Kitabı oku: «Противники»

John Grisham

THE LITIGATORS

© Belfry Holdings, Inc, 2011

© Перевод. Е.И. Филиппова, 2012

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

Глава 1

Юридическая фирма «Финли энд Фигг» часто представляла себя как «фирму-бутик». Этот искаженный вариант названия с завидной частотой употреблялся в обычной речи и даже появлялся в печати вследствие разнообразных махинаций, придуманных партнерами в целях развития бизнеса. Под этим названием подразумевалось, что фирма «Финли энд Фигг» возвышалась над уровнем скучной среднестатистической деятельности. Бутик мал, исключителен и специализируется в какой-то одной области. Бутик отличается высоким классом и роскошью, воплощая в себе всю «французскость» этого слова. Хозяева бутика вполне довольны его эксклюзивностью, рачительностью в работе и успешностью.

На деле же, кроме размера, ничего общего у фирмы с бутиком не было. Обманщики «Финли энд Фигг» занимались делами по возмещению ущерба – рутинной работой, которая, не требуя ни большого мастерства, ни творческого подхода, никогда не считалась в среде юристов классной или престижной. Доход у них был такой же эфемерный, как и статус. Фирма оставалась маленькой, потому партнеры не могли позволить себе расширять бизнес. Придирчивостью они отличались только потому, что никто не хотел там работать, включая самих владельцев. Расположение офиса наводило на мысли о монотонном существовании в низшей лиге. Соседство с вьетнамским массажным салоном слева и мастерской по ремонту газонокосилок справа позволяло даже не самому внимательному наблюдателю понять, что «Финли энд Фигг» не процветали. На противоположной стороне улицы располагалась другая «фирма-бутик» (ненавистные конкуренты), а за углом – еще множество юристов. На самом деле район кишел юристами; одни работали поодиночке, другие – в маленьких фирмах, третьи – в своих собственных маленьких бутиках.

«Ф энд Ф» обосновались на Престон-авеню – многолюдной улице со старыми одноэтажными домами, которые теперь переоборудовали и использовали для всякого рода коммерческой деятельности. Там были и розничные торговцы (винные магазины, химчистки, массажные салоны), и профессионалы в сфере обслуживания (юристы, стоматологи, ремонт газонокосилок), и кулинары (энчилада¹, пахлава и пицца навынос). Оскар Финли получил здание, выиграв судебный процесс двадцать лет назад. Не самый престижный адрес отчасти компенсировался удачным расположением. В двух шагах от них пересекались Престон, Бич и Тридцать восьмая улица, это гарантировало одну приличную аварию раз в неделю, а иногда и чаще. Годовые накладные расходы «Ф энд Ф» покрывались гонорарами за ведение дел по дорожно-транспортным происшествиям, которые фиксировались меньше чем в ста ярдах от них. Представители других юридических фирм, как «бутиков», так и всех прочих, часто рыскали поблизости в поисках дешевого бунгало, из которого их голодные юристы могли бы реально услышать визг шин и скрежет металла.

Поскольку в фирме состояли лишь два адвоката/партнера, разумеется, было необходимо кого-то назначить старшим, а кого-то – младшим. Старшим партнером был шестидесятидвухлетний Оскар Финли, оставшийся в живых после тридцати лет практики кулачного права, которое существует на жестоких улицах юго-западного Чикаго. Когда-то Оскар был участковым полицейским, но его отправили в отставку за любовь к проламыванию черепов. Он чуть не попал в тюрьму, но потом взялся за ум и поступил в колледж, а затем закончил юридический факультет в университете. Когда ни в одной юридической фирме его не захотели брать на работу, он занялся частной практикой и начал подавать в суд на всех, кто оказывался поблизости. Через тридцать два года ему с трудом верилось, что он потратил столько лет жизни на суды по просроченным счетам дебиторов, мелкие аварии, случаи вроде «поскользнулся и упал» и разводы без обвинений². Он до сих пор состоял в браке с первой женой – жутчайшей женщиной, с которой каждый день мечтал развестись. Но не мог себе этого позволить. После тридцати двух лет юридической практики Оскар Финли в самом деле не мог позволить себе очень многого.

