Kitabı oku: «Борджиа»
Переводчик Людмила Васильевна Шарова
© Клабунд, 2020
© Людмила Васильевна Шарова, перевод, 2020
ISBN 978-5-0051-2468-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРОЛОГ
Я предаю бумаге эти строки о давно минувшем времени, вывожу слова, воскресающие в памяти былое, как повод к размышлению о настоящем, описываю прошлое, чтобы задуматься о будущем.
Мое имя Йоханнес Гориц, я родился в Люксембурге в Немецкой империи. Мое положение регистратор прошений. Мой дом нa Траянском форуме в Риме открыт для всех образованных людей. Самые выдающиеся немцы, которые приезжали в Рим, всегда оказывали мне честь своим посещением. Таким образом мне посчастливилось принимать и угощать в моем доме Рейхлина, Коперника, Эрасмуса, Ульриха фон Гуттена (1) и того, в конце концов ставшего знаменитым и как почитаемым, так и пользующимся дурной славой бывшего монаха Мартина Лютера (2). Последний, если мне не изменяет память, был самый отменный едок; этот господин с одинаковым наслаждением варварски пожирал и роскошного каплуна и толстое жаркое из свинины. Вообще в нем удивительно хорошо уживались монашеское и варварское, немецкое и скифское, и это было именно то сочетание противоречивых качеств, которыми как нельзя лучше можно описать нравы, царившие в то время в «Вавилонски греховном» Риме. Тогда земля вращалась быстрее вокруг своей оси. Люди легко теряли равновесие. Кометы с длинными хвостами двигались над ночным горизонтом. Сатурн мерцал зловещим светом. Везувий и Стромболи выплевывали огонь. Войнам, революциям и религиозным гонениям не было конца, а гуманности не было и в помине, хотя все говорили о гуманизме. Как мог Рим в этом хаосе сохранить неизменными свои моральные ценности? Стоило ли удивляться тому, что скала Святого Петра закачалась и заколебались сами основы Святой Церкви? В свободное время, которое мои пространные служебные обязанности оставляли мне, я собственной рукой составил на латыни этот дневник римских событий, происходивших во время Борджиа. Эта рукопись была единственной ценностью, которую я спас от грабежа в Риме в 1527 году от Рождества Христова, того злосчастого года (3), когда я потерял все, что имел, вплоть до здоровья моего тела и ясности моего разума.
Судьбе было угодно очень близко свести меня с выдающимся гигантом того времени, имя которому Александр Борджиа. У меня часто была возможность беседовать с его необыкновенно прекрасной и грациозной дочерью Лукрецией, а также с его Светлостью Герцогом Романья, Чезаре Борджия, как лично, так и в самом доверенном узком кругу, и составить мое собственное мнение об этих трех личностях, которые были одновременно и милыми и недоброжелательными, и в их душах уживалось множество противоречивых свойств.
Пожалуй, каждый, кто судит о Чезаре Борджиа только по его поступкам и памфлетам его врагов, которых у него было множество, представляет совершенно искаженную картину его внешности и его публичного поведения. Чезаре Борджиа всегда были присущи особенная вежливость, сдержанность и редкая скромность. Короче говоря, он казался идеалом добродетельности и обходительности. Его же действия и планы стоят на совершенно другом уровне. Его персональное обаяние и мягкость уживались в нем с прагматической черствостью и жестокостью. Не умея любить, он всегда был любезен, и я помню, как восхищенно мне рассказывал Макиавелли о своей встрече с ним. Именно после этой встречи зародилась идея его трактата о «правителе». И это в то время, когда Чезаре Борджиа уже был на пути к своему закату, поскольку французская болезнь уже сильно его подкосила. Точно так же и об Александре VI, могущественном основателе династии Борджиа ― поскольку именно так его следует рассматривать ― ходят совершенно неверные легенды, когда они касаются видимой стороны его личности. У каждой исторической личности существует множество граней, но очень часто какая-то отдельная грань, обманчиво вспыхнувшая однажды, затмевает настоящую ее сущность. Очень возможно, что у него внутри жил дьявол, но он никогда не проявлялся внешне. Александр Борджиа был одним из красивейших людей своего времени, необыкновенно энергичным вплоть до самых последних дней. Но его ясный гармоничный характер сочетался со всеми демонами тьмы. Он безумно любил своих детей и заботился только о том, чтобы усилить власть Борджиа, проявляя чрезвычайную осмотрительность, но при этом попирая все моральные устои. Все, что он делал, он делал на виду у всех, ничего не скрывая, и я больше никогда не встречал человека, кто подобно ему настолько презирал бы мнение окружающего мира. Я вовсе не собираюсь защищать репутацию Борджия. Я всего лишь держу в своих руках весы справедливости. Один лишь Бог может судить о том, какая чаша перевесит. Я только регистратор прошений. И я регистрирую.
