Kitabı oku: «Короны Ниаксии. Пепел короля, проклятого звездами. Книга вторая из дилогии о ночерожденных», sayfa 4
Глава седьмая
Орайя
Не знаю, в какой именно момент я приняла решение, но к возвращению оно уже было готово. Я дождалась, пока в коридоре стихнут шаги Райна. Мне не хотелось рисковать, особенно после того как он столь откровенно рассказал, что слышит все происходящее за стеной.
Выждав еще немного, я полезла в карман и выложила осколки чаши на кровать. Они и здесь выглядели столь же заурядно, как на столе Винсента. Груда осколков, запачканных моей кровью.
Я до сих пор не понимала, чем является эта чаша и как она действует. Я просто повторила то, что сделала в кабинете, проведя по сверкающей поверхности большим пальцем, из которого все еще капала кровь.
Как и там, осколки разлетелись по кровати. Я снова дотронулась до них, и они соединились в неглубокую чашу, зеркальную внутри.
Сейчас у меня была возможность рассмотреть все повнимательнее. Оказалось, соединенные осколки немного подрагивают, а кое-где не совсем плотно прилегают друг к другу. Я вновь порезала палец и смотрела, как кровь стекает по прихотливым завиткам стенок на дно чаши.
На этот раз я была готова к тому, что меня окутает волной присутствия Винсента. Но ощущения оказались не менее болезненными. И вновь я с трудом удерживалась, чтобы не заглушить их. Я не слышала голоса Винсента и не видела его лица, однако безошибочно понимала, что он где-то рядом. Казалось, стоит обернуться, и я обнаружу его у себя за спиной. Ощущение было глубоким, превосходящим все прочие. Я словно чувствовала это нутром.
Кровь в центре чаши пузырилась и растекалась, подрагивая на краях вместе с осколками. Изображение на крови было слабым и тусклым, словно я видела какое-то далекое место. Возможно, черная кровь сделала бы картину более четкой. А может, размытость была вызвана тем, что это устройство, как бы оно ни называлось, не предназначалось для работы с такими, как я, – вампирами лишь наполовину.
Я прищурилась, всматриваясь в слабое изображение. Намек на чье-то лицо, словно кто-то прильнул к зеркалу с противоположной стороны.
– Джесмин? – шепотом спросила я.
– Моя королева, это ты?
Голос принадлежал Джесмин (моя догадка подтвердилась), хотя и раздавался издалека, не отличаясь ясностью. Я нагнулась ниже и напрягла слух.
– Это ты, – сказала она. – Думала… откуда…
– Говори медленнее, – попросила я. – Мне тебя не слышно.
«Змейка, я же тебе всегда твердил, – прошептал Винсент, – ты должна научиться быть более терпеливой. Жди и осознавай».
Я судорожно вдохнула.
Клянусь богиней, его голос звучал так близко, что я чувствовала, как он дышит мне в ухо. Волна горя накрыла меня раньше, чем я успела внутренне собраться.
Лицо Джесмин стало отчетливее. Голос зазвучал сильнее, хотя и сейчас я была вынуждена напрягать слух.
– …ты можешь этим пользоваться, – удивленно сказала она.
Случившееся ошеломило ее.
Одна щека Джесмин была запачкана не то грязью, не то запекшейся кровью, волосы убраны в потрепанный пучок, а на руке серела повязка. Сколь разительно отличалась она от блистательной соблазнительницы, какой я привыкла видеть ее на балах Винсента.
– Пользоваться… чем? – спросила я.
– Его зеркалом. Можешь пользоваться.
Его зеркалом.
Мне требовалось знать все особенности этого устройства, чтобы понять: чаша – реликт могущественной древней магии, теснейшим образом связанный с душой Винсента. И если зеркало принадлежало ему и действовало за счет его крови…
– Время нас подпирает, – сказала я, больше обращаясь к себе.
У меня действительно не было времени разбираться в особенностях зеркала, поскольку имелись куда более серьезные дела.
Джесмин важно кивнула. Она изменилась в лице. Вместо любопытной придворной дамы на меня смотрела главнокомандующая.
– Моя королева, ты в безопасности?
Безопасность. Ну и слово.
Но я ответила:
– Да. А твое положение?
– Мы в…
– Не хочу знать, – перебила я.
Я была почти уверена, что никто не подслушивает наш разговор. Однако сомнения все же оставались.
– Да, моя королева, – понимающе кивнула Джесмин. – Насколько ты осведомлена о состоянии войны?
Я откашлялась. Было неловко признаваться, что я почти ничего не знаю. А сейчас, когда связь зеркала с душой Винсента ощущалась так болезненно и жгуче, моя неосведомленность вызывала еще больший стыд.
