Kitabı oku: «В дни революции», sayfa 6
Надо сказать, что кое-кому Исполнительный Комитет казался слишком буржуазным, и они стремились демократизировать его путём увеличения представительства от трёх вышепоименованных Советов. Исполнительный Комитет не противился такой демократизации, так как считал её не лишней, и состав представительства рабочих, солдат и студентов усилился.
Исполнительный Комитет с первых дней революции пользовался обаянием революционной власти, и на его разрешение восходили всяческие наиболее сложные и трудные вопросы местной внутренней не только политической жизни.
В принципе было решено, что всякое постановление других организаций, носящее общий характер, должно быть передано на рассмотрение Исполнительного Комитета, который ставит окончательное решение, и только тогда оно проводится в жизнь. Но, к сожалению, довольно скоро от этого принципа отклонились, и часто президиум Исполнительного Комитета для решения общих важных вопросов созывал соединённые собрания всех четырёх Исполнительных Комитетов.
Этим он сразу подорвал свой авторитет, так как такие соединённые собрания были просто нелепы: ведь в состав городского Исполнительного Комитета входили и в достаточном числе представители всех остальных Исполнительных Комитетов, которые могли отстаивать точку зрения и поддерживать решения этих Комитетов.
Вследствие допущенной ошибки часто получался сумбур. Решения Исполнительного Комитета пересматривались соединённым собранием, иногда перерешались по несколько раз, и авторитет Исполнительного Комитета всё более падал.
Так или иначе, но все организации работали сообща, и много творческой работы было совершено этими комитетами. Возьмём хотя бы Исполнительный Комитет военных депутатов. Он постоянно высылал своих членов в провинцию для улаживания инцидентов, рождавшихся там благодаря неопределённости положения. И не раз предотвращались крупные недоразумения, только благодаря тому, что во время приезжали из Киева делегаты.
Было бы очень долго рассказывать о всей сумме работы, произведённой этими комитетами. Пусть, бывали ошибки. Пусть, иногда поручения выполнялись неудачно, но всё же много пользы в общественном смысле принесено этими общественными организациями, родившимися в пореволюционный период и осуществлявшими революционную власть в крае.
Городской Исполнительный Комитет, как орган управления городом и его общественно-политической жизнью, конечно, был органом временным, и само собою разумеется, его полномочия должны были прекратиться, как только на смену ему пришли легально, новой властью проведённые, новые органы. Таким образом явилась новая городская Дума, выбранная по новому закону на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.
И когда сконструировалась новая Дума, в круг ведения которой вошли не только чисто хозяйственные дела, но и дела общественного и политического характера и городского самоуправления во всей его полноте, Совет общественных организаций и его Исполнительный Комитет должны были прекратить своё существование и уступить своё место Думе и Управе, составленным с значительным преобладанием социалистических элементов.
Первого августа состоялось закрытие Исполнительного Комитета Совета общественных организаций. Жаль только, что Исполнительный Комитет, пользовавшийся таким авторитетом и влиянием в начале революции, не сумел сохранить его до последних дней: смерть его прошла совершенно незаметно, как будто в жизни города не случилось ничего. Этот факт показывает, какой ошибочный был шаг устройства соединённых заседаний.
А ведь, было время, когда всё исходило от Исполнительного Комитета. Все шли к нему.
Я рассказал выше манифестацию войск Киевского Гарнизона, дефилировавших перед Исполнительным Комитетом.
Вспоминаю другую, более грандиозную манифестацию: всенародное шествие к Думе и дефилирование перед Исполнительным Комитетом.
Это было 16 (29) марта.
Революционные организации решили устроить смотр революционным силам. Все рабочие, работницы, учащаяся молодёжь, партийные, национальные и другие организации должны были в стройном порядке одна за другой проходить перед Исполнительным Комитетом, поместившимся на балконе здания Думы. Войска гарнизона шпалерами были расставлены по улицам города, где проходили манифестанты. Весь живой Киев высыпал на улицу. И опять, как бы сочувствуя этому всенародному празднику, природа подарила нас чудным днём.
С раннего утра поднялись все и собирались в указанных местах, в 9 часов утра, согласно установленному церемониалу, двинулся первый рабочий отряд.
