавь или построить паромы, чтобы добраться до нас. На закате солнца будет с нами Чингачгук, если только мне удастся его привезти. Мы с ним соединенными силами будем защищать ковчег и за́мок до тех пор, пока не приедут сюда крепостные офицеры с отрядом солдат, которым правительство поручит разогнать эти шайки.

– Офицеры! – вскричала Юдифь с живейшим волнением, окрасившим ее щеки. – Кто думает об офицерах? Мы и одни можем защищать за́мок. Расскажите нам об отце и о бедном Генрихе Марче.

Бумпо начал подробный рассказ о всех приключениях прошлой ночи, не утаивая ничего. Сестры слушали с глубоким вниманием, но не обнаруживали чрезмерной растерянности, которая неминуемо охватила бы женщин, не привыкших к случайностям и опасностям пограничной жизни. Юдифь, казалось, была встревожена гораздо больше своей сестры, и это чрезвычайно изумляло Зверобоя. Потом обе сестры машинально принялись за приготовление завтрака, которым воспользовался один только Зверобой, усвоивший солдатскую способность есть и пить во всякое время, несмотря ни на какие тревоги. Юдифь и Гэтти молча сидели за столом, не притрагиваясь к приготовленным блюдам. Наконец Юдифь прервала молчание:

– Отец мой очень любит эту рыбу. Такой лососины, по его словам, нет в море.

– Ваш отец, как видно, хорошо знаком с морем, – отвечал Бумпо, бросая на Юдифь вопросительный взгляд. – Скорый Гэрри говорил мне, что он был когда-то моряком.

– Мне Генрих Марч ничего не рассказывал из биографии моего отца, и я решительно ничего не знаю. Впрочем, и я думаю, что он был моряком. Если бы вскрыть вот этот сундук, мы узнали бы, вероятно, всю историю нашей семьи. Но отпереть его не так-то легко!

Зверобой впервые обратил свое внимание на этот замечательный сундук. Краска на нем совершенно полиняла, – было ясно, что обращались с ним без всякой церемонии, – но материал и работа были превосходны. Молодой охотник не видел еще ничего подобного. Сундук был сделан из крепкого черного дерева, и железные полосы покрывали его вдоль и поперек. Он был заперт тремя огромными замка́ми, и его стальные петли были отделаны с таким искусством, которое могло быть доступным только лучшим лондонским ремесленникам. Сундук был очень велик, и когда Зверобой попытался его приподнять, оказалось, что его тяжесть соответствовала величине.

– Вы, Юдифь, никогда не видели, что лежит в нем? – спросил Бумпо.

– Никогда. Мой отец никогда не отпирал его в моем присутствии, и я не думаю, чтобы он вообще при ком-нибудь поднимал его крышку.

– Ты ошибаешься, Юдифь, – спокойно сказала Гэтти. – Я видела, как батюшка открывал этот сундук.

– Когда же, моя милая?

– Очень часто, и всякий раз, как тебя здесь не было. Батюшка не заботился о моем присутствии. Я видела, что он делал, и слышала все, что он говорил.

– Что же он делал? Что он говорил?

– Этого я не могу сказать, Юдифь, – отвечала Гэтти, понизив голос, но решительным тоном. – Тайны моего отца не принадлежат мне.

– Его тайны! Час от часу не легче. Что вы скажете на это, Зверобой? Мой отец доверяет свои секреты Гэтти и скрывает их от меня!

– Вероятно, у него есть на это свои причины, Юдифь, и тебе их не узнать, – сказала Гэтти тем же решительным тоном. – Батюшки здесь нет, и я не скажу больше ни слова.

Юдифь и Зверобой были очень изумлены. В продолжение нескольких минут старшая сестра имела огорченный вид. Мало-помалу, однако, она оправилась и, обращаясь к молодому охотнику, продолжала:

– Мы слышали ружейные выстрелы под горами на восточной стороне, и эхо повторило их с такою скоростью, что они, по всей вероятности, должны были произойти на самом берегу или, может быть, в нескольких саженях от берега.

– Да, Юдифь, вы не ошиблись. Выстрелы были.

– Вы сражались с дикими один, без всякой помощи, Зверобой?

– Да, Юдифь, я сражался… и это было первый раз в моей жизни. Я убил своего врага, был свидетелем его последних минут, и грустные чувства овладели мною. Что же делать? Все это имеет мало значения, но если вечером сегодня нам удастся привезти сюда Чингачгука, тогда, вероятно, мы увидим что-нибудь похожее на войну, если минги задумают овладеть за́мком, ковчегом или вами.

– Кто этот Чингачгук? Откуда и зачем он идет?

