Kitabı oku: «Золотой век. Книга 2. Империя», sayfa 4
4
Когда Перикл добрался до своего дома за пределами города, взошла луна. Он постучал костяшками пальцев в железную дверь и стал ждать, слушая шаркающие шаги вверх по внутренней лестнице. Прошла целая вечность, но Перикл не раздражался. Маниас теперь не тот, в юности Перикл знал его совсем другим. Тогда он был рабом, но заслужил свободу своим трудом. После войны имение платило ему жалованье. В результате Маниас женился и снял домик в квартале Керамикос. Всю жизнь он отличался отменным здоровьем, пока его не хватил удар. Теперь старик подволакивал ногу и прижимал к груди правую руку, скрюченную наподобие птичьей лапки.
Перикл взглянул на Маниаса, который всегда встречал его улыбкой. Густые кустистые брови и крупный нос, волосы седые, грубо обкромсанные. Как обычно, Маниас осклабился, обнажив несколько уцелевших зубов.
Пришлось подождать, пока старик медленно и осторожно спустится обратно. Когда дверь открылась, Перикл вошел в вымощенный известняковой плиткой двор, с которого дорожка вела к главному дому. Подавшись вперед, он неловко подхватил Маниаса под его здоровую левую руку. Лицо старика перекосило, ему было трудно говорить и есть. Как же он теперь не похож на человека, который когда-то носил Перикла и его брата на руках по пастбищу, фыркал и бил ногой о землю, изображая Минотавра.
В ночной тиши с поля позади дома дул теплый ветерок. Перикл втянул носом воздух: родной кров, где его мать Агариста и жена Фетида вели свою непрекращающуюся войну. Он замер на месте, поняв, что не видел обеих уже по крайней мере месяц. Почти все время он проводил в городском доме, убежище своего отца, перестроенном после нашествия персов.
Хмыкнув, Маниас запер засов и похлопал по нему, проверяя, надежно ли. Перикл заметил, что его левый бицепс обмотан грязной тряпицей в пятнах крови.
– Ты ранен, Маниас? – спросил Перикл.
– Ерунда. Просто упал. – Голос Маниаса звучал невнятно, а вид при этом был смущенный; старик отвел руку в сторону, подгоняя Перикла идти дальше.
– Откуда упал?
– Просто упал. Рубил подгнившие доски. Лестница соскользнула.
– Кажется, я ясно сказал, чтобы ты ничего не делал, – отозвался Перикл и нахмурился.
Старели все: и рабы, и свободные люди. Некоторые семьи в конце концов прогоняли их, обрекая просить милостыню или голодать. Было несколько храмов, где таким людям давали миску похлебки и немного хлеба, но старики редко переживали хотя бы одну зиму.
Перикл знал, что мать не осмелилась бы нарушить его приказ. Только один человек мог отправить старика лазить по лестнице и чинить крышу.
– Знаешь, – сказал Перикл, пока они шли, – я видел, как ты строишь стены и изгороди быстрее и лучше, чем любой мужчина вдвое моложе тебя. Видел, как ты с оружием в руках защищаешь здесь мою семью. – Он на мгновение остановился и задержал Маниаса прикосновением руки. – Нет ничего постыдного в том, что теперь другие люди возьмут на себя эти заботы. Сейчас ты поранил руку. Что дальше? Сломаешь шею? Это моя жена отправила тебя туда?
– Дом всегда требует работы, куриос, – произнес Маниас, не глядя на него. Уклонился от ответа.
– Только не от тебя. Ты будешь теперь отдыхать, Маниас.
– Хорошо, хорошо, – проворчал старик.
Он до сих пор не утратил мужской гордости. Отчасти это и составляло проблему. Перикл вслед за ним подошел к главному крыльцу. Изнутри доносились голоса, поднимавшие на ноги работников кухни и госпожу. Хозяин дома.
Перикл вздохнул. Ему нужно только забрать щит и оружие отца. Кимон и правда не станет его дожидаться. С восходом солнца афиняне выступят в поход – с Периклом или без него.
Под гомон голосов он вошел в дом и впервые улыбнулся. Сыновья вбежали в комнату, словно идущие в атаку воины, и, притормозив, встали перед ним навытяжку. Оба заметно подросли. Уже юноши, но все еще и мальчишки. Парал влетел с криком радости и боднул отца головой в губу, выпалив разом десяток новостей. А Ксантипп, насупившись, отступил, хотя Перикл протянул к нему руку. Он понял, что слишком долго не видел сыновей. Перикл так сильно прижимал Парала к себе, что тот начал жаловаться.
– Вам обоим в такое время уже полагается спать, – сказал Перикл и рассмеялся, поднимаясь.
Он кивнул Ксантиппу, и сын ответил ему тем же. Не всякий может бросаться в объятия к другому, с легкой грустью подумал Перикл. Он и сам в детстве был таким же.
Ксантиппу дали имя в честь отца Перикла, которого тот боготворил; Паралу – в честь героя афинской истории. Глядя на сыновей, Перикл испытывал гордость за то, какими мужчинами они становятся. Они были лучшим, что дал его брак.
Ощутив на себе взгляд жены, Перикл поднял глаза. Фетида, в светлом одеянии, стояла, опираясь на дверной косяк, – привидение в лунном свете.
– Идите, ребята, – сказал Перикл, отправляя сыновей спать, и тут понял, что утром их не увидит, а потому проигнорировал осуждающий взгляд супруги. – Мальчики, я ненадолго уезжаю – не на войну, помогать с восстановлением Спарты. Там случилось страшное землетрясение, и им нужна помощь. Я отправлюсь в путь на заре.
Ксантипп и Парал молча слушали его, затем младший резко отвернулся, утирая кулаком слезы, не хотел, чтобы отец заметил их.
– Я думал, на этот раз ты останешься, – заявил Ксантипп, не пытаясь скрыть возмущение, сквозившее и в тоне, и в выражении лица.
– Там я пробуду не больше месяца, – ответил Перикл. – В последнее время я слишком долго отсутствовал и сам это понимаю. Я постараюсь чаще бывать с вами.
Парал нервно переводил взгляд с брата на отца, ощущая возникшее между ними напряжение. Они разговаривали так, словно передавали друг другу отчеты о битве. И ни один не желал смягчиться.
– Папа, я занялся резьбой по дереву, – громко сообщил Парал. – Маниас говорит, что мужчина должен знать, как обращаться со стамеской и молотком.
Перикл взъерошил волосы сына:
– И Маниас прав. А теперь, мальчики, мне нужно разобраться с кое-какими делами. Идите спать, прошу вас. Мы увидимся, когда я вернусь.
Ксантипп развернулся и, не говоря ни слова, увел брата в темноту дома. Как же он злится! А нужен ли был отец самому Периклу в том же возрасте? Он не мог сказать точно. Он пообещал себе, что когда вернется, то уделит сыновьям несколько дней, не отвлекаясь ни на что другое.
Затем Перикл повернулся туда, где стояла его жена. Фетида ушла, исчезла во тьме спящего дома. Перикл сжал зубы. В совете он всегда знал, что говорить и когда. И это просто… работало. А в собственном доме его встречали волны презрения и недовольства. Ему нужно только забрать щит! На мгновение он поддался искушению не обращать внимания на брошенный ему вызов, просто найти свое снаряжение и отправиться к месту сбора. Но он не мог. Маниас наблюдал за ним, и Перикл покачал головой, когда их глаза встретились.
– Будь другом, Маниас, принеси мой щит и копье, – мягко произнес он. – Я должен поговорить с женой.
Маниас молча кивнул. Перикл глубоко вдохнул. Может быть, на него повлияла нереальность ночи, где все кажется не таким надежным и ясным, как днем. Или просто дело было в том, что он собирался покинуть знакомый город. Но пока он шел в комнаты своей супруги, в нем росла уверенность.
* * *
Фетида не сомневалась, что Перикл придет. Она всегда знала его лучше, чем он сам. Она ждала его в постели, колени согнуты у груди, под спину подложен какой-то валик, защищена спереди и сзади. Рядом на столике ярким пламенем, лишь слегка потрескивая, горела маленькая лампа. Значит, в ней хорошее масло, которое стоило в два раза дороже дешевого жира. Она уже привыкла к таким вещам, подумал Перикл.
Он неловко присел на край кровати. Фетида не смотрела на него, но он ощущал ее злость в каждом изгибе тела.
– Это правда? – наконец спросила она. – Ты отправляешься помогать спартанцам или воевать?
– Фетида, я бы не стал обманывать детей. Они все узнали бы от своих друзей. Спарта разрушена, случилось сильное землетрясение. Их рабы взбунтовались, и мы отправляемся при оружии, как на войну, но я думаю, что по большей части будем отстраивать заново город. Мы берем с собой продукты и инструменты, немного денег, а также зодчих и плотников. Собрание согласилось оплатить все это.
– Ты не был здесь больше месяца и теперь уезжаешь? – продолжила Фетида, ее голос бил, словно кнут, и Перикл сжался. – Ты оставляешь меня здесь, как в тюрьме, а сам тем временем развлекаешься в городских театрах, питейных домах и еще с женщинами, я уверена.
– Что ж, здесь меня ждет холодный прием! – рявкнул Перикл. – Одни сердитые взгляды и склоки. Или рассказы о глупых спорах с моей матерью. Ты отправила Маниаса чинить что-то на крыше? Из-за этого он поранил руку?
Фетида скривилась, и Перикл удивился, как он вообще мог когда-то находить ее привлекательной?
– О, так он еще рассказывает сказки своему хозяину?! Этого старого увечного пса нужно избавить от страданий. Он забывает половину из того, что ему велено сделать. Кто знает, как он поранился? Сомневаюсь, что он сам может точно сказать.
– Говорю тебе, Фетида, он заслужил тихую старость. Он работал на нас, сколько я себя помню, и имеет право провести несколько лет на покое в этом имении. Ты забываешь, что он больше не раб.
– Но и не слуга, если не будет работать.
– Я помню то время, когда у тебя не было ни рабов, ни слуг! – заорал на нее Перикл. – Ты забыла, как обстояли дела, когда я нашел тебя? У тебя не было ничего.
– А ты сам был глупым мальчишкой, – бросила она. – Иногда я сама жалею, что пришла в Афины! Я увидела, как умирает твой отец, и мое сердце потянулось к тебе. Если бы я знала, что меня ждет такая жизнь, что ты бросишь меня здесь со своей матерью и рабами…
– Я не бросал тебя. В городе есть женщины, которые отдали бы все за такую жизнь, как у тебя здесь.
– И ты знаешь их всех, полагаю. Что ж, Перикл, я вышла за тебя из жалости. Я никогда не была твоей шлюхой.
– Нет, только для Кимона, – сказал он и тут же пожалел об этом.
Фетида поджала губы, вцепилась руками в покрывало и с большим достоинством натянула его на себя.
– Я мать твоих сыновей, – изрекла она.
– Они единственное благо, которое принес наш брак, – ответил Перикл.
Слова сорвались с губ слишком быстро. Его разозлила фраза жены, что она, мол, вышла за него из жалости. Он взял бы их назад, если бы мог, но было поздно.
– Уходи, – тихо проговорила Фетида. – Просто уходи! Зачем ты сидишь на этой постели? Ты чужой здесь. Не я, Ксантипп сказал это на днях. Дети едва знают тебя.
Перикл медленно поднялся, ощущая, как тяжесть спадает с его плеч. Он стоял и едва не покачивался на ногах. Даже в ярости Фетида заметила перемену в нем. Она нахмурилась, вдруг испугавшись.
– Уходи, – произнесла она мягче, не глядя на него.
Перикл немного помолчал, ища в душе сомнения. Нет, все правильно.
– Если бы ты пришла ко мне с приданым, я мог бы вернуть его тебе, – наконец сказал Перикл. – Вместо этого я обеспечу тебя деньгами и имуществом, чтобы ты жила в достатке.
– Ты… ты разводишься со мной? – спросила Фетида.
Он кивнул. Слова нужно было произнести вслух.
– Я развожусь с тобой, – подтвердил свои намерения Перикл.
Фетида молча покачала головой, а затем слова полились из нее потоком:
– Ты несчастный глупец! Я думала, у тебя, по крайней мере, отцовский характер и ты видишь итог своих начинаний. Но нет, ты не способен даже на это. Мне нужно было понять, когда ты перестал приходить ко мне в постель. Ты получил сыновей, которых хотел иметь! И все твои умные друзья с их смехом и разговорами. Как гогочущие гуси! Для чего я тебе, что я могу тебе дать такого, чего ты не найдешь в своем драгоценном городе?
– Ты можешь жить в моем городском доме, – твердо сказал Перикл. – Там есть несколько слуг, достаточно, чтобы не утруждаться. Я найду себе другое жилище.
Она заплакала. На мгновение его решимость ослабла. Но он правильно сделал, что сообщил о разводе. Он женился на ней в момент безумия, перед отъездом на битву с персами. Тогда он не знал, вернется или погибнет, как погиб его брат на чужом берегу. Реальность брака с Фетидой оказалась больше, чем тот отчаянный поступок. Он затянулся на годы…
– Ты заслуживаешь лучшего… Со мной ты несчастна, Фетида. И никогда не была счастливой.
Вот опять, все тот же шип, вонзавшийся в кожу им обоим при каждом разговоре. Перикл с трудом мог вспомнить момент, когда смотрел на Фетиду, не испытывая сожаления.
– Значит, ты избавишься от меня, – сквозь слезы проговорила она, уткнулась в покрывало и всхлипнула, а когда подняла взгляд, ее глаза покраснели, лицо опухло. – Ну, тогда давай! Иди к своим спартанцам, благородно спасай их! А меня оставь здесь, как всегда, разговаривать с одними рабами.
– У тебя будет месяц, чтобы выехать отсюда, – вдруг посуровев, ответил Перикл.
Он не позволит ей оставить без внимания сказанное им. Слова были произнесены, но он знал, что его супруга может превратить день в ночь… почти. Некоторые женщины способны перекраивать реальность, но теперь он этого не допустит.
– Маниас знает мой дом в городе, – продолжил Перикл. – Я скажу, чтобы тебя пустили. И оставлю письменный договор с именем Ксантиппа. Дом, конечно, перейдет к нему.
– Значит, у меня не будет ничего, – прошептала она.
– Я дал тебе слово, Фетида. И приду повидаться с детьми, когда вернусь. Им нужны учителя, я заплачу за все. Ты будешь получать небольшой доход с имения, по крайней мере, пока снова не выйдешь замуж.
Тут Фетида извергла из себя злобный поток проклятий. Перикл стиснул челюсти и оставил ее, размышляя, долго ли продлится плач покинутой супруги, когда его не будет и ее слезы ни на кого уже не смогут повлиять.
Тихо прикрыв за собой дверь, Перикл увидел в темноте коридора фигуры своих сыновей. Мать тоже вышла. Они втроем стояли рядом, Агариста обнимала одной рукой Парала. Мальчик плакал. Без сомнения, в ночной тиши они слышали все.
– Простите меня, ребята, – сказал Перикл. – Мы с вашей матерью поссорились. Я приду повидаться с вами, когда вернусь.
– Ты выбрасываешь нас на улицу? – требовательно спросил Ксантипп.
И вновь Перикл услышал в голосе сына тон мужчины, кипящий у него внутри гнев и напомнил себе, что мальчик всего лишь защищает мать.
Обменявшись взглядом с Агаристой, Перикл покачал головой. Мать была такой же седой, как Маниас, хотя годы оставили на ней менее заметный след. И услышанное, похоже, расстроило ее меньше всех.
Парал, всхлипнув, протянул к отцу руки. Перикл сгреб его в объятия и почувствовал в волосах сына запах свежей травы.
– Я не выбрасываю вас на улицу. Здесь ваш дом, и так будет всегда, – сказал он и почувствовал, как все они дрожат, охваченные волной эмоций. – Вы понимаете? Ваша бабушка убьет меня, если я попытаюсь прогнать вас, вы не думали об этом? В вас течет моя кровь, мальчики! Этого не изменить. Вы – продолжатели рода моего отца, мои сыновья.
– И мои внуки, – добавила Агариста.
Перикл с улыбкой кивнул:
– Нет такого места в мире, где я не был бы рад вам. Клянусь в этом самой Афиной! А она богиня домашнего очага, дома и не потерпит нарушения клятвы, данной отцом сыновьям.
– А что будет с мамой? – спросил Ксантипп. – Ты бросишь ее? Как ты можешь? – Он оставался непреклонным, в глазах блестели злые слезы.
Перикл не забыл, каким казался ему отец в тот день, когда отправлялся биться при Марафоне. Нагретые солнцем доспехи, запах масла и пота.
– Ваша мать и я… мы дошли до конца нашего совместного пути. С ней все будет хорошо, Ксантипп, я позабочусь об этом. Вместе с вами она поселится в моем городском доме. Но ваши комнаты здесь всегда останутся вашими, если вы захотите вернуться… Хотя я надеюсь, вы поможете матери устроиться. Кто-то должен заботиться о ней, хотя бы поначалу. В городе у вас появятся новые друзья, вы станете ходить к учителям – моим друзьям, вроде Анаксагора и Зенона, музыканта Дамона или архитектора Фидия. И разумеется, начнете осваивать владение мечом, заниматься с копьем и щитом. Давно уже нужно было устроить это. Честное слово, вам многому предстоит научиться! Вы будете очень заняты, и ваша мать будет нуждаться в вас. Могу я рассчитывать, что вы поможете ей?
Парал кивнул. Ксантипп отвернулся и исчез в темноте. Перикл посмотрел ему вслед:
– Со временем он все поймет, Парал. Я знаю, ты меня не подведешь. А теперь иди в свою комнату. Утром вас ждет много дел.
Парал бегом кинулся за братом. Разве нужен ему свет в том месте, которое они называли своим домом. Перикл остался с матерью. Слышать доносившиеся из комнаты жены всхлипывания было невыносимо. Разумеется, она тоже не упустила ни слова.
– Не могу больше оставаться здесь, – сказал Перикл. – Ты поговоришь с Ксантиппом, когда я уйду?
– Я все ему объясню. Они переживут это, – ответила ему мать. – А ты сам-то уверен?
– Не притворяйся, будто ты не рада, – с кривой усмешкой ответил Перикл.
– О, я рада, но все же это конец. Пути назад нет, Перикл, после такого.
– Я знаю. – Он немного помолчал и тряхнул головой. – Мне стало легче. Это правильно, я уверен. Не могу жалеть о женитьбе на ней, ведь у меня есть эти два мальчика. Их не было бы, если бы не Фетида, и у тебя тоже.
– Это верно, – с улыбкой отозвалась Агариста. – Похоже, добрые всходы дает и плохая земля. Ладно. Молюсь, чтобы ты нашел свое счастье без нее, раз это не получилось у вас вместе.
* * *
Солнце взошло над морем копий. Ярко раскрашенные золоченые щиты висели на кожаных лямках, закинутые за спины. Четыреста гоплитов получили разрешение присоединиться к отправлявшемуся в Спарту Кимону. С ними двинутся в поход еще около тысячи человек, обладавших навыками, которые могут потребоваться для отстройки города. Плотники, литейщики свинца и мастера по укладке черепицы переговаривались с изготовителями кирпичей и гончарами. Зерно, солонина и сыр, завернутые в ткань, лежали горами на деревянных повозках. С собой повезут на ослах даже передвижную кузницу, за которую отвечали главный кузнец и его подмастерья.
Все это собрали на удивление быстро. Продукты взяли по приказу с разгружавшихся в порту судов, многое спешно изымали под обещание возместить стоимость после подачи заявки в совет. Заработок людям будет выплачивать Афинское собрание. Каждый день, проведенный работниками вдали от родного города, означал, что на оплату их труда отложат огромные суммы в серебре. Они не рабы, а свободные граждане Афин.
Перикл ждал вместе со всеми, держа за спиной отцовский щит и в правой руке – копье. Древко из македонского ясеня было приятным на ощупь. Тем более что его держал отец при Марафоне. Каждая часть боевого снаряжения Перикла досталась ему по наследству, была отремонтирована, начищена и любима. Оно не единожды спасало ему жизнь в пылу битвы, когда он в последний раз сражался под началом Кимона.
Обычно дорога из Афин в Спарту занимала четыре дня. Перикл слышал, что Кимон собирается добраться туда за три. Гоплиты на такое способны, подумал он. Они каждый день упражнялись в беге, поджарые и сильные, как охотничьи псы. Такие тренировки были наследием его отца. Продвижение гоплитов могли замедлить только снаряжение и повозки. Между двумя городами пролегало всего несколько настоящих дорог. Местами земля была просто засыпана битым камнем. Если оставить обоз далеко позади, на него могут напасть разбойники или грабители.
Размышляя об этом, Перикл смотрел на Кимона. Это привлекло внимание архонта, тот на мгновение задержал на нем взгляд и подозвал к себе жестом. Перикл подошел, не зная, чего ожидать.
Кимон окинул его взглядом, на этот раз уверенности в нем как не бывало. Перикл вопросительно приподнял бровь, и Кимон пожал плечами:
– У меня мало друзей.
– Совсем нет, – быстро поправил его Перикл, и они оба усмехнулись.
– Ну, я осторожнее тебя выбираю тех, кто меня окружает. Оказывается, я скучаю по Анаксагору и Зенону, Эсхилу и нашим задушевным беседам.
– Я тоже их не забыл, – ответил ему Перикл. – Мы… я тоже скучаю по всему этому. Прости, что мне пришлось поступить так на суде.
– Нет, это был твой долг, – сказал Кимон. – Думаю, я понимаю тебя. Значит, мы друзья?
– Конечно. В старости я собираюсь рассказывать тебе, какие ошибки ты допустил, как нужно было сделать иначе. Мы с тобой сядем за чашей вина, возьмем немного сыра и черных маслин…
Больше ничего говорить не пришлось. Кимон похлопал его по спине, и все встало на свои места. Перикл хотел, чтобы так же легко решались проблемы и с женщинами. Было время, когда он с удовольствием пытался разгадать, как они думают, искал способы убедить их в своей правоте или, не менее часто, принимал свое поражение. С друзьями он словно знал кратчайший путь к успеху. Сколько времени это сберегало! И не нужно было тратить попусту слова.
Затрубили рога, гоплиты тронулись в путь. Перикл оставил позади осколки своего брака, и шагалось ему легко. Он обнаружил, что не один такой. Настроение в рядах было на удивление бодрое, вероятно, потому, что они шли не на войну. Люди смеялись и переговаривались на ходу, впереди стелились по земле их длинные тени.
