Kitabı oku: «Каждый день декабря»

Китти Уилсон

Yazı tipi:

Kitty Wilson

EVERY DAY IN DECEMBER

This edition published by arrangement with Madeleine Milburn Ltd and The Van Lear Agency LLC

* * *

Посвящается Нетти

Среди живых ты будешь до тех пор,
Доколе дышит грудь и видит взор!¹

Канун Нового года. Пять лет назад

Белл

Я закатываю глаза и молчу, пока Луиза разоряется о том, что мне нужно вырасти и, вместо того чтобы спать с отребьем, от которого только вонь в машине, найти мужчину, который будет меня уважать.

И, пожалуй, она права. В машине действительно смердит, а я умышленно выбираю самых отстойных субъектов, относительно которых не имею никаких серьезных намерений. Мой опыт романтических отношений – не пример для подражания. Вот Луиза в отличие от меня победительница по жизни, а сегодня вообще может говорить что угодно, и я буду радостно молчать в тряпочку.

– О, господи!

Она сгибается, выбрасывает вперед руки и хватается за переднюю панель. С момента последней схватки прошло всего четыре минуты. Она кивает, делает вдохи и выдохи – нецензурные слова сыплются из нее, перемежаясь с пыхтением и жизненными советами.

Моя лучшая подруга – образец идеальной жены. Она просит (и получает) жемчуг на день рождения и сохраняет на вкладках в браузере одежду от Boden, но порой ругается, как сапожник. Сейчас именно такой случай, и я уже опасаюсь, что штраф за мелкое хулиганство – вопрос ближайшего времени. На мне – одежда из благотворительного магазина, на Луизе – бледно-розовый кардиган и чуть приспущенная серо-розовая юбка для беременных. Так что кого будут винить в нарушении общественного порядка, ясно заранее.

– Давай подышим вместе. Вдох… выдох… вдох… выдох… вдох… выдох…у тебя все получится, – говорю я.

– Мне бы «веселящий газ», но если глотну здесь, то словлю кайф и до палаты уже не доберусь, – выплевывает она.

Беременность не сделала Луизу покладистее.

Ее дыхание выравнивается, руки расслабляются – и подруга тотчас переходит в атаку:

– Может, попробуешь воздержание? Поймешь, кто ты есть. Потому что Белл, которую я знаю, не должна спать с такими субъектами, как Сэм. Белл, которую я люблю, давно забила на такое поведение.

– А по-моему, любые взаимоотношения – это попытка найти того, с кем можно регулярно спать и при этом не испытывать желания убить. Я просто… С дороги!

Я давлю на сигнал, когда какой-то растяпа оказывается почти в миллиметре от машины.

Луиза опускает окно и выдает отборную брань.

– Когда станешь мамой, с руганью придется завязать.

– Вот поэтому лучше я избавлюсь от всего запаса сегодня.

Она скалится и поднимает окно, после чего поворачивается ко мне и начинает по новой:

– Я понимаю, что у тебя есть проблемы – с такими родителями, как у тебя, я бы уже сидела в психушке, – но тебе нужно браться за ум. Хватит воспринимать себя их глазами, поверь – ты достойна большего. Ты вот-вот станешь крестной матерью, счет идет уже на минуты, Белл, и я должна быть уверена в том, что моя лучшая подруга – взрослый человек.

Она хватается за переднюю панель и принимается дышать, как одержимая.

Мы въезжаем на больничную парковку, и машина, взвизгнув тормозами, останавливается напротив входа. Сегодня я буду лучшей подругой в мире. Пусть говорит что хочет – я буду молчать, вместе с ней дышать и позабочусь о том, чтобы все прошло по возможности гладко и без стресса.

Я несусь к пассажирской двери и помогаю ей выбраться.

– По-моему, ты не слушаешь.

– Слушаю, слушаю. И обязательно избавлюсь от Сэма. Ты права. Но, честно говоря, Лу, я все детство мечтала стать взрослой, теперь вот стала – и выясняется, что это тот еще «кайф». Сплошные счета, обязанности и сложные взаимоотношения. Взрослеть дальше как-то не катит. – Мы движемся к главному входу, и она бросает на меня убийственный взгляд. – Но ради тебя и твой малышки я очень постараюсь. Сейчас я сообщу в регистратуру, что Реми едет следом.

Луиза останавливается, хватает меня за руку – вцепляется с такой силой, что того гляди вывихнутся суставы, – и снова матерится во весь голос. Кучкующиеся у входа пожилые курильщики бросают на нее неодобрительные взгляды – они смолят рядом со своими портативными кислородными баллонами, но, судя по всему, впервые слышат брань от женщины на сносях. Я припечатываю их суровым взглядом и, когда мы проходим мимо, поддерживаю ее парой забористых фразочек.

