Kitabı oku: «Братья и небратья. Уроки истории», sayfa 4
Перечитывая Короленко
Почему-то один из самых знаменитых афоризмов русской литературы – «Человек рожден для счастья, как птица для полета» – молва упорно приписывает Максиму Горькому. Так, дескать, «мечта о лучшей жизни» великого пролетарского писателя и сделала неизбежной социальную революцию. На самом деле, проникновенные строки о человеке, «рожденном для счастья», принадлежат перу Владимира Галактионовича Короленко (1853-1921), русского писателя украинского происхождения, имевшего шумный читательский успех в конце XIX – начале XX веков, в ту яркую эпоху отечественной литературы, когда жили и творили гениальные Толстой, Чехов, Горький.
Не затерялся среди великих и Владимир Галактионович – писал, переписывался, публиковался. Но, пожалуй, успех среди интеллигентной публики имели не столько художественные произведения Короленко, сколько его активная, как бы сказали сегодня, «правозащитная» деятельность. Он защищал крестьян от произвола властей, евреев от преследования черносотенцев, бедных от самовольства богатеев. Все это прессой и «прогрессивной общественностью» активно и шумно обсуждалось и, к началу революционных событий 1917 года, проживавший в скромной провинциальной Полтаве Владимир Короленко являлся, пожалуй, одним из самых знаменитых литераторов во всей России.
Владимир Галактионович Короленко умер в 1921 году, на излете Гражданской войны. Советской властью почти немедленно был признан «классиком» – пусть и не первой величины, но вполне «прогрессивным и революционным», достойным включения в школьную программу и увековечивания в топонимике. Школьники штудировали «Дети подземелья», харьковские студенты ходили в Научную библиотеку имени Короленко, горожане фланировали по улицам (и переулкам) Короленко – в общем, обычная посмертная жизнь официозного литературного классика.
И вдруг, уже в эпоху перестройки, в прессе были опубликованы сенсационные, ранее неизвестные широкому читателю фрагменты личных дневников Владимира Галактионовича. Оказалось, «революционный демократ» великую социалистическую революцию категорически не принял, большевиков костерил почем зря, был по отношению к ним (и не только к ним) критичен и резок. Правда, во времена перестройки все были «критичны и резки», а потому запоздалые откровения литературного классика быстро затерялись в бурном потоке прочих разоблачений и сенсаций.
О Короленко вновь надолго забыли, а в независимой Украине индульгенцией писателю послужило само его малороссийское происхождение и полтавское обитание. Как ни крути – «свой». Однако сегодня – на фоне кровавых событий очередной «революции» и войны – видимо, пришло время освежить нашу память и перелистать страницы дневника писателя-гуманиста. Тем более, что многие из них, как выясняется, остались непрочитанными.
«Всякий национализм имеет нечто отрицательное, даже и защитный национализм слишком легко переходит в агрессивный. В украинском есть еще и привкус национализма романтического и бутафорского», – пишет Короленко в своих дневниках, резко отмежевываясь от тех, кто ставил и ставит во главу угла этническое происхождение. Он, искренне симпатизирующий украинской культуре и языку, проживающий в эталонно-малороссийской Полтаве, приходит в бешенство от пришлого западноукраинского диалекта, который он именует исключительно «галичанским жаргоном». Короленко ужасается зверствам петлюровцев, а порою им ужасаются даже сами петлюровцы. В одной из записей Владимир Галактионович рассказывает о молодом офицере украинской армии и арестованных петлюровцами узниках: «…Когда я немного разговорился с ним, он сказал, что служит в конной дивизии Балбачана. «Шел биться за правду и за Украину», но когда его прикомандировали к штабу и контрразведке, он увидел такие дела, что пришел прямо в ужас. При этом лицо молодого человека передернулось судорогой, голос задрожал и на глазах показались слезы. Чижевскую действительно, по-видимому, расстреляют. Сидит еще московский студент Машенжинов. Его тоже расстреляют, как и крестьянина.
– За что же крестьянина?
– Они ненавидят крестьян за то, что они большевики».