Младшим партнером (а Оскар имел склонность делать заявления вроде «я поручу это моему младшему партнеру», когда пытался произвести впечатление на судей и других юристов, особенно на потенциальных клиентов) был сорокапятилетний Уолли Фигг. Уолли воображал себя свирепым судебным юристом, и его хвастливые объявления обещали клиентам агрессивный подход в самых разных вариациях. «Мы сражаемся за ваши права!», и «Страховые компании нас боятся!», и «Мы говорим дело!». Такую рекламу можно было найти на скамейках в парке, в городских автобусах, программках футбольных школьных матчей и даже на телеграфных столбах, хотя это нарушало несколько постановлений. Зато партнеры не использовали два других важнейших средства рекламы – телевидение и рекламные щиты. Уолли и Оскар до сих пор спорили по этому поводу. Оскар отказывался тратить деньги – и первое, и второе стоило жутко дорого, – а Уолли не переставал надеяться, мечтая увидеть, как он сам, с лоснящимися волосами и улыбкой на лице, будет рассказывать по телевизору ужасы о страховых компаниях, обещая огромные компенсации всем пострадавшим, которым хватит ума набрать его бесплатный номер.

Хотя Оскар ни за что не стал бы тратиться и на рекламный щит, Уолли все же выбрал один. В шести кварталах от офиса, на углу Бич и Тридцать второй, высоко над дорогой, кишащей автомобилями, на крыше четырехэтажного жилого дома располагался самый великолепный рекламный щит всего центрального района Чикаго. Хоть сейчас там и красовалась реклама дешевого белья (весьма симпатичная, как признавал Уолли), он уже видел, как на щите разместят его фото и напишут название фирмы. Но Оскар все равно был против.

Уолли получил образование на юридическом факультете престижного Чикагского университета. Оскар – в уже закрывшемся заведении, где когда-то предлагались вечерние курсы. Оба три раза сдавали экзамен на право заниматься адвокатской практикой. На счету Уолли было четыре развода, Оскар мог об этом только мечтать. Уолли жаждал вести большое дело, крупный процесс, с гонораром, который исчисляется миллионами долларов. У Оскара было лишь два желания – получить развод и выйти на пенсию.

Как эти двое вообще решили стать партнерами и обосноваться в переоборудованном доме на Престон-авеню? Это уже совсем другая история. Как они до сих пор не задушили друг друга? Это до сих пор оставалось их тайной.

Секретарем у них работала Рошель Гибсон – крепкая темнокожая женщина с жизненной позицией и находчивостью, которые воспитала в ней улица, где прошло ее детство. Миз Гибсон трудилась на передовой: на ней был телефон, встреча и прием потенциальных клиентов, переступающих порог с надеждой, и раздраженных клиентов, убегающих в ярости, эпизодический набор текстов (хотя ее начальники уже поняли: если хочешь что-то напечатать, проще сделать это самостоятельно), собака фирмы, и, что самое важное, ей приходилось слушать постоянные перепалки Оскара и Уолли.

Много лет назад миз Гибсон пострадала в автомобильной аварии, произошедшей не по ее вине. Потом она решила разобраться с неприятностями с помощью юридической фирмы «Финли энд Фигг», хотя на самом деле не сама их выбрала. Через двадцать четыре часа после аварии, оглушенная перкоцетом³, вся в шинах и гипсе, миз Гибсон, проснувшись, увидела перед собой довольное мясистое лицо адвоката Уолли Фигга, который навис над ее койкой. На нем был аквамариновый костюм медработника, а на шее красовался стетоскоп, и он мастерски изображал доктора. Уолли обманом заставил ее подписать договор юридического представительства, пообещал ей луну с неба и выскользнул из комнаты так же тихо, как проскользнул в нее, а потом с рвением взялся за дело. За вычетом налогов миз Гибсон получила 40 000 долларов, которые ее муж пропил и проиграл за пару недель, что привело к иску о расторжении брака, поданному Оскаром Финли. Он вел дело и о ее банкротстве. На миз Гибсон не произвел впечатление ни один из них, и она угрожала подать на обоих в суд за некомпетентность. Это обратило на себя их внимание (им приходилось сталкиваться с подобными исками), и они изо всех сил постарались успокоить ее. По мере того как ее беды множились, она проводила все больше времени в офисе, и постепенно все трое привыкли друг к другу.