I
В те далекие времена, когда собственно времени еще не было, когда бесконечное небо, небо вечности, простиралось над Элладой, жил человек по имени Иксион.
Изумрудные ящерицы, ядовитые змеи, саранча, сверчки, жуки, овцы, олени, лошади жили вместе с ним. Извивающиеся змеи висели, как дорогие цепи, вокруг его шеи, ящерицы лизали его тонкие пальцы своими маленькими языками.
Но больше всего он любил молодую дикую кобылу, у которой не было имени, так как тот, кому дано имя, обладает свойством возбуждать соблазн и желание обладать.
Оставив кобылу без имени, Иксион хотел уберечь ее от богов и людей. Ведь без имени никто не мог позвать ее за собой.
Но однажды Зевс, Бог Богов, увидел с высокого Олимпа кобылу, пасущуюся на лесной поляне.
Зевс спустился на землю в образе орла. Едва коснувшись земли, он обратился в жеребца.
Кобыла испугалась и помчалась прочь от пылкoго Бога. Громко сопя, она испуганно неслась по лесам и полям. Наконец, она добежала до гор.
Она поскакала по скалам, как горная серна, а над бездной ущелий, не отставая, гнался за нею сопящий жеребец. Кобыла галопом забежала прямо на Олимп. И здесь на вершине горы Бог овладел ею.
Иксион со стенаниями бродил с раннего утра вплоть до поздней ночи по рощам и лугам. Он не мог найти свою любимую кобылу. И поскольку у нее не было имени, то он только кричал: «Ай! Ай! Ай!»
Когда спустя неделю кобыла все еще не нашлась, он совсем обезумел.
Он бегал на четвереньках, ел траву, растерзал и растоптал саранчу, сверчков, жуков, ящериц и ржал как лошадь.
Это ржание услышал Зевс. Он поднял его ветром к себе на Олимп, подвел к столу Богов и своей божественной властью избавил его от безумия.
Зевс сделал его своим виночерпием. Однажды, когда Иксион ополаскивал кубок своего господина у источника во дворе перед Дворцом Богов, он внезапно услышал из конюшни знакомое ржание.
Он последовал за ржанием и обнаружил свою кобылу, которая радостно прыгнула на него, как собака, и положила оба передних копыта на его плечи.
Переполненный обидой на то, что Зевс похитил у него кобылу, Иксион решил отомстить Богу и положил глаз на Геру, прекрасную супругу Бога.
Однажды ночью он прокрался к ней.
Но Зевс, всеведущий Бог, послал навстречу ему облако Нефелле, которому он придал облик Геры. И Иксион овладел облаком.
На следующий день в полдень Иксион, уверенный в том, что ночью он спал с Герой, пришел во дворец, где Боги сидели за трапезой, и воскликнул:
– Я овладел Герой, супругой Зевса!
В ужасе Боги вскочили с мест.
Зевс побледнел и вызвал двух служителей. Он приказал заковать Иксиона и привязать его на северной стороне Олимпа к вечно катящемуся огненному колесу (4).
II
Нефелле, облако, через девять месяцев родила от Иксиона сына, которому далa имя Кентавр.
Уже с детства Кентаврa, как и его отца, тянуло к лошадям. Он играл с безымянной кобылой в конюшне Зевса и вскоре научился ездить верхом на ней по всем четырем сторонам света.
Однажды он убежал на кобыле из мира богов и поселился в мире людей. Там он нашел жену и произвел с нею на свет семь сыновей. Но так как в горных лесах Фессалии было мало женщин, его сыновья смешивались с дикими кобылами.
