Kitabı oku: «Тайник. Сборник»

Yazı tipi:

Переводчик Илона Борисовна Коложвари

ISBN 978-5-0060-7007-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ирландии и Маме

С уважением, всегда Ваша —
Илона Кóложвари

ИЗ ИСТОРИИ ОБНАРУЖЕНИЯ РУКОПИСЕЙ

Это долгая история о первородном духе Хаоса, видевшем сотворение мира и волей выбора принявшем плоть и кровь во имя бессмертной любви; это история мучительных поисков дома и его чудесного обретения; о верном сердце и его памяти; о бесконечном уважении и любви к Человеку; о беззаветном служении Слову и книге; это история о Поэте, писателе, учителе и просто Друге. Друге по имени К. Или же просто о человеке, пожелавшем остаться неизвестным, это история об авторе, о котором я хочу вам рассказать.

Теперь немного истории. Однажды ноябрьской ночью в моей квартире лопнул аквариум, наполненный водой, из-за чего пришлось отодвигать мебель. Так за комодом был обнаружен толстый старый чёрный чемодан. Но, увы, никто из членов семьи не мог удовлетворить моего любопытства, потому что никто из них не помнил этого чемодана и не подозревал о его существовании за комодом. Увы, чемодан развалился, как только удалось его открыть, однако именно эта находка перевернула мою жизнь. В чемодане не оказалось ничего кроме бумаг, исписанных карандашом и тёмно-зелёными чернилами. Так я познакомилась с моим автором К., и она стала мне другом. Ни больше ни меньше – Другом. Я говорю о К., о той, о ком я знаю всё и ничего. Я говорю о человеке, чьему перу принадлежали все найденные мною рукописи. Возможно, я ошибаюсь, приписывая К. женское лицо, но, по крайней мере, мне кажется, это справедливо. Впрочем, если кто подумает иначе, это его полное право, так как и сегодня я могу сказать о К. немного. Собственно, что это: имя, аббревиатура, фамилия, псевдоним? Я знаю лишь одно: когда старый чемодан развалился, на его подшивке была всего лишь одна бирка с надписью К. Хеллен. Было ли это имя прежнего владельца чемодана, изготовителя или автора книг, мне неизвестно. Но тогда же я впервые познакомилась с «фирменным» знаком К., с её, можно сказать, монограммой, ставшей для меня её символом —

Монограмма К. Хеллен?

И это всё, что я знаю об авторе.

Не хочу говорить много о К.: о ней всё равно не сказать так просто и так коротко. Среди работ К. можно найти всё: драмы, поэзию, эпиграммы, фантастическую эпопею, романы, рассказы, зарисовки, статьи, сказки, афоризмы, лимерики, размышления о людях и жизни. Впрочем, теперь, я надеюсь, у каждого будет возможность лично познакомиться с К. и, возможно, обрести нового друга. Друга души.

2014

Предисловие к сборнику

В данный сборник вошла лишь малая часть произведений К., разобранных мной. Кроме авторства, их объединяет общая тема волшебства и чуда, такого же реального и повседневного для К., как солнце и луна для человека, и такого же неотъемлемого, как дыхание и биение сердца. Впрочем, скрывать не буду: кроме «повседневности и реальности чуда», присуших всему творчеству К., читатель может обнаружить и ещё одну отличительную черту – бесконечную любовь к тому, о чём она пишет, будь то человек, его страна, культура или история. Любовь, если смотреть правде в глаза, и есть самая характерная тема всех произведений К. и самая яркая черта всего её творчества, потому что о чём бы ни было то или иное произведение автора, оно так или иначе окажется о любви, и это абсолютно по-К. Хелленски…

ЛИС С СИНИМИ ГЛАЗАМИ

Из последних записей, сделанных к тексту

Давно мы уже переехали на остров к маме, давно мы уже выросли и вовсе не те, что были раньше, но так могут судить лишь ничего не знающие люди. Мир вокруг – переменчив, но не изменчив. Как зайцы, все мы можем менять свои шкурки в зависимости от погоды, как хамелеон – менять окраску в угоду себе или кому-то, но как заяц всегда останется зайцем, а хамелеон – хамелеоном, так и мы всегда будем Томом и Ави, теми Томом и Ави, что искали спасенья там, где единственно оно возможно, то есть в любви. И, если кто-то считает, что для того, чтобы найти любовь, нужно долго и упорно искать, тот ещё больше глуп, нежели верящий, что любви не существует. Я уверен: тот человек просто никогда не заглядывал в чужие глаза и никогда не обращал свой взор внутрь своего сердца. Как свободные воды двух морей и одного океана омывают гордые берега Изумрудного острова, так неизменно и любовь плещется в сердце каждого. Такая же мощная, как вода, и глубокая, как небо над нашими головами. Любовь – как огонь, для которого достаточно и маленькой искры, чтобы вспыхнуть.