Очень важный момент. Украинские вояки ненавидят украинских крестьян, то есть, по сути, свой собственный народ. А народ ненавидит их и приведенных ими на родную землю немецких и австрийских оккупантов: «Я разговаривал с крестьянами, привезшими больного к доктору Будаговскому из Нижних Млинов под Полтавой. У них стоит немецкий отряд. Грабят бесцеремонно, угрожая револьверами. Хватают кур, гусей, забирают яйца и хлеб, режут свиней… И это из многих мест. Озлобление в деревнях растет…
Глухое озлобление и против «панiв», которые отдали Украину под немцев. В одной подгородней деревне мужики в одном доме уже кинулись с топорами и зарубили одного или двух немцев, а сами убежали. Дом был снесен до основания».
Но паны-националисты с оккупантами милуются, поскольку на штыках оккупантов держится их власть на Украине. «…20 марта (2 апреля) происходил банкет, данный украинским штабом немецкому… Некоторые шуты явились на банкет с обритыми головами и «оселедцами» (как на картине Репина). Когда-то так брили головы запорожцы, что и понятно: жили в куренях-землянках, заводились вши, а женщин не было: поискать в голове некому. Это понятно. Но теперешние тщедушные «пiдпанки», наряженные, как на маскарад, и с бритыми головами – производят курьезное впечатление, а их «оселедцы» с хор казались какими-то летучими мышами, севшими на головы…».
Все вроде бы весело и курьезно, но: «…Вчера в вечернем заседании думы Ляхович (местный общественный деятель – К.К.) сделал разоблачения об истязаниях, произведенных над совершенно невинными и непричастными даже к большевизму жителями. Тут были евреи и русские. Их арестовали, свели в Виленское училище, положили на стол, били шомполами (в несколько приемов дали до 200-250 ударов), грозили расстрелять, для чего даже завязывали глаза, потом опять били и заставляли избитых проделывать «немецкую гимнастику» с приседаниями и кричать ура «вiльнiй Украинi и Козацьтву» и проклятия «жидам и кацапам»».
Владычество желто-блакитных «патриотов» оборачивалось для жителей Украины не только изощренными издевательствами, но и репрессиями против еврейского населения, которые вошли в историю как «петлюровские погромы»: «От 3-х до 6 час. вечера убивали всех евреев, живших в еврейских кварталах. Половина евреев, жителей этих улиц, вырезана. Много раненых… Это напоминает действительно времена гайдамаков на Украине. «Патриоты» могут гордиться. Это уже не одна историческая бутафория. Воскресают времена самого неподдельного варварства!».
Как видим, нравы украинских националистов не слишком изменились: безжалостное презрение к простому народу, приторные лобзания с «захiдными друзями», слепая ненависть к России и русским. И закономерная реакция на их кровавый балаган истинного патриота и гуманиста: «…Во мне повернулось больное сердце: вот оно, настоящее мазепинство! Россия беспомощна, и Украина будет кромсать ее вместе с австрияком! Теперь они, конечно, разинут рот уже и на Одессу». Разница в том, что нынешняя Россия далеко не беспомощна.
Читая «Дневники» Владимира Галактионовича понимаешь, что гражданские войны на Украине имеют значительно больше общего, чем нам хотелось бы считать. Короленко: «В горнило политической борьбы брошено все, чем до сих пор дорожил и мог гордиться человек. И ничто не осталось не оклеветанным, не оскверненным, не обруганным. Партия на партию, класс на класс, человек на человека выливают все худшее, что может подсказать слепая, непримиримая вражда, что может выдумать и измыслить недружелюбие, зависть, месть…». Включите телевизор, откройте газеты или прочтите комментарии в соцсетях: «Ругают с ненавистью, с жестокой злобностью, с остервенением, не останавливаясь в обвинениях, самых ужасных для честного человека. И все это с легкостью необыкновенной. Нет ничего теперь легче, как бросить в человека камень».