В каменоломнях и влажных ущельях кобылы производили на свет детей: наполовину людей, наполовину лошадей. Верхняя часть их была телом человека, а нижняя ― телом лошади. Гиппокентавры вырастали дикими, жадными существами.
Они воевали с животными, людьми, полубогами. Даже Гераклу пришлось помериться с ними силами в Аркадии.
В своей самоуверенности и заносчивости они даже пытались напасть на Олимп. Безымянная кобыла показала им дорогу. Они поскакали галопом вверх под покровом утреннего тумана. Но Зевс, предупрежденный вспугнутой совой, стал метать в них молнии и обратил их в бегство. Они прыгали со скал и щебень с грохотом скатывался за ними. Многие сломали себе шею или спину, и после орлы и коршуны поедали их сердца и внутренности.
Однако, некоторые из них добежали до Средиземного моря, бросились в волны и уплыли в другие страны: в Африку, в Сицилию.
Двоим удалось добраться до Испании. И Борджиа, как говорит легенда, произошли от них.
Борджиа считают своей исторической родиной испанский город Борха, расположенный недалеко от Уеча в провинции Сарагоса. Восемь рыцарей Борджиа сражались под предводительством Дона Хайме против мавров, и в 1238 году впервые раздался иx боевой клич: «Борджиа! Борджиа!»
В цискарианском аббатстве Санта Мария-де-Веруэла у подножия Монкайо, расположенном к западу от Борха, Борджиа сложили к ногам Святой Девы Марии свои трофеи, добытые в войне с маврами: кривые сабли, чалмы, пояса, кинжалы, пряжки.
На одной из этих пряжек висела мавританка Ноа. Все восемь Борджиа любили ее в продуваемом ветрами шатре в знойном Тахо до тех пор, пока последний из них, обуреваемый ревностью от того, что семь других Борджиа обладали ею до него, не задушил ее в объятьях.
С последним вздохом из ее горла вырвалось: «Борджиа! Борджиа!»
III
В несчастливом 1455 году испанец Альфонсо Борджиа, бывший личный секретарь короля Неаполя Альфонсо I Великодушного, поднялся на Святой Апостольский Трон под именем Каликста III. Ему было тогда уже семьдесят семь лет, он страдал хронической болезнью желудка и как все, страдающие болезнью желудка, обладал угрюмым, недоверчивым характером и только иногда в нем проблескивал желчный юмор, словно свет зеленой луны, пробивающийся из-за черных облаков. Он был предан юриспруденции, изучал Пандекты и Римские Декреталии (5) гораздо усерднее, чем Ветхий и Новый Завет. Ему доставляло удовольствие задавать изощренные юридические вопросы и отвечать на них еще более изощренно.
Как комета тащит за собой свой хвост, так Альфонсо Борджиа притащил за собой в Рим целую свиту испанцев.
С этого времени везде ― на улицах, во дворцах, во всех общественных местах ― они вели себя очень вызывающе, разговаривали только по-испански, едва умея объясняться на ломаном итальянском языке. И очень часто испанские сеньоры покушались на итальянских женщин, жен и дев, и имели у них бóльший успех, чем итальянские синьоры. Повсюду были злые лица, кипела злая кровь, то и дело вспыхивали драки на рапирах в темных улочках. И однажды возмущенная толпа после короткой расправы сбросила с моста в Тибр молодого испанца, которого поймали с четырнадцатилетней красоткой в городском квартале Понте. Ему удалось доплыть до другого берега и спастись. Это был двадцатичетырехлетний Родриго Борджиа, племянник Папы, молодой человек необычайной красоты, притягивающий женщин, как магнит железо. Он прибыл за несколько дней до этого из Болоньи, где ему было присуждено звание Доктора Канонического Права. Еще совершенно мокрый, со стиснутыми зубами, явился Родриго Борджиа в Ватикан, оттолкнул алебарды швейцарских гвардейцев и проник в рабочий кабинет Папы, который в этот момент был занят тем, что пытался найти юридическую возможность расторжения брака для супругов с третьей степенью родства.
Он поднял сердитый взгляд от своего пергамента.
– Послушай, дядя, ― начал Родриго, с которого все еще стекала вода, ― твои римлянки очень красивы, но твои римляне не понимают толк в удовольствиях.
– Они облили тебя с головой, как же им это удалось? ― проворчал старик.
