Kitabı oku: «Конго Реквием», sayfa 4

10

С наступлением ночи Эрван так и не вернулся в свой отель. После встречи с канадцем он снова отправился в аэропорт, пытаясь найти кого-нибудь из контрабандистов или «махинаторов», о которых упоминал офицер. Каждый второй знал кого-то из пилотов, или компанию, или самолет, готовый взлететь. Его посылали с одного конца взлетной полосы на другой, потом обратно туда, откуда он пришел. Его вели через пустыри, гетто, островки зарослей. Он не нашел ничего – по крайней мере, из того, что искал.

Ночью, когда он вернулся в Лубумбаши, жизнь в городе показалась ему еще более бурлящей, чем днем. Он забился под навес ливанского ресторанчика, чтобы его никто не приметил. Белый, иностранец, совершенно потерявшийся в этом людском море. Отец уехал, и у него не осталось ни одного контакта. Он ни на миллиметр не продвинулся и не нашел ни малейшего следа. Пророчество Старика уже сбывалось.

– Босс?

Официант в майке с надписью «Primus» стоял рядом.

– Чай.

– У нас только пиво.

– Ладно, давай пиво.

С момента приезда он понял только одно: в Африке день идет за два, а то и за три или еще больше. У него было впечатление, что он здесь уже месяц. Не считая жары, любое ощущение сбивало с ног. Простой запах бензина перехватывал горло. От пестроцветья сжималось сердце. Каждый новый вкус переворачивал ваш метаболизм, взвинчивал нервы, заставляя прочувствовать, до какой степени смерть уже здесь, в мякоти фруктов, в остроте соуса, в теплоте дождя… За несколько часов вы привыкали цепляться за все, что помогало вам держать удар. «Чтобы обрести Африку, – предупреждал отец, – сначала в ней нужно раствориться».

На протяжении всего дня, пока на бюрократов, как казалось, напала сонная болезнь, его допекали уличные мальчишки, беспрерывно вопя, размахивая руками, обшаривая его карманы. Полицейские, в темно-синей форме, с красными свистками, также его обобрали. Одуревший от усталости, Эрван не стал сопротивляться. Он чувствовал, что пропитался кровью и пóтом, и каждое движение давалось ему с трудом, словно собственный вес замедлял его шаги.

Единственным приятным сюрпризом оказался сам Лубумбаши. Солнечный, воздушный, с домами пастельных тонов, этот «город пожирателей меди»¹³ выглядел как курорт.

Прибыло пиво. На улице зажглись огни. Горящие вполнакала лампочки цвета прогорклого масла наводили на мысль о лихорадочном выздоравливании. Он отхлебнул глоток – пиво теплое и без пузырьков. Загадочным образом он предчувствовал надвигающееся событие, нечто ужасное, восхитительное, ради чего стоило совершить путешествие: дождь.

Сначала затряслась земля, потом опаляющими шквалами налетел ветер. Небо словно раскрылось одним махом с рокотом бездны, и начался потоп. Утренний ливень был всего лишь преамбулой. А сейчас казалось, что на крыши рушатся камни. Землю расстреливали очередями. Горячий безудержный паводок изливался на улицы. Мир заходился в алом жидком фейерверке.

– Ищешь лодку, чтоб уплыть, босс?

Эрван поднял глаза: перед ним стоял атлетического вида детина с подсолнухами на майке и в велосипедных шортах. Вымок он от макушки до пальцев на ногах, так что одежка облепила его, словно костюм Супермена.

Эрвану потребовалось несколько секунд, чтобы уловить смысл шутки.

– Я могу присесть?

Он указал ему на стул без излишней любезности: очередной вымогатель. Вновь прибывший отфыркался, прежде чем расположиться. Рост за метр восемьдесят, литые мускулы – Эрван заметил маленькую Библию, засунутую за пояс шорт.

– Сальво, – бросил чернокожий, протягивая руку. – Меня еще зовут Желтая Майка.

Эрван пожал руку и представился.