В «Финли энд Фигг» секретарям жилось нелегко. Зарплата была низкой, клиенты по большей части – неприятными, юристы из сторонних фирм так и норовили нагрубить по телефону, рабочий день часто затягивался, но тяжелее всего давалось общение с двумя партнерами. Оскар и Уолли пробовали нанимать женщин среднего возраста, но дамы постарше не выдерживали напряжения. Они пытались нанимать молодых, но это обернулось иском о сексуальных домогательствах, когда Уолли не сдержался в присутствии грудастой молодой девицы. (Они договорились расстаться без суда в обмен на пятьдесят тысяч долларов, и их имена попали в газету.) Рошель Гибсон оказалась в офисе как-то утром, когда тогдашняя секретарша решила бросить все и шумно удалилась. Под звонки телефона и крики партнеров миз Гибсон подошла к столу в приемной и взяла ситуацию в свои руки, а потом заварила кофе. Она вернулась на следующий день, и через день тоже. Восемь лет спустя она так и продолжала работать на этом месте.

Двое ее сыновей сидели в тюрьме. Их интересы представлял Уолли, хотя, если говорить честно, никто не мог бы их спасти. Еще в подростковом возрасте оба мальчика не давали Уолли заскучать, ведь их беспрестанно арестовывали по разным обвинениям, связанным с наркотиками. Постепенно они все больше вовлекались в незаконные операции, и Уолли неоднократно предупреждал, что их ждет либо тюрьма, либо смерть. Он говорил то же самое и миз Гибсон, которая едва ли могла контролировать сыновей и часто молилась, чтобы дело кончилось тюрьмой. Когда их шайку по сбыту крэк-кокаина арестовали, мальчиков посадили на десять лет. Уолли добился сокращения изначального срока в двадцать лет, но мальчики не выразили ему признательности. Миз Гибсон же благодарила его, заливаясь слезами. Несмотря на все хлопоты, Уолли так и не взял с нее денег за помощь семье.

За эти годы в жизни миз Гибсон было много слез, и она часто проливала их в кабинете Уолли за закрытой дверью. Он давал советы и старался помогать по мере возможности, но главным образом играл роль внимательного слушателя. Жизнь самого Уолли тоже была богата событиями, так что они с миз Гибсон могли внезапно поменяться ролями. Когда два его последних брака разрушились, миз Гибсон все выслушала и постаралась ободрить его. Когда он начал пить, она тут же это заметила и не побоялась призвать его на путь истинный. Хотя они ругались каждый день, ссоры никогда не затягивались и часто служили лишь для того, чтобы обозначить сферы влияния каждого из них.

В «Финли энд Фигг» наступали и такие времена, когда все трое ворчали или хандрили, главным образом из-за денег. Рынок был просто перенасыщен: слишком много юристов слонялось без дела.

И меньше всего фирме был нужен один из них.

Глава 2

Дэвид Зинк сошел с поезда «Эль» на станции Куинси в центре Чикаго и, шаркая, спустился по лестнице, ведущей на Уэллс-стрит, однако с его ногами было что-то не так. Они все сильнее наливались тяжестью, и шел он все медленнее и медленнее. Дэвид остановился на углу Уэллс и Адамс и опустил взгляд на свои туфли, чтобы понять, в чем дело. Ничего особенного он не увидел: обычные черные туфли на шнурках, подобные носят все юристы-мужчины в фирме и даже несколько женщин. Дышал он с трудом и, несмотря на прохладу, чувствовал, что вспотел. Ему был тридцать один год (слишком рано для сердечного приступа), и хотя Дэвид ощущал страшную усталость последние лет пять, научился с этим жить. Или так ему казалось. Дэвид завернул за угол и посмотрел на Траст-тауэр – блестящее сооружение, напоминающее фаллос, взмывало на тысячу футов в облака и туман. Когда Дэвид остановился и поднял голову, его пульс участился и он почувствовал тошноту. Прохожие задевали его, протискиваясь со всех сторон. Вместе с толпой он пересек Адамс и поплелся дальше.

