Kitabı oku: «Вы не подскажете дорогу к сердцу?», sayfa 4

– Ну что, мой мармеладовый, какие романсы распевают нынче наши финансы?

Дебитов совмещал свою должность «финдиректора» с обязанностями главного бухгалтера фирмы. На этом настоял О. О. – «чтобы всё было в одних руках». Угрюмый Дебитов редко заходил к начальнику, предпочитая ровными штабелями раскладывать свои поленницы цифр на бумаге. Точно так же, в письменном виде, финансист получал от шефа инструкции, порой весьма сомнительного свойства. Самые деликатные – в запечатанных конвертах.

Бесхребетная исполнительность и безропотная покорность Дебитова, помноженные на профессионализм в деле бухгалтерского манипуляторства, служили тем самым идеальным сочетанием качеств, которое позволяло Олегу Олеговичу ловко проворачивать свои делишки и при этом чувствовать себя в полной безопасности. Но если Дебитов просил его принять, это означало одно: что-то было не так.

– У них документы. Дело пахнет керосином.

– И у нас документы, – парировал Олег Олегович. – А в них написано: строительство остановить. Экологи против. Вот пусть дольщики с ними и разбираются.

– Да, но тогда они хотят назад свои деньги.

– А денег им, сахарный мой, не видать как своих ушей!

В этот момент слева в груди что-то остро кольнуло. Потом еще. И еще. Стихло. Остался только дискомфорт, как будто на сердце повесили тяжелую гирю. Она тянула грудную клетку вниз и мешала дышать.

– А экологи не дрогнут? – с робкой надеждой в голосе спросил главбух.

В этот момент ему показалось, что О. О., как ретивый конь, сейчас встанет на дыбы и растопчет своими копытами несчастного Дебитова.

Но «конь» замер, как владимирский тяжеловоз. Рука схватилась за сердце. Прошло, наверное, секунд десять, прежде чем последовал ответ – на удивление спокойный, без надрыва:

– За те «фантики», которыми мы с этими экологами поделились, они в случае чего пойдут и сами отравят всю местность зарином. Иди, мой сладкий, иди. И дольщиков отправь куда следует.

«Мустанг» взмахнул свободным «копытом», указывая вдаль. Другим он тем временем продолжал бороться с гирей, что висела под пиджаком слева и не давала «арабскому скакуну» ни покоя, ни былой уверенности в себе.

* * *

– Едем сегодня вечером ко мне на дачу, – похотливо замурлыкал О. О., наклонившись к самому ушку уткнувшейся в компьютер Кристины. На экране широким веером расположился очередной пасьянс.

– Вы совсем обалдели, Олег Олегович. Ведь сегодня вечером обещали штормовое предупреждение. И потом… – она сделала невинные глазки —…это так неожиданно… Я даже не знаю…

– Чего ты не знаешь, глазированная моя? Ну чего ты не знаешь? Сходим в сауну, попаримся, понежимся в бассейне, выпьем «Шампанского». А потом я тебе такой шторм устрою шестибалльный!

– Ой, да что вы такое говорите, Олег Олегович, – продолжала ломаться Кристина. – Прямо в краску меня вогнали.

– Да уж тебя, соблазнительницу такую, вгонишь! Ну ладно, не сегодня – завтра. Сегодня я и сам что-то немного не в форме. Но завтра, плюшечка моя маковая, никаких отговорок!

– Тише, Олег Олегович, а то кто-нибудь возьмет и настучит вашей жене. Я подумаю, – лукаво обронила Кристина. Вильнув бедрами, она элегантно выскользнула из приемной, оставив на предложение босса однозначный ответ в виде недвусмысленного, без полутонов, удушающего аромата ее зазывных духов.

* * *

В Департамент строительства О. О. поехал один. Сам сел за руль внедорожника. Машины, как и собаки, часто бывают похожими на своих хозяев. Хамовато-туповатый вездеход с недобрым взглядом фар и свирепым оскалом радиатора очень напоминал монстровидного Олега Олеговича. А в потоке машин он и вовсе походил на какого-то тираннозавра посреди мирно пасущихся травоядных рептилий.