1915. 07. четверг – 1931. 04. четверг

В одной семье было двое детей и двое родителей. Но родители жили порознь. Мужчина разочаровался в женщине, и она вернулась на родину. К своим корням и ветрам, смиренно оставив детей с отцом, ибо признала, что в его силах дать им то, чего не сможет дать она, а именно: образование и светлую дорогу в будущее. Мужчина отпустил женщину, как без боли отпускают кораблики из прочитанных газет. Они расстались без слёз. Не врагами, не друзьями, а просто мужчиной и женщиной, у которых было одно счастье на двоих – их дети.

– Мне не будет грустно, хотя я не уверена, что не буду скучать. Я решаю всего один раз, как ты это мог заметить. Позаботься о мальчиках. Не отбирай у них книг: они дадут им то, чего не смогу дать я, и о чём, я уверена, забудешь ты.

– Хорошо. Я позабочусь. Твои билеты, Эмер.

– Спасибо.

– Твой чемодан…

– Спасибо, Клеменс, я донесу сама.

– Конечно. Тогда…

– Да хранит вас Господь!

Мы двое слышали этот разговор. Мы с братом, потому что стояли за папиной спиной и держали в руках какие-то цветы, которые забыли отдать маме, а потом уже и не решились. Папа, казалось, был растерян, а мама улыбнулась и, перекрестив нас всех, подняла свой серый чемодан и пошла по улице к остановке. К ней уже спешил трамвай. Папа взял нас за руки и ввёл в дом. Двух пятилетних мальчишек, Томаса и Августина.

У нас всё было как у всех. Школа. Колледж. Каникулы. Кино. Увлечения. Одни на двоих, как и Библия у нас дома. И так было до тех пор, пока не заболел отец. Врачи всё посчитали пустяком. Как и всегда, пустяком оказалась всего лишь человеческая жизнь. Папа умер в конце той же недели, когда врачи обнадёжили нас. Нам с братом тогда было по шестнадцать лет. Ави и Тому. Папины друзья помогли нам в первые дни, а в понедельник пришло письмо от мамы. «У нас дожди. Оденьтесь потеплее». Вот и всё письмо. Мы собрались за один день. Библия, книги, пара штанов, пара свитеров, рубашки, носки, одна на двоих кепка. Шарф. Папин. Который мама связала. Кажется, это было всё. Никаких фотографий и документов. Друзья отца обещали позаботиться обо всём и дали денег на билет. Один на двоих. Один из них довёз нас до порта. Как будто это был сон. Дождливый и серый, как тот день. Мы тогда смутно представляли себе, куда плывём. Папа никогда ничего не говорил о маме и тем более о её родине. «Там одни дожди да овцы». Это всё, что мы знали о той земле, что должна была принять нас под свой кров через несколько дней. Мы даже не знали её названия до тех пор, пока не прочли его в билетах. «Норфолк – Портсмут – Корк (Ирландия)». Так мы и плыли, то читая Библию, то фантазируя. Погода то прояснялась, то портилась. Когда в Портсмуте мы пересели на другое судно, она испортилась окончательно. Заметив наши грустные лица, капитан, большой человек с белой круглой бородой, сам подошёл к нам и взял нас за плечи: «Всё хорошо, юноши. Там, куда вы плывёте, не может быть иначе». И он подмигнул нам, и с того часа мы не видели его до самого прибытия.

Эти слова старого капитана вселили в наши сердца надежду, и мы не расставались с ней. Кажется, об Ирландии капитан знал действительно самое главное.

Когда корабль вошёл в порт, до того упрямый туман словно специально вдруг поднялся в небо. Незаметно, точно занавес. И стал дымкой в голубом небе. Похожим на пелену печали в голубых глазах. Мы с братом прильнули к борту и увидели то, что не могли себе представить. Наша мама стояла на пирсе, за которым начиналось бескрайнее цветущее поле, она радостно махала нам белым платком, а за ней над полем во все стороны разбегались радуги, и солнце, нежное-нежное, струило свой бело-золотистый свет во все стороны. И зелень повсюду была яркой-яркой, и её было так много!

