Kitabı oku: «Балетная школа»
Детский дом
Предисловие
Как водится, я случайно обнаружила бабушкин дневник. Так бывает, когда начинаешь разбирать вещи ушедшего родственника. В руки попадают не только ставшая ненужной одежда, но и бережно хранимые воспоминания. У меня тоже есть шкатулка, где лежит мой значок октябренка и записка от одноклассника с приглашением «прихади к эксковатару, будем циловаца» (как принято писать, орфография автора сохранена). У бабули в качестве шкатулки выступал потрепанный чемодан из фанеры пятидесятых годов. Мама говорит, что такие чемоданы были в ходу в ее детстве – они тогда именно с такими ездили в пионерские лагеря или с родителями на Черное море. Потом в доме появились более удобные чемоданы, старые были выброшены. Кроме одного. Его-то бабушка и выбрала местом хранения своих воспоминаний.
С некоторым душевным трепетом я отщелкнула проржавевшие замки (пришлось приложить усилия) и откинула крышку. Внутри лежали безделушки. Пачка писем, перевязанных пожелтевшим куском кружева. Старые стоптанные пуанты, завернутые в тряпочку. Одна сережка с зеленым камушком – видимо, вторая потерялась, а бабушке жаль стало выбрасывать одиночку. Альбом с черно-белыми фотографиями, с фестонными обрезами по краям. Людей с фотографий я знала – это была бабушка в молодости, дедушка, их дочери (то есть моя мама и тетя). Вымпел с кисточкой из золотистого шнура. И наконец толстая исписанная тетрадь, между листами которой торчали те же ажурные края старых фотографий, пожелтевшие газетные вырезки. Это оказался дневник моей бабушки. Уж что-что, а ее неразборчивый и совсем некаллиграфический почерк я умела читать. Я открыла тетрадь и пропала. На страницах описывалось ее детство, юность. История ее знакомства с дедушкой. Такая маленькая обычная жизнь – встречи, расставания, ссоры, печали, радости. Но фоном проходила История. Ведь первая дата в дневнике – 1 ноября 1927 года, а последняя – 26 апреля 1945 года. И все эти встречи, расставания, ссоры, печали и радости обретали привкус величия.
Я прочитала этот дневник. А поскольку имею писательский зуд на кончиках пальцев, я попыталась на его основе воссоздать события, которые в нем описаны. Из таких крошечных свидетельств очевидцев и складывается та самая История. Мир изменился с тех дней, когда бабуля начертала свои первые предложения в попытках улучшить свой детский почерк. Но благодаря таким дневникам, можно приподнять запылившийся занавес и раскрасить черно-белые фотографии.
Я немного «причесала» текст. Исправила грамматические ошибки (бабуля явно не была отличницей в школе!). Кроме того, бабушка не слишком педантично относилась к ведению дневника: есть пропуски в несколько лет. Для воссоздания событий, происходившие между строчками дневника, для связывания повествования я использовала письма, хранящиеся в нашей семье, и свои собственные воспоминания – бабуля любила рассказывать о своем прошлом, и мне жаль, что я ничего не записывала по горячим следам… Итак, глава 1.
Глава 1 Детский дом
– Давай, зайдем им с тыла! – жарко прошептала Эмме прямо в ухо Катерина. – Они думают, что мы выйдем на открытый бой. А мы нападем сзади. Вон в том проулке есть проход, я знаю.
В сдвинутой на одно ухо шапке-треухе, с растрепавшимися косами, Катька походила на азартного атамана, составлявшего план действия прямо в разгар атаки противника. Впрочем, так оно и было. Битвы с беспризорниками, которых было слишком много в послереволюционные годы, уже давно стали частью жизни обитателей детского дома. Но прежде эти битвы быстро заканчивались позорным поражением детдомовцев, чья «армия» была меньше и не имела правильного руководства. С появлением Катерины последняя проблема имела все шансы быть решенной.