В 10 часов он прошёл мимо Думы и выслушал приветствия от представителей революционного народа.
И так непрерывной лентой, начиная с 10 часов утра и до 6 часов вечера, проходили мимо Думы и выслушивали и высказывали приветствия, манифестировали свои чувства громадные группы. А публика, не входящая в организации, стояла толпами на всём пути вдоль улиц города. Особенно много было народу около Думы. Сплошное море голов. Интересно было смотреть вдоль Крещатика (главная улица Киева, ведущая к Думе): толпы народа стройными рядами с развевающимися знамёнами, красными и национальными, с надписями и девизами на них, с розетками на груди шли вдоль улицы, и не видно конца краю.
Так манифестировал свои чувства Киев 16 (29) марта.
Более полумиллиона народа было на улицах. Казалось, временами, нельзя пройти манифестантам, и вот-вот будет катастрофа.
Но ничего не случилось, и благополучно прошёл весь день.
Несмотря на массы народа, скопившиеся на улицах, за весь день не было ни одного несчастного случая, и каретам скорой медицинской помощи, мобилизованным и подготовленным на этот день в большом количестве, не пришлось работать, не было надобности выезжать.
Так стройно и спокойно прошла эта незабываемая народная манифестация.
Радостно прошёл весь день, и как-то чувствовалось, что масса вся проникнута сознанием величия переживаемого момента.
Поездки на фронт. – Беседы с войсками. – Генерал Брусилов. – Генерал Каледин
После этого праздника революции Исполнительный Комитет решил командировать меня, как военного комиссара, а также некоторых членов на фронт.
Вместе с нами поехали представители рабочих и гарнизона, и таким образом составилась большая делегация, которая и отправилась в армии генерала Брусилова с приветом. По счастливой случайности одновременно с нами в том же поезде оказались три члена Государственной Думы, делегированные для той же цели Временным Комитетом Государственной Думы.
В живой беседе провели мы большую часть нашего пути. Они наперерыв рассказывали нам о светлых днях переворота в Питере, о той же лёгкости, с которой этот переворот совершился, и о всём пережитом тогда, в эти радостные дни. Мы жили вдали от центра и знали только по газетам, и мне впервые пришлось встретиться с людьми, близко стоявшими к событиям в центре в момент переворота.
Поезд наш подходил к перрону последней станции, где мы должны были высадиться, чтобы отправиться в ставку Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, генерала Брусилова.
Но что значит эта толпа, что стоит на перроне? Почему развеваются красные флаги в таком огромном количестве?
Мы останавливаемся. Вагон наш против вокзала. На перроне, окружённый публикой и солдатами, стоит Брусилов со своим Штабом.
Это генерал Брусилов устроил торжественную встречу приехавшим делегатам. Он обратился к нам с приветом, в ответ на который все члены делегации по очереди произнесли короткие приветствия. Кругом толпа, на перроне, на крыше вокзала, на крышах вагонов привёзшего нас поезда. Все слушают внимательно и громко и восторженно отвечают на приветствия. Тут же на перроне члены Исполнительного Комитета губернского города, члены Исполнительного Комитета рабочих депутатов, представители политических партий, все со своими знамёнами, с привычными надписями, характеризующими партийность, и все они со словами привета, восторженно принимают нашу смешанную по составу, но общую по чувствам и настроениям в данный момент делегацию.
После долгого обмена приветствиями мы вышли на подъезд вокзала, и там нас ожидали выстроенные ряды войск гарнизона. Хор музыки заиграл марсельезу, после чего опять полились речи и приветствия, обращённые к гарнизону, к воинам, стоящим на страже страны и свободы.
Нас ждали уже гостеприимные хозяева, и мы в предоставленных нам автомобилях отправились прямо в офицерскую столовую штаба, где в большом зале был сервирован скромный стол.
Радостно встретила нас офицерская семья, переживавшая вместе со всей Россией минуты счастья и упоения новой жизнью и ожидавшая улучшения и её профессионального дела от перемены строя, от замены старого бюрократического произвола такими формами государственной жизни, когда свободно высказанное мнение не будет поставлено в вину, а напротив будет приветствуемо, как выполнение гражданского долга, от которого, конечно, несвободен офицер, воин.
