Kitabı oku: «Самец», sayfa 6
Глава 12
Жермена в это время шла к деревне небольшими шагами. Дочь фермера из «Ивняков» Селина Малуэн зашла со своею матерью за нею после обеда, и они решили отправиться пешком. Они втроем шли легкой, непринужденной походкой, то одна за другой, то рядом, где как позволяла ширина дорожки. Порой Селина и Жермена ускоряли шаги, чтобы сообщить друг дружке кое-что на ушко.
Селине шел двадцатый год. Она была небольшого роста, с серо-зелеными глазами, нестройна, некрасива, но так как была на возрасте, то только и помышляла, как бы выйти замуж, беспрестанно мечтая о женихах, которые, однако, не являлись. Один из их родственников – Малуэн – был в городе аптекарем. Его дело шло хорошо. Это был тридцатилетний холостяк, красивый малый. Два месяца тому назад он заезжал на ферму. Селина утверждала, что он глядел на нее с особенной нежностью и даже раз под вечер в сенях ущипнул ее за талию и назвал уменьшительным именем. С этой смутной надеждой, что покорила его, она жила целых два месяца, и сердце ее сладко волновалось радостным ожиданием. Но двоюродный братец что-то медлил показываться, и Селина взволнованно спрашивала Жермену, не может ли та посоветовать ей, как бы ей скорее выйти замуж. Жермена слушала ее с оттенком пренебрежения к этому вздору влюбленной спутницы, время от времени отвечая на вопросы одним или двумя словами, и, давая ей говорить, вскоре совсем замолкла, прислушиваясь только к любви, которая заключалась в ее словах. Охваченная негой, она дошла до того, что делала разные предположения. Она хотела бы их оттолкнуть, но они упрямо возвращались назад. Она чувствовала временами, как к горлу ее подкатывалось что-то жгучее, словно горячая головня, которая то поднималась, то опускалась, и порою ее обдавал с ног до головы кипящий поток, ослаблявший ее. Ищи-Свищи вставал в конце этих кризисов, искушая ее своей решительной мужской силой, и, в то время, как Селина говорила ей о своем двоюродном брате, – мысль, что ей надо только отдаться, чтобы испытать, наконец, всю полноту счастья, овладевала ею и захватывала ее всю. С насупившимися бровями, с туманным, блуждающим по листве взором, она грезила об этом странном парне, об его грубой красоте, о ласковости его слов. Любил ли он ее, однако?
Они направились через лес по тропе, которая сокращала расстояние. Мох покрывал корни деревьев глянцевитым бархатом. Слева и справа кусты простирали свои зеленые занавески, бледневшие в глубине леса, прозрачные, как вода. А над их головами ветви, сплетаясь, соткали легкий сводчатый покров, сквозь отверстия которого просачивался каплями свет солнца. От сырой земли поднималась прохлада. Местами кусты так тесно росли, что, казалось, заграждали Тропинку. Тогда приходилось раздвигать ветви, и Жермена испытывала сладкое ощущение от ласкающего трепетания листьев. В крови ее разливалась томная нега, и тело вздрагивало, как от сладких прикосновений. Порхавшие птицы двигали гибкие сучья. Бесшумно взмахивали крылья в тени. И эта нежность влюбленных птиц присоединялась к широкой радости шумевшей в дневном весеннем блистании земли. Всюду носилась сладость страсти. Ростки дышали острым ароматом бродящих соков; стремление слиться в объятиях сближало ветви. И Селина с Жерменой замолкли, задыхаясь от трепета, разливавшегося во всем их существе. Позади раздавался порой голос отставшей фермерши, которая кричала им, чтобы они подождали ее. Они замедляли шаг, не отвечая.
Тропинка вела в поле. Там они раскрыли свои зонты, и эти два коричневых пятна из альпага колебались над высокою рожью, среди роскоши голубого пространства. Легкое дуновение ветра сметало пыль по земле небольшими клубами, которые таяли в полях, усеянных пшеницей. Они вбирали полной грудью это нежное дыхание ветра или слегка распрямляли руки. Равнина пылала, как раскаленная печь, и этот зной залил им щеки широким румянцем. Они шли рядом, и глаза их ослеплял яркий свет.