Катька вцепилась в руку Эммы и поволокла ее за собой в темный переулок, ловко подлезая под сваленные там ящики с мусором. Эмма, хоть и опасалась энергии своей новой подруги, но оставаться в гуще драки она хотела еще меньше, поэтому помчалась вслед за Катериной. Та на ходу увлекла за собой десяток мальчишек – таких же взлохмаченных и возбужденных, как она сама. Подкравшись, этот партизанский отряд оказался за спинами внушительной банды беспризорников, занятых рукопашной с остальной частью отряда детдомовцев.
– По моему сигналу нападаем. Все разом. Наша сила во внезапности. Я беру на себя вон того верзилу, – жарко зашептала Катька, не сводя глаз с противников.
– Я возьму вон ту девчонку, в сером платке, – тут же ответила Эмма.
Остальные тоже шепотом определили себе оппонентов, шепотом отчитавшись Катьке. Вихрастый Митька как обычно выбрал в противники самого плотного мальчишку: сам чрезмерно худой и юркий, он успешно использовал эти качества против неуклюжей неповоротливости соперников. На счету Митьки были победы даже над взрослыми участниками уличных драк. Мастерство оттачивалось годами упорных тренировок, но Митька не позволял себе почивать на лаврах побед. Для него любое противостояние становилось способом улучшить свои бойцовские навыки.
В противоположность Митьке его закадычный друг Санёк совершенно не обладал уверенностью в себе. В каждой битве он оказывался именно тем, кто первым попадал под раздачу, именно он получал первый синяк под глазом, именно он падал на землю, подвергаясь опасности быть затоптанным в пылу сражения. Поэтому он предпочитал держаться за Митьком, прикрывая его спину, что часто оказывалось вовсе нелишним. Вдвоем они составляли отличную команду, чаще всего – непобедимую.
Крошечная Танечка Великанова прошептала Катьке в ухо:
– Моя – вон та девчонка. У нас с ней давние счеты, – и она сурово прищурилась, глядя на противницу, и решительно шмыгнула носом.
Выслушав торопливые доклады, Катька снова зашипела инструкции:
– Наша задача – разделить их! Ясно? Тогда вперед!
И с отчаянным визгом ее маленький отряд выскочил из укрытия, чтобы врезаться в арьергард дерущихся. Катька вцепилась в шею выбранного верзилы. Юркая и жилистая, она кусала, царапала, пинала, не давая ему сбросить себя со своей спины. Верзила не ожидал нападения сзади – план Катьки оправдался. Он только крутился на одном месте, пытаясь скинуть неожиданного противника. Взвыл от боли, когда Катька укусила его за ухо, и ловким движением попытался вывернуться. Однако девочка крепко держалась за шею верзилы, успевая колотить его ногами и одной рукой, активно используя зубы в качестве оружия. Оглянуться и оценить обстановку у нее не было времени. Однако детдомовцы на полную катушку использовали данный им тактический элемент неожиданного нападения, и некоторая часть противников была выведена из строя.
Митька и Санёк обменялись торжествующими жестами, стукнув друг друга по кулакам: им удалось повергнуть трех соперников и не получить ни единого тумака в ответ. Однако бой продолжался – и уже новые оборванные мальчишки (а может быть и девчонки – трудно разобрать пол беспризорника, одетых в одинаковые заношенные ватники или пальтишки) заступали на место поверженных приятелей.
Танечка яростно дралась со своей противницей. В ее случае была не только идейная подоплека взаимной неприязни, извечное противостояние разных компаний, но усиленное личными мотивами: в прошлый раз эта девчонка не только окунула Таню в грязную лужу лицом, но и торжествующее отобрала у нее единственное украшение, которым девочка очень дорожила. Поэтому сейчас у нее была одна цель: добраться до врага и сорвать с ее головы ту самую шелковую синюю ленту, которую Тане подарила ее воспитательница, Серафима Павловна.
Эмма дралась не очень страстно, но весьма результативно. Пару лет назад один из старших воспитанников детского дома научил ее нескольким приемам профессиональных боксеров, и девочка их активно использовала. Она умела свалить противника с ног, сделав лишь одно незаметное движение локтем или особенным образом подставив ногу в сложном рисунке драки, больше похожем – в случае Эммы – на некий танец, чем на бестолковое махание кулаками.
Битву прервал неожиданный свист и вопль:
– Полицаи!