Изображение Джесмин дрогнуло. Я поднесла чашу ближе к лицу, словно намеревалась заставить ее продолжать разговор.
– Мне нужна твоя оценка состояния дел, а не ришанская.
Надежная уловка, позволяющая скрыть мое незнание.
– Мы потеряли… много крепостей. Сейчас, королева, мы сражаемся, чтобы сохранить оставшиеся. Пускаем в ход все, что у нас есть. Но… – Она недовольно наморщила нос. – Кроверожденные имеют численное превосходство и весьма коварны. С ришанами мы бы еще справились. Кроверожденные… создают нам изрядные сложности.
Слова Джесмин совпадали с тем, что я видела здесь. Райн мог сколько угодно рассуждать о своих мечтах. А суровая правда заключалась в том, что он позвал псов в королевство и прятал их за своей короной, пока они истребляли его народ. Он в значительной степени зависел от сил кроверожденных.
Однажды Райн сказал мне, что мечты мало значат. Важны только действия.
Его действий явно было недостаточно. Я же вообще бездействовала.
Лицо Джесмин вновь потеряло резкость. Ее слова доходили до меня не полностью.
– Твои… приказы?
Отчаянно стараясь не потерять связь с ней, я выдавила из большого пальца еще несколько капель крови, отчего изображение главнокомандующей вновь покрылось рябью, а у меня заболел затылок, словно изнутри по нему застучали молотками.
Шаги в коридоре заставили меня замереть. Я оглянулась на входную дверь. Закрыта. Шаги не приблизились и скоро стихли. Шедший двигался в противоположную сторону.
Я вновь повернулась к зеркалу, сказав Джесмин:
– Времени совсем мало.
– Каковы будут твои приказы? – настойчивым тоном спросила она.
Приказы. Можно подумать, я обладала властью и могла отдавать распоряжения Джесмин.
– Через две недели они отправятся к вам в Мисраду, – торопливо зашептала я. – Намечается большой поход. У них нехватка солдат, невзирая на контингент кроверожденных. Для большей численности они заберут из Сивринажа всех. Арсенал останется пустым.
Джесмин задумчиво нахмурилась:
– Не знаю, сможем ли мы выстоять против такого натиска.
– Я тоже не знаю. Возможно, вам не понадобится с ними сражаться.
Я умолкла. Требовалось принять решение, которое уже не отменишь. Решение вступать в бой или нет.
Казалось, Винсент стоит рядом, положив руку мне на плечо.
«Это твое королевство, – шептал он. – Я учил тебя сражаться за достойную жизнь. Я дал тебе зубы. Так пусти их в ход».
– Покиньте Мисраду, – сказала я. – Ваша цель – арсенал, пока он не охраняется. Нападите на него, захватите или уничтожьте. Сделайте то, что в ваших силах. У тебя хватит солдат для этого маневра?
Размытое изображение не помешало мне увидеть стальную решимость в глазах Джесмин.
– Скажу прямо: задача тяжелая. Но войск на попытку нам хватит.
Я не позволила себе дрогнуть, не позволила выпасть из состояния командующей.
– Так сделайте это. Довольно бегать от них. Довольно обороняться. У нас нет времени на полумеры.
Настало время сражаться по-настоящему.
Часть вторая
Новолуние
Интерлюдия
Нет ничего опаснее сделки. Нет ужасов страшнее тех, что вы выбираете. Нет судьбы хуже, чем та, о которой вы просите.
И по сей день никто этого не понимает.
На самом деле человек вообще мало что понимает, хотя и об этом он не знает. Некто жил незаметной жизнью в каком-нибудь городишке и бóльшую часть времени старался убежать от такой жизни. Из всех своих ограниченных возможностей он выбрал ту, что давала ему максимальную свободу. Он любит свободу, любит, когда морской ветер свистит у него в волосах. Эту любовь он испытывает и нынешней ночью, когда его корабль преодолевает коварные морские воды близ Обитр. Узкую полоску суши, вдоль которой он плывет, называют Крюком Ниаксии. Почему? Да потому, что беспечные моряки слишком часто попадаются здесь на крючок, словно беспомощные рыбы. Ночь темна. Вокруг корабля бушуют волны. Все небо покрыто штормовыми тучами.
У моряков нет шансов уцелеть.
Большинство погибает сразу же, когда корабль – слишком маленький и хрупкий для столь опасного путешествия – разбивается о неприступные скалы манящей земли Ниаксии. Они тонут в соленой морской воде; кого-то волна ударяет о прибрежные камни, превращая в окровавленные куски мяса, а кто-то гибнет, проткнутый насквозь оснасткой корабля.