По дороге гендиректор привычно подрезал пару ничтожных легковушек. Поворачивая налево из правого ряда к зданию администрации, он на несколько секунд, нисколько не смущаясь, перекрыл всё движение. На последовавшее за этим недомогание в районе желудка О. О., довольный своей выходкой, особого внимания не обратил. Он, видно, уже смирился с тем, что сегодня просто день такой – то здесь кольнет, то там заноет. Гнусный день. Тем более надо на ком-то отыграться – да хоть на этих жалких частниках. Запрудили улицы города своими дерьмовыми «Жигулями»…

– Доброго здоровьица! – деланно просиял О. О., входя в начальственный кабинет.

– А-а, Олег Олегович, давненько, давненько не виделись. Что-то не жалуешь ты меня, не заходишь…

– Так ведь к вам, Петр Глебыч, не пробьешься. Оно и понятно – заняты государевыми делами. Не то что мы, грешные.

– Ну-ну, полно тебе, для старых друзей мои двери всегда открыты. А тебе тем паче давно следовало прийти, рассказать о своих успехах в бизнесе, радостью поделиться. Слышал, скоро новый дом сдаешь.

– Каюсь, Петр Глебыч, каюсь, затянул с визитом. Выплату налогов просрочил…

И О. О. ловким движением, как бы невзначай поставил портфель, с которым он вошел, под монументальный дубовый стол директора строительного департамента. Тот сделал вид, что ничего не заметил, но широкая улыбка, всё это время не сходившая с его упитанного лица, стала еще теплее.

– Налоги, дорогой друг, надо платить вовремя. Таков закон! Финансовая дисциплина превыше всего! Чем могу помочь? Какие есть проблемы?

– Нет-нет, Петр Глебыч, – залебезил О. О. – Всё в порядке, со всем справляемся. На расстоянии чувствуем вашу дружескую поддержку.

– Ну, тогда трудитесь дальше. Желаю удачи!

Выйдя из мэрии окрыленным, генеральный так размечтался, что, спускаясь с лестницы, неудачно подвернул ногу. Пришлось даже немножко похромать. Потом – ничего. Вроде обошлось.

Но в машине Олега Олеговича вдруг охватило необъяснимое беспокойство. И погода, как назло, начала портиться. Еще пять минут назад светило солнце, а тут поднялся ветер, да такой шквалистый, что даже под броней джипа О. О. интуитивно съежился и приподнял воротник. И двигатель запустил не сразу. Он сидел в каком-то оцепенении, прислушиваясь не то к надвигавшейся буре, не то к накатившим откуда ни возьмись отвратительным позывам рвоты. У гендиректора внезапно закружилась голова, его замутило и затошнило. На лбу выступила испарина.

Тут произошло нечто необычное. Олег Олегович вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. Как будто кто-то сидит на месте пассажира. Он боязливо скосил взгляд вправо. Соседнее сиденье пустовало. Но ощущение чьего-то присутствия от этого не прошло.

В эту самую минуту на мобильный телефон позвонили.

– Беда, Олег Олегович. На объекте кран упал.

– Что?! – Это было не восклицание, а сдавленный хрип. – Выезжаю. Сейчас буду.

Джип рванул с места, рассекая своей звериной мордой струи хлынувшего с неба ливня.

* * *

Когда О. О. на жуткой скорости влетел на стройплощадку, уже окончательно стемнело, а буря была в разгаре. Злополучная новостройка, озаряемая вспышками молнии, больше походила на съемочную площадку какого-то остросюжетного фильма. Глазам гендиректора предстала сюрреальная картина, достойная кисти Сальвадора Дали. Посреди двора, как поверженный Голиаф, на боку лежал строительный кран. Его надломленная стрела уткнулась в развалины погребенного под ее тяжестью недостроенного дома. Оторванная башня валялась поодаль. По всей этой зловещей декорации наотмашь хлестал проливной дождь. Вокруг не было ни души.

Мокрый с головы до пят, О. О. заковылял в сторону крана, прихрамывая на больную стопу. Он не совсем понимал, куда идет и что собирается делать. Но он шел и шел, не разбирая дороги, заплетаясь в месиве разбухшей грязи. Ноги сами несли его вперед. В какой-то момент хозяин стройки сделал неверный шаг, поскользнулся и упал. Падая, он – вот ужас! – зацепился рукой за провисший кабель высокого напряжения. Раздался оглушительный треск, посыпались искры.