Вдали горизонт, казалось, утопал в пыли. Одной рукой Жермена подобрала свое черное шелковое платье, на которое спадали края кофточки. Нижняя белая накрахмаленная юбка ударялась при каждом шаге о каблуки башмаков. Она шла, и солнце ложилось отблеском на ее кофточку, тесно облегавшую округлость форм ее груди. На голове у нее сидела соломенная шляпа, украшенная множеством цветов. На Селине было серое шелковое платье, которое резко выделялось рядом с черным нарядом дочери фермера Гюлотта.
И вот неожиданно для них донеслась музыка с бала вместе с отдаленным гулом голосов. Их обеих охватила веселость. Они ускорили шаги, и через короткое время очутились на площади в толпе.
Знакомые окликали их по именам. Их обступили с разных сторон. Сыновья фермеров приглашали их на танцы. И они проходили среди кучек, смеясь, что стали предметом вниманья.
Фермер Шампиньи, стоя у своих дверей, видел издалека, как они шли. Он подошел к ним и пригласил к себе.
– Надеюсь, от куска торта со стаканом чего-нибудь такого вы не откажетесь, – говорил он, пропуская их вперед.
В то же время пришла фермерша с дочкой Зоей. Они уже протанцевали одно отделение и шли теперь выпить кофе.
– Следует только хорошенько подкрепиться, – проговорила госпожа Шампиньи, маленькая толстенькая, вечно смеющаяся женщина.
– Для танцев нужны тоже и ноги. Правду ли я говорю?
Она говорила им любезности, находила их обеих прелестными, глядела на них с восхищеньем, склонив голову, восторженно прихлопывала руками и потом перешла к своей Зое, которой скоро должно было исполниться девятнадцать лет, – самая чудная пора молодости. И Зоя, отведя немного в сторону Селину с Жерменой, рассказала им, что она два раза протанцевала с сыном Мортье, – с сыном фермера с «Большого-Поля», в двух милях отсюда.
Ее кавалер был студентом медицинского факультета, но на каникулы приехал к отцу. И много, ужасно много было смеха, когда толпа притиснула их одно время друг к другу, так что они не могли даже двинуться. После того, все отправились в нижний этаж, где Шампиньи принимали гостей. Там на покрытом белой скатертью столе стоял огромный рисовый торт с коркой шафранного цвета. Фермерша погрузила в него нож и нарезала несколько кусков. Каждый взял по куску, который ему больше приходился по вкусу. Толстая девка с фермы вошла в комнату и, проговорив с широкой на лице улыбкой «Здравствуйте, господа», поставила на стол кофейник; из горлышка вылетал буроватый ароматный пар цикория.
– Еще чашечку, пожалуйста! Кусочек торта, – повторяла при каждом случае фермерша.
– Нет, спасибо. Достаточно. Меня и так разнесло, – говорила жена фермера Малуэна.
– Полноте, что вы! Не откажите.
– Ну, уж разве еще одну самую маленькую чашечку, – ради вас. Вот-вот… Достаточно. Спасибо вам.
И госпожа Шампиньи продолжала, обращаясь к Селине и Жермене:
– Вам, видно, не нравится торт, что вы не кушаете? Что ты сидишь так, муженек, угостил бы барышень! Если бы вместо нас, стариков, были молодые люди, вы бы тогда уж кушали с охотой…
– О, еще бы, – сказала, смеясь, Селина.
– Видите вот ведь, что значит возраст! И Зоя будет скоро то же говорить! Она такая же станет, как и все девушки! Что же вы? Еще чашечку, пожалуйста!
Тарелки снова протягивались, и новые куски торта отягчали желудки. Завязался разговор о телятах, поросятах, об урожае. Запах навоза со двора проходил через открытые окошки, и слышалось мычание коров в хлевах. Снаружи доносился шум деревенского веселья и крики «ура». Малуэны и Жермена вышли. Шампиньи провожали их.
Мельник Изар, к несчастью, тоже находился у своих дверей. Надо было зайти и к нему, как и к Шампиньи. Он оставался один в доме, но это ничего не значило. Он послал слугу за своими дочерьми, которые находились у Ронфлеттов.
Изар был вдовец. Продолжая говорить, он растворял перед ними двери зала, обитого под бархат обоями, тиснеными золотом. Зеркало в резной рамке стояло на камине. Бархатные, покрытые белыми чехлами кресла стояли вокруг стола с точеными ножками и мраморной столешницей. По полу расстилался ковер из мягкой шерсти с красными розочками. Мельник оставил их на время одних любоваться этой роскошью и, несколько времени спустя, снова появился с двумя бутылками в руках. Женщины стали отказываться. Ведь только что им пришлось выпить кофе с ликером. Вино перевернуло бы им весь желудок.