Незаметно прошёл обед в живой беседе и взаимных приветствиях, где проявилось столько искренности и неподдельного восторга всем совершившимся.
Мы отправились все на собрание Совета солдатских депутатов гарнизона, где тот же подъём, тот же праздник, та же вера в лучшее будущее, вера в то, что наступила новая эра жизни, что возврата к прошлому быть не может, что оно умерло, ушло безвозвратно.
А затем, вечером все мы должны были принять участие в собрании Совета общественных организаций, того органа, который только на днях сконструировался по образцу киевского и для той же цели – управления местной жизнью, сообразно новым началам, выдвинутым революцией.
Здесь тоже прежде всего взаимные приветствия. Но не только для обмена приветствиями и торжества пригласили нас сюда деятели города, а для того, чтобы в общей беседе узнать у нас, как складывается революционная власть в Киеве, имевшем уже двухнедельный опыт, и что нужно делать теперь же на первых порах.
Мы делились своим скромным опытом, рассказывали в какие формы выливается у нас жизнь, не скрывали ошибок и неудач, ибо на ошибках других учатся. До поздней ночи затянулась наша беседа.
В промежутке между двумя заседаниями и перерыве между обедом в штабе и ужином в гостинице, данным нам горожанами, мы успели всей делегацией переговорить с Брусиловым.
Бодрый, седой, суховатый на вид старик, небольшого роста, и с полным энергии лицом, генерал Брусилов производил двойственное впечатление.
Деланная суровость во взгляде и неподдельная доброта, сквозившая в то же время в его глазах, ясно показывали, что напрасно он старается напустить на себя суровость. Он не может скрыть доброты, таящейся в тайниках его души.
Я знал имя Брусилова задолго до войны и до его наступления на Юго-Западном фронте, но знал его только, как лихого наездника, начальника офицерской кавалерийской школы, сочувствовавшего военному спорту и чуть ли не первого, начавшего полосу далёких верховых пробегов.
Я знал также близость его ко двору и подходил к нему с некоторым предубеждением.
Но чем больше мне пришлось с ним беседовать, тем больше предубеждение моё рассеивалось. А в этот приезд мне пришлось не только слышать его приветствия, но мы разговаривали с ним всей делегацией, затем отдельно небольшими группами, и, кроме того, перед отъездом мне удалось поговорить с ним с глазу на глаз.
И каждый раз и в словах и в тоне его голоса мне слышалась неподдельная радость его по случаю происшедшей так для него неожиданной перемены.
Он с радостью отправлял членов думской и нашей делегации на фронт и дал возможность посетить войсковые части и говорить с ними совершенно свободно.
Обстоятельства сложились таким образом, что мне не пришлось в этот приезд поехать на фронт, – меня требовали в Киев, – и на следующий же день я должен был возвратиться обратно. A перед отъездом мы разговорились с генералом Брусиловым.
Без намёка с моей стороны, по собственному почину, он начал со мной откровенную беседу.
– Я монархист, – сказал он, – по своему воспитанию, по своим симпатиям, и таким я вырос и был всю жизнь. Я был близок к царской семье и связан с ней прочно. Но то, что я наблюдал последнее время, то, что внесло такой ужас в нашу жизнь и нашу армию, (Он указал здесь на Распутина и его близость к царской семье и управление страной) убедило меня, что так жить нельзя. Перемены должны произойти, и я приветствую всем сердцем эту перемену.
Тут он остановился и немного призадумался.
Через несколько секунд он продолжал так же отчётливо и тем же спокойным тоном, каким он вёл всю беседу.
– Как монархист, я задумался над вопросом, что дальше. Мне прежде всего показалось наиболее пригодной для России формой правления конституционная монархия, и я начал вспоминать всех возможных кандидатов дома Романовых. (Он перечислил мне всех их, дав меткие характеристики) И я пришёл к заключению, что в числе ближайших кандидатов из этой семьи нет достойного, которому можно было бы спокойно вверить судьбы России. А если нет таковых в известной мне старой царской семье, то какая надобность избирать монарха из другой семьи. Не проще и не правильнее ли выбирать правителя на короткий срок, президента, с тем, чтобы затем заменить его другим. И я стал республиканцем.