– В его жилах течет кровь могикан, и он принадлежит к роду великих вождей. Ункас, отец его, – знаменитый воин и судья своего племени. Даже сам Таменунд уважает Чингачгука, хотя он еще слишком молод и не может быть предводителем на войне. Но племя могикан разбрелось, рассеялось, и предводитель их не имеет почти никакого значения. Чингачгук живет между делаварами. Теперь, когда началась война, Чингачгук и я назначили друг другу свидание нынешним вечером возле утеса на краю озера. Мы должны условиться о подробностях нашей первой экспедиции против мингов. Но почему мы проходим именно через озеро, это – наш секрет, не имеющий для вас ни малейшей важности. Можете, впрочем, догадываться, что молодые рассудительные люди, собираясь на войну, не делают ничего без особых целей.

– Делавар, конечно, не может иметь враждебных намерений против нас, – сказала Юдифь после минутного колебания, – и мы уверены в вашей дружбе.

– Измена – самый гнусный порок в моих глазах, и никто не осмелится обвинять меня в измене.

– Нет, нет, Зверобой, никто вас не подозревает, – с живостью возразила Юдифь. – Ваше честное лицо – больший залог верности, чем тысяча человек. Если бы все люди имели ваш правдивый язык и обещали только то, что могут исполнить, тогда не было бы вероломства на земле, и свет не имел бы нужды в блестящих мундирах…

Юдифь говорила с энергией. Когда она замолчала, глаза ее загорелись необыкновенным блеском. Зверобой ясно видел волнение девушки, но ничем не выдал себя. Юдифь между тем постепенно успокоилась и через несколько минут хладнокровно продолжала разговор:

– Я не имею никакого права допытываться секретов ваших или вашего друга, – сказала она. – Я готова верить всему, что вы говорите. В самом деле, если в эту трудную минуту будет у нас еще союзник, то мы легко можем отстоять за́мок и, вероятно, скоро выручим отца из плена, предложив какой-нибудь выкуп.

– Вы думаете? – сказал Зверобой, с сомнением покачивая головой. У него в уме были волосы несчастных пленников и вырученные за них деньги.

Юдифь поняла его мысль.

– Я вас понимаю очень хорошо, но, к счастью, ваши беспокойства не имеют основания. Индейцы никогда не скальпируют пленника, если он не ранен, а доставляют его правительству живым. Исключения редки, и я почти не боюсь за жизнь моего отца. Совсем другое дело, если ночью исподтишка нападут они на за́мок: тогда нас изрежут в куски. А пленника индеец щадит, по крайней мере, до той поры, пока не решит по каким-нибудь особым причинам погубить его у столба пыток.

– Знаете ли вы, Юдифь, для чего отец ваш и Генрих Марч нападали на индейцев?

– Очень хорошо знаю; но что прикажете делать, когда варварские обычаи узаконивают эти бесчеловечные поступки? Вся кровь моя кипит при мысли о том, на какое зло способен цивилизованный человек. Что касается индейцев – они проникнуты уважением к смельчакам, которые собирались разгромить их же самих. Если им будет известно, с какою целью пленники ворвались в их лагерь, они, как я думаю, воздадут им почести, а не обрекут на казнь.

– Может быть, Юдифь, но едва ли эти почести будут продолжительны. Чувство уважения обыкновенно скоро сменяется жаждой мщения, и тогда индеец не знает пощады. Во всяком случае, мы с Чингачгуком должны подумать, что можно сделать для освобождения вашего отца и Генриха Марча. Минги, без сомнения, пробудут еще несколько дней в окрестностях этого озера и постараются извлечь возможную пользу из своего первого успеха.

– Вы думаете, что можно вполне положиться на этого делавара?

– Так же, как на меня. Ведь вы сказали, Юдифь, что не подозреваете меня?

– Вас, Зверобой, вас?! Да скорее я усомнюсь в родном брате, чем в таком честном и благородном человеке, как вы, хотя прошел один только день, как я познакомилась с вами. Впрочем, ваше имя было мне известно. Крепостные офицеры часто говорят об уроках, которые вы им давали на охоте, и все вообще прославляют вашу честность.

– Разве они говорят об этом? – спросил, улыбаясь, Бумпо. – А любопытно знать, что они рассказывают о самих себе? Ведь оружие, кажется, их ремесло, между тем, уверяю вас, некоторые совсем не умеют владеть им.

– Этого, конечно, нельзя сказать о вашем приятеле Чингачгуке? Что значит это имя на нашем языке?