На мгновение все застыли, лица обернулись в едином беспокойном движении на голос. Со стороны узкого переулка в месиво драки ворвался отряд блюстителей порядка. Отряд не был большим, в любом случае милиционеров было меньше, чем суммарно беспризорников и детдомовцев, но это были крепкие мужчины, чья сила усиливалась опытом многочисленных отловов участников подобных драк. Милиционеры не разбирали, кто за кого, они хватали каждого, цепко скручивая руки за спиной. Еще мгновение – и все, кого еще не успели поймать или на кого не хватило рук власти, кинулись врассыпную, исчезая в темных проулках окрестностей ямских дворов.
Катька спрыгнула с верзилы и тоже бросилась наутек, ловко сманеврировав между ног в сапогах.
– Стой! – донесся ей в спину грозный окрик, но он лишь подстегнул ее. Понимая, что никто не будет стрелять ей в спину, Катька не стала тратить время на заячье вихляние, а лишь постаралась выжать по максимуму скорости из своих крепких ног. Однако за спиной все громче стучали приближающиеся прыжками сапоги.
– Стой!
Переулок закончился тупиком, и Катька резко прыгнула во двор одного из домишек, продолжив путь насквозь. Поленница у забора послужила ей лестницей, по которой девчонка преодолела преграду, выскочив в соседнюю улочку. И там упала под ноги бежавшему ей наперерез человеку. Сдернув съехавшую на глаза шапку, Катька узнала своего недавнего противника. Верзила в мгновение ока оценил ситуацию, дернув Катьку за руку, рывком поднял ее на ноги и помчался дальше, увлекая ее за собой. У Катьки лишь голова мотнулась, но мысль сопротивляться не появилась: сейчас они перестали быть врагами, объединившись перед лицом общей опасности.
Еще один маневр – и парочка упала за огромную кучу мусора, сваленную у стены полуразрушенного особняка. Мимо пробежали два милиционера. Верзила прижал Катькину голову к земле, закрыв ее ладонями. Оба затаили дыхание на то мгновение, когда преследователи могли их услышать. И одновременно выдохнули, когда те скрылись из виду.
– Ушли? – прошептала Катька.
Верзила приподнялся на локтях, вглядываясь в улицу.
– Ушли.
Он перевел дыхание, но продолжал настороженно прислушиваться. Катька нацепила шапку-треуху на голову. Верзила осторожно выглянул из-за их укрытия, огляделся, затем обернулся.
– Идем, – сказал он девчонке.
– Куда? – тут же ощетинилась Катька.
– Я знаю тут все дворы, – ответил верзила. – Выведу тебя.
Катька резко вскочила и сжала кулаки, готовясь к драке. Но парень усмехнулся.
– Хорош, малявка. Перемирие.
Катька прищурилась, не изменяя боевой стойки. Но вновь в тишине улицы раздался звук шагов.
«Возвращаются», – подумала девочка в панике.
Верзила схватил Катьку за руку и дернул за собой. Она уже не сопротивлялась. Парочка молча и слаженно проскочила по улочкам, нырнула в один двор, перескочила через несколько заборов. Катька не отставала от своего спутника, с ловкостью опытного беглеца прыгая через препятствия, мчась на короткие дистанции и пригибаясь под свисающими голыми ветками. Один раз поскользнулась на слякотном снегу, но тут же вскочила. Верзила притормозил, ожидая ее.
Наконец они убежали достаточно далеко от места облавы и остановились, переводя дыхание и прижав руку к колотящемуся сердцу. Катька вновь стянула с себя шапку – ей было жарко. Ее бывший противник тоже оттер пот со лба. Парочка посмотрела друг на друга.
– Ну, спасибо, – выдохнула Катька прерывисто.
– Обращайся, – усмехнулся верзила. – А ты молодец!
– Это почему? – взъерепенилась она.
– Ваш маневр с нападением сзади, – напомнил он.
– Хм, – ответила Катька. – Мы бы вас победили!
– Не сомневаюсь, – засмеялся он.
– Ты не веришь? – возмущение заставило Катьку вновь вскипеть.
– Успокойся, верю.
