Kitabı oku: «Старый рыцарь»
Глава 1. В храме
– Вставай, – Фолкмар тормошил Ницеля что есть мочи, но тот не желал разлеплять веки. – Вставай, старый дурак и пьяница!
«Дурак и пропойца… Ровно, как и я сам», – с грустью подумал Фолкмар, оттаскивая Ницеля за портки.
В храме было просторно и воздушно. Сквозь распахнутые настежь врата дышала рассветная прохлада весны. Близилось долгое лето, но отголоски зимы все еще морозили воздух.
Подмяв под себя потертый шерстяной кафтан, Ницель свернулся клубком на постаменте Отверженного. На нем, видно, должна была стоять какая-нибудь статуя – величественного бога, взирающего с высоты небес, но ничего такого не было. На плоский округлый мрамор давил только воздух да всякая мелкая всячина, промеж которой ловко уместился тощий старик. Люди сюда тащили лишнее добро, что находилось в карманах. По обыкновению, лишнего оказывалось не много, посему Отверженный довольствовался малой жертвой: дудки, свечки, склянки и несколько вареных яиц. Кидали сюда же, порой, и парочку стоптанных сапог. Они составляли добрую компанию сапогам мраморным, и мраморным сандалиям, а также отпечаткам детских ног, вбитых в холодный камень. Сапоги обрывались ровно на щиколотках, так и не показав своих хозяев. Здесь не возвышался Отверженный, по щедрому прозвищу «Бог, которого нет». Ведь никто не знал, каков его истинный лик. Постамент выглядел огромной дырой в стройном ряду величественных статуй. Ницель спокойно почивал, зацепившись сохлыми пальцами за чьи-то детские пяточки.
– Придется потратить целый серебряник на новые, – с досадой прошептал Фолкмар, заприметив у верного слуги отвалившуюся подошву сапога, – Ты, видно, не думал о сапогах, когда набивал свое брюхо, – (но ведь и сам он совершенно не думал об этом), – Должно быть, моча на обочине тебе дороже, чем крепкая кожа на ногах. Нужно было на обновку деньги пустить, а не выпивку. Да что с тебя взять…
Вокруг вилось множество стоп, обутых в прочные сапоги, сандалии и ботинки. У всех имелись крепкие каменные подошвы, никогда не знавшие износа. Холодный камень в них не нуждался, но одолжить новые не мог. «Бери покрепче, старина, такой пожар в глотке можно потушить только крепкой водой», – что ж, пили они с Ницелем вместе, так что сетования были пустые.
«Нужно чтить всю дюжину, но одного бога больше всех» – стройная надпись, выбитая над центральным алтарем, выглядела как насмешка.
– И что же ты тут забыл?
Накануне они надрались как свиньи и Ницель вновь изъявил желание наложить большую кучу в чашу Безумного в главном храме столицы. Утром он ушел на поиски пенного, ибо страдания его были невыносимы. Обмолвился он, что заскочит по пути навестить дюжину «каменных нахлебников». Верный слуга мстил за своего хозяина по-своему. Не думал Фолкмар, что тот действительно на это решится.
Постамент Отверженного располагался аккурат рядом со статуей Безумного с огромной чашей в руках. С него, видать, Ницель и решил подобраться к врагу. Воровато оглянувшись, старый рыцарь принюхался, стараясь уловить хоть какие-то нотки бесчинства. Но не пахло ничем, кроме гари от свечи Отца Огня. Горечь огненного плюща кусала ноздри.
Может, все-таки не успел? Последние трое суток они не ели ничего, кроме самодельной браги да дешевого кабацкого вина. Так что вряд ли живот Ницеля был способен на большее, чем пара хлипких ветров. С этой надеждой Фолкмар стал теребить спящего еще пуще: пора просыпаться, горизонт уже окрасился в багровый. Вот-вот храм начнет заполнять народ и появятся клирики. Храмовники тут же накличут городскую стражу, и межевой рыцарь со слугой отправятся в гротовые тюрьмы.
После ночной попойки Ницель выглядел так, будто готов вот-вот испустить дух.
– Ну и дурак ты, Ницель! Помереть в таком месте! – седая голова тряхнулась с досады. Так и есть, слуга его был совершенно мертв, от макушки до самых кончиков пальцев.