В Траст-тауэр был высокий и просторный атриум, декорированный стеклом, мрамором и непостижимыми изваяниями, призванными вдохновлять и источать тепло, но на самом деле казавшимися холодными и отталкивающими, по крайней мере Дэвиду. Шесть расположенных крест-накрест эскалаторов везли орды усталых воинов наверх к их местам за перегородками и в отдельные кабинеты. Дэвид сделал над собой усилие, но ноги отказались нести его к эскалатору. Поэтому он сел на обитую кожей скамью подле кучи больших раскрашенных камней и попытался понять, что с ним происходит. Люди бежали мимо с угрюмыми лицами, пустыми глазами, уже изнемогая от напряжения, хотя на часах было всего 7.30 утра. Хмурый день только начинался.

«Щелчок» – это уж точно не медицинский термин. Специалисты используют более изысканные слова для описания того мгновения, когда истерзанный волнениями человек преступает грань. Тем не менее Щелчок – это переломный момент. Все может произойти за долю секунды вследствие какого-то невыносимо болезненного события. Еще это может случиться, когда сломается последняя соломинка в трагической кульминации напряжения, которое копилось и копилось, пока разум и тело не столкнулись с необходимостью дать ему выход. Щелчок Дэвида Зинка принадлежал ко второй категории. После пяти лет тяжелейшей работы в обществе ненавистных коллег что-то произошло с Дэвидом тем самым утром, когда он сидел у раскрашенных камней и смотрел, как хорошо одетые зомби едут наверх в преддверии очередного дня бесполезной работы. В нем что-то щелкнуло.

– Эй, Дэйв! Наверх поедешь? – послышался голос. Это был Ал из антитрестовского отдела.

Дэвид с трудом изобразил улыбку, кивнул и что-то пробормотал, потом встал и почему-то последовал за Алом. Ал остановился на ступеньке чуть выше, когда они оказались на эскалаторе, и заговорил о вчерашнем матче с участием «Блэкхоукс». Дэвид продолжал кивать, по мере того как они поднимались все выше. Под ним и за ним передвигались десятки одиноких фигур в темных пальто: молодые юристы ехали наверх со спокойным и мрачным видом, напоминая скорее носильщиков гробов на зимних похоронах. Дэвид и Ал присоединились к группе у стены с лифтами на первом уровне. Пока они ждали, Дэвид слушал болтовню о хоккее, но голова у него кружилась, и он опять ощутил тошноту. Затем они бросились к лифту и встали плечом к плечу с множеством других. Ал замолчал. Тишина. Никто не говорил, никто не смотрел никому в глаза.

Дэвид сказал себе: «Вот и все. Это моя последняя поездка на этом лифте. Клянусь».

Лифт закачался и зажужжал, потом остановился на восьмидесятом этаже, на территории «Рогана Ротберга». Три юриста вышли, Дэвид видел их раньше, но не знал поименно, что было неудивительно, ведь в фирме работали шестьсот юристов на этажах с семидесятого по сотый. Еще два темных костюма вышли на восемьдесят четвертом. По мере того как они поднимались выше, Дэвид начал потеть, потом учащенно дышать. Его крошечный кабинет располагался на девяносто третьем этаже, и чем ближе он подбирался к нему, тем сильнее колотилось его сердце. Еще несколько торжественных выходов на девяностом и девяносто первом, и с каждой остановкой Дэвид чувствовал, что все больше слабеет.

Лишь трое остались в лифте к девяносто третьему этажу – Дэвид, Ал и крупная дама, которую за спиной называли «Перекошенная». Лифт остановился, мелодично прозвенел звонок, бесшумно открылась дверь, и Перекошенная вышла. Ал вышел. Дэвид не желал двигаться, на самом деле он и не мог двигаться. Прошло несколько секунд. Ал оглянулся и сказал:

– Эй, Дэйв! Нам пора, пойдем.