– А ты вроде не в лучшей форме, братец.

– Этот дождь – первое, что случилось хорошего за весь день.

– Только вечером Африка припадает к истокам!

Чернокожий расхохотался собственной шутке, и Эрван решил, что такой смех не может сулить ничего плохого.

– Что тебя занесло в Лубум, босс?

– Мне нужно на север, – сдержанно ответил он.

– Хочешь, чтоб тебя прикончили, или что? А куда именно?

А что мне, собственно, терять…

– В Анкоро, а потом в Лонтано.

Сальво недоверчиво присвистнул, вращая зрачками:

– Никто тебя туда не повезет: это прррравда стррремно. Неправительственные пробовал?

– У них ничего в ту сторону не намечается. И потом, они все равно не возьмут меня без разрешения.

– Так у тебя и бумаг нет? Дохлое твое дело, босс.

– Ты хотел меня утешить?

Сальво снова зашелся своим смехом из серии «сабли наголо»:

– Наоборот, сегодня твой день.

– Мне это с утра твердят.

– Да нет, прррравда. Потому как я туда тоже направляюсь.

– Так самолета нет.

– У меня есть.

За сегодняшний день Эрвану столько раз вешали лапшу на уши, что у него даже не было сил разозлиться.

– У тебя есть самолет?

– У моей компании. Я работаю в импорте-экспорте.

– Чего?

– Я перевожу, и все. С севера на юг. С юга на север.

– Хочешь сказать, что знаешь район, который меня интересует?

– Босс, я баньямуленге.

Эрван знал, что означает это слово: иммигранты, тутси по происхождению, которые жили в основном в Южном Киву, прямо над северной границей Катанги. Он начал слушать куда внимательней.

– Обычно ты где приземляешься?

– Там много полос. Часто в Кабве¹⁴.

Эрван по-прежнему вглядывался в своего собеседника: враль, более ловкий, чем остальные, или чудо, ниспосланное ему ливнем?

– А можно потом перелететь в Лонтано?

Сальво, или Желтая Майка, потер указательный палец о большой. Внутренняя сторона его ладони была до странности светлой.

– Все зависит от твоих возможностей.

– Брось, – ответил Эрван, делая знак официанту.

Сальво сунул руку в карман и положил на стол купюру:

– Угощаю. А что ты думал? Что сможешь прокатиться на халяву?

– Когда мы сможем улететь?

– Говорю же: все зависит от твоих возможностей.

– Допустим, у меня есть все, что нужно, так когда летим?

– Завтра.

– Точно?

Тот вскинул две розовые ладони и снова засмеялся:

– Босс, здесь же Африка…

Единственно возможный верный ответ.

– Сколько за полет туда?

– Три тысячи долларов.

– Тысяча.

Сальво помотал головой, стряхнув несколько улыбок:

– Папаша, когда идет война, цену не скинешь. Или же она растет. Три тысячи долларов, и я сам займусь бумагами.

– Что ты перевозишь?

Желтая Майка взял со стола пустую бутылку из-под пива, глянул в нее, как в подзорную трубу, потом навел на Эрвана.

– Если сговоримся о деле, никаких вопросов.

У Эрвана мелькнула еще одна мысль – он все больше проникался доверием к этому Фигаро в конголезской интерпретации.

– А поедешь со мной до Лонтано?

– За еще тысячу сверху.

Эрван уже не пытался торговаться. Он постиг еще одну истину:

– Явившись сюда, ты заранее знал, что я хочу уехать.

– В Лубуме такие сквозняки… Голоса прям разносятся!

Эрван допил свой стакан. История приобретала логическую форму: Сальво намеревался отбыть в Танганьику, его предупредили, что один белый хочет туда поехать, а значит, француз и покроет расходы. Что и требовалось доказать.

– Я в «Гран-Каравиа» – встречаемся завтра в десять утра. С пилотом и подробной картой.

– Босс, а мой аванс?

– Сначала покажи, что можешь прийти вовремя.

Сальво тоже поднялся:

– Буду, шеф!