Писатель отмечает истинную причину морального разложения общества – погоня «за успехом» любой ценой. «Успех – все. В сторону успеха мы шарахаемся, как стадо. Толстовец у нас слишком легко становится певцом максимализма, кадет – большевиком. Он признает, что идея – лжива, а образ действий – бесчестен. Но из чисто практических соображений он не считает «грехом» служить торжествующей лжи и бесчестию…». Действительно, во все времена жадно бегущие «за успехом» охотно готовы служить любому хозяину, хозяйской неправде, чужой войне и даже принимать участие в разграблении собственной страны. «…Истинный ужас – это в тех полуинтеллигентных господах (телеграфисты, железнодорожники, чиновнички), которые, не рискуя и «не грязнясь», покупают тут же и уносят домой краденое и награбленное…». Мародерство – отличительная черта любой гражданской войны.
Надо понимать, что Короленко резко критикует не только петлюровцев, но и всех, посягающих на человеческое достоинство, на человеческую свободу – будь то украинские националисты, дремучие монархисты («огромная глупость: из слабого, безвольного, неумного человека, погубившего Романовых, делают трогательную фигуру мученика») или большевики с их пресловутой ЧК. Пользуясь своей известностью, Владимир Галактионович активно заступается за невинных и печально наблюдает общий норов меняющихся самозваных правителей: «Свойство всякой охранки – неизбежно плодить безответственно глупые дела. Революционная охранка ничем не отличается от жандармской. Прежде была в ходу «неблагонадежность». Теперь «контрреволюционность»». Поневоле вспомнишь пасущиеся на ниве «борьбы» с противниками «революции достоинства» тучные украинские спецслужбы.
Вот в нынешней прессе сообщается о смерти после пыток активиста харьковского антимайдана Виктора Топчаева, а я читаю в «Дневниках» Короленко случайно услышанный им в коридорах ЧК разговор:
– А знаешь, – сказал один из них другому. – Мне так и не удалось докачать своего… того, о котором я говорил.
– Ну-у?.. А мой, брат, уже докачался.
«Сильно подозреваю, что речь шла о пытках при допросе. Это так просто: не сознаются – надо «докачать». Революция чрезвычаек сразу подвинула нас на столетия назад в отношении отправления правосудия. О том, что провокация – гнусность, приходится толковать порой безуспешно».
И это касается всех раз за разом накатывавших на Украину властей – националистов, большевиков, белогвардейцев: «Мы проходим мимо полуоткрытой двери, сквозь которую видим арестованных, тесно набитых в комнате. Тут вместе и женщины и мужчины, – точь-в-точь как в первые дни в чрезвычайке… Лозунги разные – человеческое озверение одинаково». «Один рассказывал, как «он» убегал (большевик). «А сапоги на нем были хорошие, – а на мне рваные. Нет, думаю, не убежишь. Целюсь. Хитер, бестия: бежит все зигзагом. Два раза выстрелил, не попал. За третьим разом кувыркнулся». Полное озверение. И каждая сторона обвиняет в зверстве других. Добровольцы – большевиков. Большевики – добровольцев… Но озверение проникло всюду».
В кровавом водовороте событий Владимира Галактионовича особо интересует роль двигателя всякой революции – молодежи и подростков:
«…Семья Семенченко обратила внимание на мальчика-красногвардейца (лет 12–13 на вид). На снисходительно насмешливый вопрос: как он, такой юный, попал в вояки? – другие красногвардейцы ответили:
– О, он у нас молодец: застрелил двух офицеров, которые хотели бежать, в Петрограде».
Возмущенный до глубины души, Короленко записывает: «Дети и «убивают за свободу», в которой ничего не понимают. Меня всегда возмущало слишком раннее вовлечение юношества в «политику». А между тем – несколько поколений прошло эту школу скороспелок. И за это Россия теперь платится».
Выпускники «школы скороспелок» и сегодня правят уличный бал. По стране шляются стаи вооруженных молодых людей со своим видением «справедливости», в камуфляже стиля «пьяный милитари» и нашивках всяческих батальонов. «Армия, легко отступавшая от фронта, не собирается расходиться по домам. Не очень трудно захватывать свои города. Дело переходит в паразитное существование вооруженной части народа на счет остатков разрушающегося достояния остального народа» – Короленко день за днем описывает панэпидемию анархизма, разрушающую государство. Видит ли великий писатель-гуманист выход из ужасной ситуации, в которой очутилось общество, и прекращения кровавой вакханалии на охваченной революцией территории бывшей Российской империи?