Капитан помог нам спустить наши вещи, и, едва поставив их на землю, мы бросились к маме, а она к нам. Прижала наши головы к груди. Спросила, позавтракал ли Ави и не тошнит ли меня. Она сумела различить нас и не забыла о том, что Ави плохо ест и я не переношу качку. Мы ничего не отвечали ей: мы плакали. Тогда она отпустила нас, взяла наши вещи сама и понесла их к высокой повозке, стоявшей неподалёку. Мы последовали за ней. Вдвоём. Мама уверенно закинула наши чемоданы в повозку. И весело кивнула нам на валики сена на её дне. Удивительно было, что она узнала нас. После стольких лет! Но ещё удивительнее было нам видеть её тогда. Совсем не изменившуюся, только слегка похудевшую, окрепшую. В простом льняном деревенском платье с засученными рукавами, с распущенными пушистыми вьющимися мелкими кудрявыми рыжими волосами, забранными сзади алой лентой. Кое-как, стесняясь своей неловкости, мы забрались в повозку. И мама весело тронула поводья. Сначала мы молчали, но она заговорила с нами, и очень скоро мы поняли, что в нашей жизни не произошло ничего из того, о чём бы она не знала, и ничего не случилось из того, о чём бы она не спросила и не выслушала каждого. День прояснялся. И чем дальше уходила наша повозка в поле, тем легче и легче становилось нам, и казалось, необманно и чисто, будто бы мы когда-то уже и вправду были здесь и теперь возвращаемся снова, и необъяснимая радость переполняла нас, тихая, мирная, дерзкая, как ветер, что заигрывал с нашими волосами и без спросу врывался в грудь. И нам казалось, что никогда мы не покидали Изумрудный остров и что всё, что было до этого дня, было лишь долгим и серым сном. И школа, и колледж, и кино… и… папа. Мама, обернувшись к нам, весело подмигнула и дёрнула поводья. Мы слышали, как они щёлкнули в её руке. Так кончился наш серый сон, и так началась наша жизнь. Под радостный свист ветра, под пробивающуюся сквозь грусть радость голубого неба, под скрип недоразбитой повозки и наши песни. Foggy`s Dew и, разумеется Spancill Hill… Которые мы пели хором. Втроём.

Четверг 1931. 04

Дом наш стоял среди холмов в поле. Одинокий, с белыми стенами и чёрной погнутой трубой, торчащей из соломенной крыши, местами залатанной фанерой и тряпками, скрывающими дыры. Потолок в доме был деревянным, не раз укреплённый ржавыми гвоздями. В доме было просторно и уютно, хотя и непривычно мало мебели. Две комнаты и кухня. В одной из комнат рядом стояли две свежезастеленные кровати: одна с зелёным, а другая с клетчатым красным пледом. В другой комнате – одна кровать. Просто одна кровать, и ничего больше. Ничего, кроме прикрытой занавеской винтовки у окна. В прихожей, перетекающей в кухню, – шкаф для вещей, сервант и аккуратно сложенные в ведро топор, ножи, ухваты, кочерга, верёвка, молотки, мешок с гвоздями, нитками и прочая утварь. На неровном, но выметенном полу-красный махристый коврик. Кухня наша – ольховый стол, пять деревянных самодельных стульев и камин в углу. Окна дома выходят в сад. Там картошка и… картошка. Но это только если смотреть из комнат и кухни. А с другой стороны растут лук и морковь. А у колодца ещё и незабудки, поэтому корова привязана к колу рядом с луком. Толстая, с обломанными рогами и огромными обманчиво-добрыми глазами. Мисс Шерри её зовут. Говорят, она сбежала из дома в день подписания постановления о независимости. Наверное, спешила в Дублин забодать кое-кого. Оно и ясно: корова-то у нас чёрно-рыжая! А рядом с камином у нас стоит кладовка. Там блюдце с маслом под марлей, миска сливок и варенье. Но самое главное – под люком. Он как раз под красным махристым ковриком. Там – книги. И не только. Там старые книги. Очень старые книги. А ещё – три винтовки и коробка с патронами. И всё это в чемодане, задвинутом под уставленный книгами дубовый шкаф. А ключ теперь у нас, потому что мы сумели уговорить маму дать его нам, чтобы читать эти книги. Те, что сможем понять. И она сделала вид, что мы её уговорили. Можно было подумать, что до того она нам запрещала…

Когда мы переоделись по погоде (в рубашки) и умылись водой из колодца, мама накормила нас кашей с молоком и, усадив на стулья, подстригла каждого. Не так, как парикмахер. Уверенно, быстро, ровно. Беспощадно. А потом рукой разлохматила все волосы. «А теперь, дети мои, марш работать!» И мне досталось ведро, а Ави – топор и верёвка.