Мне понравилась эта прямота суждения старого, много прожившего уже генерала, так просто и ясно сумевшего определить своё отношение к переживаемому моменту.
Мы попрощались с этим новым республиканцем, по-видимому, совершенно искренно порвавшим со старым, и, напутствуемый его добрым словом, я уехал назад в Киев.
Неутомимый работник – генерал Брусилов. С раннего утра и до поздней ночи у него нет и не может быть отдыха. Оперативные доклады, просьбы обывателей, официальные приёмы, особенно участившиеся после революции, когда бесконечное число делегаций ездило с одного конца страны на другой, распоряжения по самым мельчайшим делам, которые часто доходили непременно до него по требованию заинтересованных лиц, – всё это требовало затраты огромной энергии и давало мало времени для отдыха. Но он, всегда ровный, простой, отдавался своему делу весь. И можно только удивляться тому запасу энергии, который он сохранил в себе до его возраста.
Я возвратился в Киев с тем, чтобы через несколько дней опять поехать в армию.
В начале апреля я был в Каменец-Подольске с тем, чтобы через два дня поехать на фронт.
Я выбрал себе ту армию, которую ещё не посещали делегаты – армию Каледина.
Я знал Каледина в молодых годах. Я только что поступил в Артиллерийское училище и был в младшем классе его, а он был юнкером старшего класса. Вспоминаю его всегда сосредоточенным, без улыбки, несколько угрюмым человеком. После выхода его из училища я потерял его из виду. И вот, в Черновицах, мне пришлось с ним встретиться, как с командующим армией. Встретился тот же угрюмый человек, которого я знал ещё в ранней молодости. И я сразу узнал его.
Мы разговорились с ним о текущем моменте, и он не относился отрицательно к перевороту. Но он не был доволен введением войсковых и иных комитетов, и терпел их, как введённые Правительственною властью организации. Не ставил он им больших препон, тем более, что круг обязанностей этих организаций и круг их прав не вырисовывались достаточно ясно и определённо в приказах, вводивших эти новеллы в жизнь армии. Но уже то, что он не шёл к ним навстречу, создало ему массу врагов среди чинов Черновицкого гарнизона, и члены Исполнительного Комитета черновицкого гарнизона в первое же свидание посвятили меня в своё недовольство генералом Калединым.
Тут же из беседы с членами черновицкого гарнизона выяснилось, что в гарнизоне происходят серьёзные трения.
Дело в том, что рядом с Исполнительным Комитетом Совета солдатских депутатов, представленного двумя врачами, одним военным чиновником, одним солдатом и одним служащим городского Союза, группа офицеров попытались организовать офицерский союз, или правильнее говоря, «Союз офицеров, чиновников, врачей и священников VIII армии», и этот союз встретил горячий протест со стороны гарнизонного Исполнительного Комитета.
Меня заранее, авансом, посвятили в то, что это «черносотенная затея», которой, во чтобы то ни стало, надо положить конец.
Считая организацию в данное острое время отдельных офицерских союзов делом нетактичным и находя, что таковые союзы на первых порах организовать не следовало, я тем не менее ничего опасного для дела революции в них не видал, и посему, до знакомства с работой союза, его деятелями и хотя бы программой, сказать ничего не мог.
На счастье, в дни моего пребывания в Черновицах, – я задержался там несколько дней, – состоялось собрание этого союза, и на таковое меня пригласили.
Члены Исполнительного Комитета, знакомившие меня с союзом, говорили мне, что союз этот опасен, и что мне нужно с особенной осторожностью отнестись к нему и его деятельности.
«Было у них два собрания, и оба они были закрытые. Это особенно возмущает и вызывает негодование солдат. Ведь, тут дело пахнет „контрреволюцией“». И слово «контрреволюция» склонялось во всех падежах в применении к этому союзу.
В назначенный час я был в городском театре, где назначено собрание.
Я советовал Каледину непременно поехать туда; он сначала согласился, но затем всё-таки не поехал и на этом бурном собрании не присутствовал.