Оставив в покое потертые портки, Фолкмар замер над бездыханным телом. Что поделать, это неотступно приближалось с каждым новым рассветом. Думается, надо быть готовым, ведь слуге исполнилось уже семьдесят и век его подходил к концу. Фолкмар встретил его, когда тот был еще совсем мальчишкой. Странно, что он протянул рядом с ним так долго. Признаться, сам Фолкмар не протянул бы рядом с собой так долго. И все же, он не был готов к смерти близкого друга. Грусть посетила старое сердце.
А еще Ницель хотел помочиться в свечу Отцу Огня, но видимо, и этому не суждено было сбыться. Да и как бы он умудрился это сделать? Свеча – не чаша. Карабкаться по скользкому воску несподручно даже молодому. И все же, знатный богохульник был этот Ницель, но верный друг и слуга. Единственное, что у Фолкмара оставалось, кроме коня да ржавых доспехов. Теперь и этого нет.
Снять бы шлем с седых волос в знак скорби, но он потерял тот еще с полвесны назад где-то у Отвесных Скал. Фолкмар так и не сделал Ницеля своим оруженосцем и не посвятил в рыцари, хоть и обещал. Теперь дряхлую душу вечно будет грызть совесть.
«Вечно…»
– Я похороню тебя там, где гуляет ветер, – скорбно сказал Фолкмар. – Ты всегда любил ветер, я это знаю.
Но сначала предстояло незаметно утащить тело из храма. Несколько сонных алтарников проходились по рядам свечей у белоснежных помостов Жницы Смерти.
«И что они делают, что никогда не высыпаются», – думал Фолкмар каждый раз, когда бывал здесь. Сменялись лица, росли мальчишки, становясь все как один строгими клириками, но молодняк все так же спал на ступенях, у статуй и спрятавшись за колоннами, смахивая с утра на неопрятных птенцов.
«Вот бы какая-нибудь статуя сошла со своего чертового постамента и помогла мне донести мертвого друга до коня, хоть какая-то польза от этих богов».
Но те стояли неподвижно и взирали безразлично, как и всегда.
Головы их упирались в расписные своды, свет огибал их, словно бурная река скалы. Статуи двенадцати богов превышали рост любого взрослого мужчины вдвое. У распахнутых врат встречал Идущий по небу, протянув одну руку к свету входа, другой провожая в глубь храма. Рядом сжимала в руках лавровый венок та, что отдает. За ней обратила к небу ладони та, что забирает, скапливая в них материнские слезы. Глава ее была опущена, лицо скрыто под каменным капюшоном.
Отец Огня взирал на свечу у себя в руках, толщиной с колонну и ростом с нее же, воск был смешан с соком огненного плюща. Языки пламени тянулись к сводам, озаряя светом серые стены. Огромное пятно копоти чернотой пометило камень. Великий Воин поднял вверх широкий меч, на щите его отпечатался символ войны, а, может, символ защиты – меч, разрубающий зеленую звезду. Здесь собрались все, даже Безумный, выкрашенный в черный. Под плотной каменной парчой зияла пустота сбитого лика. В главном храме он навсегда был заключен в темницу.
Позади послышался тихий говор первых прихожан. Они не переставали обсуждать утренние вести, но делали это приглушенно из уважения к богам. Так, Фолкмар первым делом узнал, что булочник на центральной площади подал с утра вчерашнюю сдобу, но разогрел ее и посыпал тертым миндалем, чтобы скрыть обман. И чтобы леди Флоренсиа не вздумала ходить к нему, если только, конечно, она не без ума от миндаля.
Взвалив на плечи Ницеля, Фолкмар удивился его невесомости. Будто в старике не осталось ни мяса, ни костей – ничего, кроме любви к этому миру. Весило это совсем немного, ведь истинные чувства легки, узнать их непросто. Каждый раз Ницель удивлялся рассвету, словно ребенок, хоть тот озарял горизонт по утрам, как и всегда.
– Что ж, старина, когда-то ты тащил меня на своем хребте, видать, сейчас настала моя очередь, – сказал Фолкмар другу. Он еще не привык к его смерти и вел разговоры, как прежде.