– Перестаньте шутить, Дон Альфонсо. Вы ― Борджиа и я ― Борджиа. Все остальные ― это чернь. Нам необходимо держаться вместе. Я хочу сделать Вам предложение, которое пришло мне на ум, когда я плыл в Тибре, в грязной воде, которую я выплевывал изо рта и из носа. Как Вы смотрите на то, чтобы облачить меня в пурпур кардинала?
У Папы округлились водянистые глаза.
– Что, ― взвизгнул он, ― ты хочешь быть кардиналом? ― Под столом его живот затрясся в беззвучном смехе. Но все же казалось, как будто он боялся выпустить этот смех из-под стола, так как перед ним стоял, словно изваянный из бронзы, с каменным злым выражением на красивом лице, Родриго Борджиа, Борджиа, как воплощение мужской силы, желания и воли.
– Чернь должна почувствовать железную руку, ― произнес Родриго Борджиа. ― Тот, кто отступил однажды, уже проиграл. Тот же, кто может ударить кулаком по лицу, всегда выигрывает.
Папу одолевали сомнения о юридической стороне дела, он хотел бы справиться в Комментариях, Римских Декреталиях и других документах, будет ли кровное родство…
Родриго ударил маленьким, изящным, но твердым, как камень, кулаком по столу, так что резное деревянное распятие высоко подпрыгнуло вверх.
– Только кровное родство, дядя, оправдывает и это, и все остальное. Родство по крови ― это самая святая связь, которой человек может быть привязан. Разве не одна кровь течет в твоих и моих жилах, Альфонсо Борджиа? Послушай, как она шумит…
И он разорвал свою мокрую рубашку и прижал к своей груди голову старика, чтобы тот услышал, как там в глубине бьется сердце, сердце Борджиа.
IV
Каликст III созвал Святую Коллегию (6). Кардиналы Еструтевиль, Капраника, Виссарион пытались возражать против назначения Родриго кардиналом.
Но из этого ничего не вышло. Каликст III подкупил остальных прибыльными приходами и аббатствами.
Едва Родриго Борджиа очутился в Коллегии, он начал манипулировать слабым и болезненным дядей и всеми слабыми членами Коллегии. Прежде всего, он настоял на том, чтобы еще двое Борджиа получили высокие должности в Церкви: Дон Луис Борджиа стал епископом Сеговии и Леи; Педро Борджиа был назначен префектом города Рима, отчего тотчас же пошатнулось положение Орсини (7) и Колонна (8).
Мужчины и женщины трепетали в присутствии Родриго, и ходили слухи, что даже святые на картинах Ватикана опускали глаза, когда он, смеясь, подходил к ним и осенял их крестом.
Он служил свою первую мессу, еще не совсем разобравшись в церковных обычаях. Но там, где ему недоставало латинских слов, вместо них он вставлял: «Борджиа! Борджиа!» Он разламывал облатку слишком рано и даже иногда неосторожно ронял ее кусок. В течение всей своей жизни он всегда очень неохотно служил мессу и небрежно обращался с облаткой. И всегда что-нибудь было не так в его службе: то не было свечей, то певцов, то балдахина, а иногда и его самого не было на месте.
– Послушай, дядя, ― обратился Родриго к Каликсту, ― это действительно мудро с твоей стороны поддержать Крестовый поход против турок, которые, впрочем, не сделали нам ничего плохого, потому что этим ты завоюешь себе популярность в христианском мире. Но ты также не должен забывать об укреплении основ династии Борджиа. Ты пожаловал мне приходы Беневент и Террацина. Прекрасно. Я облачен в кардинальский пурпур. Но теперь я хочу стать вице-канцлером. Это наивысшая должность после твоей. Ты стар, прости, что я напоминаю тебе об этом, но если с тобой что-нибудь случится… ты должен защитить наше положение и наше влияние от случайностей.
Папа, перед которым стоял стакан с зеленой желудочной настойкой, внушающей ему отвращение, опустил свои веки без ресниц и размышлял о требовании своего племянника. Наконец, он поднял взгляд на Родриго.
– Ты прав. Я подпишу декрет завтра.
Каликст III (Гравюра из собрания Онуфрио Панвинио, 1568)
Родриго Борджиа приблизился к нему на шаг, так что тот почти испугался.