– Ну, ну!.. Лишний стаканчик не принесет никакого вреда, ради праздника, – возражал Изар. И потом вы будете все время в компании. Я велел позвать моих племянников!
Он весело подмигнул в сторону девушек. Бутылки опустошались. Тарелки с конфетами переходили беспрерывно из рук в руки. Слышалось сухое хрустенье зубов, разжевывавших твердые пряники. Шампиньи смаковал вино, прищелкивая языком. Мельник самодовольно поглядывал на него и, удовлетворенно встряхивая головой, замечал: «Так, так…»
Шум шагов раздался по коридору, и почти в то же время отворилась дверь. Это были Дочки мельника, они пришли со своими двоюродными братьями. Последних было трое. Двое из них были мельниками на мельнице папаши Изара, а третий – чиновником городской экспедиции. Пришедших представили. Жермена и Селина встали, обменялись рукопожатиями с новыми знакомыми, и все поместились вокруг стола на плетеных стульях, за которыми пришлось сходить в соседнюю комнату. Изар то и дело приносил бутылки под мышками. Молодые люди, со своей стороны, угощали женщин, и пробки хлопали одна за другой, вылетая с треском из бутылок. Возвратившиеся с бала племянники Изара рассказывали, как они там забавлялись. Случилось, что дочка купца Эрбо упала в самый разгар кадрили и увлекла за собой своего кавалера. Остальные пары повалились на них, так что нагромоздилась огромная куча, и было очень смешно смотреть. Они намекали друг дружке еще на кое-какие штуки и перемигивались между собой двусмысленными улыбками. Чиновник, напротив, относился с пренебрежением к этому вульгарному веселью. В городе были женщины почище и получше, чем эти дородные девчонки. И к тому же девушки в деревне совершенно не умели танцевать вальса. И он сделал вид разочарованного и пресыщенного человека, изведавшего более утонченные удовольствия. Жермена рассеянно слушала. Ее томило нетерпение. Это продолжительное сиденье на одном месте ее одуряло. Ее щеки зарделись румянцем.
Шампиньи сделал знак, что пора отправиться.
– И у молодости ведь свои права: надо и ей повеселиться!
И тогда вся компания встала. Дома остался только старый Изар, немного страдавший ревматизмом. Среди всех остальных царило оживление. Их голоса были громки, а взгляды – нежны и смелы. Чиновник наклонился, чтобы поговорить с Жерменой. А Селина, Зоя и обе дочки Изара шли рядом, смеясь и насмехаясь над проходившими мимо крестьянками в голубых и зеленых платьях и «с целым огородом овощей» на головах. Словцо это придумала старшая из сестер Изара – Ирма. Она окончила пансион в Живэ и оттуда вынесла вкус к насмешке.
Глава 13
Из кабаков теперь слышался шум ссор, удары кулаками по столам. Выкрикивались ругательства, раздавалась божба, смешиваясь с унылыми напевами заплетающимися языками. В садах стоял несмолкаемый шум падающих кегель под ударами шаров, кидаемых все с большим ожесточением. Происходили беспорядочные пари. Крестьяне, у которых оставалась одна только солома крыши и которые издыхали от нищеты, бились об заклад на сто франков. Ели до отвала, беспрерывно наполняя желудки, готовые лопнуть с натуги. Женщины набрасывались на огромные куски рисового торта. Дети, запачкавшись в сливах, вонзали свои зубы в сухие пирожные. А мужчины, схватив в обе руки колбасу из конины, рвали зубами ее мочалистое мясо. В другом месте люди пичкали себя яйцами вкрутую, а печатные пряники вызывали жажду к нескончаемому пьянству.
Компания пришла к помещению «Солнца».
Надо бы протолкаться сквозь вереницу людей, которые выходили оттуда. Молодые люди пошли вперед, расчищая путь локтями, а девушки, притиснутые одна к другой, старались изо всех сил протолкаться. Через открытые окна солнце кидало широкие косые лучи, разливавшие розовое сияние, в котором носились мириады пылинок. Этот свет ослепил их глаза, и они ничего не могли видеть сначала. Они стояли, заслонив рукою яркое сияние, стараясь осмотреться. Потом их глаза привыкли к свету, и среди танцующих пар они увидали знакомых. Музыканты сняли пиджаки. Один из кларнетистов, изнемогая от жары, раздувал щеки и дул изо всей силы в свой инструмент, закрывая глаза и раскачивая головой. Корнет-а-пистон продолжал отбивать такт короткими кивками головы. Барабанщик, который был самым выносливым, невозмутимо постукивал своими палочками и только хмурил брови. И с подмостков, около которых больше всего теснились, лилась резкая и визгливая музыка, и надо всем царил глухой гул барабана, подобно грохоту бури.