Никакого ответа от Дэвида, лишь пустой безразличный взгляд человека из другого мира. Двери начали закрываться, и Ал вставил между ними портфель.

– Дэвид, ты нормально себя чувствуешь? – спросил Ал.

– Конечно, – пробормотал Дэвид, умудрившись все же шагнуть вперед. Двери плавно открылись, и снова прозвенел звонок. Он вышел из лифта и теперь нервно озирался, как будто никогда раньше тут не был. Вообще-то он ушел отсюда всего десять часов назад.

– Ты побледнел, – заметил Ал.

У Дэвида кружилась голова. Он слышал голос Ала, но не разбирал слов. Перекошенная стояла в паре футов от них и озадаченно таращилась, словно наблюдала за автомобильной катастрофой. Лифт снова зазвонил, на этот раз по-другому, и двери начали закрываться. Ал сказал что-то еще, даже протянул руку, словно намереваясь помочь. Вдруг Дэвид обернулся, и его налитые свинцом ноги ожили. Он рванул к лифту и буквально запрыгнул в кабину, как раз перед тем, как закрылись двери. Последнее, что он услышал, был исполненный паники возглас Ала.

Когда лифт поехал вниз, Дэвид Зинк захохотал. Головокружение и тошнота прекратились. Давление в груди исчезло. Он сделал это! Он расстался с потогонной системой «Рогана Ротберга» и теперь прощался с этим кошмаром. Он, Дэвид Зинк, из тысяч несчастных юристов и младших партнеров в высоких зданиях центрального Чикаго, он, и только он один, в это мрачное утро нашел в себе смелость уйти. Дэвид сидел на полу в пустом лифте и с широкой ухмылкой наблюдал, как номера этажей стремительно меняются, мелькая красным от больших цифр к меньшим, пока он старался разобраться в своих мыслях. Люди: 1) его жена, заброшенная женщина, которая хотела забеременеть, столкнулась с определенными трудностями, потому что ее муж слишком уставал, чтобы заниматься сексом; 2) его отец, выдающийся судья, который практически заставил его поступить на юридический факультет, и не куда-нибудь, а в Гарвард, потому что сам учился там же; а также 3) его дед, семейный тиран, который создал крупную фирму с нуля в Канзас-Сити и до сих пор вкалывал по десять часов в день, хотя ему было уже восемьдесят два года; и 4) Рой Бартон, старший партнер, его босс, придирчивый чудак, который вопил и ругался весь день и был, наверное, самым несчастным из всех, кого Дэвид Зинк когда-либо встречал. Подумав о Рое Бартоне, он засмеялся снова.

Лифт остановился на восьмидесятом этаже, и две секретарши хотели войти в кабину. Они на мгновение застыли, увидев Дэвида, сидевшего в углу рядом с дипломатом. Осторожно они перешагнули через его ноги и подождали, пока закроются двери.

– У вас все нормально? – спросила одна.

– Все отлично, – ответил Дэвид. – А у вас?

Ответа не последовало. Во время быстрого спуска секретарши стояли неподвижно и молчали, а на семьдесят седьмом поспешно ретировались. Когда Дэвид снова остался один, его вдруг охватило беспокойство. Вдруг за ним придут? Ал, несомненно, отправится прямиком к Рою Бартону и доложит, что Зинк спятил. Что сделает Бартон? В десять у него запланирована встреча с недовольным клиентом – генеральным директором и большой шишкой в одном лице. Позднее Дэвид пришел к выводу, что предстоящий «поединок» и послужил поводом к перемене курса и вызвал Щелчок. Рой Бартон был не только невыносимым занудой, но и трусом. Дэвид Зинк и остальные были нужны ему, чтобы спрятаться у них за спиной, когда войдет генеральный директор с длинным списком вполне обоснованных жалоб.