– О-о-о!!!

О. О. взвыл от боли. Он судорожно прижал к животу черную обугленную руку и согнулся, словно его перерезали посередине туловища. Попытался встать, но потерял равновесие и скатился в узкую глубокую траншею, вырытую для прокладки коммуникаций. В небесах на это ответили новой вспышкой молнии. Словно бесстрастный мастер по свету включил на мгновение мощный прожектор, чтобы показать зрителю всю трагичность случившегося.

Раненый открыл глаза. На него спокойно смотрел маленький лопоухий мальчик с небесно-голубым взглядом. В этом детском облике любой внимательный наблюдатель опознал бы будущего Олега Олеговича. Таким он, наверное, запечатлен на старых школьных фотографиях.

В этом взгляде не было ни гнева, ни осуждения, но не было в нем и жалости. И сострадания. Быть может, лишь недовольство, что всё так вышло. Но от этого взор становился еще более строгим и неотвратимым. Даже жестоким. В детских ручонках парнишка крепко сжимал окровавленные клещи – страшное орудие пыток.

– Ну здравствуй, Олег. Вот мы и встретились. Ты не узнал меня? Я – твой ангел.

– Так это ты мучил меня всё это время? Мучил вместо того, чтобы хранить меня? За что? – взмолился О. О. – И сейчас ты опять… опять делаешь мне больно?

– Я хотел, чтобы ты одумался, – тихо ответил мальчик. – Я долго просил тебя об этом. Я берег тебя, защищал тебя и продолжал уговаривать. Я снова и снова выгораживал тебя, скрывая от Бога твои грехи. Я отводил от тебя беду и сызнова принимался умолять, убеждать. Но у меня ничего не получилось. И тогда я стал подавать тебе другие сигналы. Я стал наказывать тебя за каждый проступок. Как ты мог не услышать меня? Как ты мог так меня подвести?

– Тебя? Да кто ты такой после этого? Гаденыш! Щенок! Я ненавижу тебя! Я проклинаю тебя! Какая же ты мразь! Да я сейчас тебя просто уничтожу!

Превозмогая боль, О. О. из последних сил вытянул вперед обезображенную руку, пытаясь схватить мальчишку за шиворот. Но только загреб воздух: ангела-мучителя рядом уже не было.

Кто-то снова чиркнул в небе огромной зажигалкой, напоследок осветившей апокалиптический хаос стройплощадки. Кривляка-молния наглухо застегнула небосвод, и захлебнувшуюся в потоках воды землю окутала тьма. Гомерическим хохотом грянул заключительный аккорд грома. Дали занавес.

Бонусные мили

 
Не ветшай, моя нить.
Пригодится для рубища.
Мне б пора оценить
Не любимых, а любящих…
 

Автора не могу вспомнить

Покупаю билет на самолет. Из окошка, как из иллюминатора, высовывается милая девушка.

– Хочу вас поздравить: вам полагаются бонусные мили.

– ?

– Они будут накапливаться на специальной карте клиента нашей авиакомпании, которую я вам сейчас оформлю.

– Неужели так много летаю?

– Да нет, я бы не сказала.

– А за что тогда? За какие такие заслуги? – улыбаюсь.

– За любовь. Вас любили или вас любят. В нашей авиакомпании теперь новая система: тем, кого любят, причитается премия.

– Интересное дело! Спасибо, конечно, получать подарки всегда приятно. Только, простите… – Я даже несколько растерялся.

– У вас какой-то вопрос?

– А… как ваша авиакомпания узнаёт, кого любят, а кого нет?

– Новейшая компьютерная программа. Технология, основанная на обработке огромного количества персональных данных, получаемых из многочисленных источников. Наше ноу-хау.

– Ну, хорошо, – меня продолжало распирать любопытство. – Допустим, вы всё про всех знаете, хотя вопрос, надо сказать, касается частной жизни и даже… – Я пытался подыскать нужные слова. – Я хотел сказать, не только отношений, но и внутреннего состояния. Любишь или не любишь, любит или не любит – это ведь так…

– Неоднозначно? – помогла девушка в иллюминаторе. Ей, в отличие от меня, похоже, всё было предельно ясно.