– Завтра? Сегодня, дядя, сегодня, сейчас, в эту минуту Вы подпишете декрет, который я составлю сам, чтобы избавить Вас от лишних трудов. Итак: «Мы, Каликст III…»
V
На соколиной охоте встретились кардинал Родриго Борджиа и граф Жан Д’Арманьяк. Они обменялись приветствиями и решили продолжать охоту вместе.
На пикнике, когда были откупорены бутылки с вином, разогретый вином граф Д’Арманьяк попросил молодого кардинала, который тоже выпил достаточно, но при этом остался совершенно трезвым, о беседе с глазу на глаз. Они отошли в сторону, прислонились к деревьям и некоторое время стояли молча, прежде чем граф отважился заговорить.
В смущении он ударил хлыстом по стволу дерева.
– Занимался ли достопочтимый господин кардинал когда-нибудь… вопросами любви… в свободное время, которое оставляли ему его духовные заботы?..
Кардинал вежливо улыбнулся:
– Разумеется, но, конечно, теоретически, главным образом, платонически, как это подобает
служителю Церкви.
– Конечно, конечно, ― поспешно согласился граф. ― Но меня интересует как раз теория, основные принципы этого, а именно: разрешает ли Церковь бракосочетание между близкими родственниками, я хочу сказать… возможно ли это?..
Глаза кардинала загорелись. Может ли он узнать у господина графа, с кем господин граф желал бы сочетаться браком?
Граф от волнения почти протрезвел. Он уже сожалел о своей откровенности перед непроницаемым Борджиа. Но было уже слишком поздно сохранять тайну. Он опустил голову, как пойманный на шалости ученик:
– Я люблю… мою сестру.
Кардинал молчал.
Наверху в листве деревьев шумел ветер.
И завыванию ветра вторил дербник, хищный сокол.
– Слышите, ― сказал кардинал, ― как прекрасно, как громко, как честно кричит эта птица! Мы люди только жалкие лжецы по сравнению с ней.
Граф молчал. Он хотел скрыться от взгляда этих раскаленных черных глаз, который был для него невыносим.
Кардинал повернул кольцо с лунным камнем на левой руке.
– Полудрагоценный камень, но камень счастья. Вы должны подарить себе и Вашей сестре, Вашей возлюбленной и скоро Вашей супруге, лунный камень.
Граф почувствовал, как краска залила его лицо.
– Значит, Вы не осуждаете и не презираете меня из-за моей неестественной любви и страсти?
Кардинал улыбнулся.
– Как может быть противоестественным то, что существует в природе?
– И Вы полагаете, что Вы могли бы ходатайствовать перед Его Преосвященством, Вашим высокочтимым дядей, о разрешении на брак?
С опущенной головой он добавил:
– Ивонна ожидает ребенка через семь месяцев.
Кардинал отделился от дерева, и казалось, как будто из ствола вдруг вышел лесной Бог.
– Не беспокойтесь. Я сам составлю буллу с разрешением брака для Вас. У Вас будет возможность перевести 25 000 дукатов моему банкиру, из них значительная часть предназначается для секретаря Его Святейшества, господина Джованни ди Фольтерра, и для второго визирующего кардинала.
– А подпись Святого Отца?
Кардинал звучно рассмеялся:
– Святой Отец подписывает безвозмездно! Пойдемте, граф, наша свита уже беспокоится о нас!
VI
Каликст III умер в возрасте восьмидесяти лет.
Враги Борджиа, этих проклятых каталонских незванных гостей, восприняли духом.
Во дворце Орсини, поставивших перед собой цель любыми способами бороться с испанцами, устроили праздничный пир, на котором председательствовал Родольфо Орсини, худой и высокомерный. Здесь же присутствовали и члены семьи Колонна. Той же ночью Орсини встретился с одним из своих самых доверенных служителей, французом Бриконнетом.
Следующим утром Бриконнет был найден заколотым на Виа Гидеа.
Покушение на Родриго Борджиа не удалось. Родриго Борджиа опередил Орсини.
Боясь покушения, многие испанцы, включая Борджиа, покидали Рим и бросали на произвол судьбы свои дома, которые грабила чернь. Только Родриго Борджиа не отступил. С личной охраной из десяти вооруженных до зубов каталонцев он явился к Родольфо Орсини, чтобы любезно побеседовать с ним о греческих рукописях Ватиканской библиотеки.