Мне кажется, мы так давно уже забыли, что такое настоящее счастье, но нам пришлось вспомнить об этом. В тот день. Когда Ави приволок связанные в пук ветки для камина, а я натаскал воды и надоил целое ведро с непокорной мисс Шерри, чьё спокойствие и доброта чьих глаз были так же обманчивы, как улыбка крокодила. Тогда же мы помогли маме с обедом. Ави неплохо готовил, а я накрыл стол и вымыл посуду. Мне нравилась холодная колодезная вода и красная глина, проступающая под тонким слоем краски на тарелках и стаканах. Столько забот было в одном этом маленьком нашем доме! Столько невероятных и, как представлялось, невыполнимых дел, но мы с Ави видели, как несуетливо, но уверенно, одно за другим, их делает наша мама. И рубит дрова, и латает крышу, и метёт пол… Как делала это и без нас все эти одиннадцать лет. Но под вечер все дела оказались переделанными, и мама отпустила нас гулять. «Значит так. До первых звёзд (которые, кстати, уже едва заметно проглядывали на бледнеющем небе). В сторону дороги не ходите. Ави, следи за Томом. Когда он пойдёт к дороге, я разрешаю надавать ему по ушам». И мама с беззлобной улыбкой вручила Ави винтовку. «Надеюсь, вся неразумная дичь уже отстреляна». «А она здесь водится?» – с запалом спросил я. Но, видимо, мама имела в виду совсем другое… Ави лишь поджал губы и покачал головой. Скрыл смешок. Он тогда уже готовился после окончания колледжа поступить послушником в монастырь при церквушке, что была в двух кварталах от нашего дома. Сейчас же по его лицу было видно, что он провожает туман своих надежд. «Кстати, Ави, если ты не передумал, тут неподалёку церквушка, около четырёх миль к западу от дороги, можешь зайти и поговорить со священником. Отец Стенли – добрый человек. Я его хорошо знаю». Мы сорвались с места. Мама смотрела нам вслед. Никого из нас не удивила её проницательность. Хотя я не помню, чтобы в пять лет Ави заикался о служении, да и за тот день, кроме молитв и «да, мама», я ничего дельного от него так и не слышал. Впрочем… Когда любишь, ты можешь видеть даже то, что не отразит самое чистое зеркало. А мамина любовь не огонь в камине – его не так-то просто разворошить, да и с каждым годом она лишь теплее, нежнее и сильнее.

Мы, разумеется, бежали наперегонки. И, хотя мы непривычно много потрудились за день, в нас не было ни капли усталости, а только невероятная лёгкость и тонкое-тонкое, невыразимое на словах чувство, словно мы выпили растворённые в воде сумерки. Сладковато-тихие, полуправдивые. Задыхаясь, мы пробежали, наверное, с полмили, после чего побрели по холмам к шпилю церквушки, уже видневшемуся на фоне серо-голубого неба.

– Здесь так тихо, – сказал я.

– Да, Том. Дичь-то перестреляна, – то ли с грустью, то ли с радостью ответил Ави.

– Похоже, что не только, – сказал я, скользя взглядом по пустым холмам, покрытым засыпающими цветами да мелкими кустами.

Покой царил повсюду. Невообразимый покой. Такой, что сразу окутывал душу. Ави тоже это почувствовал, потому что долго смотрел в мои глаза. Эти сумерки крали нашу грусть и суету из наших сердец, пока мы шли к церквушке. И, сунув мне в руки винтовку, Ави принялся на ходу расстёгивать рубашку и стягивать свои ботинки. Я заглянул в дуло, подёргал затвор. Чёрт побери! Хоть бы кто сказал… Она была заряжена, а я едва от дури не выстрелил себе в глаз. Едва заметив это, Ави тут же отобрал у меня винтовку. На что я тут же обиделся и, обогнав его, пошёл впереди, нарочно задевая носками ботинок головки склонившихся цветов. Темнело медленно, казалось, мир словно замер, утратив солнце, и не спешил дать разгореться молодым звёздам.