Но этот человек, невзирая на всю никчемность собственной жизни, кое-чему все же научился.
Он научился сражаться.
Ему тридцать два года. Он не готов умирать. Его тело сильно покалечено (результат столкновения корабля со скалами), и все же он плывет к берегу, напрягая все мышцы и борясь с волнами. Ему удается выбраться на берег.
Он утомлен и измучен. Сознание вот-вот оставит его. Но он заставляет себя поднять голову и видит впереди силуэт города редкостной красоты. Под холодным лунным светом все очертания кажутся вырезанными из слоновой кости. У человека мелькает мысль, что ничего прекраснее он не видел.
В эту ночь он находится на пороге смерти.
Боги любят приписывать себе вмешательство в чью-то судьбу. Судьба ли его спасла? Или капризная удача, бросившая кость так, что он выплыл не где-нибудь, а здесь?
Человек отползает от берега, тратя на это последние силы. Песок под его руками сменяется каменистой поверхностью, а та – рыхлой почвой. Человек чувствует, что смерть идет за ним по пятам, ощущает ее в каждом своем судорожном вдохе и выдохе. Прежде он считал себя храбрым. Но никто не храбр перед лицом безвременной смерти.
Он бы и умер, если бы судьба, или удача, не спасла его. Но спасение стало для него проклятием.
В этот момент на него набрел король.
Король имел обыкновение коллекционировать души, и душа молодого мужчины пришлась ему очень по вкусу. Он наклоняется над человеком, который вот-вот потеряет сознание, смотрит на искалеченное лицо с правильными чертами. Затем король опускается на колени и задает умирающему вопрос, о котором тот будет вспоминать до конца своей необычайно долгой жизни:
– Ты хочешь жить?
«Что за глупый вопрос», – думает человек.
Конечно, он хочет жить. Он молод. Дома его ждет семья. Он проживет еще не один десяток лет.
Ответ человека звучит как мольба:
– Да. Очень хочу. Да. Помоги мне.
Позже он будет проклинать себя за это – за свою жалкую просьбу, оказавшуюся губительнее смерти.
Король улыбается и приникает ртом к горлу умирающего.
Глава восьмая
Райн
Септимуса я возненавидел с первого взгляда.
Я точно знал, кто он, но даже если бы и не знал, его внешность быстро бы мне подсказала.
«Этому кроверожденному вельможе нельзя доверять», – кричала моя интуиция.
Когда во время Кеджари он подошел ко мне, я не пожелал иметь с ним ничего общего. Но он цеплялся, как неприятный запах. Точнее, как болезнетворное поветрие. Этот мерзавец приходил ко мне снова и снова.
Поначалу он ничего не предлагал, появляясь как бы между прочим. В дни, предшествующие Кеджари, он оказывался везде, где находились мы с Мише, и подолгу торчал рядом с нами. Поначалу это не вызывало у меня подозрения. Он вел себя так же, как и большинство кроверожденных во время состязания: пользовался возможностью общаться с другими домами и прикидывал, где и на кого оказать влияние.
Повторяю, тогда меня это не беспокоило. Торчит и торчит.
Но потом, на третий или четвертый раз, я заподозрил неладное. А к тому времени, когда он отвел меня в сторону и сказал: «Я знаю, кто ты на самом деле», – он уже вызывал неприязнь.
Фраза, брошенная им, меня насторожила. Я перешерстил свой внутренний круг, пытаясь понять, откуда он это узнал, однако я и сейчас был в полном неведении. Но после той фразы он начал на меня давить.
«Тебе не сделать это одному. Ришане не настолько сильны. Твоя победа в Кеджари ничего не изменит».
«Тебе понадобится помощь».
«Позволь тебе помочь. Давай поможем друг другу».
Я грубо потребовал оставить меня в покое. У меня и в мыслях не было заключать с ним сделку. Я еще давным-давно узнал, насколько опасен тот, кто предлагает тебе все, чего ни пожелаешь.
А потом он заметил Орайю.
Я хорошо помню, когда именно он понял, что может использовать ее против меня. Это было на пиру Полулуния, когда он назвал ее Несаниной.
Я отказывал Септимусу до самого конца. До момента, пока он не помахал передо мной жизнью Орайи. И тогда я сломался.
Когда судьба проведет тебя через определенные события, невольно научишься распознавать тех, кто находится в отчаянном положении. В таком положении и находился Септимус. Его отчаяние было опасного свойства, и он великолепно умел прятать это внутри. Он делал все, чтобы получить желаемое. Я никак не мог понять, чего именно он хочет, и это меня пугало.