***
Пий II занял папский престол.
Кардинал Родриго Борджиа еще был в постели, когда ему сообщили о прибытии папского курьера. Жюльетта, абсолютно раздетая, подавала ему шоколад. Коринна, прикрытая только тонким серебряным покрывалом, сидела на краю кровати.
Папский курьер, восемнадцатилетний красивый юноша из Пьемонта, переступил порог спальни и насторожился. Он попытался прикрыть глаза.
Смущенный, он поднял глаза к потолку. Но там он тоже увидел обнаженные женские тела, извивающиеся в чувственном хороводе, что заставило его покраснеть.
Жюльетта засмеялась.
Коринна улыбнулась.
Курьер еще больше смутился.
– Его Святейшество принимает ванны в Петриоло?
Курьер кивнул. Он, казалось, не мог произнести ни слова.
Жюльетта и Коринна шептались и бесцеремонно указывали пальцами на смущенного юношу. Кардинал вскрыл письмо и начал читать:
«Любимый Сын! Ваше Преосвященство!
Около недели тому назад в садах синьора Джиованни де Бичи состоялось пиршество и там собралось большое число женщин сомнительной репутации, чтобы в присутствии Вашего Преосвященства доставить удовольствия, назвать которые более точным именем Нам не позволяет стыд. А чтобы предаваться постыдной оргии без помех, супруги, братья, отцы и кузены молодых дам не были допущены к этому пиршеству, дабы они не мешали удовлетворению сладострастия Вашего Преосвященства и немногиx избранныx. Ваше Преосвященство от семнадцати до двадцати двух часов принимали участие в этой нехристианской вакханалии, не подобающей Вашему высокому положению. Мы не в состоянии найти подобающие слова, чтобы выразить Наше неудовольствие и возмущение. Здесь в Петриоло, в месте, где в настоящее время года находится множество священнослужителей и обычных посетителей, Ваше фривoльнoе поведение бросает тень на жизнь всех служителей Церкви. И Мы сами, наместник Христа на земле, находимся в опасности подвергнуться всеобщему презрению, насмешкам и издевкам со стороны всего мира, так как Мы терпим безнравственное поведение Вашего Преосвященства. Однако, чаша Нашего Терпения переполнилась, и Мы в последний раз просим Ваше Преосвященство оставить греховную жизнь и покаяться. Ваше Преосвященство заседает в Совете при Священном Престоле, чему Ваше Преосвященство обязаны своим умoм, энергией и знаниями. Но Его Преосвященству следует подумать над тем, как пострадает авторитет Церкви, когда каменщик, которому доверено укреплять ее основы, вместо этого вынимает камни из ее основания, что со временем может привести к падению всей башни. Ваше Преосвященство еще очень молоды, всего двадцати девяти лет, но не настолько молоды, чтобы целыми днями искать одних наслаждений. Мы строго, но по-отечески, предупреждаем Вас.
Написано в Петриоло, 11 июня 1460 года. Пий II».
Кардинал читал с растущим неудовольствием, которое выражалось в гневных складках на его лбу. Когда он кончил, он откинулся на подушки и стал размышлять, что нужно сделать. Правым указательным пальцем oн выводил разные знаки в воздухе. Курьер следовал за его движениями и, казалось, хотел их расшифровать.
Наконец, взгляд кардинала остановился на Жюльетте. Он рывком повернулся к курьеру:
– Ты приехал верхом или в карете, сын мой?
– Я приехал верхом, Ваше Высокопреосвященство.
– Прекрасно. Пусть запрягут одну из моих карет для выезда. Ты возвратишься в карете…
– Очень хорошо, Ваше Высокопреосвященство.
– С моим ответом передай Eго Святейшеству вот ее: ее создал совершенной сам Бог.
И он указал на обнаженную Жюльетту.
– Накинь на нее мантилью, ничего больше, и отвези мой ответ Eго Святейшеству. Но не вздумай прибавить к ней в карете постскриптум. Отправляйся с Богом, сын мой.
И Жюльетте, которая не могла вымолвить ни слова: ― Иди с Богом, дочь моя.