– Именно! А кому сколько бонусных миль начисляется?

– Кого больше любят, у того и больше бонусов.

– Фантастика какая-то! – не унимался я. – А вам-то, вашей авиакомпании это зачем надо?

– Меняем мир к лучшему. И заодно повышаем качественный состав наших пассажиров.

* * *

Ехал домой с билетом на самолет и новой бонусной карточкой, а сам всё думал – что это за новая система такая? Мысли в голове путались. Недоумение сменялось то радостью, то тревогой. Вдруг это какой-то «лохотрон»? Или просто розыгрыш? Но на каждом витке работы мысли возвращалась радость. В какой-то момент она безраздельно овладела мной. Теперь я думал только про любовь…

Узенькая комната, во всю комнату – кровать. Полумрак. Мы самые близкие друг для друга люди. Ты утешаешь. Ты подпеваешь. Ты скажешь. Ты ляжешь. Ты укроешь. Ты настроишь. Ты услышишь. И нет тебя ближе. Ты будишь. Ты шутишь. Да, конечно, это любовь, что это может быть еще?

Другой дом, и ты – другая. Ты дышишь. Ты пишешь. Ты провожаешь. Ты всё это продолжаешь. Я был горяч, я был незрел, а ты – не по годам мудра. Я не с тобой, я постарел, но ты желаешь мне добра. И это, видимо, тоже любовь.

Простенькая гостиница. Какая-то другая планета, на которой живешь ты. Ты ожидаешь. Ты оживаешь. Ты зажигаешь. Ты заряжаешь. Я говорю. Я себя корю. Я себя дарю. Боготворю. Ты сокрушаешься. Ты соглашаешься. Ты смеешься. Ты сдаешься. Ты просыпаешься. Ты прикасаешься. Ты улыбаешься. Ты удивляешься. Что же это такое, если не счастье?

Необжитая квартира. Свежий ремонт. Повсюду громоздятся торосы коробок. Какие-то вещи, гладильная доска. Ты гладишь. Ты плачешь. Ты варишь. Ты веришь. Ты ворчишь. Ты молчишь. Ты ворожишь. Ты дорожишь. То ревешь, то зовешь. То терзаешь, то спасаешь. То колдуешь, то лютуешь. То на газ жмешь, то века ждешь. То со мной рвешь, то лишь мной живешь…

Вечер в дорогом ресторане. Ты сияешь. Ты пленяешь. Ты приглашаешь. Меня окружаешь. Меня разрушаешь. Меня возвышаешь и низвергаешь тут же. Ты голову кружишь, одним лишь взглядом обезоружишь. Ты любишь, дружишь. Но это уже не ты.

Летняя дача. Пришли друзья. Ты вяжешь. Что скажешь? Конечно, ты всех уважишь. Всех очаруешь. Ты ведь тепло даруешь! Ты вертишься. Не сердишься. Гостей принимаешь. На стол накрываешь. Ты верный товарищ. Пристроишь. Накормишь. Сама покорность. Ты – моя гордость. Или это опять не ты?

Наш старый дом, нас приехали навестить взрослые дети. А я смотрю на тебя и не верю, что это ты. Ты подметаешь. Ты напеваешь. Ты понимаешь. Ты обнимаешь. «Ты такая сейчас хорошая, я хочу тебя знать такою…»

Большой особняк с потрескивающим камином. Кто ты? Ты танцуешь. Ты ликуешь. Ты воркуешь. Ты целуешь. Я уйду – ты тоскуешь. Скажи, за что мне эта радость?

Залитая солнцем спальня. Ты ходишь. Ты холишь. Ты хочешь, чтобы я вставал. А я сплю. Я люблю. Я хочу спать и знать, что всё это будет со мной опять. А ты опять шутишь. Опять меня будишь. И я точно знаю: ты – будешь!