– Скоро все закончится, и у тебя будет самая чудесная, самая очаровательная малышка в мире. Ты такая умница.

– Пф!

– Мы почти пришли. Сейчас тебе дадут энтонокс, и все будет хорошо.

Я надеюсь, что за время короткой поездки обрела таланты оракула. Роды меня страшат, но показывать это женщине, которую люблю больше всех на свете, явно не стоит. Мои переживания сейчас не имеют значения. Сегодня – ее день.

Мы уже внутри. До родильного отделения рукой подать – мы движемся медленно, и мои пальцы уже совсем утратили чувствительность.

На мгновение мое внимание привлекает мужчина у регистратуры отделения неотложной помощи. Он обхватил голову руками и рыдает, а рядом сидит пожилая пара – вероятно, родители – и пытается его успокоить. Мне искренне жаль его. Должно быть, так выглядит настоящее горе. Я никогда не видела ничего подобного. Казалось, я многое повидала, но этот надрывный плач пронзает мне сердце. Он заглушает брань Луизы, и я снова и снова бросаю взгляд в ту сторону и с тоской думаю о том, что люди на этой земле вынуждены терпеть такие страдания. Женщина наклоняется и убирает прядь волос с его лица – мужчина на мгновение опускает руки и смотрит на нее. В его глазах боль, и я понимаю, что он – тот, кого я когда-то знала.

Ты – мой приют,
дарованный судьбой.
Я уходил и приходил обратно².

Первое декабря

Белл

Я люблю свою крестницу, но она – как малыш Джек-Джек из «Суперсемейки»: чем старше, тем шустрее и изворотливее. Я приглядываю за ней неделю, пока Луиза и Реми в отъезде, и можно смело сказать, что выдохлась. В информационном токсикологическом центре меня уже приветствуют как родную, и я ума не приложу, как сказать Луизе о том, что ванная на первом этаже разрисована несмываемым маркером, или, как утверждает Марша, «пятнышками далматинчика». Не верьте тому, кто говорит, что от Диснея нет вреда.

– И я не боюсь Груффало, потому что умею громко рычать… Аррррррррр! Он сам меня испугается, – уверенно объявляет она.

Очень похоже на то. По крайней мере, пожилой господин, переходящий дорогу одновременно с нами, подскакивает только так. Я виновато улыбаюсь, надеясь, что он любящий дедушка, и крепче беру ее за руку.

Мы идем от парковки в зону прилета аэропорта Бристоля, куда с минуты на минуту должны приземлиться Луиза и Реми. Марша держится за мою руку, но возбуждена и вся как на пружинках – энергия хлещет из нее фонтаном, можно продавать оптом и в розницу.

Она, конечно, выматывает, но невероятная лапушка. Никто и ничто в мире, кроме этого дитя, не способно заставить мое сердце биться настолько сильно. Рядом с ней я чувствую себя львицей – по-матерински гордой и готовой порвать в клочья любую потенциальную опасность, рискнувшую к ней приблизиться.

Однако сейчас я более чем охотно сдам ее с рук на руки мамочке, вернусь домой и остаток дня проведу, погрузившись в «Зимнюю сказку», последнюю из пьес Шекспира, над которой я в данный момент работаю и которую обожаю. Я люблю Шекспира – точнее, одержима им – с детства. Для меня он воплощает все хорошее и все настоящее, что есть в мире. Я могла бы недели напролет петь ему хвалы, но знаю, что мое обожание обусловлено не тем, насколько мастерски он владеет ямбическим пентаметром, а причиной гораздо более прозаической – любовью.

Я выросла в семье экстравертов. Драматические переживания сотрясали наш дом: яростные порывы, охи и вздохи, стоны и вопли – все это отскакивало от стен, билось в оконные панели и дощатые полы. Мне хотелось втянуть голову в плечи, съежиться до размеров мошки и забиться в скорлупу. Пусть она будет маленькой, так чтобы хватило места только мне, и пусть в ней будет волшебная дверца – я закрою ее наглухо, чтобы шум не долетал.

Бабуля понимала – приходила на помощь, обдавая легким ароматом ландыша, грациозная и изящная, образец невозмутимости и спокойствия. Я всегда поражалась тому, что они с мамой – родственницы. Бабуля уводила меня в сад или в мою комнату, обволакивала умиротворением и спрашивала, что я сейчас читаю.