11

Эрван брал свой ключ у консьержа, когда услышал взрывы смеха. Обернувшись, он обнаружил необычного человечка с фламандским акцентом, окруженного кучей гостиничного персонала, который относился к нему крайне почтительно.

Старик – а ему явно перевалило за восемьдесят – был в брезентовой панаме и дождевике. Маленький, худой как скелет, высушенный на солнце, он держался очень прямо в своих резиновых сапогах, несмотря на заплечный рюкзак. И чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, какова его роль в самом сердце черной Африки, он носил на груди большой крест.

Эрван навострил уши: человек был из Фунгуруме, одного из городов на дороге в Анкоро. Сначала Сальво, теперь священник… Может, удача начала ему улыбаться?

Он еще раз вгляделся в старика. Морщинистое лицо цвета охры. За стеклами очков белки глаз имели никотиновый оттенок, а зрачки поблескивали, как крошечные перламутровые раковины.

– Добрый вечер, отец мой, – обратился к нему Эрван, когда чернокожие разошлись.

Он представился и получил в ответ широкую улыбку, отполированную десятилетиями христианского милосердия. В нескольких словах он объяснил причину своего пребывания в Лубумбаши. Отец Альбер ничего не понял. Эрван не сдавался, упомянув имена Грегуара Морвана и Человека-гвоздя.

– Скажите на милость, молодой человек, в каких давних историях вы копаетесь! – заметил священник с ужасным акцентом.

– Вы ведь уже были в Конго в то время?

Миссионер застыл неподвижно в своей накидке, как глиняная скульптура, выставленная на просушку.

– Да, но я редко выбирался выше Анкоро, хоть и принадлежу к епархии Калемие-Кирунгу, она еще дальше к северу. Все это немного сложно. Нужно знать те места. В любом случае на сегодняшний день…

Эрван указал на диваны и низкие столики, окружающие бар.

– Я могу предложить вам стаканчик?

Святой отец нахмурил брови, потом поправил очки на горбатом носу.

– Ну… если вы настаиваете… – пробормотал он, поглядывая на часы. – Не возражаю.

С осторожностью поднял свою сумку и вручил ее груму, обратившись к нему на суахили. Потом снял пончо и резиновые сапоги. Под ними он был одет как человек, привычный к местной природе: рубашка с коротким рукавом, полотняные шорты и сандалии.

Они устроились, и Эрван сделал знак официанту.

– Что вы будете?

– Чай.

– А не желаете чего-нибудь… покрепче?

Отец Альбер прикрыл сморщенные веки и после нескольких секунд размышлений, словно вознося молитву на латыни, пробормотал:

– Чинзано.

Эрван решил не изменять теплому пиву.

– Что именно вы хотите знать? – пошел в наступление Альбер.

– Вы помните Лонтано?

– Я там бывал, когда его строили, и даже до…

– До?

– Когда он был лишь маленькой деревушкой, которую основала итальянская община. А потом прибыли Белые Строители.

– Кто это?

– Так называли бельгийских колонов, которые в конце шестидесятых годов сделали вложения в Катангу, после открытия залежей марганца. Семьи, которые раньше жили на западе, в Нижнем Конго, занимались нефтью и сахарным тростником. Эти кланы приехали из Лукулы, Кангу, Челы, из городов Майомбе, расположенных более чем в двух тысячах километров.

Взять на заметку: первый Человек-гвоздь тоже был родом из того района, и магия, которую он практиковал, была магией Майомбе. Какая-то связь между убийцей и теми семьями?

Принесли напитки. Альбер осторожно ухватился за свой стакан. Он скорее смачивал губы, чем пил, с видом полного блаженства.

– Расскажите мне о новом городе. На что он был похож?

– Он был замечательный. Что-то вроде мини-Бразилии. В сердце дикой природы – асфальтовые дороги, здания с огромными стеклянными фасадами, паперти, украшенные современными скульптурами. Прекрасный пример архитектуры Заморских территорий!