Он сунул руки в карманы штанов. Катька смотрела на верзилу исподлобья несколько секунд. Потом огляделась.
– Где мы?
– Ты не знаешь?
– Я недавно в этом городе, – пожала плечами девочка.
– Мы на улице Ямской.
Катька озадаченно перевела на собеседника взгляд.
– Ну и как мне попасть обратно?
– А ты не хочешь остаться с нами? Нам бы пригодилась такая лихая девчонка.
– Нет, благодарю. Я уже пожила на улице, мне в детдоме больше нравится, – фыркнула Катька.
– Ну как хочешь.
Парень отвернулся, а Катька решительно зашагала вдоль по улице.
– Эй, не туда! – услышала она оклик в спину, но не остановилась.
– Вот упрямая!
Верзила поймал ее за локоть и развернул.
– Пойдем со мной, отведу тебя.
Все также молча Катька зашагала в другую сторону.
– Меня Дымов кличут, – сказал верзила через несколько минут пути.
– Катерина Матвеевна, – последовал чопорный ответ.
Девочка попала в ситуацию, в которой не знала, как себя вести. С одной стороны, ей хотелось проявить свою независимость и гордо удалиться, а с другой стороны, она совершенно не знала, куда идти. Удалиться можно было бы без вопросов, нужно было лишь задрать нос и не слушать окриков, несущихся вслед. Но плутать по незнакомым дворам совершенно не хотелось. Почему-то страха не было. Катьке и в голову не пришло, что ее новый знакомый, которого кличут Дымовым, может завести ее куда-нибудь, откуда ей уже не будет выхода. Бросая на него короткие, но пристальные взгляды, девочка успела составить мнение о своем сопернике по уличному бою. Да, высокий, да, сильный, да, уверенный в себе. Но от него веяло… надежностью… Это слово Катька подобрала с неуверенным удивлением. Вряд ли можно считать надежным человека, который только что дрался с тобой. Да и не в первый раз в жизни участвовал он в уличных боях, что уж скрывать. Однако девочка чувствовала, что верзила отвечает за свои слова: раз они заключили перемирие, то он не будет пользоваться сложившимися обстоятельствами и не обманет ее.
Они молча шагали по быстро темнеющим улицам Москвы. Ноябрьские сумерки словно одеялом накрыли город. Фонарей не было, и дорогу им освещали только тусклые огни редко освещенных окошек маленьких деревянных домов, тянувшихся с одинаковым постоянством по всему пути их маршрута. Под ногами хлюпала осенняя грязь, дожди, лившие уже неделю, превратили переулки в болота, где прохожие ходили по брошенным дворниками прямо в грязное месиво доскам. Катька раз оступилась, и ее нога в грязном ботинке соскользнула прямо в комок грязи, но она сделала вид, что не заметила протянутой ей руки Дымова. Высказав свое мнение по поводу выбранной дороги, она продолжила следовать за верзилой.
***
Эмма и Таня убежали с места драки, за ними по пятам помчались два беспризорника, но они вовсе не преследовали своих соперниц, а, как и девочки, удирали от облавы. В минуту опасности более серьезной, чем кровная вражда разных кланов, враги объединялись. Или, по крайней мере, откладывали выяснение отношений до лучших времен. Остановились, тяжело дыша, на Триумфальной площади, заполненной людьми даже в этот промозглый ноябрьский вечер. Эмма взяла маленькую Таню за руку, и девочки приняли самое благопристойное выражение лица, хотя оно и контрастировало с практически полностью оторванным рукавом пальто у одной и медленно наливавшейся синевой скулой у другой.
– Ладно, в субботу встретимся, – один из мальчишек плюнул детдомовкам под ноги.
– Пока, малявки, – второй развязно ухмыльнулся, и приятели, синхронно сунув кулаки в карманы, неспешно пошли вниз по Триумфальной.
– Пф, – ответила им в спину Таня.
– Идем, – потянула подругу Эмма. Ей совсем не хотелось новой стычки, пусть и камерным составом. И народу вокруг было много, и смысла в драке было мало.
Таня фыркнула еще разок и повернулась к Эмме.
– Он сказал «в субботу»? – уточнила она.
– Ага, – кивнула Эмма.
– А где?
– Разберемся. Хочешь, вплету твою ленту в косу? – предложила она.
– Нет, – Таня намотала синюю ленточку, отвоеванную в сегодняшней драке, на левое запястье. – В воскресенье, после бани.
Подруга согласно кивнула. Девочки неторопливо пошли по Тверской в сторону детского дома.
– Как думаешь, наших кого-нибудь сцапали? – спросила задумчиво Эмма.
– Я видела, Санька повязали, – ответила Таня. – И наверняка Митька с ним. Они же всегда вместе.
– Ну да.
– А Катька удрала во дворы, – добавила Таня.
Снова помолчали.
– Интересно, а отчего зародилась такая вражда между нашими и беспризорниками? – через несколько минут молчания подала голос Эмма. – Это ведь совсем недавно началось. Разве раньше были такие битвы?
– Они нас презирают. И всегда цепляют, – рассудительно проговорила Таня. – Что же мы терпеть будем?
– Не будем, – согласилась Эмма. – Но все же, с чего началась эта вражда?
– Теперь уж кто узнает? – философски пожала плечами Таня. – Кто-то что-то сказал, второй ответил. Первый позвал друзей, второй привел ватагу… А дальше уже само закрутилось.
– Наверное. Но может ли быть так, что изначально причина была совсем пустяковая, а сейчас мы деремся уже из принципа, без всякого повода?
– Ну, у меня-то сегодня повод был! – Таня покрутила запястьем, обмотанным шелковой лентой.
– Уважительная причина, – признала Эмма. – Но идем быстрее. Темнеет уже. И надо узнать, как там наши.
Девочки ускорили шаг. Вместе с сумерками на город опустилось и облако, из которого незамедлительно посыпался противный мелкий дождик. Разгоряченные после драки и бегства, девочки постепенно остывали, и зябкая морозь уже пробиралась сквозь тонкие пальто обеих. Эмма поплотнее затянула серый пуховый платок, служивший ей и шарфом, и головным убором, и порой варежками. Таня завязала под подбородком уши своей шапки-ушанки и запихнула озябшие руки поглубже в карманы.
– Да, поторопимся, – согласилась она.
***
Детский дом находился в Хлебном переулке, в бывшем дворянском особняке, который даже не сильно пострадал в военные годы. Приют для детей-сирот, чьи родители героически пали при становлении Советской власти, был здесь организован в 1918 году, и очевидно, что эти власти не успели добраться ни до лепнины на фасаде двухэтажного дома, ни до дубовых дверей, ни даже до окон. Конечно, все убранство дома было вынесено вслед за сгинувшими бывшими хозяевами, но ни пожаров, ни разрушений особняк не переживал. Воспитанники новой власти быстро заполнили пустые комнаты. У каждого даже была своя кровать и тумбочка, а на первом этаже оставалась вполне исправной канализационная система, проведенная в дом прежним владельцем. Были умывальники и на первом, и на втором этаже, хотя вода из них лилась ледяная. Просторные помещения очень быстро перестали быть таковыми: все новые кровати вносились в комнаты, сдвигая прежних жильцов. В конце концов, спальни воспитанников стали похожи на больничные палаты, где между рядами кроватей оставались лишь узкие проходы. Впрочем, эта теснота никого не смущала. Многие, жившие в этом детском доме с самого младенчества, привыкали к такому положению вещей. Другие, вновь прибывшие, быстро смирялись с необходимостью делить спальню с еще двадцатью ровесниками. Потому что иного не было дано. Сюда попадали те, кому некуда было идти, разве что на улицу, в толпу тех самым беспризорников, с которыми сегодня так самозабвенно дрались обитатели этого детского дома.
Во главу угла руководство детдома ставило дисциплину. Возглавлял коллектив довольно молодой (ему еще не было и сорока пяти лет) директор Павел Сергеевич Инаев, но воспитанники редко встречались с ним лицом к лицу. Педагогический процесс и воспитательные меры были возложены на пять преподавателей, живших в этом же детском доме на третьем, мансардном, этаже. Все сто человек были разделены на отряды по двадцать человек. За каждым отрядом был закреплен один педагог-воспитатель, который отвечал за умственное и физическое развитие своих подопечных. Для этого были необходимы особые качества, и они были в разной степени присущи всем воспитателям. У старших требовалась особенно жесткая рука, и потому отрядом пятнадцати- и шестнадцатилетних руководил нетерпимый к малейшему неповиновению Олег Юрьевич Пятак. Перед ним ходил на цыпочках весь детский дом. Но его совсем не боялись. Его уважали, потому что за своих воспитанников он всегда был горой. Если подросток попадал в сложную ситуацию, терял стержень в жизни, он всегда мог обратиться к своему воспитателю, зная, что после обязательных раскатов грома, криков и сотрясания кулаком перед носом провинившегося, Олег Юрьевич приступит к поиску выхода из сложившейся ситуации. Эмма с некоторым облегчением думала, что не Олегу Юрьевичу придётся вызволять из милиции угодивших в сегодняшнюю облаву Митька и Санька. Когда он проводил воспитательные беседы, их слышал весь детский дом. Впрочем, факт попадания в милицейскую облаву мог послужить достаточным поводом для Олега Юрьевича обрушить гнев даже на воспитанника, не относившегося к его подведомственному отряду. Серафима Павловна, воспитательница среднего отряда, в котором числились проштрафившиеся ребята, никогда не повышала голос. Как и Мария Никитична, руководившая четырнадцатилетними воспитанниками. Однако обеих воспитательниц слушались беспрекословно. Для Эммы, пожалуй, во многом сдерживающим фактором была боязнь огорчить Серафиму Павловну. Хотя для Катьки не существовало иных авторитетов, кроме нее самой, она с уважением относилась к той незаметной, но властной силе, которую излучала их воспитательница.
Помимо воспитателей и невидимого директора в детском доме было еще две личности, с чьим мнением и волей воспитанникам приходилось считаться. Во-первых, тетя Глаша, повариха, считавшая своим долгом накормить каждого, что порой было трудно при скудном рационе, выделяемом государством на нужды детей-сирот. Но она умела сделать даже суп из репки столь нежным и вкусным, что ни один из детдомовцев не считал возможным отодвинуть тарелку с кислым выражением лица. Как лицо, тесно связанное с кухней, очагом, едой, многими детьми тетя Глаша воспринималась как добрая бабушка, к которой множество внуков являются на пироги. Изредка она любила повспоминать, какие роскошные блюда готовила в былые времена, когда служила на кухне графа Товстого.
– Ну да это дела минувшие, – одергивала она себя после получасового рассказа о расстегаях с рыбой и жареных поросятах под сметанным соусом. – Пора бы и за кашу браться. Сказку «Каша из топора» читали? То-то! Это про меня! Из чего хошь что хошь сделаю! Хоть из топора кашу, хоть из перловки рябчиков!
И вторым важным лицом детского дома был сторож. Без Василия Егоровича не обходилось ни одно событие во вверенном ему объекте. Надо починить трубу? Тетя Глаша посылает за «Егорычем». В спальне сквозит из окна? Опять же, Серафима Павловна просит дядю Васю прибыть и осмотреть повреждения. Кто-то из воспитанников курит у черного хода? Василий Егорович отберет папироску, за ухо приведет к воспитателю, а потом еще полгода будет зорко следить за провинившимся.
Так что, когда Эмма и Таня открыли дверь и, шаркая мокрыми ботинками, вошли в детский дом, Василий Егорович был уже в курсе случившегося.
– А, явились, – пробурчал он, сдвинув очки на нос и оглядев девчонок с головы до пят. – Ну, герои, что я скажу!
Эмма бочком протиснулась мимо его стола, Таня последовала примеру подруги.
– Вот ей-ей, чуть-чуть с Серафимой Палной разминулись! – продолжил сторож. – Шибко они недовольны были, что надо в милицию идти. Хорошо, наш участковый знает вас всех в лицо. Сразу хулиганов наших опознал да за Палной прислал вестового. Хоть в кутузке ночевать не будут. Хотя… может, еще и не выпустят на поруки-то шалопаев этих!
– Серафима Павловна сильно ругалась? – шепотом спросила Таня.
– Да не без этого! – сердито погрозил ей пальцем старик. – Учат вас, учат, а вам хоть бы что! Небось, эта, шубутная, с толку всех сбила, да?
– Шубутная? – переспросила Эмма.
– Ну как же, Катерина свет Матвеевна, – усмехнулся в усы сторож. – Уж как она у нас появилась, так свету белого видеть перестали! Чисто бесенок! И чего вы только с этими бесхозными не поделили? Они и так жизнью обижены, а вы тут со своими драками! Стыдно должно быть!
– Они первыми начали! – пробурчала под нос Таня.
– Ну да, они начали, вы продолжили. А в итоге – позор на весь детский дом! Воспитанников в милицию загребли!
Василий Егорович сурово посмотрел на девочек из-под насупленных седых бровей.
– Ладно, идите. Вам еще с Самой говорить. А вернется она ой какая сердитая!
Девчонки поплелись к своей спальне, расположенной на первом этаже детского дома. Мимо них пронеслась маленькая группа малышей, выпущенных из комнаты. Полная Анна Петровна, их воспитательница, величаво плыла следом. Эмма и Таня привычно посторонились, уступая дорогу и надоедливой мелюзге, и их классной даме, чья массивная фигура с легкостью могла занять всю ширину коридора, поскольку и без того не худенькие телеса были увеличена многочисленными шалями и накидкой.
– Дети, не толкайтесь! – руководила она. – Мальчики, уступайте дорогу девочкам. Егор, перестань ковыряться в носу, это неприлично делать при дамах. Оленька, ты снова перепутала ботиночки. Вот это – правый, его надевают на правую ногу. Куда должны смотреть носочки? Правильно, друг на друга. Дети, строимся в пары. Идем гулять.
Василий Егорович почтительно распахнул дверь перед организованной ватагой детей. Анна Петровна величественно кивнула, и небольшой отряд покинул здание, чтобы сразу за дверью разразиться восторженным визгом – воспитательница разрешила добежать до садика, расположенного за зданием детского дома. А сторож не успел прикрыть дверь – на пороге появилась Серафима Павловна.
У Эммы екнуло сердце при виде ее крепко сжатых губ и нахмуренных бровей. Перед Серафимой Павловной стояли с понурым видом Митька и Санёк.
– Ага, привели, матушка, – заметил сторож. – Заходите, окаянные! Никакого покоя Серафиме Палне не даете! Чистое наказание!
Шмыгнув в унисон, мальчишки шагнули под прицел недовольного лица сторожа.
– Хорош фингал! – поцокал тот языком, осмотрев малолетних проказников. – Живо мыться!
– Я еще поговорю с вами, – добавила Серафима Павловна, снимая с головы немного потрепанную, но весьма изящную шляпку с вуалью.
Провожаемые строгим взглядом воспитательницы и сторожа, мальчики поплелись в свою спальню. Серафима провожала их взглядом и наткнулась на девочек, которые еще не успели скрыться в своей комнате.
– А, вас-то мне и надо, – спокойно сказала она. – Таня, зайди ко мне в комнату через пять минут. А ты, Эмма, приведи Катю.
– Хорошо, – пискнула Эмма, лихорадочно соображая, сказать или нет воспитательнице, что их атаманша еще не вернулась.
Впрочем, этот вопрос решился и без нее.
– Филиппова, что ль? Так она еще не являлась, – отрапортовал Василий Егорович.
– Вот как? – подняла тонкие брови Серафима Павловна. – Это так, Эмма?
– Я не… не знаю, – прошептала девочка. – Мы сами только что пришли.
– Что ж, надеюсь, с ней ничего не произошло, – покачала головой воспитательница. – Как только она явится, извольте зайти ко мне вдвоем.
– И я? – пискнула Таня.
– С тобой я поговорю сейчас же, – возразила Серафима. – Дай мне только пять минут, чтобы переодеться.
И она направилась к лестнице, ведущей на верхние этажи здания. Эмма и Таня переглянулись и синхронно тяжело вздохнули.
– А вы что думали? – окликнул их от своего поста Василий Егорович. – Нашкодили – отвечайте.
***
Серафима сидела к ним спиной за столом, стоявшем у крошечного окошка. Даже днем оно не давало достаточно света, и лишь керосиновая лампа освещала разложенные на столе учительницы тетради. На движение за спиной Серафима оглянулась.
– Заходите, девочки, – строго сказала она.
Катька и Эмма по возможности бесшумно прикрыли за собой дверь. Впрочем, это было несложно: та даже не скрипнула в отличие от прочих своих сестёр, которые в силу возраста и не слишком внимательного ухода уже давно стонали каждая на свой голос по всему детдому. Но у Серафимы не могло быть беспорядка и неисправностей в помещении.
Девочки приблизились к столу, единственному освещенному предмету комнаты. Серафима молчала, продолжая проверять тетради. В окно чуть слышно постукивала ветка огромного тополя, росшего во дворе, словно передавая зашифрованное послание. В такт ему поскрипывало перо воспитательницы, изредка прерываясь на пополнение запаса пишущей силы в чернильнице. Катька первой начала терять терпение. Робость ее уже прошла, и теперь девочка в ожидании неизбежной воспитательной беседы оглядывала комнату.
Воспитанники не слишком часто попадали сюда, Серафима предпочитала не вести свою работу в личном пространстве. Поэтому мало кто из ее подопечных бывал в спальне воспитательницы. Серафима одна занимала маленькую комнату (Анна Петровна и Мария Никитична, например, делили подобную каморку на двоих). Обстановка отличалась аскетичностью. Тщательно прокрашенная железная кровать, стоявшая вдоль стенки изголовьем к оконцу, была аккуратно застелена тонким серым одеялом, подушка сохраняла строгую плоскость, не позволяя себе допустить и намека на пышность. Маленький шкаф, приткнувшийся у входной двери, был плотно закрыт, а стекло в дверце отражало узкий письменный стол возле кровати, тускло освещенный керосинкой. И Катька видела в этом отражении себя, подругу и ровную спину Серафимы, которая даже над тетрадями склонялась так, как будто тело ее было заковано в стальной корсет – ровным корпусом, без малейшей сутулости, за которую так часто попадало от строгой воспитательницы ее подопечным. Глядя на это отражение, Катька невольно сдвинула лопатки и втянула и без того плоский живот. Эмма, краем глаза заметившая это движение подруги, поспешила повторить это движение.
Наконец Серафима отложила перо в сторону и повернулась. Обе девочки тут же потупились, предпочитая разглядывать носки своих ботинок, чем встретиться взглядами с рассерженной воспитательницей. Та изучала понурые головы воспитанниц – русую Эммы и темную Катерины. Катька знала, что Эмма вот-вот разревется, но у себя прилива стыдливых слез не ощущала.
– Как же так, девочки? – наконец проговорила Серафима, и в голосе ее прозвучало разочарование.
Катька покаянно вдохнула, Эмма всхлипнула.
– Я ведь уже столько раз говорила вам, что эти ваши вылазки недопустимы. Они совершенно не подходят воспитанникам нашего детского дома. И тем более воспитанницам, – голос Серафимы звучал мягко, тихо, но настойчиво. – Эмма! Я так надеялась, что с появлением настоящей подруги ты перестанешь устраивать эти бездумные эскапады на улицах! Катя! – перевела она взгляд на вторую девочку. – Мне казалось, что ты была рада обрести крышу над головой. И понимаешь ту ответственность, которую несешь, ведь младшие воспитанники подражают тебе. И мне очень жаль, что ты подаешь им дурной пример. Вот сегодня мне пришлось идти в милицию, чтобы забрать Александра и Дмитрия. Мальчики только начали привыкать к порядкам нашего детского дома. А ты подначиваешь их вернуться обратно на улицу. А ведь буквально несколько месяцев назад они были близки к голодной смерти на улице. Что с ними стало, если бы их не поймали, на пролечили, не распределили бы в наш детский дом? Неужели тебе самой не нравится иметь крышу над головой, обеспеченный обед и возможность получить образование? Какое будущее ты себе готовишь, если так и планируешь общаться с хулиганами?
