Kitabı oku: «Сказки тётушки Старк», sayfa 4
Путь мужика
Весна. Птички поют. Солнышко светит. Идет мужик вдоль леса к дому. Машины мимо мужика проезжают, выхлопами в лицо воняют. А мужик довольный идет, улыбается. То ли зарплату получил, то ли водки выпил. Красота. Мужика дома баба ждет. Баба наверняка уже и пирожков напекла и самовар вскипятила. Еще довольнее улыбается мужик да присвистывает.
Дорога песчаная, обочина пыльная, машин все больше. И надо ж такому случиться: орава детей перед ним во главе с гусыней-матерью. Идут на всю ширину обочины, переваливаются, не обойти никак. Раз попробовал, второй, а они и не замечают. Одни галдят, другие рыдают.
Ну, решает мужик, на обгон. Заходит слева, теснит семейство, а сам по краешку канавы торопится пройти. И тут на тебе: прямо под занесенную для очередного шага ногу суется жаба.
– Блядь! Жаба! – выдает мужик громко.
Не специально, просто удивление захлестывает. Вот и получается, что весь детский сад за его спиной, во главе с гусыне-матерью, слышат.
Тут как в каком-то голливудском фильме с замедленной съемкой: мужик пытается не свалиться в канаву, гусыня возмущенно раскрывает рот и оттуда вылетает рев ментовской сирены, а ребятишки на разные лады, как колокольчики, напевают: «блять-блять-блять-блять-ть-ть».
Да-да. Как «бом-бом» или «дзинь-дзинь», только «блядь».
– Что ты творишь, морда твоя алкашская! – орет гусыня. – Материться средь бела дня! Позорище какое. Скотина ты невоспитанная.
– Так жаба ж, – пытается оправдаться мужик, – резко слишком!
Гусыня слушать ничего не хочет. Все также как сирена выдает:
– Да из-за таких как ты у нас на Руси все так.
И слюнями прям мужику в лицо брызжет.
– Коля, перестань жрать песок! Матвей, не дергай руку! Да не ори ты так, а то по заднице дам! Рома, только не в коровью лепеху! Фу, Рома! Фу! – отвлекается на детей гусыня.
Ну, мужик не дурак, под шумок и делает ноги от этой сумасшедшей. Бежит, уже почти добежал до дома, а в голове все крутятся слова гусыни. И так ему обидно стало: за себя, за мат, за Русь, за жабу. Так обидно, что пришлось рукавом слезу утереть (одну, скупую), чтоб баба не видела. А то еще подумает, что умер кто.
Вечер проходит – мужику обидно. К пирожкам не притрагивается. Угрюмо чай-почти-кипяток цедит. Жена не дергает, мало ли что.
Ночь проходит – мужику во сне обидно. Как он краснеет и бледнеет, пока его гусыня за одно коротенькое слово как школьника отчитывает.
Утро проходит – он снова к пирожкам не притрагивается. Жена уже вздыхает тяжело (всегда дурной знак).
– Решено! – кулаком по столу. – В Москву еду.
– З-зачем? – у бабы аж полотенце из рук падает.
– В университеты всякие поеду. Пусть там скажут, что из-за таких мудаков, как я, в стране все плохо.
– Мишань, да брось ты это. Ну подумаешь сказал кто-то что-то. С гуся вода и все.
– Не отговаривай, Любаня. Поеду. Мне надо узнать.
Очень решительно смотрит мужик на жену и кивает. Пока одевается, да бреется, баба все равно котомку собрать успевает.
– Огурчиков немножко, колбаски с хлебом положила, яйца вкрутую, чтоб не заляпался. В термосе чай, – мокро чмокает мужа в щеку, а он морщится: вот дура, до Москвы ехать-то минут сорок на автобусе.
– Не пропаду, – кивает, котомку забирает и уходит.