Когда мне было лет семь, она купила «Сон в летнюю ночь» и предложила читать по очереди, объяснив, что это сказка о феях, ослах, королях и королевах и о подростках. Большинство семилеток, мне думается, разрываются между желанием быть феей и подростком.

Бабуля многие годы работала костюмершей в театральной труппе, привыкла к гламуру и воплям, но признавала ценность тишины. Она всегда приходила ко мне с каким-нибудь реквизитом, и мы, читая по очереди, его обыгрывали. Она умерла, когда мне было одиннадцать, и вскоре после этого наша семья переехала в ее дом. Для меня ее уход стал невосполнимой утратой – она была краеугольным камнем моего существования. Именно бабуля заставляла меня поверить в то, что у меня тоже есть место в этом мире. С тех пор я проработала все до единой пьесы и сонеты Шекспира и, закончив по первому кругу, пошла по второму.

И продолжаю в том же духе по сей день. Последние несколько лет я занимаюсь своим шекспировским проектом – свожу воедино все, что узнала за последние двадцать лет. Мне осталось совсем немного, и сейчас я предвкушаю момент, когда с головой погружусь в последние добавления к «Зимней сказке» – они пришли мне на ум во время исполнения обязанностей крестной.

Марша напориста, как Паулина из этой пьесы, – напориста, решительна и целеустремленна. Когда вырастет, она будет сметать все преграды на своем пути, а это означает, что за ней глаз да глаз. Количество инцидентов на бытовой почве за время моего дежурства превысило критическое, но Луиза (которой я обо всем рапортую по телефону) неизменно смеется и повторяет, что присматривать за Маршей – это как водить машину за границей: все несется прямо на тебя со всех сторон.

Когда мы входим в аэропорт, Марша замечает у выхода из зала прибытия магазинчик, выдергивает руку и резво устремляется к нему – волосики развеваются, она во весь голос вопит: «Свинки Перси!»

Луиза, при всем ее попустительстве во многих вопросах, касающихся Марши (что, как я подозреваю, обусловлено как неизбежностью, так и опытом), в плане питания – кремень. В организм моей крестницы попадают продукты только самого отборного качества: строго органические, на свободном выгуле, взращенные монашками, и не иначе. Но самый тяжкий грех, как я уяснила в прошлом году, когда дала Марше батончик из белого шоколада, – это сахар. Луиза подняла такой хай – можно подумать, я учила крестницу забивать косячок по пути в детский сад. Выражения, которые использовала подруга (они не меняются на протяжении лет), преследовали цель доходчиво объяснить мне, что сахар – это зло, которое может попасть на язык Марши только в Рождество.

Я устремляюсь за ней, по пути замечаю витрину с музыкальными шкатулками и хватаю одну. Отговорить Маршу от розовых мармеладок в виде поросячьих мордашек – задача для переговорщика экстра-класса.

– Марша! Стой!

Легкой победы можно не ждать.

Рори

Перелет из Австралии был долгим, но наконец я здесь, впервые за пять лет снова в Британии. Миновав паспортный контроль, я сразу достаю телефон и звоню отчиму, Дейву. Последние несколько дней все мои мысли были только о том, что я возвращаюсь домой. Вот я здесь и понимаю, что мне следовало приехать раньше, что, прячась и избегая напоминаний о своей утрате, я забыл об обязанностях и стал человеком, которым никогда не хотел быть. Я не могу повернуть время вспять и изменить это, но сейчас могу поступить правильно. Я мечтаю увидеть маму и разобраться со всеми проблемами.

– Привет, Рори, рад тебя слышать.

Дейв отвечает сразу и уверяет меня, что все под контролем. У Дейва есть много замечательных качеств, и первое в этом перечне – спокойная манера общения. Он в состоянии сгладить любую ситуацию, обладает силой, доступной только магистрам Ордена джедаев. И все-таки одного ободряющего тона мало, чтобы я почувствовал облегчение. Когда на прошлой неделе в разговоре с мамой прозвучало то слово, у меня перехватило дыхание. Я сразу купил билет на самолет и снял на месяц квартиру в Бате.

В Бристоль мне пока возвращаться тяжело.

Я не самый самоуглубленный человек в мире, но знаю, что просыпаться каждое утро и видеть очертания города, который когда-то любил, – это мне еще не под силу. А остановившись в Бате, я отодвину в сторону багаж своего прошлого, смогу поддерживать маму, общаться с ее врачом и быть уверенным в том, что она находится под лучшим наблюдением.

– Мама очень взволнована твоим приездом. У нас вся кухня заставлена кишами, кексами, печеньем и сосисками в тесте – повернуться негде. Она даже испекла тебе чизкейк в форме сердца!