Пары кружились. Всякий раз, как они попадали в полосу света, солнце озаряло золотым сиянием их лица, костюмы и платья, которые опять темнели в полумгле светотени. Неподвижные улыбки, казалось, застыли на чопорных девичьих лицах. Парни с серьезным видом, казалось, были проникнуты важностью своей обязанности. Из них некоторые, навеселе, уцепившись за своих дам и обхватывая их вокруг стана, оспаривали друг у друга славу, подскакивая как можно выше и со всего размаха пристукивая по полу ногами. Они беспощадно расталкивали все на своем пути. Небрежно, с сигарой в губах, они проходили по залу, позволяя себе разные выходки и лягаясь, как молодые невзнузданные жеребцы. Порой какой-нибудь рассердившийся танцор осаживал их толчком плеча.
От одежд поднимались испарения и образовывали над танцующими облака кисловатого пара, возраставшего от табачного дыма. Струйки пота стекали по лицам.
Жермена почувствовала обхватывавшую ее за талию руку. Она быстро повернулась и увидела чиновника, который ей улыбался. Они, не произнеся ни слова, закружились в танце и были подхвачены потоком плясавших пар. Это как бы заразило и других. Зою обвил за талию один из мельников, Селину – другой, к дочкам Изара подошли кавалеры, и вся компания пустилась в пляс. Чиновник был высокого роста худощавый юноша, истощенный кутежами. В то время как оба остальные брата пробирались сквозь кучу танцующих, помогая себе локтями и широкими спинами, он плыл по воле людской волны и не противился толчкам толпы, – и оба принуждены были топтаться на месте лицом друг против друга.
Конец танца вышел печальным. Чиновник, дыша часто и с трудом, признался, что не в силах продолжать и отвел Жермену на ее место. Она пожала плечами с инстинктивным презрением к слабым.
В это мгновение по залу прошло движение. Местное музыкальное общество с дирижером во главе вступило в залу. Оркестр грянул вальс. Толпа отхлынула сразу, словно под натиском прилива, и Жермена оказалась отделенной от чиновника.
Красные потные лица, перекошенные широкими улыбками, окружали ее. И вдруг она подняла брови, охваченная внезапной дрожью.
Ищи-Свищи стоял в двух шагах от нее. Одним взглядом она увидела его всего сразу выделяющимся среди всей этой суматохи своим ростом и мгновенно противопоставила его всем остальным. Он был гораздо сильнее всех в зале, – это сразу бросалось в глаза, – выше всех. И лучше сложен. Ему стоило лишь пустить в ход локти, чтобы рассеять толпу. Он подошел к ней с сияющим лицом, взял за руку.
– Жермена!
Она взглянула на него. Он ударил кулаком, по своему сердцу, и глаза его блеснули влагой.
– Я совсем не жил с самого утра, – произнес он. – А теперь я вновь живу, потому что ты здесь.
Она была тронута этим криком страсти. На нем была та самая знаменитая куртка, о которой он ей рассказывал. Она была из коричневого бархата, вся в складках. Из той же материи были жилетка и брюки. От белого, как снег, воротничка рубашки спадал повязанный узлом зеленый галстук. Из-под материи выступала его квадратная фигура во всей своей силе; богатырская грудь выдавалась вперед. И как у всех людей физического труда, костюм его сидел непринужденно. Жермена увидела, что другие по сравнению с ним словно были обужены в своих костюмах, и бессознательно глядела перед собой на согнутые спины, впалые животы, на сидевшие мешком одежды на узких, перекошенных плечах. Мягкая фетровая шляпа на его голове сидела набекрень, прикрывая его черные волосы и придавала ему отважный вид. Все множество танцевавших, скученных людей не в силах продвинуться, скакало на одном месте. Видно было одно лишь море волновавшихся плечей и голов. В зале стоял невообразимый шум стучавших ног, от которого дрожал пол.