* * *

Годы пронеслись в многочисленных делах и заботах. Перемещаясь в пространстве по воздуху, я по инерции предъявлял свою необычную бонусную карту, но долгое время не удосуживался заглянуть за ее пластиковый фасад. Каково же было мое удивление, когда в один прекрасный день я случайно обнаружил, что призовых километров за прошедший период заметно прибавилось, но на перелеты они не списывались. Просто лежали там аккуратненько, заботливо аккумулировались, терпеливо накапливались, ожидая своей очереди. Своего часа.

И тут я задумался: а чего, собственно, ждет администратор этой странной карты с бонусными милями в награду за любовь? И в какой путь он меня готовит? К какому это путешествию мне понадобятся дополнительные резервы? Куда и когда мне предстоит отправиться? Загадочная, прямо скажу, история. Но с годами я, кажется, начал ее понимать.

И чур не халтурить!

Я не обязан Вас любить. Больше того: Вы можете даже быть мне неприятны. Но Вы – часть моей жизни, моей личной истории. Вы были в моем прошлом, вошли туда, пусть даже мимолетно, случайно, хотя бы мельком прошмыгнули. Перебежали через дорогу, по которой я брел, проживая свою жизнь. Где-то невзначай пересеклись со мной, перебросились парой ничего не значащих фраз, по воле провидения сидели за одним столом, ехали в одном купе, смотрели один спектакль… Но Вы всё равно – уже свидетель. Даже нет – соучастник моей биографии.

Вы ничего не делали или делали что-то, о чем мне не хотелось бы вспоминать, но стали персонажем моей кинохроники, моим невольным соавтором. Друг, сделавший подлость, девушка, сказавшая мне «нет», сослуживец, оказавшийся гадом, начальник-самодур, попортивший мне немало крови… Зачем вы мне, вы, тени из прошлого? Вы, люди, которых я уже никогда – и, пожалуй, слава Богу – никогда больше не увижу? А память, мерзкая брюзга, будто нарочно, будто назло всё выводит на экран подсознания ваши образы, всё прокручивает в моем мозгу связанные с вами эпизоды. Куда от вас деваться? Что с вами делать? Выставить вон?

Нет, выходит, что вы мне необходимы. С вашей помощью я подтверждаю самому себе правдивость того, что случилось со мной. Реминисценциями о вас, как говорят ученые дядьки, легитимирую сам себя: раз там был этот хмырь, значит и я, запомнивший его, тоже там был, значит, это всё правда. Да и как по-другому докажешь, что прошедшее – это не вымысел, а реальность, просто исчезнувшая?

Есть в этих дневных кошмарах и некая сатисфакция. Я прошел через вас, не сломался и пошел дальше. И вот я здесь, в отличие от некоторых.

А уж если вы попали в копилку моих ненаписанных мемуаров как дорогая вещица или милый сердцу артефакт, забились в заповедный уголок памяти как объект любования или источник положительных эмоций, тогда берегитесь! Драгоценности должны работать на своего хозяина – радовать глаз, украшать, согревать, скрашивать одиночество, вызывать светлые ассоциации, навевать приятные мысли о былом. Я буду вас беспокоить, использовать, эксплуатировать. Буду вытаскивать вас на свет Божий, заставлять ишачить на меня, требовать, чтобы вы, когда-то ставшие виновником моего счастья, снова и снова вырабатывали для меня энергию, обеспечивали свет, давали тепло.

А то что же это получается? Сыграли роль в моей жизни и, надо признать, изрядно деформировали ее, искривили траекторию моего движения, спутали заданный ход событий, забрались, понимаете ли, в душу, а теперь хотите втихаря оттуда слинять? Ну уж нет, дудки! Вспоминайтесь мне, будьте так любезны! И чур не халтурить! Любишь, как говорится, кататься, люби и саночки возить.

А шашлыки в доисторические времена были?

Они сидели возле огня, уже прилично выпившие, но не настолько, чтобы нести всякую чушь. Наоборот, оба находились в том удивительном блаженном состоянии, когда хочется и можется говорить нечто сокровенное. Когда так и тянет безответственно философствовать, бесконтрольно разглагольствовать, беспечно рассуждать о высоком и вечном. В такие минуты любому кажется, что стоит лишь открыть рот, как из него сами собой начнут изрекаться истины.