– Великий Змей. Так его назвали за природный ум и необыкновенную сметливость. Его настоящее имя – Ункас, и все члены его семейства называются Ункасами до тех пор, пока не получат новых имен сообразно своим талантам.

– При таком уме ваш друг, без сомнения, будет для нас очень полезен, если не помешают ему собственные дела, для которых он прибыл в эти места.

– Впрочем, я не вижу большой беды открыть вам его секрет, тем более, что вы и ваша сестрица можете при случае помочь нам. Дело, видите ли, вот какое. Чингачгук – молодой индеец, весьма недурной собой, и все девушки его племени посматривают на него умильными глазами. Ну, так вот, у одного вождя есть дочка, по имени Вахта, прекрасная молодая девушка, предмет мечтаний и зависти всех холостых молодых мужчин. Чингачгук полюбил Вахту. Вахта полюбила Чингачгука. Оба семейства в ладу между собою, и в таких случаях дело, обыкновенно, оканчивается свадьбой. Но случилось так, что Чингачгук нажил себе врагов между своими соперниками, и один из них, некто Йокоммон или по прозвищу Колючка, ухитрился, как мы догадываемся, расстроить все это дело. Месяца за два перед этим Вахта отправилась со своими родителями на рыбную ловлю к западным берегам, где, как говорят, водится отличная рыба. Когда отец с матерью были заняты ловлей, дочь их вдруг исчезла. Целые недели не было о ней никаких известий, но дней десять тому назад курьер, проезжавший через страну делаваров, известил нас, что Вахта находится теперь у наших неприятелей и они хотят ее выдать за молодого минга. Мы догадываемся, хотя и не уверены, что во всем этом участвует Колючка. Тот же курьер сообщил, что минги намерены месяца на два отправиться на охоту в леса возле этого озера и потом вернуться в Канаду. Он прибавил, что если нам удастся напасть на их след, то, быть может, мы легко отыщем средство выручить похищенную девушку и возвратить ее в родительский вигвам.

– Но какое все это имеет отношение к вам, Зверобой? – спросила Юдифь с некоторым беспокойством.

– Все, что касается моего друга, относится в одинаковой мере и ко мне, Юдифь. Я здесь главный помощник Чингачгука, и если с моей помощью его возлюбленная будет отыскана, я обрадуюсь этому так же, как и он сам.

– А где живет ваша возлюбленная, Зверобой?

– В лесу, Юдифь. Я вижу ее в каждом листке после дождя, в каплях росы, покрывающих траву, в легких облаках, волнующихся на лучезарном небе, в чистых прозрачных водах, утоляющих мою жажду, – словом, я вижу ее во всех богатых дарах природы.

– Это значит, Зверобой, что вы никогда не любили женщины и предпочитаете ей лес, в котором живете?

– Ваша правда, Юдифь. Я не влюблен и надеюсь сохранить свое сердце свободным, по крайней мере, до окончания войны. Дела Чингачгука поглощают теперь всю мою деятельность и мысли.

– Счастлива та женщина, которая завладеет вашим сердцем, Зверобой, – сердцем чистым, благородным, откровенным; и многие будут завидовать счастью этой женщины.

На этом закончился их разговор. Так как было еще довольно рано, то Бумпо начал осматривать оборонительные средства за́мка и делать по возможности некоторые добавочные приготовления, требуемые обстоятельствами. Расстояние между замком и ближайшею частью земли спасало от пуль с берега, и Юдифь объявила сама, что с этой стороны бояться нечего. Но неприятель мог подплыть исподтишка, осадить за́мок, зажечь или употребить какую-нибудь другую хитрость, на которую всегда способен изворотливый индеец. Против нечаянной атаки старик Гуттер принял вполне надежные меры, загореться могла только кровля этого здания. Притом пожар легко было потушить, так как воду можно было доставать насосами. Все эти подробности объясняла Зверобою Юдифь, знакомая, по-видимому, в совершенстве со всеми планами и оборонительными средствами отца. Оказалось, что днем почти нечего было бояться, так как ковчег и все лодки были под руками и на всем озере не было никакого другого судна. Но Зверобой знал, что не трудно в этих местах связать паром или плот из досок и бревен, разбросанных по берегам, и можно было рассчитывать, что дикари немедленно возьмутся за это дело, если у них есть намерение осадить за́мок. Смерть одного из их соплеменников могла поощрить их в этом намерении, хотя, с другой стороны, она же могла внушить им осторожность. Во всяком случае, думал Зверобой, следующая ночь так или иначе должна будет выяснить их планы и расчеты. Тем сильнее желал Бумпо увидеться и действовать заодно со своим другом могиканином и с возрастающим нетерпением ожидал заката солнца.