Эрван вспомнил о собственном сне: современный город и кожи, прибитые к дверям. Карл Юнг заговорил бы о «синхронистичности»…¹⁵

– Очень быстро он стал важным центром деловой активности, – продолжил святой отец. – Рудники работали на полную мощность, поезда перевозили руду…

– А была железная дорога?

– Конечно! – Лицо его стало печальным. – Но больше ничего этого нет.

– Я не очень понимаю. Мобуту прославился тем, что изгнал колонизаторов и провозгласил независимость чернокожих. Как он мог допустить создание города, где доминировали бельгийцы?

У Альбера вырвался смешок – возможно, чуть вымученный. При каждой смене выражения лица морщины свивались вокруг его рта, как проволока.

– Он был прагматиком. Только европейцы могли эксплуатировать месторождения. Он утверждал, что город будет смешанным, но, как всегда, задумывали белые, а копали черные…

– А об убийствах вы помните?

– Как можно такое забыть? Тогда это наделало много шума. Белая женщина; господи, кто мог осмелиться к ней прикоснуться? Особенно к этим женщинам!

– Что вы хотите сказать?

– Первые жертвы были девушками из семей Белых Строителей. Де Восов, де Момперов, Корнетов… В некотором смысле это было двойное кощунство.

Новая информация. Возможно, у Фарабо была тайная причина ополчиться на этих набобов. И причину следует искать не в Лонтано, а в долинах Нижнего Конго…

– Имя Катрин Фонтана вам о чем-нибудь говорит?

– Нет.

– Она седьмая жертва.

– Звучит не очень по-бельгийски.

– Она была француженка.

– Вы уверены? Мне всегда говорили, что убийца метил только в бельгиек. На эту тему даже ходили не очень удачные анекдоты.

Он отпил крошечный глоток. На его бескровных губах вермут приобретал медовый оттенок, напоминая некий священный напиток.

– Что еще вы можете вспомнить?

– Я помню главным образом политическую обстановку. Эти убийства сработали как искра в пороховой бочке. Первые линчевания черных, ответные выступления конголезцев. Город был на грани гражданской войны. Мобуту прислал войска, но они только добавили беспорядка. Один молодой французский военный взял все в свои руки…

– Жан-Патрик Ди Греко?

Старик тихо повторил, покачивая головой:

– Ди Греко, точно…

Именно Морван призвал морского офицера на помощь – они встречались в Порт-Жантиле на нефтяных платформах. Эрван знал эту версию событий.

– По моим источникам, те волнения чуть не повлекли за собой экономический крах города.

– Это самое малое, что можно сказать! Бельгийцы уезжали, черные отказывались работать. Поговаривали о проклятии. Духи послали Человека-гвоздя, чтобы изгнать белых. Знаете, в Конго есть один злой демон, сильнее всех прочих: булози, по их верованиям…

Возможность была слишком заманчива.

– А вы сами – вы сталкивались с магией йомбе?

– Не по-настоящему. В Катанге она была не слишком распространена.

– А относительно расследования вы можете что-либо уточнить?

– Абсолютно ничего. В Фунгуруме мы читали только местные газеты, а те всё больше гонялись за сенсациями. Повторяю, я не лучшая кандидатура для расспросов…

Он произнес это тоном финального вывода, ставя пустой стакан.

– Миссионеры работали в Лонтано? – не сдавался Эрван.

– Несколько, да. Но они уже отправились к Всевышнему. Хотя, кажется, кое-кто остался… Погодите, дайте подумать…

Он снова прикрыл глаза. Когда он открыл их, его радужные зрачки блестели.

– Сестра Хильдегарда! В то время она была совсем молоденькой. И работала в диспансере.

– Пятого километра?

Номер госпиталя Катрин Фонтана совершенно естественно слетел с губ Эрвана.

– Я точно не помню, но полагаю, что она до сих пор где-то там, несмотря на войну.

– Где?

– Именно на севере. Вот только не советую вам туда ехать. Никакой гарантии вашей безопасности.

Оба встали одновременно.