В Москве ветер и пасмурно. Все ходят хмурые. Мужик предложил бы дерябнуть, да не до этого ему.
Он в один университет сунулся, а там охранник ему:
– Пропуска нет? Нахер пошел.
Во втором, не дурак, говорит, мол:
– Забыл пропуск.
Усатый охранник (ну, ему бы тоже дерябнуть для настроения), смотрит на мужика:
– Куда? – бурчит, не поднимая взгляда от кроссворда..
– Так, на кафедру русского языка, – жмет плечами мужик, а сам удивляется своей соображалке.
– К кому? – ручка у охранника противно скребет по бумаге. Странно, что не рвется.
– К Иванову. У меня назначено, – улыбается мужик, уверенный в своей хитрости.
А сам пытается еще и имя с отчеством рассмотреть. Фото на стене, под ним написано, но уж слишком мелко.
– Это вряд ли. Помер он. Сорок дней сегодня.
– Может к кому-нибудь другому? Очень надо.
– Ну раз очень надо, – тяжело вздыхает охранник и нажимает кнопку. – Поднимешься на второй этаж, там направо. Кабинет 236. Только стучи громче, филологи еще те, могут не услышать.
Радуется мужик, что наконец-то узнает правду. На самом ли деле из-за мата на Руси все плохо. Бежит по лестнице, чуть не спотыкается. Один пролет, второй. Поворот и вот она нужная дверь. Волнуется мужик, вытирает руки об штаны и только потом стучится.
А за дверью музыка громкая. Будто бы гармонь, труба и гитара. Кто-то надрывается еще, орет. Ну, мужик еще сильнее стучит, разве что ручку не дергает, когда дверь наконец-то распахивается. В проеме краснеет круглое лицо, лоб весь в каплях пота:
– Вы заблудились? – перекрикивает краснолицый музыку.
– Мне б уточнить…
Мужика перебивает вопль из кабинета.
– Все надоело! Пиздец! Нахуй! Блядь! – и задорная мелодия трубы.
Мужик улыбается довольно.
– Так вы хотели что-то? – уточняет филолог.
– Узнать хотел, но уже все…
– Ну раз все, до свидания.
Кивает мужик и идет к лестнице. Спускается по ней и довольно улыбается. Раз уж такие ученые мужи, в университете работают и при этом матерные песни поют, значит не в матюках дело. Не в матюках.
2019
Эвридика
Тишина такая, что судорожное дыхание грохочет эхом о стены. Сидишь в тупике очередного коридора, сжавшись в маленький комочек и боишься пошевелиться. Ты одна. Плачешь?
Темнота такая, что смотришь на ладони и не видишь пальцев. Они должны белеть где-то здесь. Длину своих рук знаешь. Не видно ни пола, ни стен. Ничего. Просто уверена – они есть, ведь не падаешь. Страшно?
– Ди. Я тебе помогу! – от неожиданности сердце набатом стучит в ушах. Оборачиваешься в попытке разглядеть говорящего. – Ты должна меня слушать!
Шепот кажется знакомым.
– Иди вдоль стены.
– Не… – «Не называй меня так!» – хочешь продолжить, но голос сходит на нет. Будто им кто-то управляет с пульта, нажимает минус на кнопке громкости. Не мьют, он не пропадает резко. Медленно уходит и больше не появляется.
– Там есть дверь. Ну же, дочка.
Нельзя не послушать. Осторожно, мелкими шажками вперед. Один, другой, пятый. Куда идти непонятно, а продолжаешь. Только, чтобы на месте не стоять. Волоски на руках дыбятся.Стараешься топать погромче, когда идешь, но балетки не самая подходящая обувь, пятки по кафельной плитке не могут звучать звонко.
Пальцами щупаешь воздух.Стена же должна быть где-то здесь. Да! Шершавая, щекочет кожу подушечек пальцев, дает хоть какое-то направление. Спросить как долго еще? Узнать почему здесь и зачем вернулся? Он больше не дает о себе знать. Идешь?