В распахнутые врата впорхнула стайка шумных мальчишек. Их было чуть больше дюжины. Наглая шпана походила на рой галдящих галок, шумно смеялась, босые пятки стремительно шлепали по холодному мраморному полу. У некоторых обнаруживались сандалии на ногах, но на этом удача их заканчивалась. Кто помладше стянули пояса тугими веревками, рубахи из жесткой мешковины многим были велики. Заводилы постарше разжились шерстяными жилетами и льняными поясами, но штаны их все равно оставались драны.
– Ох, адова дюжина, опять они, – охнула одна из сплетниц, похлопав ладошкой по оскверненному ругательствами рту.
Тщетно дамы пытались уйти от столкновения с настырным ураганом оборвышей из Псового переулка, приподнимали атласные юбки тонкими пальчиками, соревнуясь с ними в проворности ног. Стихия все равно настигла их. Оборвыши надоедливыми мухами просочились сквозь свиту, леди Флоренсию неаккуратно толкнул один из мальчишек, чуть было не повалив ее на пол.
– Прошу прощения, миледи, – обернулся малец весен девяти с хитрыми карими глазами. Он снял с головы воображаемую шляпу и поклонился, – Сегодня я очень неуклюжий!
Не став дожидаться крика, паренек развернулся и дал деру, ведь леди Флоренсия уже открыла рот.
– Возмутительно! – своим громким ором она все-таки нарушила покой богов, – И как долго это будет продолжаться?!
От многочисленной свиты, насчитывающей пятерых служанок, двух пажей и почему-то усатого конюха, (Фолкмар догадался об этом по его запаху) отделился тонкий высокий юноша в ярких чулках до колен. Если бы не полуторный меч на его бедре, такой же тонкий, как и он сам, парень вполне мог бы сойти за девушку. Пока конюх отгонял пару особо наглых галок, паж быстро скрылся за колоннами. Почуяв неладное, ребятня оставила в покое высоких леди. Стайка стремительно запорхала в сторону центрального алтаря. На его защиту уже встали вдруг проснувшиеся алтарники. Все как один выкатили грудь колесом, натянув блестящие, вышитые золотом облачения, а один даже развел руки. За ним виднелось сияние символов божественности. На каждой из двенадцати узких ступеней: от меча Великого Воина до нежного венка Той, что отдает.
Близился праздник пшеничный весны. Накануне город отмечал уход коротких, но все же суровых зимних ветров. Прихожане закидали центральный алтарь кучей монет, затерявшихся среди догоравших свечей. Забирать жертву милосердия Боги не запрещали, ежели нуждающийся веровал исключительно глубоко. И именно в это утро ребятня обнаруживала в себе великую тягу к молитве. Те ждали, когда откроются врата еще с самого вечера. Любые соперники нарывались на разъяренную стаю зверят, за плечами которых стояли звери покрупнее. К счастью или скорби, корона была милосердна к беспризорным детям. Хоть многие клирики и считали, что у тех гораздо больше конечностей, чем они того заслуживают.
Прошагав мимо служанок, леди и конюха, Фолкмар поспешил к выходу. За его спиной послышались ругательства. Не дожидаясь драки, он бодро перешагнул через порог. Этим утром в великом храме собрались противники примерно одного возраста, но по разные стороны судьбы.
– Уважаемый, вашему другу нездоровится? – перед носом замаячил улыбчивый парень с гладкой, словно яйцо, головой. Глядел рыцарь сверху, ибо был необычайно высок. За короткое знакомство Фолкмар успел разглядеть пару солнечных зайчиков, соскочивших с его макушки. От взора не ускользнули и стальные линии клинков, вышитые на облачении служителя Великого Воина. Клирик – с досадой догадался Фолкмар.
– Нет. Он просто спит, – сухо ответил рыцарь, не замедляя шага. Но потом, испугавшись своей грубости, все же добавил: – Молился всю ночь. На рассвете сморило, святой отец.
– Очень похвально, – улыбка не спадала с лица служителя веры, раздвигая полные щеки, – Нынче почти не встретишь столь стойких в молитве. Но вы назвали меня святым отцом. Служителей культа Воина называют оторнами. Вы не здешний?
– Да, мы в столице проездом.
– О… – у клирика подозрительно вспыхнул взгляд, – Я вижу, вы рыцарь, – конечно, подумал Фолкмар, рыцарь, больше смахивающий на бездомного. С ржавыми доспехами и рябой кольчугой, – Много путешествуете?
– Достаточно.