– Вы остановились в «Каравиа»? – спросил Эрван с долей недоумения.

– Нет, я зашел передать письма мальчикам из Фунгуруме, которые работают здесь. Я переночую в гостевом доме собора Святых Петра и Павла.

– Я могу спросить вас о причине приезда в Лубумбаши?

Маленький священник снова надел накидку и сапоги.

– Я сопровождаю одного своего старого товарища, который возвращается в Бельгию.

– Ностальгия?

– Можно и так сказать: он умер. Но хотел быть похороненным в Монсе, своем родном городе.

– От чего он умер?

– От старости. Ему было девяносто два года. – Внезапно он вновь обрел свой лукавый вид. – В этом сила миссионеров. Мы спокойно угасаем прежде, чем нас задуют!

12

Сейчас Гаэль жила у Лоика. Не то чтобы она боялась – с двумя такими стражами и собственным «глоком» она могла побороть страх, – просто он ее попросил. Братец решил наконец отказаться от кокаина и, по его словам, нуждался в коучере.

Никто так и не понял причин столь внезапного решения. Развод и сложности с получением права на чередование опеки над детьми, если ты вбухиваешь в себя черт-те сколько граммов в день? Сам факт, что он увидел, как за его семьей охотится серийный убийца? Угрозы, полученные из-за горнопромышленной компании отца? Или же вынужденная продажа за бесценок акций Старика?

Конечно, отчасти все это, вместе взятое. Ураган передряг подействовал как электрошок.

Вот уже три недели Лоик мучил себя серьезными спортивными нагрузками (бег, французский бокс, йога) и сидел на щелочной диете, основанной на фруктах и овощах. Он косил под больного, не являясь в «Firefly Capital», свою собственную компанию, и ни на йоту не отступал от своего нового кредо: чистота, здоровье, био.

Первые результаты оказались истинной катастрофой. Жить с ним рядом было просто невозможно, но Гаэль держалась – медики предупреждали, что десять-двенадцать недель будут тяжелыми. Она сама пребывала в ломке: перестала охотиться за ролями, которые ей все равно никогда не получить, и положила конец платным свиданиям. После всего, что ей пришлось пережить, это больше не имело никакого смысла.

В полночь она прогуливалась по просторной квартире на авеню Президента Вильсона – той самой, где она выбросилась из окна двумя месяцами раньше, – после того как умудрилась уложить брата спать не без помощи сильного снотворного. Опасно баловаться таблетками, когда пытаешься слезть с кокса, но у нее не было ни времени, ни терпения, чтобы целиком положиться на психологию или нетрадиционную медицину.

Она открыла застекленную дверь и вышла на балкон. Ледяной ветер. Сигарета. Первая затяжка и взгляд на улицу, утыканную булавочными головками фонарей. Она перегнулась через перила и заметила своих телохранителей, расхаживающих по противоположному тротуару, перед дворцом Токио. Чего на самом деле опасался отец? Нового нападения? Новой попытки самоубийства? Что она опять начнет давать за деньги?

Она позволила мыслям вернуться к событиям дня: приглашению от Эрика Каца. Нелепо, но, видит бог, она так об этом мечтала. Словно в замедленном, пущенном назад фильме, она увидела, как прокручиваются все смены ее отношений с психологом за последний год. Вначале она его возненавидела. Он воплощал все то, что ей претило: саму мысль, что она нуждается во врачебной помощи, тот факт, что новый курс был рекомендацией – читай: приказанием – отца, перспективу рассказывать о себе – и выворачивать себя наизнанку – перед посторонним… Физически он тоже был совсем не в ее вкусе: слишком худой, бесполый. В своих тесноватых костюмах он походил на стареющую женщину. Долгое время она полагала, что он гомосексуалист, пока не выяснила, что он женат и отец двоих детей. Только в глазах – светлые зрачки, но темный взгляд – было что-то привлекательное.