Когда мы остановились у деревянных дверей церквушки, поля уже устилал пока ещё неокрепший туман.

– Ты, давай это, там поскорее. Нам ещё обратно идти, – поторопил я Ави.

– Да не бойся ты, если что, здесь переночуем. Мама же знает, где мы.

Я ничего не ответил брату. Противно было, что иногда он оказывался смелее меня или же я иногда оказывался благоразумнее. Хотя начерта мне моё благоразумие тут, на земле Эйре?! Старый Стенли пригласил нас войти и проговорил с Ави полчаса. Предложил нам вина. Я успел сказать, что мы не пьём, перед тем как Ави согласился бы. Мы сказали ему, что живём в домике на холме. И он только закивал. Он был рад нам, как будто мы его верная паства. Как будто он всегда знал нас. Осведомился о делах мамы, спросил, не нужно ли ей чем помочь. Мы заверили его в том, что теперь мы приехали и будем помогать ей. Ави пожаловался на мисс Шерри.

– Верно, дитя моё. Противное животное. Но ведь и с ним легко поладить. Немного ласки и любви, да – и отвяжите её от кола.

– Так она же всю картошку поест! – запротестовал я.

– Сын мой, не для одного человека растёт картошка, но для всех, – ответил отец Стенли и, подмигнув мне, похлопал меня по плечу.

Он проводил нас до дверей и, помахав на прощание рукой, пригласил заходить к нему на службы, когда нам удобно.

– Ты видел у него на запястьях шрамы? – обратился я к Ави, как только мы вышли. Но брат ничего не ответил. Кажется, он думал о чём-то своём и, словно назло мне, шёл всё медленней и медленней, пока и вовсе не остановился и не сел на землю.

– Знаешь, Том, мне кажется, что я никогда не покидал этого места, что я знаю здесь всё вокруг, каждый куст, каждый холм, словно бы даже бегал по ним во сне. Правда. Мне даже кажется, что я помню всю радость, что переполняла меня тогда. У тебя нет такого чувства?

– Ну… – признался я, садясь рядом.

– Тихо так… Не то что в городе, – наконец сказал он.

– Стало вдруг… – съязвил я.

– А в книгах всё про битвы, про битвы, и хоть бы где про красоту, про этот покой, а?

– Угу. Стихи читать надо, а не легенды: там тебе и про покой, и про травку, и про любовь.

– А чем тебе легенды не стихи? – запротестовал Ави.

Я лишь отмахнулся. Я не любил спорить с ним: мы всё равно думали одинаково, только я иногда делал вид, что это не так. Хотел как-то отличаться от брата. Мало было, что мы так похожи, что даже папа нас путал, так ещё и думать, как Ави?.. То же самое он мог сказать и обо мне.

Мы просидели, наверно, минут пять молча.

– Том, мне кажется, что мы не одни, – вдруг сказал Ави и положил руку на винтовку.

– Ерунда, – сказал я и, уверенный в том же, поднялся на ноги и заозирался вокруг. Вокруг нас были лишь кусты, низкие и ветвистые. Я слегка улыбнулся, узнав в них дикий тёрн и шиповник. Ави поднялся следом и, опустив ствол винтовки к земле, забегал глазами по сторонам.

– Как думаешь, это заяц? – спросил он серьёзно.

– Не англичанин же, – так же серьёзно ответил я, на что Ави только шикнул на меня. Мы осторожно двинулись к кустам, то и дело останавливаясь и оглядываясь.

– А если он на нас набросится? – шёпотом спросил Ави.

– Я дам дёру, – предположил я.

– Угу. Только после меня.

– Ш! Тихо… я всё равно быстрее бегаю.

Обойдя третий куст, мы увидели в земле нору. Она была довольно большой, по краям поросшей травой и мхом. Правда, мне показалось, что она немного великовата для зайца, но я не стал озвучивать свои мысли. Ави ткнул дулом в нору. Ничего.

– Может, спит? – обратился он ко мне.

Я пожал плечами и, присев на корточки, заглянул в нору.

– Глубокая. Сунь туда.

Ави наклонился над норой и сунул в неё дуло винтовки. Засунул почти наполовину. Ничего.

– Ушёл, – сказал я.