«…Бородин пришел ко мне, чтобы узнать мое мнение о федерат[ивной] республике… Я убежден, что будущее России – именно таково… и только в этой форме оно сложится и окрепнет как народоправство».
«Народоправство» – в обратном переводе и есть та самая «демократия»; но, случается, демократия приходит не сама по себе. Часто у нее под ногами путаются некие самозванцы, которые считают себя вправе решать судьбы страны и других людей, а несогласных готовы уничтожать всеми доступными способами. И здесь вспоминается еще одно известное изречение великого гуманиста, русского и украинского писателя Владимира Галактионовича Короленко: «Насилие питается покорностью, как огонь соломой». Пришло время перечитать классику.
Местечковый тоталитаризм
Бывало, в пылу спора мы называем оппонента «фашистом» даже не задумываясь над смыслом слова, но стараясь уязвить противника посильнее, вкладывая в это понятие самое отвратительное и ужасное, что есть в нашей памяти. Между тем, фашизм – в изначальном значении слова – это вполне легальное политическое движение, пришедшее к власти в начале 20-х годов прошлого века в Италии, признанное в те годы всем «цивилизованным миром», как был признан и рукопожатен его лидер – Бенито Муссолини.
Из итальянского фашизма истекает и первоначальное понятие «тоталитаризма». Термин stato totalitario впервые появился в 1923 году в статьях итальянского политика Джованни Амендолы для критической характеристики фашистского режима Муссолини. Амендолу впоследствии фашистские молодчики избили до смерти, а вот его неологизм прижился. Более того, слово «тоталитаризм» начали активно популяризировать сами итальянские фашисты, только переиначив его значение уже в позитивном смысле.
Тоталитаризм, в понимании фашистских идеологов (например, Джованни Джентиле) подразумевал тотальное объединение всей нации вокруг общей идеи и для достижения общих целей под единым руководством государства. Муссолини в статье «Доктрина фашизма» указывал, что ценность и миссия государства при фашизме превыше всего. Фашизм, согласно «Доктрине», тоталитарен и только фашистское государство истолковывает, развивает и осуществляет всю человеческую деятельность. Особо оговаривалось, что фашизм есть непримиримый враг либерализма и пацифизма. Любопытно также, что Муссолини и Джентиле полагали, что развитие коммуникационных технологий приводит к непрерывному совершенствованию пропаганды, следствием чего явится обязательная эволюция человеческого общества в сторону тоталитаризма.
Но вернемся в начало 20-х годов, к истокам и классике фашизма. Одним из его первых восторженных иностранных почитателей стал украинский эмигрант Дмитрий Донцов – будущий духовный отец Бандеры, Шухевича и прочих ОУНовцев, которых сегодня в Украине почитают за «героев нации». Донцов стал популяризатором фашистских идей среди украинских националистов. Уже в 1922 году в статье «Поетка українського рісорджімента» («Поэтесса украинского Рисорджименто») он проводит положительные параллели между творчеством Леси Украинки и современным ему фашизмом. С 1923 года самого Донцова и его единомышленников окружающие начали именовать фашистами. Ответно в донцовском альманахе «Заграва» в редакционной статье «Чи ми фашисти?» критики движения получили резкую отповедь: «Не уважаємо фашизму за щось злого. Навпаки!» («Не считаем фашизм за что-то плохое. Наоборот!»).
В статье «Агонія однієї доктрини», полемизируя с харьковской газетой «Вістi» Донцов подчеркивает, что принимает в качестве самоназвания своего движения фашизм и использует его «з браку иншої (назви), яка так добре відгороджувала би думки, розвинені тут, від комунізму з одної сторони, а з другої – від старого драгоманівсько-українофільського лібералізму…». Таким образом, и сам Донцов отнюдь не возражает против определения собственной идеологии как фашистской. Мол, просто «слова подходящего еще нет». Благо, вскоре подоспели гитлеровские «наработки» и дали Донцову как новые слова, так и новый импульс для национал-размышлений.