Мало-помалу она поддалась его обаянию. Стало еще неприятней. Сеансы психоанализа превратились в серию попыток обольщения. Сначала она все поставила на собственную историю. Жестокость отца по отношению к матери. Анорексия. Попытки самоубийства. Приступы психоза. Проституция. Такой ход событий должен был тронуть специалиста. Ни черта подобного. Тут ваши не пляшут. Тогда она стала варьировать внешний вид (то шлюха, то монашка), использовала накопленное актерское мастерство, перечислила свои женские победы, перейдя к интимным подробностям… Нулевой эффект. Он выслушивал ее истории, как если бы она сливала отработанное масло из мотора. Пришлось добавить обороты: она перешла к повествованию об оказании эскорт-услуг. Крупным планом ее свидания, ее тайные таланты. Она вдавалась в детали, по большей части вымышленные, находя удовольствие в нездоровом и провокационном бреде. Месье Айсберг не дрогнул. Время от времени он задавал вопрос, просил уточнить, вносил комментарий – но всегда чтобы подтолкнуть ее, а не себя. Он владел искусством говорить, не произнося ни слова, вмешиваться, не давая себя вовлечь.

Она перешла к действиям… физическим. Открыто возбуждала его и, ничего не добившись, впадала в истерику. Грозилась ударить его, покончить с собой, позвать его жену. Ее сводило с ума не его безразличие, а его непроницаемость. Невозможно было понять, что он думает, что чувствует. Только иногда у него проскальзывало выражение удовлетворения – если он думал, что ему удалось закрепить свои позиции, то есть всякий раз, когда она плакала, орала или выкладывала лишнее. Тогда он тихонько кивал, будто говоря: «Отлично, продолжайте…» Ей хотелось вонзить ногти в его сердце.

В конце концов все успокоилось. Противник отказался от борьбы. Победа. Третий акт протекал в атмосфере утомленного безразличия, и она все говорила, говорила, говорила… Очистить рану, чтобы подготовить операционное поле. Несомненно, лучший этап в терапии: она выкладывалась «вхолостую», не раздумывая, не чувствуя, перед совершенно нейтральным слушателем. И однако, лечение не дало эффекта. Никаких признаков улучшения. Хуже того, Гаэль сорвалась еще глубже. Ему пришлось прописать ей более мощные антидепрессанты. В итоге она плюнула на лекарства и погрузилась в свои страдания. Она предпочитала бороться с демонами в одиночку, чем терять время на этом проклятом диване…

Когда она вновь увидела его, то испытала разочарование. Как она умудрилась влюбиться в этого засохшего, как сучок, пятидесятилетнего мужика? В какого-то тощего жирафа с воротничком а-ля Карл Лагерфельд? Ее психоаналитик был по-прежнему безразличен – человек, который так взвинчивал ей нервы и проникал в ее раны с безмолвием хирургического щупа.

Очевидно, она ошибалась, потому что сегодня он наконец проявил себя. Значит, под костюмом все-таки скрывался человек. И даже, может быть, член. Трепещущая, оцепеневшая, она не замедлила признаться себе, что по-прежнему по уши влюблена в своего психиатра. И это не имеет ничего общего ни с трансфером¹⁶, ни с психоанализом.

Гаэль терпеть не могла парижскую теорию, согласно которой любовь является всего лишь формой невроза, а наша Карта Страны Нежности¹⁷ сводится к списку детского травматизма. Несмотря на свою психическую неуравновешенность, она принадлежала к старой школе: любовь должна быть спонтанной, необъяснимой, феерической. Она, которая всегда плевала на чувства и чей феминизм был так свиреп, что исключал даже женщин, была защищена не больше остальных. Напротив, в сущности, она была самой большой идеалисткой.

Шум за спиной заставил ее обернуться.

Какой-то человек двигался в полутьме походкой сомнамбулы с лицом, искаженным гримасой. Похож на зомби из фильма ужасов или больного, задроченного лекарствами, – таких она навидалась в больнице.

Но это был всего лишь ее брат, которому приснился кошмар.

Она бросила сигарету через балюстраду и зашла обратно в квартиру: долг зовет.