– Угу, – согласился Ави, вынимая винтовку из норы. – Но… тогда бы мы его заметили.

– Точно.

Мы разом повернули головы.

– Ты видел?! Нет, ты это видел?! – зашипел мне на ухо брат, на что я только вцепился ему в рукав и пару раз дёрнул как следует. За нашими спинами сидел странный зверь. Он не внушал страха, но и почему-то не был похож ни на одно животное, которое мы видели в зоопарке или на картинках. Однако он сидел смирно, и, приглядевшись, мы всё-таки узнали в нём лиса.

– А ты говорил – заяц! – прошептал я.

Ави поднял винтовку. Лис не шевелился. Он поднялся с места тихо, словно сам не хотел пугать нас, и прошёл мимо нас с Ави к своей норе, но около неё вдруг остановился и снова посмотрел на нас. И тут мы увидели, что у него синие глаза. Большие синие глаза. Такие синие-синие… Как… Как будто… Совсем не лисьи. У лис ведь чёрные… или золотые! Ави опустил винтовку.

– Смотри, он не боится!

– Может, он больной?

Ави сунул винтовку мне и сделал шаг к лису.

– Здравствуй, лис! Как дела? Вижу, ты не боишься?

Мой брат опустился на корточки и протянул к лису руку.

– А если он голодный? – сказал я, осторожно вставая за спиной Ави.

– Он бы набросился первым. Да и он не дурак: у нас винтовка.

Лис внимательно посмотрел на меня. Так, словно хотел подтрунить надо мной, только вот головой с иронией не покачал. Повернулся и юркнул в нору.

– Говорю же, больной! – сказал я и пошёл прочь.

– Нет. Просто он один. Вот и тоскует. Правда, лис, ты ведь просто грустишь? А тут и мы пришли. Да?

Ави уже шёл за мной, но всё ещё обращался к норе.

– Подожди, сейчас он вылезет и скажет тебе «да», – бросил я через плечо. Но Ави вдруг схватил меня за рукав. Я тут же обернулся. Лис действительно высунул голову из норы и смотрел нам вслед.

– А где тогда «до свиданья»? – обратился я к нему, и Ави впился в мою руку ещё сильнее. Мне показалось, что лис улыбнулся. Его рот раздвинулся, и глаза сощурились, а под густой медно-рыжей шерстью заблестели ровные белые зубы. Мне показалось, а может быть, и нет, но он кивнул нам и скрылся в норе. Мы молча переглянулись. И, не говоря ни слова, бросились домой, то и дело оглядываясь.

– Мама ни за что не поверит!

– Ущипни меня, я и сам не верю.

И я ущипнул Ави так, что он дал мне по уху.

Подбегая к дому, мы обнаружили, что потеряли винтовку. Ясное дело, что это приключилось там, у норы, потому что бежали мы уже точно без неё.

– Придётся завтра идти за ней, – сказал Ави.

– Захватим с собой молока и картошки, – отозвался я.

– И для кого же? – прозвучал над нами голос мамы.

– Для лиса с синими глазами! – хором ответили мы.

И, ничего не говоря, мама лишь покачала головой и пригрозила нам кулаком.

– Ну, мальчики, расскажите. Как там отец Стенли, и как поживает старый лис, кажется, он и впрямь рассказывал, что там живёт неподалёку какой-то?

И мы наперебой стали рассказывать маме обо всём. А потом было молоко и сладкая выпечка с вареньем. Но ночью, когда мы уже ложились спать, мама зашла к нам в комнату.

– Возьмите завтра с собой кусок пирога с мясом, – сказала она, поочерёдно целуя нас с братом.

– Для лиса, да? – спросил я.

– Ну конечно. Он же тоже ирландец, а значит, никогда не откажется от моего пирога с курицей.

– Мам, а ты веришь, что у лиса глаза могут быть синими? – спросил я. – Я читал, что они у лисиц золотые или чёрные.

– Почему нет? Может, это… не такой лис, как все? А в книжках тоже иногда глупости пишут.

– Точно, мам. И знаешь… Я люблю тебя!

– И я!

– Я знаю, и я вас тоже. Так сильно, как в тех самых книжках.

– Где не пишут глупостей, – сказал Ави, доставая из-под подушки очередной том с легендами.

Но мама лишь рассмеялась и сгребла нас в объятья. У нас лучшая мама на всём свете. Мы всегда знали это. И теперь это знаете и вы.