Отчаяние привело к ужасной сделке.
Эта мысль не давала мне покоя, когда я сидел у себя в кабинете вместе с ним и Вейлом и слушал, как Септимус слишком уж непринужденно объясняет нам, почему он не может отправить войска в Мисраду.
Вейлу доводы Септимуса не нравились. Он даже не пытался скрывать, насколько разочарован услышанным.
– Это неприемлемо, – сказал Вейл.
Септимус корчил из себя дурака. И сейчас на его физиономии появилась такая же дурацкая усмешка.
– Понимаю чувства вас обоих, – сказал он нам, – но такова природа материи. Как ни печально, я не в силах управлять пространством и временем. Дездемона неоднократно в этом убеждалась. Мы не можем вовремя перебросить туда войска. Придется повременить с маршем на Мисраду.
– Хочу убедиться, что я все правильно понял, – произнес Вейл и наклонился над столом. – Нам что же, переносить маневр, который мы готовили не одну неделю? А ведь он, кстати, строился на прогнозах твоих бездарных генералов. И теперь за один день все менять?
Септимус перестал улыбаться. Я заметил у него особенность: он вполне спокойно принимал оскорбления в свой адрес, но ему очень не нравилось неуважение, проявленное к тем, кто работал под его началом.
Он затянулся сигариллой, выпуская из ноздрей клубы дыма.
– Мои бездарные генералы делают львиную долю работы, подавляя мятеж в ваших войсках. Если бы ваши силы проявляли больше желания сражаться за вас, все происходило бы куда быстрее.
Казалось, Вейл вот-вот накинется на Септимуса с кулаками. Я бросил на него предостерегающий взгляд, хотя интуиция подсказывала мне, что он прав. Вейл выдержал мой взгляд в поединке глаз. За эти недели он так и не был готов признать меня своим правителем. Качая головой, Вейл откинулся на спинку стула.
– Вот уж не думал, что на новом посту мне придется иметь дело с недотепами, – проворчал он, не в силах сдержаться. – Упущение с моей стороны.
Септимус усмехнулся и посмотрел на меня:
– Ты что-то очень тих, мой король.
Я действительно не подавал голоса. Я наблюдал за Септимусом. Как подозрительно гладко он преподнес нам это внезапное изменение в готовящемся наступлении на Мисраду. И не за несколько дней до этого, а буквально в последнюю минуту. То, о чем он сказал, было лишь малой частью того, о чем он умолчал. В этом я не сомневался, хотя не знал, откуда у меня такая уверенность.
Я постоянно думал о том, что пренебрегаю королевскими обязанностями. Мне хотелось, чтобы Септимус и дальше относился ко мне как к обращенному дикарю, ставшему королем по недоразумению. Пусть думает, что мной легко помыкать.
Моя улыбка была больше похожа на оскал.
– А что бы ты хотел от меня услышать? – спросил я.
Септимус пожал плечами, словно говоря: «Ты мне и расскажешь».
– Хочешь, чтобы я накинулся на тебя за твое отвратительное планирование и нерадивость?
– Как тебе угодно, – ответил он, снова пожав плечами.
– Зачем мне попусту тратить слова и время? Я и так ухлопал немало часов, вместе с тобой разрабатывая это наступление. Почему-то нет желания и дальше напрасно терять время.
Септимус вскинул голову и задумчиво, изучающе посмотрел на меня. Мне стало неуютно под его взглядом, и я выпрямил спину.
– Не вижу, о чем еще тут говорить, – закончил я и махнул рукой в знак того, что не задерживаю его. – Если ты все сказал, я займусь настоящими делами.
Септимус наградил меня мимолетной холодной улыбкой и встал:
– Я все сказал.
Не понимаю, почему, впервые увидев очертания Сивринажа, я подумал, что ничего прекраснее мне до сих пор не встречалось. Но тогда этот город представлялся мне не чем иным, как спасением.
Какая издевка.
Сейчас, с крыши арсенала в столичных предместьях, панорама Сивринажа была похожа на ту, что я увидел впервые. Как и тогда, я смотрел на ночной город, щедро залитый лунным светом. Наверное, во всех этих шпилях, башнях и куполах, построенных из мрамора, слоновой кости и серебра, была определенная архитектурная привлекательность. Зрелище, вызывающее только восхищение… пока не поймешь, сколько крови пролили для постройки этого великолепия и сколько гнилья скрывается внутри и под зданиями.
– Тебе не следовало бы здесь находиться, мой король, – в четвертый раз за последние пятнадцать минут произнес Вейл.
Его слова не менялись, но, судя по голосу, он испытывал все большую досаду.