– Вот ты говоришь, что ничего не было, да?.. Одни только динозавры рыскали по долинам и по взгорьям да жрали друг друга почем зря…

Широков «освежил» пластиковые стаканы, выполнявшие в этот вечер почетную миссию винных бокалов – проверенный дачно-походный вариант. И хотя над столом уже нависли густые, как деготь, сумерки, рука «виночерпия» не дрогнула: не пролив ни капли, хозяин дачи разделил остатки спиртного поровну. Вот это глазомер!

Бесшумно чокнувшись, спорщики выпили.

– А я тебе, друг сердечный, – закусив, многозначительно продолжал Широков, – такую вещь скажу: многое и тогда было.

– Ну что, например? – поинтересовался Причепливый. – Нет, ты, пожалуйста, голубчик, конкретизируй!

Воодушевленный «допингом», он был готов возражать всему, что бы ни говорил Широков.

– Пожалуйста! – парировал тот. – Природа, брат, – это величайшая сила совершенного разума. Она всё предусмотрела, всё спланировала! Всё было заложено еще тогда, когда вообще никакой цивилизацией и не пахло. Вот возьми, к примеру, материнскую любовь. Как бы выжили рептилии, если мамаши-динозаврихи не любили и не оберегали бы своих детенышей?

– Инстинкт! – безапелляционно отрезал Причепливый. – Программа. Механический код. Материнская забота – да, была, но в ней не было сердечного тепла. Там, в том мире, был только инстинкт.

– Нет, ну вы на него посмотрите! Да, живые существа подчинялись внутреннему зову, но именно он заставлял их проявлять свои лучшие качества. Жажда жизни развивала волю. Стадное чувство вырабатывало стремление защищать слабых, держаться вместе. Дикие звери – и Дарвин это подтверждает! – помогали друг другу, демонстрировали невиданную храбрость. А потребность в коммуникации? Она тоже была. Сначала невербальное общение, потом отдельные звуки. Потом целые языки зверей и птиц. Которые, кстати, человек до сих пор понять не может. Разве не так?

Широков был в ударе. Красноречие так и рвалось из него наружу. Как артист, он быстро входил в образ. В этот момент оратор ощущал себя то ли благородной доисторической рептилией, то ли самой матерью-природой.

Широков прикурил от оплывшей на скатерть свечки. Вспыхнувший на кончике сигареты фонарик осветил его круглое, открытое лицо. Он и впрямь, в буквальном смысле, был человеком широким – крупный, фактурный мужчина с могучими руками, толстой шеей и большим животом. Его внешний облик, который органично дополняли густой бас и неторопливая манера говорить, излучал характерное для ветеринаров добродушие.

– Ну прямо! – воскликнул Причепливый. – Я, конечно, при этом не присутствовал, но могу с уверенностью заявить: были только голод, боль и страх. Только жара и холод. Только болезни и страдание. Не жажда жизни, а банальная борьба за выживание! Жестокость, ужас – вот что было… Дикие желания и сплошное смертоубийство. Храбрость была, но в ней не было мужества. В звуках не было гармонии. Не было любви, дружбы, верности. Не было совести, сострадания, жалости, умения прощать. Не было привязанности, чувства дома, понимания ценности семьи, родины. Не было самоотречения, самопожертвования, милосердия, веры. Всё лучшее в этом мире создал сам человек! И никакая природа тут ни при чем. Я тебе больше скажу: многое из того, чего достиг человек, он сделал не благодаря природе, а вопреки ей.

– «Всё сделал человек!» – пафосно передразнил Широков, выпустив длинную струйку дыма. Получилась почти театральная пауза. – Но этот же самый человек наделал за свою историю столько такого, что даже страшно подумать. Ни одному динозавру и в голову не пришло бы с таким остервенением, с таким сладострастием и упорством уничтожать себе подобных!

– Ты передергиваешь, старина. Подменяешь понятия. Мы преодолели в себе зверей – вот что самое главное! Величайшее достижение всемирной истории как раз и состоит в торжестве гуманизма. В том, что мы ввели и утвердили на всей планете правила цивилизованного поведения. Или вам, господин Широков, не нравится находиться под защитой правового государства? Не по душе вам, что ли, верховенство закона? Что между собой государства теперь решают вопросы – как это по телеку говорят? – в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций? Да пойми же ты наконец, что это великое благо: человечество перестало жить по законам джунглей. Заменило кулачное право, право сильного международном правом. То есть, другими словами, сказало «нет» законам природы.