Когда я вошёл в зал, театр был уже полон. Весь партер, все ложи и все места были заполнены, и не только офицеры и солдаты были в театре, но я видел в ложах много дам и рабочих, так что представление о тайных собраниях и какой-то сугубой конспирации сразу у меня рассеялось.
Как представитель Временного Революционного Правительства, я удостоился особой горячей овации, когда председатель представил меня собранию, как военного комиссара. Но это, между прочим. Я упомянул об этом, чтобы показать, что общее настроение всех собравшихся сходилось на том, что Временное Правительство и его агенты заслуживают доверия и внимания, что это Правительство ведёт народ по пути к свободе.
Началось собрание.
Первым говорил председатель и изложил в общих чертах программу союза, ничего опасного для дела свободы не представляющую. Речь эта была покрыта громкими аплодисментами, и ясно было, что в массе никакого предубеждения против этой организации нет.
Но вот выходит на сцену один из врачей членов Исполнительного Комитета и истерически выкрикивает свою речь, в которой доказывает, что существование отдельного офицерского союза рядом с Советом солдатских депутатов опасно для дела революции. Что здесь солдатам не позволяют говорить, и что вообще всё это – опасная затея, против которой нужно бороться всеми способами.
– Нельзя допустить, чтобы рядом с нашим Исполнительным Комитетом действовал какой-нибудь другой орган, Союз офицеров, врачей, чиновников и священников. Что это профессиональный союз, что ли? Но нет, какие общие профессиональные интересы могут иметь врачи и офицеры, священники и чиновники. Ясно, что союз устраивается для особых, специальных целей.
Ясно, что аудитория, падкая вообще на громкие выкрики, восприняла эти слова со всей свойственной наэлектризованной толпе энергией, и после грома аплодисментов, которыми покрыта была речь этого молодого неврастеника, раздались крики:
– Товарищи, пойдём! Нам нечего здесь делать! Пусть они сами без нас делают своё тёмное дело!
И во многих ложах публика встала и собиралась уже демонстративно уходить.
Надо было спасать положение. Надо было восстановить необходимое равновесие, во избежание возможных эксцессов.
И я попросил слово.
Любопытство послушать ещё неведомого оратора, к тому же являющегося в настоящее время представителем революционной власти, а, следовательно, пользующегося известным в данное время авторитетом, остановило толпу, и все заняли свои места и успокоились.
Я бросил несколько слов об общих основах свободы союзов, собраний и слова, о необходимости уважать чужое мнение, раз оно искренне, как бы оно не расходилось с нашим, и в самых общих формах очертил нарушение этих элементарных прав таким демонстративно-враждебным отношением к организации, только что сложившейся и ещё не определившей ни своих путей, ни своих действий. Я старался быть понятным и кратким и так закончил своё слово:
– Товарищи! Здесь говорили очень много о том, что настоящий офицерский союз работает тайно от солдат и потому опасен. Но я вижу здесь не только офицеров, но и солдат, и я уверен, что не только ничего от солдат не скрывают, но если товарищи-солдаты, присутствующие здесь, захотят взять слово, то им дадут и выслушают, как равный равного. Так зачем же оставлять собрание, зачем уходить? Нет, нужно остаться, выслушать и узнать, что здесь делается, нужно сказать и своё, солдатское слово на этом общем, публичном собрании. И я уверен, вы здесь останетесь и скажете своё слово. Вы не уйдёте.
Конечно, гром аплодисментов был ответом на мою скромную речь (Легко давались они в то светлое время), и все остались и приняли участие в дебатах.
Я взял на себя много, конечно, предложив и солдатам участвовать в дебатах: я на это не был никем уполномочен. Но надо было спасать положение, и, конечно, президиум немедленно же поддержал меня, и председатель предложил записываться и солдатам.
Начались дебаты.
Одним из ораторов был солдат, царско-сельской автомобильной роты, один из деятельных участников переворота в Петрограде, как он отрекомендовал себя. Он тоже взял демагогический тон и проводил резкую черту между офицерами и солдатами, относя первых к контрреволюционерам. Для вящей убедительности, он вспомнил давние годы, когда ему ещё в 1906 году, в начале его солдатской службы, пришлось выступать против крестьян и действовать по приказу офицеров против народа.