Всего одно слово, но Фолкмар сразу же пожалел о нем. Нет, этот точно не отстанет. Он знавал таких – любопытных, крайне любезных и не менее приставучих. Они просиживают всю жизнь в одном месте в надежде, что какой-нибудь заезжий странник поведает им о дальних берегах. Не думал он, что и среди клириков есть такие. По благополучной полноте священника он догадался, что тот не часто бывает в долгой дороге. Оторну бы податься в купцы, чтобы переплыть Агатовое море, попинать песок иного цвета на новых берегах, а не протирать дырки в шелке, стоя на коленях у алтарей.
– Вы не молод, простите уж мою бестактность… Но зрелость имеет склонность многое помнить. И, надеюсь, многое рассказывать… Такие доспехи уже давно не куют, вы знали? – (еще бы он не знал) – Но это искусная работа. Никогда не видел подобных в столице. Глаэкорская вороненая сталь. Вы из Глаэкора? Наш король тоже северянин.
Встряхнув на плечах почившего Ницеля, рыцарь порадовался, что уже на середине пути. Клирик был совсем не строг. Но, видать, Фолкмар слишком долго не бывал в столице, раз они оставили свистящие розги и обзавелись бесполезными разговорами. Но все лучше, чем нудные проповеди. И почему служитель Воина не охраняет алтарь? Мальчишки, наверное, уже набили голодные карманы медяками.
Со стороны врат послышался истошный женский вопль и задиристый смех шпаны. Они рассыпались по священным ступеням, словно бисер. Клирик едва успел увернуться от летящего на него паренька лет семи, а вот Фолкмар не успел. В него врезался мальчонка с хитрыми карими глазами, вальяжно развернувшись на лету.
– Прошу прощения, сир, – он снял изящным жестом несуществующую шляпу, совершенно не стесняясь ее отсутствия. – Сегодня я очень неуклюжий!
– Разбойники! Злодеи! Пошли отсюда! – закричал оторн вслед удаляющемуся урагану. Успокоив совесть, он тут же повернулся к рыцарю. Тот еле удержался на ногах, – Может, вам нужна помощь? Крепко же спит ваш друг.
– Нет, благодарю.
– Так откуда вы?
Неужто он хочет продолжать? Фолкмар ускорил шаг. Благо, конь был привязан совсем рядом, у доски объявлений рядом с храмом. Если бы он знал, что здесь творится, то пересек врата прямо на спине Чемпиона. Странно, что его никто не тронул.
– Я издалека, – Фолкмар перебросил Ницеля через седло. – Наверное, вы там никогда не были.
– Если верховный оторн назначит меня на миссионерскую миссию, Боги могут направить меня и в ваши края, – мечтательно улыбнулся клирик. – Я помолюсь за вас на родной земле.
– Хватит с меня молитв, – мрачно ответил Фолкмар. Ницель ожидаемо не проснулся, и он решил поскорее покинуть центр столицы. Кажется, в Теллостосе было запрещено таскать мертвецов по улицам городов, если, конечно, они не лежали в гробу. Наверное, не разрешалось это и в Аоэстреде, Фолкмар, право, не знал, только догадывался. Горечь Отца Огня уже не защищала нюх. От Ницеля начало смердить. Запах прогорклого сыра, сырых портянок и чего-то неизменно тухлого был хорошо знаком – от него так пахло всегда. Мылся Ницель по каким-то циклам небес, которые только ему одному были ведомы. Фолкмар подозревал, что тот просто отлынивал.
– Какой величественный конь… как его зовут?
– Чемпион, – ответил Фолкмар, пытаясь нащупать веревку у себя на поясе. Хорошо бы привязать Ницеля к седлу, чтобы тот не свалился.
– Надо же… Покойного коня нашего дражайшего короля звали так же. Невообразимой красоты был скакун. Впрочем, так говорят. Сам его я не видел, ведь он погиб в бою весен двадцать назад. Но у него была вороненая грива, точно, как и у вашего.
И что такого в этом короле, что люди готовы целовать ему зад? Двадцать весен назад Фолкмар был так далеко, что не слышал о Теллостосе даже от заезжих купцов. Не знал он и какие короли правили все это время страной, которую он давно покинул. И теперь рассказы о господский конях ему были совершенно не интересны.
Веревки на бедре Фолкмар не нащупал, как и мешочка с монетами.
