Kitabı oku: «Самсара», sayfa 3

– Спасибо большое, – смущаясь, прошептал Акаша, совсем едва позволяя себе дышать приятным запахом весны. Он не ждал ответа – само действие уже сказало ему всё, что он и не смог бы услышать.

В этот же момент вышел Гавриил. Вместо верхней части пижамы на нём теперь была широкая рубашка, а на босых ногах торчали нелепые от величины ботинки. Акаша перевёл взгляд на него и совсем на секунду заметил, что у входа в дом, внутри, стояла куча детской обуви.

– Это магазин? – тихо спросил Акаша.

Гавриил быстро вытер лезвие ножа в руках о грязную тряпку, и тут же выкинул всё это в небольшой зеленеющий кустик в стороне.

– Теперь всё сделано, – со спокойной уверенностью сказал он.

– Это магазин? – почти бесшумно повторил Акаша.

– Ты что-то говорил? – твёрдо, как будто сверху, переспросил Гавриил.

– Да… Там обувь, детская. Много, – поворачиваясь, нервно проговорил Акаша. Как будто звуком он доказывал своё существование, стыдился, и поэтому хотел исчезнуть.

– Дом, как дом – только без детей. Может, в наследство дали? Не знаю. Всё равно там жизни не было, а теперь точно. Пойдём.

Несмотря на висящие тревогой тучи, Акаша радовался своей жизни, потому что не думал о ней. Лишь краем глаза он заметил несколько вздутых рыхлых куч земли позади дома, но не придал этому значения, и пошёл следом.

Следуя болезненным порывам, они пошли дальше. Нужно было успеть уйти, чтобы куда-то прийти вовремя. Если Акаша никуда не спешил и радостно наблюдал движение в своей сути, то Гавриил почти чётко знал время и место, где требовалось находиться живым.

На улицах почти никого не было. Или так только казалось. Иногда встречались брошенные машины и догорающие военные устройства – они уходили в ничто, чётко выполняя свою задачу. Иногда бывали и мёртвые тела – тогда Акаша оплакивал их, как будто вместе с ними умирало что-то внутри него, но, спустя несколько шагов, снова рождалось, готовое к очередной своей кончине. Акаша не замечал этого, а мёртвые устало ждали разложения.

Один раз им встретился пожилой мужчина. Он просто сидел на лавке, облокотившись на трость, и смотрел на надпись «нет войне» на заборе напротив. Там, под ней, расцвели белоснежные ромашки. Акаша тоже остановился на несколько секунд, но Гавриил не хотел прекращать движение, и поэтому Акаша тоже ушёл. Мужчина даже не повернулся к ним – возможно, на самом деле он уже умер в размышлении, и жизнь его тела только казалась. Акаша хотел проверить это, но побоялся, что тот рассыпится, и быстро побежал за другом.

Подходя в нужный им район, Гавриилу стало плохо. Будто он потерял связь с окружающим светом и всем прошлым, и упал в одном из пробитых несчастьем домов. Он упал на пыльную кровать, и мертвел там два дня, пока неожиданно не воскрес своей прежней брошенной жизнью.

В это время Акаша тихо бродил по дворам: он искал общения и, хотя бы, привычного досуга. Иногда хотелось есть, и тогда он жевал свою рубашку, выпуская в исхудавший желудок тяжёлый сок, перемещающий ткань жизни из одного в другое. Чудесным образом, не получая ничего или только зелёные листья, желудок давал ему поддерживающее чувство худого бытия.

На одной из улиц мальчик и девочка играли в классики, худо вычертив тонкие линии квадратов на брошенной земле, и были в этом деле непривычными для окружения, как и сам Акаша раньше. Всякое проявление ушедшей жизни казались здесь неуместным и неправильным. Но его, как и любую жизнь, невозможно было уничтожить одним желанием и овеществлённым трудом – поэтому они прыгали по квадратам.

На вид им не хватало ещё развития для школы.

– А что вы здесь делаете? – спросил Акаша, приседая штанами на траву обочины. Обычный его тихий голос в окружающей пустоте казался звенящим. Акаша испугался этого, и хотел уже вставать, чтобы уйти.

– Нам, дядя, мама запретила с чужими говорить, – с жизненным задором ответила девочка, допрыгивая до конца.

Акаша успокоился и решил сидеть дальше. Он сделал над собой усилие, стало жаль брошенную жизнь.