– Не говори, это сюрприз!

Мамин голос доносится издалека, и уже в следующую секунду она вырывает у отчима телефон.

Я смеюсь. Я живо представляю себе эту сцену – борьбу за телефон (мама неожиданно наступает Дейву на ногу и, пока он приходит в себя и начинает возмущаться, хватает трубку) и горы еды. Кормить – это у мамы пунктик, но не из разряда «запру тебя в подвале и буду пичкать, как на убой», а «я люблю тебя так сильно, что словами не выразить, и потому кушай, милый, кушай, и никого не слушай».

– Ну, вот стоило ли так срываться с места и лететь, – она делает паузу и тихо добавляет: – Но я очень рада, что ты приехал. – Ее голос обретает привычную силу: – И не слушай его. Ничего такого особенного я не готовила.

Я представляю, как «он» в этот момент прыгает на одной ноге со страдальческим выражением в глазах. А мама наполовину радуется тому, что я приехал, наполовину в ужасе – не только из-за диагноза, но из-за того, что боится стать обузой.

– Это важно для меня. Ты важна для меня, поэтому, разумеется, я приехал. Я пробуду здесь месяц и заодно проработаю ряд деловых контактов, встречусь лично, пока тут. Я хочу подключиться к процессу, скажи, чем я могу помочь.

Я знаю, что, если сошлюсь на работу, маме будет легче. Она всю жизнь внушает мне, что я – вся ее жизнь, и не отступится от этого. Как же я могу находиться на другом краю света, когда на нее обрушилось известие, которое потрясло ее до самого нутра и лишило надежды на будущее – ведь она считала, что, прежде чем подступит болезнь, которая унесла в могилу ее мать и бабушку, пройдут еще годы.

– Я не хочу, чтобы ты волновался из-за… ну, ты знаешь… но буду рада, если ты поможешь нам съесть ужин. В холодильник все не влезает, а ведь я, как тебе известно, пятый год подряд становлюсь чемпионкой «Монта» по дженге.

«Монтом» она для краткости именует местный паб. Мама живет в Монпелье с моего рождения, когда еще этот район не был таким престижным.

– Конечно, знаю. Ты непобедима. – Я практически слышу, как она улыбается в телефон, и представляю, как уголки ее губ поднимаются вверх. – Ладно, я беру такси и, если не будет пробок, в течение часа буду у вас.

Ход моих мыслей прерывает пронзительный детский крик – какая-то малышка несется во всю прыть к расположенному в зоне прибытия аутлету «Маркс и Спенсер».

– «Свинки Пер-р-си»!

Вопль как при начале пиратской атаки. Малышка преисполнена решимости, и я чувствую, как мое лицо расплывается в улыбке. Маленькие дети – это кошмар. Я всегда считал, что, будь в мародерствующих ордах прошлого помимо закаленных в боях мужчин малолетние дети, они бы сеяли хаос и разруху гораздо более быстрыми темпами.

Минуту я стою неподвижно – возвращение к родным берегам после пяти лет отсутствия бьет меня по нервам. Я всегда мечтал о том, что у меня будут дети, много детей – они будут носиться по дому, играть в футбол в саду, мы будем устраивать барбекю, я буду учить их читать. Это будет моя жизнь, в которой я стану отцом и докажу, что являюсь продуктом среды, а не генетики. Выясняется, что этот жизненный сценарий не для меня, и пусть так.

Я надеюсь, что малышка получит своих свинок. Следом в магазинчик врывается женщина с темными волнистыми волосами – окликает ее, убеждает положить на место семь пакетиков с конфетами и предлагает взамен музыкальную шкатулку в форме рождественской елочки. Я вижу женщину со спины и думаю, что шансов на удачу у нее немного. В глазах малышки пляшет бесовский огонек, который виден даже с того места, где стою я.

За их спинами я вижу цветки пуансеттии – воспоминания оживают и выпускают на волю моего внутреннего Скруджа. Не в силах оторвать взгляд, я наблюдаю за тем, как малышка яростно мотает головой, крепче прижимая к себе пакетики с конфетами. В ней есть что-то знакомое.

Я отправляю имейл Нику Уайльду – подтверждаю, что прилетел, завтра готов встретиться, и направляюсь к стоянке такси. Глазеть на маленьких девочек – неподобающее занятие для взрослого мужчины.

Ответный имейл приходит сразу. Завтра у Ника семейный праздник, но он будет рад, если я загляну. Адрес прилагается – я его знаю и вряд ли забуду. Непонятно почему я оборачиваюсь в сторону магазина – сюрприз, сюрприз! Женщина выиграла: малышка прижимает к груди рождественскую елочку с таким видом, точно нашла сундук с сокровищами. Дребезжащая мелодия «Белого рождества» тает в воздухе.