Возможно, Рой пришлет за ним кого-то из службы безопасности. Служба безопасности, как водится, представляла собой сборище стареющих охранников в форме, она действовала так же, как штатная шпионская организация, которая меняла замки, записывала все происходящее на видео, следила за всеми исподтишка и занималась всякой тайной деятельностью, призванной держать юристов в постоянном страхе. Дэвид вскочил, схватил портфель и с нетерпением уставился на мелькающие цифры. Лифт легонько трясся, проносясь сквозь сердцевину Траст-тауэр. Когда он остановился, Дэвид вышел и помчался к эскалаторам, которые до сих пор были перегружены унылыми людьми, молчаливо поднимавшимися наверх. Эскалаторы, идущие вниз, оказались пустыми, и Дэвид предпочел побежать. Кто-то окликнул его:

– Дэйв, куда ты?

Он улыбнулся и помахал в том направлении, откуда слышался голос, как будто у него все под контролем. Широким шагом миновав раскрашенные камни и нелепые скульптуры, пробрался к стеклянным дверям и вышел на улицу. Воздух показался приятным и влажным, а жуткие моменты, которые ему только что пришлось пережить, обещали стать началом чего-то нового.

Он сделал глубокий вдох и осмотрелся. Надо двигаться дальше. Он направился вперед по Лассалль-стрит, быстро, боясь оглянуться. «Не вызывай подозрений. Сохраняй спокойствие. Это один из важнейших дней в твоей жизни, – говорил он себе, – так что не испорти его». Он пока не мог пойти домой, потому что не был готов к выяснению отношений. Он не мог бродить по улицам, потому что неизбежно наткнулся бы на кого-то из знакомых. Где можно было ненадолго спрятаться, подумать, разобраться в мыслях, составить планы? Он проверил часы: 7.51 – идеальное время для завтрака. В конце аллеи Дэвид увидел мигающую красно-зеленую неоновую вывеску «У Абнера». Подойдя ближе, он так и не понял, кафе это или бар. У двери он бросил взгляд через плечо, удостоверился, что ребят из службы безопасности рядом нет, и вошел в теплый темный мир Абнера.

Это оказался бар. Отдельные кабины справа пустовали. Стулья стояли на столах вверх ножками в ожидании уборки. Абнер выглядывал из-за длинной, хорошо отполированной барной стойки с самодовольной ухмылкой, словно хотел спросить: «Что вы здесь делаете?»

– Вы работаете? – спросил Дэвид.

– А дверь разве заперта? – парировал Абнер. На нем был белый фартук, и он вытирал пивную кружку. У него оказались толстые волосатые руки. И хотя на первый взгляд он не отличался приветливостью, у него было открытое лицо бывалого бармена, который уже все на свете слышал.

– Наверное, нет. – Дэвид медленно подошел к бару, бросил взгляд направо и в дальнем конце стойки увидел мужчину, который, судя по всему, отключился, хотя до сих пор держал стакан в руках.

Дэвид снял свое угольно-серое пальто и повесил на спинку барного стула. Он присел, посмотрел на ряды бутылок алкоголя, выстроенные перед ним, оглядел зеркала, и пивные краники, и дюжины стаканов, которые Абнер красиво расставил позади стойки, а когда окончательно освоился, спросил:

– Что порекомендуете до восьми утра?

Абнер посмотрел на мужчину, выглянув из-за стойки, и произнес:

– Как насчет кофе?

– Его я уже выпил. Завтрак у вас есть?

– Да, он называется «Кровавая Мэри».

– Давайте одну порцию.

Рошель Гибсон жила в субсидированной квартире вместе с матерью, одной из своих дочерей, двумя внуками, племянниками и племянницами, состав которых периодически менялся, а иногда даже с кузенами, нуждавшимися в крыше над головой. В попытках выбраться из этого хаоса она часто сбегала на работу, где временами было еще хуже, чем дома. Рошель приходила в офис каждый день около 7.30 утра, отпирала дверь, приносила с крыльца газеты для обоих партнеров, включала свет, настраивала термостат, готовила кофе и проверяла Эй-Си – собаку фирмы. Рошель что-то мурлыкала, а иногда даже тихо пела, занимаясь своими рутинными делами. Она никогда не призналась бы в этом ни одному из своих начальников, но гордилась должностью юридического секретаря, даже в таком месте, как «Финли энд Фигг». Когда ее спрашивали о работе или профессии, Рошель всегда сразу заявляла, что она «юридический секретарь». Не какой-нибудь примитивный секретарь, а юридический. То, чего миз Гибсон не хватало в образовании, она с лихвой возмещала за счет опыта. Восемь лет труда в фирме на оживленной улице позволили ей хорошо изучить закон, а еще лучше – юристов.

Эй-Си был дворнягой и жил в офисе, поскольку никто не хотел забирать его домой. Он принадлежал всем троим – Рошель, Оскару и Уолли в равных долях, хотя в действительности заботилась о нем Рошель. Он откуда-то сбежал и нашел приют в «Ф энд Ф» несколько лет назад. Весь день пес спал на маленькой подстилке возле Рошель, а всю ночь бродил по офису, охраняя его. Он более или менее подходил на роль сторожа и лаем отпугивал воров, вандалов, а порой даже разозленных клиентов.

Рошель покормила его и налила в миску воды. Из маленького холодильника она достала упаковку клубничного йогурта. Когда кофе был готов, она налила себе чашку и окинула взглядом стол – как всегда, безупречный порядок. Стол из хрома и стекла, массивный и внушительный, был первым, что видели клиенты, едва миновав главный вход. Кабинет Оскара был относительно аккуратным. А вот кабинет Уолли – настоящей свалкой. Но партнеры сидели за закрытыми дверьми, а Рошель всегда находилась на всеобщем обозрении.

Она открыла «Сан таймс» и занялась первой страницей. Рошель читала медленно, потягивала кофе, ела йогурт, тихо напевая, пока Эй-Си храпел у нее за спиной. Рошель любила эти спокойные минуты раннего утра. Совсем скоро начнет разрываться от звонков телефон, появятся юристы, и потом, если им повезет, прибудут клиенты, одни по записи, другие – нет.

Чтобы быстрее расстаться с женой, Оскар Финли уходил из дома каждое утро в семь, но очень редко появлялся в офисе раньше девяти. Примерно два часа он путешествовал по городу: останавливался в полицейском участке, где кузен передавал ему отчет о происшествиях, заходил поздороваться с водителями эвакуаторов и раздобыть сведения о недавних авариях, распивал кофе с человеком, владевшим двумя не самыми дорогими похоронными бюро, отвозил пончики в пожарную часть, болтал с водителями службы «Скорой помощи» и периодически наведывался в свои любимые больницы, где расхаживал по многолюдным коридорам, окидывая наметанным взглядом пациентов в поисках тех, кто получил травмы по чьей-то вине.

Оскар прибыл в девять. Уолли же, в жизни которого было куда меньше порядка, мог влететь в офис в 7.30, взбодрившись кофеином и «Ред буллом», и в такие дни он сумел бы засудить любого, кто перешел бы ему дорогу. Иной раз, впрочем, притаскивался в 11.00 с опухшими глазами и головной болью от похмелья и быстро прятался у себя в кабинете.

В этот судьбоносный день, однако, Уолли прибыл за несколько минут до восьми с широкой улыбкой и ясным взглядом.

– Доброе утро, миз Гибсон, – уверенно произнес он.

– Доброе утро, мистер Фигг, – ответила она в такой же манере. В «Финли энд Фигг» всегда царила напряженная атмосфера, ведь поводом для перепалки сотрудников фирмы мог послужить всего один неуместный или даже вполне безобидный комментарий. Слова подбирались тщательно и выслушивались с пристрастием. Обмен обычными утренними приветствиями также проводился с большой осторожностью, ибо они тоже могли перерасти в словесную баталию. Даже употребление слов «мистер» и «миз» было тщательно продумано и имело свою историю. Еще давно, когда Рошель была клиентом, Уолли имел глупость назвать ее «девушкой». Это звучало примерно так: «Послушайте, девушка, я делаю все, что в моих силах». Разумеется, он не хотел ее обидеть, и слишком бурная реакция Рошель в данном случае была неоправданна, но с тех пор она настаивала, чтобы к ней обращались как к «миз Гибсон».