– Так давайте подружимся – и больше не будем чужими сердцами. Меня Акашей зовут.

– Настя, – серьёзно протянула свою ручку девочка. – А это Дима, но он стесняется прыгать и поэтому ничего не скажет. Разве что, если вы не хотите заплакать.

– Заплакать? – удивился Акаша. – Не знаю… Вроде, не хочу. Приятно познакомиться, Настя, – улыбнулся Акаша. – У тебя платье будто горит – хоть и грязное.

– Это потому, что бабушку убили, – нисколько не смущаясь, сказала Настя. – Я расстроилась – и платье тоже.

– У многих людей так, – ответил Акаша, вытирая выступившие слёзы. – А у меня друг есть.

– Его тоже убили? – спросила Настя, забегая на начало дорожки.

– Нет, он устал и не просыпается.

– Тогда его убили. У меня бабушка тоже не проснулась. Они всегда лежат, обманывают, будто спят, а потом не встают.

– Он проснётся, – немного обижаясь, ответил Акаша.

– Хорошо, – ответила Настя.

Смотря на этих детей, Акаша преисполнился горькой печалью и стыд острой иглой воткнулся в сердце. Захотелось сплюнуть это, но, на его жидком небритом грязном лице, выступили раскаянные слёзы.

– Почему вы плачете? – грустно спросил мальчик. – Это из-за вмятины на голове?

– Нет – это от другой злости. Плачу, потому что вы должны быть там, – Акаша, едва сдерживая рыдание, махнул вверх. – А вы… вы здесь…

Нелепым движением Акаша попытался вытереть слёзы, но, на половине пути остановился и пристыдился этому, замер.

– А вы разве не должны были? Вы тоже здесь.

– Не знаю. Но я должен был что-то… – только и ответил Акаша.

Больше они ничего не сказали друг другу, наслаждаясь редкими минутами человеческого сообщества. Через несколько часов дети устали и совсем ушли. Акаша замёрз и поэтому пошёл домой. Хотелось удариться головой о стену, чтобы эти дети чувствовали себя радостно и обрели жизнь. Дома, увидев Гавриила, он, забыв обо всём, молча и нежно прилёг рядом, чтобы погреться, и распрощался со всем миром до завтра.

Пробуждение Гавриила связно разбудило и Акашу. Он тревожно подскочил, ужаленный страхом, и обернулся на шум – увидев живого друга, успокоился и поспешно сел. Гавриил не обратил на эту тревожность никакого внимания. Акаша ничего не говорил – после прошлой активности ему нужно было время восстановиться, и он ушёл в собственную пустоту, бесцельно смотря на разбитое окно.

Просидев несколько часов в беззвучии, Гавриил, наконец, встал и вышел из дома. Акаша окружающими переменами тоже был выдернут из сознания, встал и пошёл следом.

Через час они, наконец, вышли к грунтовой, потерянной временем и городским развитием, дороге на окраине осиротевшего чувствами города. На одной из лавок сидела неглубокая ещё бабушка, состаренная лишь страданием, которому и сейчас предавалась – как последнему, что ещё осталось от её человеческого существа. Её не по погоде тёплые слои одежды, которые всё равно не грели уже худое дряблое тело, почему она уже даже и не тряслась от холода, подчёркивали окружающую скорбь и запустение.

Акаша застыл рядом. Он не знал, что делать с человеком, который ещё был жив. Если бы она была мертва, то он стал оплакивать, а, пока жива и плачет, он лишь смотрел и думал о себе всякие гадости за бездействие.

Гавриил подошёл и твёрдо спросил:

– Женщина, почему ты плачешь?

Женщина убрала руку от лица, но не повернулась.

– Горе у меня… горе…

– Какое? – всё с той же твёрдой строгостью спросил Гавриил.

– Девочка моя… ой, девочка… Пропала… Малышка моя… ноженька моя… Пропала совсем! – и раздалась новой волной сухих рыданий.

– Говори толком, или мы пойдём, и ты будешь плакать одна, пока не умрёшь.

Акаша хотел поправить друга, но, посмотрев на него, сразу же забыл и успокоился. Скорее, он бы поверил, что это бабушка неправильно думает у себя, чем Гавриил.

– Маленькая была совсем… золотинушка моя… Пропала… Десять лет назад пропала…

– Она умерла давно. Иди дальше.

Женщина покачала головой:

– Нет… Если я живу, то и она живёт… Я её под сердцем носила – и запомнила её жизнь, как она стучит…