Основной труд Донцова, «библия» современного украинского национализма, которая так и называется «Национализм», насквозь пропитан фашистскими тоталитарными идеями и описывает возможное применение опыта фашизма в создании диктаторского украинского государства. Своего местечкового фюрера охотно поддерживали и другие идеологи ОУН. Например, Михаил Подоляк характеризовал идеологию ОУН как «революційний, тоталітарний і авторитарний націоналізм», а Николай Сциборский в своем проекте конституции Украины (осень 1939 г.) в первой же статье указывает, что «Україна є суверенною, авторитарною, тоталітарною, професійно-становою державою…».
Позаимствовав у фашистов термин «тоталитаризм», украинские националисты (как и немецкие национал-социалисты) вкладывали в него исключительно позитивный смысл. Из того же «чистого и незамутненного» источника ОУН причерпнула вождизм, основы своей иерархии, многие символы и ритуалы, которые до сих пор используются в среде украинских националистов. При этом вся суть донцовско-бандеровского учения изначально противоречит любым либеральным устремления украинской интеллигенции. Недаром Донцов с такой злобой относился к Драгоманову или Грушевскому. А либералы, в свою очередь, отвечали фашисту Донцову нескрываемым презрением. «Ослом нашей революции» назвал его Винниченко, а Ефремов величал «грустным выродком нашего выкрученного времени».
Но именно бандеровские выкормыши Донцова заявили о себе как наиболее организованная и людоедская сила украинского национализма – и во время Великой Отечественной войны, и в нынешние дни, когда наследники Донцова-Бандеры вплотную приблизились к рычагам государственного управления. Тот же спикер парламента Андрей Парубий не просто рядовой националист, но еще с начала 90-х годов соучредитель и активный член социал-национальной партии, заявленной наследницы штурмовых отрядов ОУН. «Я выходец из семьи, которая имеет крепкие национально-патриотические традиции… Старшие братья отца – активные участники национально-освободительного движения, были членами ОУН, воинами УПА», – заявляет Парубий. И подобных ему деятелей множество. Эти силы являются прямыми продолжателями идеологии донцовского фашизма, и когда мы говорим, что идет борьба с фашизмом, мы должны понимать это не как набор эмоциональных ругательств, но как абсолютный исторический факт.
Нельзя не поражаться глупости украинской либеральной тусовки, толпой орущей бандеровскую речевку «Героям слава!» и не желающей понимать, что тоталитарные, фашистские идеалы Донцова-Бандеры и их наследников диаметрально противоположны идеям демократии. А второе, что удивляет – расслабленная беспечность российского политикума, не ведающего идеологических истоков бескомпромиссности украинского национализма и бессмысленно пытающегося договориться с наследниками Донцова и Бандеры.
Сегодняшняя гражданская война на Украине – это даже не Гражданская война в Испании 30-х годов прошлого века, где фашисты в результате упорной борьбы все-таки разбили республиканцев. Пожалуй, со времен лета-осени 1941 года и оккупации Украины вторгшимися врагами, Русский Мир не нес таких огромных многомиллионных утрат в своих исторически сложившихся границах, и это очень серьезное поражение. Фашизм надо настойчиво одолевать, а не отстраненно наблюдать, как он укрепляет свои тылы и методично наращивает силы для нового наступления. Так и до Волги откатиться можно. Но нужно ли?
Русские, предавшие русских
Люди, говорящие и мыслящие на русском языке проклинают русских, интеллигенты, взращенные на русской культуре, публично отрекаются от нее, люмпен-персонажи, носящие русские имена и фамилии, визжат на площадях, требуя волочить «москаля-ку на гиляку». Как такое могло получиться? Неужели в некоторых русских, живущих на Украине, вселился бес украинского национализма? Нет, они остаются в пределах медицинской нормы, деятельно отстаивают свои убеждения, и даже в чем-то являются логичными и последовательным. Но ведь началось это не в феврале, и не во время «оранжевой революции», и даже не со времени провозглашения независимости Украины.