Белл

Я выиграла. Марша поменяла конфеты на шкатулку и пришла в такой восторг от мелодии, что в порыве чувств заехала матери жестянкой в лицо – не успела та выйти из зоны прилета и подхватить ее на руки. Теперь я уже дома и перевожу дух.

В теории.

– Да, да, вот так. О, боже!

Я закатываю глаза, а звуки из комнаты соседки захлестывают всю гостиную. Опять. Это продолжается все время, пока я нахожусь дома, с очень короткими перерывами. Этого пилота она подцепила на службе – не знаю, чем их там кормят в «Британских авиалиниях», но явно чем-то способствующим выносливости. У меня давно бы отнялись ноги, вагина взмолилась бы о пощаде, и все мысли были бы об одном – спать, а они, судя по звукам, заходят на третий круг.

Звонит телефон. Взглянув на имя абонента, я закатываю глаза. Так и знала, что сегодня это случится. Пусть мне за тридцать, я живу отдельно и не спеша плетусь по жизни, но родители все еще пребывают в убеждении, что я а) по-прежнему ребенок, б) не обладаю механизмами решения проблем и взрослыми навыками, в) нуждаюсь в напоминаниях по любым поводам. Они бы напоминали мне о необходимости чистить зубы, но боятся любых форм сближения. Поэтому они нудят исключительно по поводу вещей, которые значимы для них.

– Привет, папа. Как дела?

Я отвечаю на звонок, а сама смотрю на экран ноутбука. На самом деле меня занимает Леонт, я обожаю финальную сцену пьесы – Взгляните, о королева, Утрата нашлась! – и потом, мне известно, почему звонит папа. Нужно сказать, что Утрате очень повезло с этим приемным семейством.

– Еще, еще, еще!

Шардоне из тех женщин, которые точно знают, чего хотят от жизни.

– Я не ожидал, что ты ответишь так быстро.

Это вместо привета.

– Угу…

Противоречить нет смысла. Пассивный нейтралитет – оптимальная тактика с родителями.

– У меня нет времени на болтовню. Я просто хотел напомнить про обед в пятницу, по случаю маминого дня рождения.

– Сейчас… сейчас… сейчас…

Шардоне орет и колотит в стену.

– Да, папа, я помню. Я буду. Как и обещала.

– А ты где? Звуки такие, точно там оргия.

– Не знаю, как звучит оргия. Придется поверить тебе на слово.

Я ухмыляюсь. Пожалуй, в чем-то родители правы: стоит услышать папин голос, и я начинаю вести себя, как подросток.

– Можешь смеяться, но когда я был моложе… «С широко закрытыми глазами» – это практически про меня. Я знаю, что такое сексуальные звуки.

Я кривлюсь и изображаю рвотный позыв.

– О, боже!

Раздается вопль, стена чуть не сотрясается.

– Гоооол!

О, блин. Только не это. Пилот явно футбольный фанат.

– Ага, я слышу это от тебя с двенадцати лет. И это по-прежнему шокирует.

– Другие были бы счастливы иметь таких прогрессивных родителей. А ты вечно всем недовольна. Послушай, я бы хотел обсудить с тобой вот еще что…

Самое лучшее – ничего не говорить. «Другие были бы счастливы иметь…» – одна из его коронных фраз, за которой следует короткий, но чувствительный удар ниже пояса. Многословного ответа он не требует.

– … это касается твоей мамы. Я подумал, тебе стоит напомнить, что она еще не оправилась, так что будет лучше, если мы не будем упоминать об этом.

Он это серьезно? Отец говорит мне не расстраивать маму? Я хватаю подушку, утыкаюсь в нее носом и скрежещу зубами. Телефон на громкой связи остается лежать на столе.

– Думаю, это возрастное, – продолжает он. Замечательно. Ты думаешь, что дальше плыть некуда, и тут на тебе! – И поскольку я знаю, что ты не очень… ну, эмоционально отзывчивая … у меня сейчас тоже момент непростой… – Да, потому что сейчас вся нация в курсе того, что мне известно с раннего детства – что мой отец может быть трижды национальным достоянием, но полный козел. Не говоря уже о том, что использовать в одной связке слова «у меня» и «тоже» ему категорически противопоказано. Он утратил это право много лет назад.

1.Шекспир У. Сонет 18. Пер. С. Маршака. (Здесь и далее прим. перев.)

2.Шекспир У. Сонет 109. Пер. С. Маршака.