За углом, в конце длинной шеренги порогов и проемов, зеленеет табличка «Выход», а под ней дверь. Вытираешь влажные ладони о сарафан и ускоряешь шаг. Все кажется сзади кто-то преследует, но это паранойя. Уверена?
Карточка-ключ болтается на шее, как какое-то украшение. Трясешься, подносишь ее к считывателю, индикатор мигает зеленым, нажимаешь на ручку. Дверь тяжело, но поддается. Торопливо спускаешься по лестнице, ноги заплетаются, чуть не падаешь (поручень спасает). Первый пролет, второй. Карточка срабатывает и на выходе, и на турникете. Волнение ускоряет пульс. Осталась последняя дверь. Нажимаешь, дергаешь. Заперто.
Жмуришься, пытаясь сдержать вновь подступающие слезы. Свет фонарей, шум улицы, летний ветер, проклятые лютики. Все это совсем близко, надо только…
– Опять заблудилась? – слова будто перекатываются на языке, тембр низкий, нежный – Потеряшка моя, я подскажу тебе.
Пойдешь? Сбито киваешь и взгляд в пустоту. Не может быть. Лет пять этот голос не слышала.
– Тебе нужно вернуться.
Хмуришься, качаешь головой.
– Не вредничай, детка. Давай.
Это кажется логичным, в конце концов здесь тупик, а коридор вел и налево. Сжав челюсти, неторопливо поднимаешься по ступенькам. Снова двери и карточка-пропуск. Снова кромешная темень. Сглатываешь.
– Умничка. – над самым ухом, так проникновенно, – не стой.
Вперед, решительно выдыхаешь и семенишь вдоль дверных проемов.
– Осторожно, здесь колонна.
Поднимаешь руку и, действительно, ладонь упирается в шершавость стены. Обходишь и вновь ускоряешься.
– Справа лифт, поворачивай.
Слушаешься и влетаешь лбом в стену. Перед глазами все белеет. Падаешь, теперь еще и затылок болит.
– Дура! Зачем так резко! И что теперь… – голос исчезает за накрывающей пеленой боли. Встаешь?
Лежишь на полу, керамика приятно холодит кожу. Вставать совсем не хочется. Виски ломит от удара. Больно и обидно, настолько, что слезы не вытираешь. Всхлипываешь, глотая их. Как же это все надоело.
– Эй, ты чего здесь? Лежишь, плачешь, – испугаться нет ни сил, ни желания. Можешь попытаться отползти от источника звука. Если он вообще есть. Краем глаза замечаешь тень. – Не оборачивайся! Ты чего правил не знаешь?
«А что мне еще делать?» – хочется спросить, открываешь рот и снова ни звука. Осторожно встаешь на четвереньки, все вокруг кружится. Знаешь, нужно только переждать.
– Ты к лифту шла, да? – как-то легкомысленно спрашивает тень и не дожидается ответа, – совсем не в ту сторону. Налево надо было. Тебя проводить?
Выжидательно смотришь в сторону. С выдохом садишься, привалившись спиной к стене. Пространство вокруг все еще кружится, но надо собраться. Встаешь?
Пересилив себя, поднимаешься и киваешь.
– Отлично! Тут недалеко, но хоть какая-то компания, правда? – ждет тень, но тут же продолжает. – А тебя как сюда занесло вообще? Я тут давно, но ты первая попалась с кем поговорить можно. Я так рад!
Медленно передвигая ногами идешь на звук. Даже не пытаешься реагировать на такого разговорчивого…
– Слушай, а мы с тобой нигде не встречались? Ну раньше. Там, – многозначительно тянет и, кажется, ты улавливаешь движение вихрастой макушки куда-то в сторону улицы. Качаешь головой хоть и не уверена заметил ли и уголками губ улыбаешься. Веришь, что этот точно поможет? Не убежит?