Люди отрекаются от своего народа в том случае, если они его презирают, если у них исчезает предмет для гордости за то сообщество людей, к которому они принадлежат по праву рождения. Отечественная культура с Петровских времен пропитана подражательством по отношению к Европе. Этот факт становился предметом ожесточенных дискуссий славянофилов и западников еще в XIX веке.
Динамично развивавшийся Европейский континент, с его техникой и наукой, философией и правом, культурой и искусством манил значительную часть общества, часто приводя к механическому и бездумному заимствованию чужого опыта, вне зависимости от того, насколько он был применим в отечественных условиях. От желания сделать «побыстрей» и «как у них» насильно пудрили букли гатчинских гвардейцев Павла Первого и рождались масонские мечтания Пьера Безухова, российское дворянское общество исступленно подражало парижским модам и английским методам ведения хозяйства, а демократы-разночинцы заимствовали приемы революционного террора и социальные теории. Много хорошего действительно было перенято, но много взято слепо и на веру. Веру в то, что иностранная мода однозначно лучше отечественного опыта.
А что же простой гражданин? Естественно, когда элита мыслит исключительно категориями подражания иностранному, обыватель, подтягиваясь до уровня вышестоящих начальников, начинает действовать в этом же ключе: разговаривать на «смеси французского с нижегородским» или, согласно очередной моде, обнажать заведомо кривые ноги, искренне считая это признаком «цивилизованности». Обыватель инстинктивно подражает культуре высших слоев общества, но культура эта, как выясняется по ходу дела, заимствованная. Значит «свое» – это изначально отсталое, провинциальное (рассуждает он), вот и вышестоящее начальство «своим» брезгует.
С появлением на исторической сцене советской элиты ситуация только усугубилась. Вчерашние мелкие чиновники, матросы и рабочие недолго наслаждались своим положением авангарда революционного движения в мире. Им, непривычным к самостоятельности, как хлеб была нужна моральная поддержка Запада – родины прогрессистских теорий, то есть система внешних координат, с которой они могли сверить правильность выбранного курса. «Мы авангард? Ведь правда?». И европейский наблюдатель благосклонно кивает: «Да, действительно, любопытный эксперимент». Потом, в зависимости от настроения, кивать перестает. И привыкшее жить категориями подражательства общество впадает в панику: «Мы сбились со столбовой дороги цивилизации! Мы больше не авангард! Мы вообще черт знает где!»
И кто же заблудшим виноват? Разумеется, их неумение (нежелание) следовать очередным «передовым образцам» цивилизованного общества, сегодня – «общества потребления». Чужое привычно становится лучшим, а своего – «туземного» – прогрессивному либералу, напялившему на себя тогу просвещенного европейца, следует тщательно избегать. И в поступках, и даже в мыслях.
Некоторые русские перестают быть русскими не потому что они «плохие» – наоборот, они хотят выглядеть «лучше», «качественней», «респектабельней». Дескать, они – «истинные» европейцы, и, как обязательное следствие, «демократы». Русская знать в начале XIX века подражала европодобным полякам (только что вольнолюбиво профукавшим собственное государство), а русский либерал в начале XXI века будет тянуться к «героям майдана» лишь на том основании, что они словоблудят о демократических ценностях (попутно истребляя тысячи мирных сограждан). Он уже привычно стесняется своего происхождения, своего языка, своей национальной культуры.
Назойливое стремление отечественного либерала стать «европеоидом» диктует ему модель поведения, в которой он якобы приближается к «западному стандарту». И, если политическая мода указывает ему «отречься от старого мира», то он – как досадный анахронизм – сознательно начинает топтать свою русскость, переходить на плохой французский или ломаный украинский. И – самое страшное – начинает приветствовать, оправдывать и поощрять убийство русских соотечественников.
Манкурт не задумывается, насколько он омерзителен в своем пресмыкательстве. И гадок не только для соотечественников, но и для думающих европейцев. Всех тех, кому политическая помойка не заменила истинную Родину и родной язык.