– Теперь наш черед, – сказал он.
Быстрым движением он взял ее за руку, обхватил за талию и увлек вперед. Она даже не подумала противиться. Его удивительная сила уносила ее, и неожиданно вокруг них образовалось свободное место. Ищи-Свищи повертывался, раскачивался в стороны, как будто готовясь к борьбе. Его ноги ступали со всею силой своих стальных мышц. Он раздвигал локтями в стороны и выпрямлял плечи. И скученная толпа раздавалась, словно кусты в лесу. Она пришла в беспорядок, делала усилия, чтобы дать место. Слышались восклицания: «Эй! Тише ты там, братец! Эй, ты, Ищи-Свищи, брось, не дурачься!» Он не обращал внимания на крики, продирался вперед, прикрывая ее своим телом, действуя и ногами, и плечами, и спиной. Протесты усиливались. Кто-то выкрикнул острое словцо. Ищи-Свищи окинул его холодным взглядом и ответил:
– Вот я-те посмеюсь!
За ним вслед по расчищенному проходу прошла вереница пар. Движение возобновилось. Словно вся эта неподвижная масса опять всколыхнулась, и Жермена, кружась со своим кавалером, чувствовала сладкое головокружение. Одно время он остановился, и они стояли среди толпы совершенно одни. Он глядел на нее с широкой счастливой улыбкой и ласково нашептывал ей:
– Жермена, хочешь я разбросаю их целую дюжину, может, двадцать, тридцать, пятьдесят штук! Хочешь я буду с ними драться? Скажи, что тебе угодно!
Она вспомнила о своем первом кавалере, племяннике Изара, и залюбовалась спокойной воинственной силой Ищи-Свищи. Они снова закружились в танце. Режущая музыка укачивала ее в его объятиях, полных сладости страсти, и толкотня и шум столбом, облака дыма, запах человеческих тел, стоявший в воздухе, опьянял ее мало-помалу, и она чувствовала порой томную слабость.
Сладострастие начинало бродить в этом зале, где влажные тела теснились друг к другу и скучивались. Смелые движения мужчин, хватавших руками груди женщин, сопровождались одобрительным смехом. Стыдливость Жермены таяла среди этой общей разнузданности. Когда окончился танец, Ищи-Свищи хотел ее увести.
– Пойдем, пропустим по чарочке.
Но она была с подругами. Не смела идти с ним. И потом, что же будут говорить? Он отвечал:
– Брось, пойдем!
Она уступила. Начиналась полька. Селина, Зоя и Мельниковы дочки танцевали. Никого не было, кто бы мог следить за нею. Он приказал откупорить бутылку шампанского. И, так как Жермена удивленно глядела на него, он ударил рукой по карману жилета.
– Не бойся!
Он приказал подать три бутылки для товарищей. Это произвело впечатление. Руки тянулись к кружкам, и крики «браво» пронеслись по залу.
– Да здравствует Гюбер! За твое здоровье, Гюбер! Ты, видно, самого Господа Бога с его тварями пустил в оборот? Ура!
Они стояли друг против друга, близ двери, которая наполовину скрывала их. Она поднимала свой стакан и время от времени подносила его к губам, отпивая небольшими глотками. Ищи-Свищи держал бутылку у бедра.
– Я вот могу так пить несколько часов подряд. Немного таких, которые пьют, как я. И, указывая движением головы на других, он прибавил, пожимая презрительно плечами:
– Это ведь разве люди?
Он налил еще и продолжал:
– Я только что видел тебя! Ты танцевала с племянником Изара. Один раз – это ничего, сказал я себе. Ну, а если она протанцует с ним два раза, я дам ему такого тумака, – этому Изарову племяннику… Я ревную, Жермена.
Она принялась смеяться:
– Кого?
– Ты отлично знаешь сама! Тебя.
Она повела плечами, стала стряхивать короткими ударами носового платка насевшую на платье пыль и отвечала немного насмешливо:
– Ну, а я нет. Я совсем не ревнива!
Он начал раскачиваться перед нею, улыбаясь и говоря:
– Если бы ты захотела, мы все-таки были бы прекрасными друзьями.
Она слушала его, не говоря ни слова, насупив брови от нахлынувших мрачных мыслей. А он повторял свою фразу глухим и страстно ласкающим голосом:
– Мы были бы прекрасными друзьями, если бы ты только захотела.
Она сделала усилие.
– Пойдем в залу, – сказала она.