– Ощущение такое будто мы с тобой вечность знакомы. Все время ты вот так слушала, а я говорил.
Он такой болтливый и забавный, что ты не замечаешь как идти становится легче. Что уже не запоминаешь поворотов и толком не держишься за стенку. Зачем, когда он берет за руку. Человеческое тепло, как давно ты чувствовала что-то подобное? Вспомнишь?
Ты бы может и ответила, да голос все еще не появился. Поэтому только киваешь и смущенно улыбаешься. Даже не зная видит ли он. Сможете ли вместе пойти дальше? Захочет ли он быть рядом? Может выведет?
– Вот и лифт, – совсем близко на стене подсвечивается стрелочка вниз, – выходишь и прямо к дверям. Не оборачивайся.
– А ты?
– Не, мне туда не надо. Здесь не всегда есть с кем поболтать, но…(вот тут резко обрывается) – двери лифта открываются, коридор заливает свет. Тень тут же тает, не успеваешь хоть что-нибудь рассмотреть.
Сцепив зубы заходишь в лифт, нажимаешь кнопку. Вокруг искривленные отражения смотрят вперед. Сдаешься и смотришь на себя: волосы взъерошенные, на лбу фиолетовым наливается шишка, а под глазом ссадина.
«Ну ничего», думаешь, «надо только выбраться, а это все заживет». Лифт останавливается, но двери не открываются, упрямо показывают дрожащий подбородок и слезы навернувшиеся. Жмешь кнопку этажа снова и снова, но ничего не происходит. Минута, три, пять. Глазам больно от света, ушам от тишины. Больно-больно-больно.
Срываешься: «А-А-А-А-А-А!» – тишина прерывается только глухими ударами кулаками о холодный металл. Бьешь, колотишь, мутузишь. На костяшках кровь, пачкаешь ею двери так, чтобы лица было не видно. Утираешь слезы, сопли. А они все льются.
Опускается на пол, снова перед глазами опухшее, красное лицо: «красотка, а! Хоть сейчас на обложку…»
Снова хлюпаешь носом. Приглядеться, всмотреться в свои же глаза в отражении, когда, если не сейчас?
«Что они с тобой сделали? Почему позволила? Зачем терпела?» спрашиваешь себя и не находишь ответа. «Кто на этот раз должен тебя спасти? Кого ждешь?»
Выдыхаешь, а действительно, кого? Ладони о платье, пальцы уже не так сильно болят, пока не трогаешь. Придется потерпеть. Резко выдыхаешь, цепляешься за небольшой зазор между створками дверей. Терять уже нечего, все силы вкладываешь, все желание выбраться отсюда. В голове крик в кабине тишина, только твое пыхтение.
Пальцы соскальзывают, тяжело дышишь и пробуешь снова. И снова. Небольшая передышка, знаешь, нужно двери раздвинуть так чтобы вставить между ними плечо, а дальше проще. «Дальше проще. Дальше-проще-дальше-проще-дальшепрощедальшепроще».
– А-А-А-А-А-А! – не замечаешь, как крик вырывается из горла, наполняет кабину и в конце концов вырывается из нее в небольшую щель между дверьми. Перехватить, держать уже нагревшиеся от усилий края и все сильнее разводить их в стороны. Одно плечо, другое. Ты уже чувствуешь, что воздух здесь посвежее. Выбираешься, валишься на пол, но встаешь.
Тут тоже турникет, тоже замок и даже попытаться их открыть – страшно. Сбиваясь с ног бежишь, турникет подмигивает зеленым, но такое уже было. Не позволяешь себе обнадеживаться. Вокруг тишина, за окном светлеет. За стеклом уже утро и не светят фонари, шум пробуждающейся улицы, летний ветер и желтеют лютики. Все это совсем близко, надо только…
Толкаешь ручку, сбегаешь с лестницы и еще парочку метров, пока здание не остается за спиной. По инерции делаешь еще несколько шагов, толкаешь кого-то.