Она слегка рассердилась, потому что ее уединение нарушили. Уолли поговорил с Эй-Си, почесал ему за ухом и, направившись за кофе, спросил:

– Что интересного пишут?

– Ничего, – ответила она, не желая обсуждать новости.

– Неудивительно, – произнес он, нанеся первый удар за день.

Она читала «Сан таймс». Он читал «Трибюн». Каждый полагал, что у его коллеги дурной вкус в том, что касается новостей.

Второй удар был нанесен позже, когда Уолли вынырнул из кабинета.

– Кто готовил кофе? – спросил он.

Она проигнорировала его вопрос.

– Он слабоват, вам не кажется?

Рошель медленно перевернула страницу, потом съела еще одну ложку йогурта.

Уолли шумно отхлебнул из кружки, причмокнул, нахмурился, как будто выпил уксуса, потом взял газету и уселся за стол. Прежде чем Оскар отвоевал здание в суде, кто-то снес несколько стен внизу у входа, создав тем самым открытое пространство. Рошель обосновалась с одной стороны, близ двери, а в паре футов от нее стояли кресла для клиентов и длинный стол, который когда-то использовался для ужина. Тут читали газеты, пили кофе, а иногда даже снимались показания. Уолли любил убивать за этим столом время, потому что его собственный кабинет напоминал свинарник.

Он распахнул «Трибюн», стараясь создать как можно больше шума. Рошель не обращала на него внимания и продолжала что-то увлеченно напевать себе под нос.

Прошло несколько минут, зазвонил телефон. Миз Гибсон, казалось, его не слышит. Раздался еще один звонок. После третьего Уолли опустил газету и поинтересовался:

– Вы возьмете трубку, миз Гибсон?

– Нет.

Телефон зазвонил в четвертый раз.

– Почему нет? – требовательно спросил он.

Она словно не слышала его. После пятого звонка Уолли отбросил газету, вскочил и направился к телефону, находившемуся на стене близ копировального аппарата.

– На вашем месте я бы не стала брать трубку, – заметила миз Гибсон.

Он остановился.

– И почему же?

– Это сотрудник коллекторского агентства.

– Откуда вы знаете? – Уолли уставился в телефон. На экране высветилось: «Номер не определен».

– Просто знаю. Он звонит в это время каждую неделю.

Телефон замолчал, и Уолли вернулся к столу и своей газете. Он спрятался за ней, недоумевая, какой из счетов они не оплатили и кто из поставщиков разозлился настолько, чтобы обратиться в агентство и надавить на адвокатов. Рошель, разумеется, знала кто, поскольку следила за бухгалтерией и знала почти все, но он предпочел ее не спрашивать. Если бы он спросил, то они вскоре заспорили бы о счетах, неоплаченных гонорарах и нехватке денег вообще, а это стремительно переросло бы в напряженную дискуссию о стратегии фирмы в целом, о ее будущем и недостатках партнеров.

Никто этого не хотел.

* * *

Абнер неимоверно гордился своими «Кровавыми Мэри». Он использовал точно отмеренное количество томатного сока, водки, хрена, лимона, лайма, вустерского соуса, перца, соуса табаско и соли. Он всегда добавлял две зеленые оливки и украшал напиток стеблем сельдерея.

Давно уже Дэвид не наслаждался завтраком столь изысканным. После двух творений Абнера, которые Дэвид уничтожил довольно быстро, он глупо ухмыльнулся, преисполненный гордостью за свое решение взять и все бросить. Пьяный посетитель в конце барной стойки храпел. Больше тут никого не было. Абнер мыл и вытирал стаканы для коктейлей, проводил учет спиртного в баре и теребил пивные краники, выдавая комментарии на самые разные темы.

Телефон Дэвида наконец зазвонил. Это была его секретарь Лана.