– Правде, братец, надо смотреть в глаза, – вздохнул Широков. – Войны-то не прекратились. Конфликтов-то становится всё больше. Всё больше насилия. А ты – человек, человек… Нормы эти твои международные сплошь и рядом беспардонно нарушаются. Каждый божий день гибнут и страдают люди, дети. Жизнь человеческая, как и в темные времена первобытно-общинного строя, по-прежнему ничего не стоит!

– Тебя послушать, Широков, так выходит, что мы в пещерном веке живем. Из-за куска мяса или по навету шамана друг друга убить готовы. Человечество совершило настоящий скачок в будущее, воплотив давнишнюю мечту просветителей всех времен – отменило пытки, объявило войну насилию. Людям запретили делать то, чем они с упоением занимались всё время, пока живет на земле человек, – мучить, истязать друг друга, издеваться друг над другом. Измываться над себе подобными. Обижать человека запретили! Наказывать за правонарушения – да, но не травмировать физически и не унижать человеческое достоинство.

– То-то я смотрю, в тюрьмах сегодня – небывалый аншлаг. Воспитываем нового человека?

– На Западе в тюрьме сидеть – одно удовольствие, и мы к этому тоже рано или поздно придем. Гуманное отношение к любому человеку, пусть даже он и оступился, совершил преступление. Смертная казнь почти повсеместно отменена, потому что нет ничего важнее и ценнее жизни. Вот что, Лёшенька, отличает нас от наших предков. Небо и земля! В этом смысле мы – небожители!

Широкову показалось, что над головой Причепливого засиял нимб. Он насадил на вилку соленый огурец и многозначительно поднял свой пластиковый стакан. Оказалось, что спиртное где-то под столом еще осталось. Разлили. Собеседник почин поддержал.

– Жестокость и насилие, старина, в цивилизованном обществе караются законом, – продолжал Причепливый. – Даже жену свою, Василису Евлампьевну, эту святую женщину, я теперь пальцем тронуть не могу! Культ женщины – как долго мы к этому шли. Раньше чуть что – ведьмами объявляли, на кострах сжигали, за людей не считали. А теперь – пожалуйста!

Из дверей дачи появилась супруга Широкова – Валя, молодая полноватая женщина с русой косой и ясными голубыми глазами. Она была удивительно похожа на своего мужа, как сестра порой бывает похожа на брата, только в «женским исполнении». В руках у хозяйки была здоровенная кастрюля с замаринованным мясом.

– Мальчики, угли остывают, пора ставить шашлыки, – напомнила она, достав из пакета шампуры, как охапку стрел из колчана. Чтобы не мешать умной беседе, женщина деликатно удалилась.

– Полно тебе: женщину как продолжательницу рода и хранительницу очага оберегали всегда и везде. Я даже не про матриархат сейчас говорю. За женщину мужики сражались, кровь проливали, жизни не жалели. А что на кухне держали, так это из соображений безопасности.

При этих словах Широков проводил благоговейным взглядом удаляющуюся плавной походкой богатую Валину фигуру.

– Потребительское, утилитарное отношение! – опять не согласился Причепливый. – Всё было исключительно в угоду мужским нуждам и прихотям: хочу – люблю, хочу – боем бью. Теперь этому положен конец. Женщина не только свободна и равноправна, но и задает тон инертному обществу, где некогда командовали мужчины. Причем фору тетки нам дают по всем направлениям – от политики до компьютеров. Так нам, кстати, охломонам, и надо!

– Ну, это ты, дружище, хватил. Если дело и дальше так пойдет, то скоро мужики начнут за свои права, как женщины в конце XIX века, бороться, на улицы с транспарантами выходить. Так что достижение-то оно конечно достижение, но прогресс или регресс – это с какой стороны посмотреть. Ой, чует мое сердце, эти попытки переделать природу до добра не доведут…

– А как же быть с техническим прогрессом? – вспыхнул неугомонный оппонент Широкова. – Или ты считаешь, что лучше, как встарь, на ослах гарцевать?