– Бешеная, как змеей укушенная! – ворчит дед и идет дальше, а ты смеешься в голос, полной грудью. Срываешь лютики и раскидываешь вокруг.
– Сама выбралась! СА-А-МА-А! – снова кричишь и смеешься. Начинается новый день. По-особенному новый.
2018
Фемида устала
Пиджак летит на кровать с такой яростью, будто это он во всем виноват. Глаза болят, богиня трет веки с силой, но зуд только усиливается. Фемида устало выдыхает и, шаркая тапочками по паркету, идет в ванную. Глаза красные, даже моргать больно. Она торопливо мочит полотенце холодной водой и накрывает веки. Становится чуть легче.
«Просто полежать, буквально полчасика и все пройдет», – думает богиня, возвращаясь в спальню, и со стоном облегчения ложится. Махровая ткань холодит кожу, и она почти забывает, что что-то не так. «Нужно к врачу записаться», – в полудреме решает Фемида. Сознание проваливается в уютную темноту. Возможно поспать это тоже выход. Возможно, она просто переутомилась со всеми этими заседаниями…
– Не мое, мне подбросили! – отчаянный голос молодого мужчины раздается на всю квартиру и Фемида резко садится. Полотенце падает на колени, ткань юбки тут же неприятно намокает.
– Кто здесь?
– Это была самооборона! Иначе бы я умерла! – надсадный крик из коридора.
– Что вы здесь делаете? – богине страшно слезть с кровати и проверить кто там. Разум подсказывает, что никого. Дверь и замок она запирала, консьерж не должен пускать никого без предварительного звонка, а муж пропадает в офисе до ночи.
– Я требую соблюдать законное право на открытый и свободный суд!
– Я вызову полицию! – срываясь на визг, кричит Фемида.
– Какой из меня организатор, я просто уводил людей с проезжей части? – богине начинает казаться, что голоса звучат знакомо.
«Это было в прошлом году? Нет скорее в девятнадцатом», – на четвереньках, осторожно, подбирается к двери и выглядывает в коридор квартиры. Там разве что вечерний сумрак и тишина. «Вызвать охрану? А если никого здесь нет, пойдут слухи, что я двинулась», – судорожно соображает Фемида, – «а если никого нет и я их слышу – действительно двинулась», – богиня решительно встает и стремительно подходит к выключателю. Щелчок и свет заливает коридор. Несколько шагов и выключатель щелкает на кухне, а потом в гостиной. Пусто.
Не зная радоваться ли, что в квартире нет посторонних или что ей кажутся голоса, Фемида снова идет в ванную комнату и моет лицо холодной водой.
– Может, мне это приснилось? – выключив воду, вслух спрашивает Фемида.
– Нет, – звучит вполне отчетливо, она отскакивает от раковины и врезается копчиком в край стиральной машины.
– Ч-что нет? – смотрит на себя в отражение, оглядываться или заглядывать в душевую страшно.
– Не приснилось. Ты же об этом спрашивала.
Богиня не сразу понимает что не так. Ее губы в отражении шевелятся! Складываются в те слова, что звучат прямо сейчас. В попытке проконтролировать себя, она зажимает рот ладонями.
– А ты смешная, – фыркает Фемида в отражении.
Если приглядеться очень внимательно разница между ней и отражением есть. У «той» волосы вроде бы также распущены, но у Фемиды они никогда не лежат настолько аккуратно, локон к локону. Да и черты лица: скулы резче, нижняя губа пухлее, а глаза… Они будто белой дымкой подернуты. Так обычно показывают в фильмах слепых.
– Ч-что тебе надо? – заикается богиня.
– Справедливость, конечно. А тебе нет? – Фемида судорожно кивает отражению. – А так сразу и не скажешь.
– Я делаю как надо! – страх прорывается криком, отражение морщится:
– Кому надо?
– Кому надо!
– Еще и огрызаешься, ну что за прелесть.
Фемида срывается и выбегает из ванной. Поскальзывается на паркете, почти падает, больно бьется коленом об пол, шлепки слетают с ног, но она не обращает внимания, хромает и как можно скорее закрывает дверь в спальню.
– Странно как-то прятаться от меня за куском дерева, тебе не кажется? – голос раздается за спиной, и Фемида не оборачивается, знает, что в углу стоит трюмо с тремя зеркалами. Кажется, это работает именно так. Сообразив, она стягивает с кровати плед и не глядя набрасывает на трюмо, только чтобы не видеть.
– Но ты все еще слышишь, – говорит отражение и это правда, она слышит. А еще знает, что в этот момент отражение пожимает плечами, скрестив руки на груди. Богиня сделала бы именно так, но это не она. «Это демон или проклятье какое-то. Мне подсыпали наркотик в чай. Я все еще сплю», – она судорожно пытается найти телефон в сумочке, как всегда, под руку попадается все что угодно от антигистаминного до тампона.
– Ты прекрасно знаешь, что я – не наркотики и не сон, – фыркает отражение и богиня практически уверена, что делает это также, когда муж предлагает вместе посмотреть футбол.
– Ничего я не знаю, – сквозь зубы шипит Фемида и наконец-то набирает номер мужа.
– И что ты ему скажешь?
– Пашк! Пашк, приезжай срочно! – проглатывая окончания, кричит в трубку богиня.
– Что случилось? Люба?
– Я-я не знаю, просто приезжай поскорее, пожалуйста, я тебя очень прошу, я тебя умоляю, слышишь? Дорогой, миленький, пожалуйста…
– А если это сон, то тебе просто снится, что ты ему звонишь и я просто продолжу тебя мучить, – плед сползает с зеркала, будто его кто-то тянет за угол и вот на Фемиду снова смотрит ее отражение.
– Отстань от меня! Уйди! – богиня кидает телефон в трюмо, попадает в центральную часть, осколки со звоном и смехом летят на пол. Смех похож на треск стекла, от него холодно.
– Уйду, – кивает отражение с боковых зеркал, – как только получу то, за чем пришла.
– Я ничего не изменю. Все уже сделано год назад, два, – голос срывается, горло дерет. Сколько же она кричит?
– Вчера, сегодня, завтра, – злорадно кивает отражение.
– Да! И завтра тоже, это моя работа!
– Не это твоя работа.
– О, просвети, – фыркает Фемида.
– Видеть несправедливость, видеть нарушение закона и карать за это.
– И много ты видишь? – нервный смешок звучит как скрип старых досок. Отражение смотрит на нее молочными глазами, радужка едва угадывается, зрачков вообще не видно и от этого Фемиду мутит: – Кто ты?
– Та, кто может видеть суть и игнорировать наносное, докапываться до истины. Та, какой должна быть ты.
***
Щелчок открывающегося замка оглушают. Пашка заходит в квартиру и не снимает обувь, сразу заглядывает на кухню, в гостиную. Везде включает свет. Запыхавшись, пытается отдышаться, дыхание такое, со свистом. А у него проблемы с сердцем, вообще-то. Надо записать его к врачу, чтобы прошел обследование.
– Люба! – находит меня в спальной, в голосе облегчение. – Ты чего в темноте сидишь? – нажатие на выключатель и я слышу как по проводам течет ток. Это странно, но звук похож на струящуюся воду. – Люба! Ты что натворила, еб твою мать!
Он пытается достать смартфон из кармана, роняет и чертыхнувшись поднимает его. В голосе действительно беспокойство и наверное я должна быть рада. Значит любит.
– Алло! Скорая? Приезжайте! Срочно!
Глаза, оказывается, весят всего ничего – шестнадцать граммов на пару. Истина важнее.
2021