Шампанское, которое она выпила, рассеяло ее мысли. Она хотела найти поддержку у своих подруг, но они были очень далеко и смешались с другими парами танцевавших кадриль. И так как она выражала нетерпение, он бросил ей резко и грубо:
– Нечего там! Все равно когда-нибудь тебе этого не миновать!
Она взглянула на него с изумлением. Это было сказано ей – дочери фермера Гюлотта!
Возмущение охватило ее. И после этого, видя его рядом улыбающегося, спокойного, с своим смирением великана, как будто бы он ровно ничего не сказал, она забыла, что хотела ответить, испытывая лишь смутное чувство его власти.
Она чувствовала влечение к этому мужчине и стала смеяться при мысли об его плохо скрытой уверенности в победе над нею. Они пустились танцевать.
Сгустился вечер темно-синим пологом со множеством рассыпанных звезд, с легким дуновением ветра, обвевавшего прохладой. По стенам зала висели канделябры; несмотря на их свет, тень ложилась по углам. Бал продолжался со своими антраша, оглушительным топотом вскидываемых ног, поднимавших клубами пыль. Полосы света обдавали кучки парочек, проходивших под лучами канделябр. Эти парочки углублялись в полуосвещенный мрак, и там раздавались поцелуи, сливавшиеся с ропотом голосов. Зал оказался слишком мал, и часть танцующих высыпала на улицу у дверей гостиницы, и ночь там короталась в танцах, которым не было конца.
Порой какой-нибудь захмелевший от пива танцор падал; его оттаскивали к краю дороги. А его дама возобновляла с другим кавалером прерванный танец.
Деревня замирала в последних тяжелых проблесках хмельного кутежа.
Со столов слышалась икота. Позади гостиницы спускались под незаметным уклоном поля, разделенные заборами, с кущей деревьев, выступавших черными узорами на темной синеве неба.
Ищи-Свищи уводил Жермену, задыхавшуюся от духоты и жары бала в этот необъятный прохладный покой ночи. Он взял ее руку и, касаясь плечами, они удалялись под своды тенистой листвы.
Сирень дышала своим сильным ароматом в неясном запахе земли, всасывавшей ночную росу.
Они пошли вдоль поля. Жермена почти отдавалась ему. Он обвил рукой ее талию и порой прижимал крепко к себе. Томная нега делала ее бессильной против его смелости, и она опиралась на него, прижимаясь своей пышной, трепетавшей грудью к его плечу; у нее уже не было ни сознания, ни мыслей. С затуманенным взором шла она, залитая белым сиянием луны, таким же неясным, как грезы сновидений. И глядела, не видя, на очертание деревьев, подернутых мглой испарений. Легкое веяние влюбленной земли проникало в самую ее кровь и заставляло по ее жилам струиться сладость страсти. Снизу доходил до них глухой гул голосов и нежные звуки музыки.
Они увидели у края ограды два человеческих лица одно над другим, которые казались белым пятном, и Ищи-Свищи рассмеялся.
Тогда в голове Жермены промелькнула мысль. Она вспомнила свою мать. Вспомнила в одно мгновенье свои тихие детские годы, минувшую пору, когда не видала мужчины, глубокий мир в своем сердце.
И разом покончить со всем этим, отдавшись любви этого парня, как животное, среди полей, объятых тишиной ночи! Он внезапно прижался горячими губами к ее устам. Она закрыла глаза, застыла на миг, наслаждаясь нанесенным ей насилием, и вдруг вырвалась из его объятий, пылая гневом, выпрямившись во весь рост, вскрикнула и побежала перед собой по дороге, спускавшейся вниз.
То была охота в ночную пору. Он настиг ее, старался опрокинуть навзничь. Она умоляла его. Только не в эту ночь. Завтра. Она цеплялась за него, стараясь сдавить его руки в своих. Приближавшиеся голоса заставили его выпустить свою добычу. Она убежала.
Ее искали всюду. Надо было найти какую-нибудь отговорку. Она сказала: встретила знакомых. Назвала имена. Ее даже будто бы принудили протанцевать с ними на самой дороге. Это отчасти объясняло беспорядок в ее одежде. К тому же и Селина с Зоей были не лучше: их кавалеры во время танцев достаточно помяли им платья. Ее пылавший румянец терялся в краске их лиц. Как ее разорванное местами платье, так их помятые одежды носили следы мужских прикосновений.