– Мне хватило одного раза. Можешь не повторять.
Он что-то недовольно пробурчал.
Я повернулся, глядя на то, что находилось у меня за спиной. Арсенал располагался на самой границе Сивринажа. Дальше начиналось пустое пространство. К северу грядами тянулись холмистые дюны, а к югу, к берегу моря, вела каменистая твердь. Ночь выдалась туманной и облачной, что мне не нравилось. Облака то и дело закрывали луну. Берег моря почти не просматривался.
Упершись в перила, я взглянул на город. К западу от меня простирались кварталы, населенные людьми. Сверху это было похоже на коричнево-серое лоскутное одеяло. За ними начинались вампирские районы. Некоторые улицы и сейчас оставались перегороженными наспех возведенными баррикадами, где камни соседствовали с обломками древесины. Память о том, как хиажи в первые дни после переворота стремились отбить территорию. Попытки провалились. Но сопротивление хиажей продолжалось, о чем я не забывал ни на минуту.
Ночь была тихой. Атаки всегда происходили тихими ночами.
Ночь нападения на Лунный дворец тоже была тихой.
И перед падением королевства Некулая тоже.
Сегодня тишина была особенной, учитывая, что Септимус вывел из города войска кроверожденных, оставив ришан охранять арсенал. Внезапное изменение стратегии лишь добавило хаоса и неразберихи.
По мнению Септимуса, нам в эту ночь ничего не угрожало. Но у меня не шла из головы его отвратительная усмешка и это внезапное изменение планов.
Вампиры, особенно знать ночерожденных и тенерожденных, слишком легко сбрасывали кроверожденных со счетов, считая последних безмозглыми скотами. Да, кроверожденные отличались особой кровожадностью, но мозги у них работали очень даже неплохо. Если бы не проклятие богини, существенно уменьшившее их численность и продолжительность жизни, кроверожденные завладели бы всеми землями в Обитрах. А может, и всем миром. Я в том не сомневался.
Знать с ее врожденным высокомерием привыкла недооценивать кроверожденных. Я не принадлежал к знати и не страдал подобным недостатком.
– Нужно усилить охрану арсенала, – обратился я к Вейлу.
Военачальник рангом пониже упрекнул бы меня в излишней осторожности. Надо отдать должное Вейлу, он не высказывал сомнений в моих решениях.
– Ты чего-то опасаешься? – тихо спросил он.
– Я…
Не мог же я ответить: «Сам не знаю».
Плевать мне на гордость, однако я не собирался вслух произносить такие слова. Особенно наедине с Вейлом.
Но правда есть правда. Никаких более или менее стройных предположений у меня не было. Я сомневался, что Септимус открыто выступит против меня. Если и выступит, то не сейчас. Как и я, он тоже был связан этим союзом. Чтобы разорвать нашу договоренность, ему бы пришлось действовать напористее.
Но порой в воздухе носится что-то неуловимое, а ты не можешь понять.
Я принюхался и, криво усмехнувшись, спросил Вейла:
– Ты это чуешь?
– Что?
– Кровь.
Я сунул руки в карманы и прислонился к каменной стене.
– Останусь здесь на всю ночь.
– Но…
– Сними с постов всех, кого можно снять без ущерба для города, и пусть идут сюда.
Повисла пауза. Я чувствовал, как ему хочется назвать меня глупцом за решение остаться, даже если (особенно – если) я заподозрил вероятность нападения на арсенал.
– Как будет угодно, мой король, – только и ответил Вейл.
Он без пререканий взмахнул серебристыми крыльями и поднялся в небо. Я следил за ним, пока он не скрылся в клочьях тумана.
Сев на каменный выступ стены, я достал из ножен меч. Я давно не пускал оружие в ход, но привычное напряжение мышц руки, пальцы, обхватившие эфес, – все это действовало на меня успокаивающе. Я положил меч на колени, всматриваясь в темную сталь и слабый красный дымок, поднимавшийся над лезвием. Я обрадовался дымку, как старому другу.
Я почти желал, чтобы этой ночью случилось нечто неожиданное. Тогда бы у меня появилось основание с кем-то расправиться. Я тосковал по таким схваткам. Они были простыми, легкими, прямолинейными. Полная противоположность событиям последних недель.
Во всяком случае, раньше так оно и было.
И тут совсем некстати перед глазами мелькнуло лицо умирающего Винсента. Не будет тебе прежней простоты.
Я прогнал эту мысль, уперся спиной в холодный камень и стал смотреть на густые облака, проплывавшие по небу. Я чего-то ждал, хотя и не знал чего.
Пусть это случится.
Мне не терпелось, чтобы что-то произошло.