Причепливый, преуспевающий агент по недвижимости, из старообрядцев, был горазд выпить и поспорить. Мыслей в его тощей лысеющей голове и без того было много (и как они там только помещались?), а с каждой выпитой стопкой их число только прибавлялось.

– Мы ездим, плаваем, летаем! – воскликнул этот певец современной цивилизации. – Теперь это так легко! Наши предки обзавидовались бы, узнав про то, как стремительно человек преодолевает огромные расстояния. Не страдая при этом от длительных переездов, а получая удовольствие от них. Сегодня в нашем распоряжении комфортные автомобили, скоростные поезда, океанские лайнеры, самолеты с бизнес-классом. За нас копают, строят, детали штампуют умные машины, а человеку остается только управлять ими, сидя за пультом или из уютного офиса.

– Да, но знаешь ли ты, Лёва, что сотни тысяч людей в наш космический век по-прежнему на своих двоих ходят по диким горам и безводным пустыням? Целые деревни, целые племена таборами кочуют с места на место в поисках лучшей жизни. Засухи, наводнения, голод, болезни, войны, угроза истребления заставляют этих невинных изгоев рода человеческого мигрировать, становиться беженцами, ютиться в палаточных лагерях. Питаться чем попало. Испытывать невиданные лишения. Вот ты говоришь – машины… А люди в бедных развивающихся странах до сих пор вручную копают. Как во времена строительства египетских пирамид, таскают на своем горбу тяжеленные грузы. В передаче показывали: женщины переносят поклажу на головах! Маленькие пацанята подрабатывают носильщиками!

– Ну да, еще не все достигли уровня передовых постиндустриальных стран. Хотя мобильные телефоны и интернет уже, по-моему, есть в каждом горном ауле и даже на необитаемых островах, – не сдавался Причепливый. – Весь шарик наш земной опутан паутиной информационных потоков. Новости поступают к нам ежесекундно, в любой момент мы можем получить и отправить любую информацию. Мы на связи со всей планетой, огромный мир съежился до одного малюсенького айфона. А почему? Да потому, что мы познали самую суть вещей. Мы постигли, как устроен мир, – вот что важно! И тебе, человеку с высшим образованием, мне приходится объяснять такие прописные истины…

– Оттого, что мир у нас как на ладони, нам кажется, что мы им управляем. А на самом деле что? Иллюзия! Мироздание так и не открыло человечеству своих глубинных тайн. Природа человеку так и не покорилась. Он как был, так и остался игрушкой в руках судьбы. Что, скажешь – не так?

Мы знаем теперь гораздо больше, а понимаем гораздо меньше. От изобилия информации перестаем разбираться даже в элементарных вещах. Разучились делать всё сами. Вот я смотрю иногда на своих пациентов – собак, кошек, и мне начинает казаться, что они в жизни соображают лучше, чем я, – в сердцах заявил Широков.

– Вот это откровение!

– Да-да, я не шучу. Мы утратили способность чувствовать, радоваться жизни, отдыхать, удивляться. Беззаветно любить, в конце концов!

– А тебя не удивляет и не радует, что мы мясо для шашлыков достали из холодильника, а не притащили в зубах с охоты? – съехидничал Причепливый. – Газовая или электрическая плита, микроволновка, электрочайник, кофе-машина, миксер с блендером нынче в каждом доме. А у кого-то есть скороварка, пароварка, рисоварка, кухонный комбайн, хлебопечка и Бог знает что еще…

– Брось! Половина человечества электричеством-то не пользуется! Люди лампочек обыкновенных в своих хибарах не имеют! Миллионы по-прежнему готовят в примитивных печках, а то и прямо на костре. А что уж говорить про качество продуктов! Воду пьют грязную прямо из лужи!

– Вода теперь в бутылках продается, чистейшая! В наших домах вода – хоть холодная, хоть горячая. Зимой – паровое отопление, летом – вентиляторы и кондиционеры…

Понимая, что доктора можно одолеть только его же оружием – темой здоровья, хитрец решил «зайти с фланга» и, приобняв Широкова за плечо, вкрадчиво завел такой разговор: