Kitabı oku: «Время перемен», sayfa 4

Глава 4

Сейчас мои проблемы конца 1538 года кажутся смешными. Мне уже одиннадцать лет, и заканчивается 1541 год. На самом деле он уже закончился, ведь здесь новый год с 1 сентября начинается, и сейчас по факту 1542 год. Это я все по привычке отсчитываю начало с 1 января. Шутка ли, но только при Иване III, тоже Грозном, в Великом княжестве Московском стали вести календарный отсчет на государственном уровне.

Забавно, но это был лунный календарь. Новый год отмечался с началом весны, как, впрочем, и много веков до этого. Надо учитывать, в какое время все происходило. Это момент подъема государственности. Такой календарь стал проблемой, по нему же вели отчет и татары, окончательно принявшие к тому времени ислам. Если учесть, насколько была ожесточенной борьба, то не удивительно, что мы отказались от него и перешли, как люди православные, на солнечный, юлианский. Тогда и сдвинулся Новый год на первое сентября, хотя отсчет все равно продолжили вести от сотворения мира – оно солидней как-то.

– Да когда же это кончится. Трофим! Закрой ставни, что ли.

М-да, слюдяные оконца – это совсем не застекленные. Сквозняк, блин! Новая печь, голландка, не спасает. Первую собрали только летом 1540 года, теперь вот красуется у меня в спальной избе. Получился первый чугун. Из него и отливать стали все необходимое. Если честно, то на мои «чудачества» смотрят косо, но не мешают. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Похоже, печь признали уже не баловством, бояре стали наведываться и как бы невзначай интересоваться, как бы такую и себе приспособить. Тонкий такой намек на толстые обстоятельства. С отоплением в Кремле проблемы. В той же Грановитой палате зимой такая дубочина, что жуть. Я-то все думал, смотря фильмы, зачем бояре в тулупах там парятся? Ага, парятся они: как бы не околеть!

Наконец пришел Трофим, что-то бурча себе под нос. От закрытых ставен в комнате сразу потемнело. Мог бы и сам закрыть, но помаленьку вживаюсь в роль. В том, что дует, по большей части сам виноват. Не трогал бы окошки, не дуло бы. Нет, надо посмотреть, что там на улице! Не откроешь, не увидишь. Слюда только свет и пропускает. Сквозняк явно уменьшился.

«Вот на кой ляд перенесли начало года?» – вернулись мысли в привычную колею. Самый период страды, какие, к черту, праздники? Так 1 сентября и не стало им. Неудивительно, что прижился только праздник, сдвинутый на 1 января. Зима, время отдыха, почему бы и не попраздновать! Старый праздник, кстати, отмечали с размахом и без понуканий, да и в XXI веке тоже. Только это называлось проводами зимы. Вот такие выкрутасы.

Потому и мне не хотелось его замечать, а подсознательно отсчитывал, как привык. Хотя если честно, зимой можно обойтись и рождеством, лучше все-таки вернуть его на 1 марта. Все равно ведь отмечают. А все церковь. Борется она, видите ли, с языческими традициями. Со здравым смыслом она борется. И ведь ничего не сделаешь, реальной власти нет.

Завтра Рождество, кстати. Настроение предпраздничное, и, кажется, ничто его не может испортить. Чтобы так стало, очень много пришлось сделать. Перемены, пришедшие со смертью Глинской, пугали, но человек и не к такому привыкает. Вот и я приноровился. Все не так страшно оказалось, как думалось в 1538 году.

– Батюшки-светы! Не иначе, чего приключилось! – перекрестившись, воскликнула Таисия.

– Чего там? Чего молчишь? – это уже я к ней пристал.

М-да, начинаю заборзевать. Сам уже ничего, почитай, и не делаю. Вот и сейчас послал ее посмотреть, чего там во дворе собаки так разбрехались. А за окном тем временем стал раздаваться визг. Видать, животинкам досталось за особую ретивость.

– Там бояре и другие видные люди московские, а воев до края.

– Откуда они здесь? Ты чего несешь? Неужто войной куда собрались? – проговорил я, сорвавшись с места, и устремился к окну.

Народу было и впрямь море. Подозреваю, что сюда, в Коломенское, отродясь столько не захаживало. Из группы бояр вышел один и направился в сторону крыльца. Хм, а в рядах бояр-то единства не наблюдается… Вон как иной раз друг на друга зыркают! Ох, чего это я! Подхватившись, вернулся на свое место. Вовремя: в низкую дверь прошел, скорее, протиснулся, человек невысокого роста, в котором трудно было не узнать князя Василия Шуйского. Круглое его лицо не могло скрыть следы решительности и властности. Тяжеловато было ожидать другого выражения от первого думского боярина, фактически главы думы – ведь именно ему было передано регентство по завещанию Василия III, и только решительные действия Телепнева-Оболенского позволили оттеснить его от власти в тот момент. Молодой князь фактически совершил тогда переворот в пользу Глинской. Но даже его решительности не хватило, чтобы свалить такого гиганта. А трепаться языком Шуйский не любил, предпочитая действовать. Еще вчера, после смерти моей матери, посадил своего молодого недруга в темницу и буквально в несколько часов вернул себе власть.

– Государь, вчера в два часа пополудни матушка твоя скончалось. Неотложные дела государевы требуют твоего возвращения в Москву, сей же час. – поклонившись, проговорил он, держа высоченную боярскую шапку в левой руке.

«Как же так? Я же тут… Блин! Ну почему?» – носились мысли в моей голове, а на лице отразилась растерянность.

Увидев это, няньки мои решили помочь в принятии правильного решения.

– Государь, собираться в путь-дорогу вам пора! – проговорили они хором, упав на колени.

Как будто у меня был выбор! Все, расслабуха кончилась: больше прикрыться было некем. Шуйский же молчал и просто наблюдал за моей реакцией. Недаром его «Немым» прозвали, лишнего слова не скажет. Оно и спокойней так, в опалу попасть не за что. Но из рассказов воевод я знал, что за ним не заржавеет. Когда поляки окружили Смоленск, он перевешал всех заподозренных в сочувствии к ним. Гуманист, одним словом. Может, только поэтому удержали Смоленск в прошедшей войне с Литвой.

Сборы мои были недолгими, но суета в тереме поднялась до потолка. Трусил я страшно. Неизвестность пугала, и только собрав всю свою решимость в кулак, я продолжал двигаться. Лицо мое как будто иголочками кололи. Выражение отрешенности так и застыло на нем.

Дальше все пошло рывками. Такое чувство, что большую часть происходящего просто стерло. Вот высокое крыльцо, на которое мы вышли из терема. А вокруг сотни человек в поклоне, а кто и на коленях. Вот едем в повозке в Москву. И только затемно уже въезжаем в сей город. А вокруг никого знакомого. И нянек, и Венюкова с воинами не было. Все новые вокруг.

Вот таким мне запомнился день 5 апреля 1538 года от Рождества Христова.

– Слушай, Прохор, а чего мы сидим? Давай крепость построим! А может, две или три.

Как бы его ни удивляли мои предложения, но привычки перечить им у него отродясь не было, да так и не появилась. Зато она была у другого человека, который действовал, правда, мягко и ласково, скорее уговорами, но ведь супротив.

– Государь, может, ну его, эти крепости? Сегодня же Сочельник. Праздник-то какой наступает. Пойдемте лучше в церковь, помолимся, – постаралась направить меня на путь истинный Таисия.

Да! Мои няньки вновь при мне. Как ни странно, вернуть тех, к которым уже привык, оказалось несложно. Правда, они тогда были одни из многих, а вот сейчас уже единственные.

Вражда двух родов Шуйских и Бельских, постоянно борющихся за власть, позволяла иметь некоторую самостоятельность – правда, только в своих делах, а в государственные дела ни-ни. Мне, собственно, страной рулить и не хотелось, но без меня ничего формально не делалось. Приходилось подписывать всякие указы, таскаться на приемы. Муть, одним словом.

Не сразу и разобрался в хитросплетениях местной политики. Вроде в думе все бояре, а кто тут кого, тот еще вопросец. Ко всему прочему, вокруг стал крутиться посаженый Глинской, но вновь оказавшийся на свободе князь Иван Бельский. Подозрительный тип, хоть из себя чуть ли не святоша. Да и родственничек его доверия к нему не прибавлял.

Нет, конечно, мир не без уродов, но этот фрукт был тем еще перцем. Ладно бы просто сбег в Литву, ан нет. Масштабная личность оказалась. В смысле губозавертательной машиной обойтись уже было нельзя, минимум комбайн. Он мечтал не только о княжестве Бельском, но даже и о Рязанском, и для возвращения себе этих отчин хлопотал в Литве, Константинополе, Крыму. Ладно бы просто хлопотал, а то ведь и приводил вражеские войска на Русь, но об этом позже.

В общем, князь этот стал крутиться вместе с Михаилом Васильевичем Тучковым, прощупывать почву, так сказать. Советы там всякие мне давать. Я же только глазами хлопал. Ну, откуда мне знать было, поначалу, кто тут чего весит. Не в смысле килограммов, а влияния. Тем более няньки упор делали на Василии Шуйском. Явный протекционизм, не иначе, его люди.

В общем, нашли они себе приключений, когда стали проталкивать в бояре Юрия Михайловича Голицына, А Ивана Ивановича Хабарова – в окольничие. Нет, на их стороне был митрополит Даниил и дьяк Федор Мишурин. Так что они надеялись, что этого хватит. Только думать надо было, против кого пошли. А пошли они супротив Василия и Ивана Васильевича Шуйских. Про Василия хорошо представлял, что он просто так этого не оставит. Про Ивана знал же гораздо меньше, но подозревал, что будет не лучше.

На что же они тогда надеялись? Это, пожалуй, были ярко выраженные бюрократы. Упор они делали на процедурные вопросы, а конкретно – на указы великого князя Московского, то есть меня. Лестно, конечно, но я-то мало понимал во всем этом, точнее, совсем ничего. Думаю, что Шуйские решили это недоразумение с выходом из темницы Бельского исправить.

Бельского снова посадили в неволю, советников его разослали по деревням. Знатные враги Шуйских подверглись только заключению или ссылке, зато горькая участь постигла дьяка Мишурина. Шуйские захватили Мишурина на своем дворе, велели княжатам, боярским детям и дворянам ободрать его, нагого положить на плаху и отрубить голову, без государева приказания.

Возмущение у всех вызывал не факт отсечения головы, а то, что без моего позволения. Странной была эта попытка захвата власти. По мне, совсем не так надо было действовать. Решительно, в первую очередь, нейтрализовав противную сторону. Но это было личное мнение, которое и осталось при мне. Говорю же, какой-то он малахольный, этот Бельский.

Понятно, покочевряжился тогда немного, чисто для проформы. Слегка возмутился казнью Мишурина. Из-за этих моих нескольких слов Василий наградил своего брата довольно злым взглядом. В общем, мой прозрачный намек на моих нянек выполнили мгновенно, так что я решил заткнуться и замять тот инцидент. Вот так Прохор и Таисия снова оказались в моем окружении. Правда, другие няньки никуда не пропали, ну и шут с ними.

– Мя…ууу! – раздался истошный крик кошки из соседней комнаты.

А потом что-то загремело, и кто-то смачно высказался о том, что он думает об этом свете. Света в соседней комнате действительно не было: там все ставни были закрыты. Попадал он туда из нашей комнаты, через немного приоткрытую дверь. А у нас тоже серьезный полумрак. В общем, тьма там была. Голос-то был знакомым. Зуб даю, Михайло Венюкова принесла нелегкая!

Мимо пронеслась перепуганная мурка.

– Мурка, кис-кис… Ну чего ты напугалась? Кис-кис… – попытался остановить я ее.

На призывы она отреагировала и, остановившись, уставилась на меня зелеными глазищами. Постояла так немного и потом, решив что-то про себя, гордой походкой направилась в мою сторону. Наконец она улеглась у меня на коленях и довольно заурчала. Еще бы, ведь ее гладили, а это дело она любила. Появилась она у меня с легкой руки митрополита Даниила.

Вот не думал никогда, что власть – это так муторно. Хоть и можешь приказать все что угодно, но это не факт, что будут исполнять. А как узнать, что будут? Реальная власть у Боярской думы. Кто ее глава, тот и у руля. Я был статистом в этом спектакле. Стоило только проявить хоть малейший интерес, меня тут же пытались отвлечь на что угодно, чтобы и думать забыл.

Сопротивляться не стал и отвлекался, как мог. Поначалу это, конечно, вызвало нездоровый ажиотаж, но вскоре все успокоились. Разные ведь игры бывают. Ну, а раз я великий князь, то игры у меня великие. На том окружение и порешило и перестало вмешиваться, но и помощи не было. Вот тут-то и стало понятно, чего на самом деле стою, хоть и государь. М-да, один в поле не воин. Невеселые мысли никак не хотели выходить из головы.

С истории помнил, что вначале чугун случайно получили в кричной печи. Там было дело в большей задувке воздуха вроде. Раз так, то дело плевое! Ага, счаззз… Типа великий князь и все такое, деньга имеется, осталось плюнуть и растереть. Потому и решил по-быстренькому сбацать такое производство в Туле. Вот перед таким очередным своим творением сейчас и стоял. Это, кстати, четвертый вариант печи, в которой надеялся-таки получить чугун. Что-то похожее, кажись, получалось, но мало и недолго – домница начала разваливаться.

А что вы хотите, обычный кирпич на такие страсти не рассчитан. Нужен другой, огнеупорный. Только нет его. Даже глины для него нет, искать надо. А кого этим озаботить? Может, дело не только в кирпиче, но и в конструкции самой печи, хотя вроде ничего там мудреного нет, но кто точно знает? Как же мне не хватало тут Прохора, с его наглой, с хитрым прищуром глаз, морды лица! В том-то и проблема, что приказы мои исполнялись точь-в-точь, но я-то абсолютно точными знаниями не располагал. Вот и на это производство нужен был человек, которому тоже было бы интересно.

Нет, если бы поселился тут, в Туле, то в конце концов добил бы эту хрень, но бывал наездами, а потому и получалось то, что получалось. Нужно было искать людей, которые бы занялись всем этим серьезно. В окружении никого, кто был готов перетруждаться сверх меры, не находилось. В общем, больше никого, кому бы мог доверить свои игрушки, я не знал. Как нельзя кстати тогда обострилась борьба между Шуйскими и Бельскими. Как же я обрадовался возвращению своих нянек! Вот, в общем-то, так бестолково и прошел 1538 год.

Думалось тогда, что наконец все затихло, да вот и нет. Вскорости князь Василий Шуйский умер, и ему на смену пришел его брат Иван. История с Мишуриным, которая уже стала забываться, вновь вышла на первый план. Нехороший был прецедент. В думе, среди бояр, вновь вспыхнуло глухое раздражение. Оно бы, может, и забылось совсем, но, опьяненный фактически абсолютной властью, Иван начал, по понятиям местного бомонда, беспредельничать.

В отличие от него, Василий поступал правильно: разогнал противников, подмял власть под себя и стал править, как считал нужным. Тем же, кого не тронул, намекнул так прозрачно, что ежели воду мутить и дальше будут, то уж извиняйте. Потому и успокоилась буря в стакане.

Ивану этого было мало. Ему обязательно нужно было показать свое превосходство, причем вещественное. Если для Василия был какой-то порог, через который он не стал переступать, то его брат такой ерундой не заморачивался. Василий из врагов своего рода оставил нетронутым митрополита Даниила, Иван же его свергнул, на освободившееся место был возведен игумен Троицкого Сергиева монастыря Иоасаф Скрыпицын в феврале 1539 года.

Мы в очередной раз тогда только вернулись из Тулы. Прохор вновь клялся, что вот в лепешку расшибется, но найдет нужного розмысла, а то и двух. Я ему почему-то верил, наверно, потому что лицо у него честное. Вернулись, а митрополит уже другой. Непорядок это. А от Даниила осталась только подаренная Мурка, тогда совсем еще котенок. Эх…

– Ты почто животину чуть не убил? – обратился я к вошедшему воеводе.

Он с недоумением уставился в ответ, а потом на лице проступило явственное: «Никого вроде сегодня еще не прибил, но тока прикажи – сей момент».

– Да никого убивать не надо! Я про Мурку. Ты знаешь, какая вира за нее! – проговорил я, поглаживая предмет разговора.

Понимание на его лице появилось, но промолчать оказалось предпочтительнее. Бывали прецеденты. Откроешь рот, а нарвешься на мою лекцию о ценности и полезности сего зверя. Церковники это давно поняли и продавили в свое время огромную виру за их кражу. Она была как за рабочего вола.

Откуда-то из угла раздался писк. Это проснулся один из шести пушистых клубков. Мурка, естественно, сорвалась и понеслась к своим чадам. Они толком еще не ходили, но на мир уже смотрели широко распахнутыми глазами. Она окотилась не в первый раз. Одного котенка из первого окота я подарил своим нянькам. Столько не от жадности, они теперь одна сатана. Это оказался кот и вырос наглющим, стараниями Таисии.

1539 год принес много перемен. Не только незаконное свержение одного и возведение другого митрополита Иваном Шуйским. К слову сказать, Прохор-то обещание выполнил и нашел-таки розмысла. Звали его Федор Савин, и был он средним сыном помещика под Устюжно-Железопольским, из Угличского уезда. От него-то я и узнал с удивлением, что в тех краях железом занимаются зело и мастеров оружейных имеется много.

Взялся он за эту мою задумку всерьез. Даже куда-то ездил. Только за лето 1539 года было построено одиннадцать домниц. Чугун никак не давался.

– И как, скажите, его случайно получили? – воскликнул я в сердцах однажды.

Его никак специально-то выплавить не удавалось. Уже думал, что все, писец котенку, но Федор упорствовал и клялся, что все путем.

– Чушки вона какие отменные! – начинал он доказывать, демонстрируя блины, извлеченные из разрушенных домниц.

По ним, кстати, и определились с высотой расположения отверстий летков. И опять не сразу. По совести, чугун-таки получался, и даже первые отливки были. Но, как уже упоминалось, мало. Однако процесс почему-то завораживал нашего розмысла, да и не только его, притом что сам чугун никого не удивлял, вот что меня приводило в недоумение.

И вот уже осенью, перед самыми холодами, из Тулы прискакал гонец. После прочтения грамотки я сам чуть туда не улетел, но великий князь за здорово живешь не может сорваться с места по своему желанию. Второй день мне душу выматывал Иван Семенович Пересветов. Он много лет служил в различных европейских армиях, был дипломатом. После встречи с русским послом в Молдавии решил стать российским подданным и в 1539 году переехал в Москву.

Он, по его собственным словам, выехал в Россию с Запада потому, что услышал пророчества «многих мудрецов», что царь будет вводить «во всем царстве своем правду великую», а сам хотел при этом «за веру христианскую и за честь государеву пострадати и главу положити».

«И зачем только согласился с Таисией послушать сего мудрого человека? Очередной страдалец за правду», – думал я поначалу, но по мере того, как вслушивался, стал просто диву даваться.

– Бог не веру любит, а правду, ибо и бесы веруют, но правды не творят… – проговорил Пересветов не в первый раз: видно, выражение ему нравилось.

– А пойдешь ко мне розмыслом?

Правда, солидно не получилось. Голос-то детский. Но как говорится, молодость – это такой недостаток, который быстро проходит.

– Напишешь все на бумаге, а мы думать будем.

Иначе, чувствую, это так просто не кончится. Мое предложение его сбило. Забавно наблюдать зависание. Совсем не готовился он к такому неожиданному вопросу. Да и не собирался я этого делать, но грамотка подняла настроение. Охота было совершить что-нибудь хорошее.

– Прохор, ну что, возьмем сего достопочтенного мужа Ивана в великокняжеские розмыслы?

– Почему же не взять, коли человек хороший.

Надо сказать, что палата, в которой заливался соловьем Пересветов, была большой, и народу находилось в ней еще много. Другие няньки никуда ведь не делись, но как-то уже все привыкли, что разговоры веду только с Прохором и иногда вмешивается Таисия. Попытки остальных влезть пресекаю на корню: толку-то от них, во всяком случае, с моей точки зрения! Как-то привык их не замечать, вроде как нет никого. А вот он-то не знал такой местной особенности и стал оглядываться, пытаясь понять, не шучу ли с предложением.

– Ты не сомневайся, слово государево крепко. Оформим как положено, а сейчас ступай, – направил его в конструктивное русло мой нянька.

– Прохор, тут такое дело, чугун получили. Почти две седмицы лили, руда кончилась. Ты понимаешь! Эх! Слушай, ты у нас холостой? – радостно продолжил я, когда, наконец, посетителя выпроводили.

– Э… Да.

Недоумение читалось на его лице: причем тут этот чугун и его семейное положение?

– Вот! Таисия тоже не замужем! Завтра вас и поженим, и свадьбу сыграем!

Только вскрик его будущей жены нарушил неожиданную тишину, внезапно установившуюся вокруг. Я всегда говорил, что шок – это по-нашему.

– Не губи! – проговорил он, упав на колени.

– И не буду! Вы отличная пара!

Вот тут и завертелось. И только тогда я узнал, что Прохор имеет фамилию Мышецкий и князь между прочим, а Таисия Темносиняя, да-да, ничего не путаю, соответственно, княжна, да и вообще все мои няньки из знатных родов. Вот же… Все равно хорошо погуляли! Выехали мы в Тулу в итоге не сразу. Кстати, эта, мной устроенная свадьба немного снизила напряжение, словно бы разлитое по территории Кремля. Действия Ивана Шуйского изрядно поднапрягли многих, меня в том числе.

В Туле же меня поджидал сюрприз. Печь, в которой наконец достаточно стабильно стали получать чугун, была из белого кирпича. Прямо-таки вызывающе. Вот тогда я впервые здесь услышал слово «Гжель». Глину привезли из местности с таким названием, которая располагалась на Касимовской дороге. Это, кстати, была одна из причин, по которой я впоследствии постарался вернуть контроль над теми местами. Глина эта все равно была не огнеупорной, но жар держала лучше. Мысль же начинать делать свой фарфор поселилась крепко, хотя я и понимал, что пока это превратится во что-то стоящее, пройдет немало времени. Не было ведь ни знаний, как толком его делать, да и мастеров не было.

На тот год эпопея с чугуном закончилась. На следующий же было решено строить завод из кирпича рядом с плотиной, чтобы задув воздуха механизировать. Домницы же будут внутри него. Хотя перестройки и новые варианты их продолжали появляться, но в 1540 году чугун таки стали получать стабильно. После постройки отражательных печей много чего стали лить, но это другая история.

– Вот послушай. Дело такое. Хочу крепости построить. Две али три.

В комнате повисла пауза, поскольку я выжидательно уставился на воеводу. Он, однако, на подначку не повелся и продолжал стоять молчаливым истуканом.

– Чего молчишь, как в рот воды набрал? Советуй давай.

– Э… – начал он, сверкая взглядом в сторону Прохора.

Тот сам пока ничего не мог понять, потому и подсказать был бессилен.

– Эх! Ладно, слушайте тогда. Повелеваю тебе, Михайло Венюков… и тебе, Прохор… хотя нет, только тебе, Михайло, построить три крепости снежных, аккурат промеж Кремлем и торгом. Да горок разных, для увеселения. Сроку тебе до завтрашнего утра, – указав на воеводу, продолжил я.

Тут уж растерялись все. Ничего такого пока тут не было.

– Чего уставились на меня, как на Христа-спасителя? Завтра будем там праздновать Рождество. Одну крепость построят вои твои, вторую доверим москвичам, а третью людишкам боярским. Кто лучшую построит, да лепую самую, тот и получит награду от великого князя Московского и всея Руси.

– Чем я провинился перед тобой, государь?! – возопил Михайло, упав на колени.

– Успокойся, ничем. Срок и правда маловат. На первый раз сойдет и так, как получится. Дальше будем делать это каждый год. Так что пишите указ. Ты бы, воевода, с коленочек бы встал да лучше подумал, как снег возить туда будешь.

Уходил он от нас расстроенный. Что за психология? Если работу какую доверили, так будто потому, что обязательно провинился чем! И ведь повально так вокруг. Только бы благ каких получить. Встречаются самородки, конечно, навроде Прохора. Хм… если честно, довольно часто, но все равно, норовят шлангом прикинутся, пока к стенке не припрешь. Вот и воевода, ведь знаю, что сделает, но обязательно попытается ужом выскользнуть.

– Так, теперь ты, Прохор. Задачу тебе выполнить придется ответственную. Привезешь к крепостцам этим ель зеленую да пушистую. Саженей пять, никак не меньше. Ставить будем да украшать. Точно! Трофим…

Было это в том же 1539 году. С чугуном тогда не ладилось, но и сильно он меня не напрягал. А сделать хоть что-то, что обязательно получилось, хотелось. Вот и задумал сделать станок, строгальный. Многие по наивности думают, что самый простой – токарный. Если по дереву, особенно если с поводковым патроном, то, конечно, правы. В принципе, он и по металлу работать может, но есть одно но… О каком-то качестве можно тогда забыть даже в теории. Если вам какую деталюшку в единственном экземпляре надо, и особо требований к ней нет, то можно и на таком. В этом случае станок и из дерева сделать можно, одноразовый, правда. А вот если десять и одинаковых, то вам не сюда. Нет, вы не подумайте, я не сноб какой, такие уже сделали, черенки для лопат точить самое оно, да много для чего нужны были круглые ровные палки. Шкурили их здесь на раз. Обыкновенным мокрым песком на тряпочке. Может, и не так хорошо, как наждачкой, однако дешево и сердито. Могли и прижечь, ежели хорошо попросить. Одно слово, занозы проблемой не были. Главное – материал подобрать хороший, а не из чего попало делать.

Причем сделали без меня, эту механику тут знали. Серьезный же токарник требует соответствующего подхода. Нет, если делать в единственном экземпляре, то можно и так. На самом деле это все отговорки, почему сделал строгальный. Все возможно при правильном подходе. Это ежели кого удивить там, похвастать. Самая дорогая и трудозатратная часть в любом станке – это станина. А уж сколько времени требуется на ее обработку… Срок ее изготовления измеряется годами. Именно поэтому уникальные станки заказывают задолго вперед. У меня все станки будут такими, правда, стали еще нет. Так что первые делать придется из бронзы. Ничего странного, и металл мягче, и вообще в наличии. По-хорошему, после отливки станину нужно вытащить на улицу на год-полтора. Как ни отпускай металл, но напряжения никуда не пропадают. Вот, чтобы уже при эксплуатации станка его не скрутило в спираль, станину и бросают стареть.

Только по-хорошему я все равно не смогу. Дело в точности знаний. Последний человек, который знал все, умер в Элладе. Учиться надо это делать, да и не мне, а розмыслам. Хорошо, если при моей жизни смогут. У строгального станка кинематика простейшая: по сути, кривошипно-шатунный механизм. Весь секрет в механизме отскока, чтобы резец, совершая обратный ход, не бился о деталь. Но история началась не с этого.

– Так, стекла мне надобно пудов тридцать аль сорок, – обратился я к Никодиму Прохорову, тому самому розмыслу, который моим стекольным заводиком заведовал.

– Не губи! Не виновен я! Наветы это все! Истинный крест! – как-то сдавленно пропищал он, бухнувшись на колени и начав биться головой об пол при каждом поклоне.

Он и так-то был невысокого роста, а сейчас пытался буквально вжаться в пол, кланяясь и осеняя себя крестным знамением. Залысина на его русой голове покрылась потом. В чем дело-то? Чего его напугало-то? Неужто проворовался и никакого завода и нет?

– А ну говори – разворовал казенные деньги?

– Не… не… нет! – заикаясь, выдавил он из себя.

Тогда в чем дело-то? Прохор уже подскочил и кого-то зовет из-за двери.

– Завод стекольный есть?

– Д… д… – так и не смог он произнести заветного слова и только утвердительно закивал, часто-часто.

– Тогда почему ты не можешь привезти каких-то тридцать пудов стекла по моему требованию? Говори давай, а то ката сейчас пригласим, вмиг разговоришься.

– Н… н… нету столько, – выдохнул он, кое-как справившись с собой, все время оглядываясь на дверь.

Прохор, видимо, понял, в чем дело, и вернулся к нам. Интересно. Полтонны стекла много? Что там за завод такой, что ему столько сложно сделать?

– Точно есть завод? Не хуже, чем у других?

На это Никодим ничего не ответил, а только согласительно бухнулся об пол. А лоб-то у него крепкий, ишь, как доска загудела.

– Слушай, Прохор, может, ты понимаешь?

– Государь, не гневайтесь, вы обскажите, для чего стекло надобно, все найдется. Да иди ты отсюда! – проговорил он, выталкивая розмысла.

Плоскости. Вот для чего мне это стекло! Вернее, для того, чтобы сделать эталоны. Хотел-то по-быстрому. Видать, и это не получится. Именно из необходимости их получить и влез в его производство. Ожидать сверхприбылей не приходилось. Все упиралось в соду. Нет в России природных источников. Вся она из-за рубежа.

В мое время ее делали, пропуская нагретый углекислый газ через соляно-аммиачный раствор. Ладно соль, а где этот аммиак взять здесь? Есть способ проще: получать соду из мирабилита. Природные источники и почти неограниченные здесь есть, но для Московии они пока недоступны. Ближайший – это Каспийское море, но за него воевать и воевать, не одно десятилетие. А ведь сода – это наше все, это и мыло, и краски, да много еще чего.

Пока же в стекло идет поташ, как я узнал. Но сода, по-местному «зода», говорят, лучше, однако кому она только не нужна! В общем, чтобы пробы какие начать делать, нужны бешеные деньги. И даже такое стекло не отличается дешевизной. За бусы стеклянные, видите ли, колонисты покупали у туземцев земли. Это там, в будущем, они бросовый товар, а здесь только самоцветы и злата разные дороже. Кто будет барахло с собой таскать! На обмен за тридевять земель брали самое компактное и дорогое.

– Нужны мне пластины стеклянные, размеров разных, с ручками. Понимаешь, Прохор… Задумал я сделать станков разных, для точенья, строганья, по металлам.

– Так прикажи, и мастеров найдем, и сделаем чего надобно. И стекла сколько потребно будет.

– Ну, может, и не столько, но понадобится. Станки-то особливые делать будем. Такие, что ни у кого таких покамест нет. Пластины эти непростые. Сильно ровными да гладкими должны быть.

– Все сделаем.

– Тьфу! И как ты сделаешь? Для этого приспособление особливое надо. Ванну железную. В ней растопить олово надо так, будто это вода такая. Стекло растопленное выливается на расплав и держится там при такой температуре, чтобы не застыло. И держится она так долго, пока все ровнехонько не растечется по ванне. Опосля в нее воткнуть надо ручки из бронзы и опять оставить, чтобы стекло, значится, выровнялось. Запомнил?

– Слово в слово.

– Чуть не забыл. Ручки те подвешивать на проволоку надо, чтоб не утопли и встали ровно, а не перекособочились. Промеж стеклом и оловом ровность такая будет, что и не описать вовсе. И вот чтобы ее сохранить, остудить все это надо будет, да не просто так. Чтоб стекло застыло, а олово-то жидким осталось. Вот тогда пластину полученную вынуть надо. Ежели ручек за раз много натыкано было, то порезать ее на разные пластины раскаленным железом.