– Паршивец! – в отчаянии вскричал Фолкмар, – Этот мальчишка сорвал мой кошель!
– Печально. С каждым днем они все наглее и наглее. Давно пора пообрубать им руки, да королева перед детьми слаба, запрещает. А что это у вас на седле? – оторн схватился за тонколистное огниво, висевшее на походной сумке. Походило оно на ивовый лист, по тонкому краю тянулась блестящая кайма начищенной стали. Когда-то искусные мастера Дальних Рубежей сточили каждую жилку, наделив огниво жизнью. Но время стачивало красоту, напоминая, что это всего лишь кусок металла.
«Видно, он сорока, раз хватается за все блестящее».
– Этим я счищаю грязь с сапог, – охотно ответил Фолкмар. С этого дня он разрешил себе говорить неправду, не испытывая угрызений совести. Раньше, бывало, она частенько его доставала.
Оторн одернул руку.
– Вы, случаем, не знаете, куда они могли отправиться? – спросил рыцарь, седлая коня. Ницель любезно подвинулся. Он был легок, словно мешок осенних листьев.
«Какой же ты, дружище, все-таки хлипкий. Наверное, и мне нужно почаще выбирать мясо вместо браги».
– В Псовый переулок, конечно. Где еще может утаиться подобное отродье? Эти улицы не перестают нести своих щенят.
– Благодарю, – кивнул рыцарь и натянул поводья, даже не спросив, где находится этот Псовый переулок.
– Если ваш друг все же умер, могу предложить отпевание, – оторн проводил гостя взглядом, его глянцевая макушка отразила солнце, – По указу короля Реборна для всех воинов оно совершенно бесплатно.
«Вот только он не воин, я так и не посвятил его в рыцари».
– Он не мертв.
– Да-да… конечно. Воины живут вечно, – лучезарно улыбнулся клирик.
Поджав седые усы, Фолкмар пришпорил коня.
Глава 2. Псовый Переулок
За тридцать весен, что он не бывал в столице, все сильно изменилось. Выросли новые дома. Мостовые оделись в глянцевый камень, который не вспарывал подошвы сапог и не ранил пятки, как прежде. Улицы обзавелись крикливыми торговцами сладких булочек, сушеной рыбы, блестящих горшков и орущей живности. К слову, ни в одном городе Фолкмар не видел столько торговцев. Оно и не удивительно, ведь Аоэстред слыл портовым городом.
Несколько сотен лет после перемен Красного Моря Аоэстред сводил концы с концами, больше смахивая на захолустную деревеньку. Море бушевало и билось о скалы. Люди благодарили богов, если им удавалось поймать рыбу или вырастить пару пучков тощей морковки у себя на земле. Голод, нужда и смерть были нежелательными, но частыми гостями в холодных домах. Но как только кипящие потоки морских недр успокоились, высокие волны, внушающие ужас, страх и смерть отступили. В Аоэстред снова начали заходить корабли. По шелковой вене, соединяющей континенты, вновь полилась кровь изобилия. Небо больше не выплевывало ледяные глыбы. Голодные до смерти ураганы унялись до легкого, освежающего бриза. Столица расцвела.
Матеря на чем свет стоит, широкорукий каменотес рекомендовал подмастерьям устанавливать статую пышной молочницы более аккуратно. У нее были крутые бедра и полные груди, и совсем не много молока. Что-то не припоминал старый рыцарь, чтобы перед трактирами располагали подобные творения. Каменная парча прикрывала ровно столько, чтобы возбудить аппетит даже у сытого, но не нарваться на гнев вечно бдящих клириков. В нос ударил дурманящий запах тушеного мяса. Кто-то слева похвастался, насколько сочный у него в таверне гуляш. Цок-Цок. Чемпион отчеканивал шаг по гулкому камню, а Фолкмар пытался не обращать внимания на урчание в животе.
Краснощекий торговец специями отгонял перцовых мух от разноцветных пряностей. Весь город, как и эти специи, пестрел множеством цветов. Одежды мелькали перед глазами яркими пятнами, среди которых едва ли можно было уловить серый. Одно время Фолкмару показалось, что у него вот-вот закружится голова. Среди бесчисленного южного народу сновали высокорослые патрули северян. Много солдат, много людей. Сотни людей… Видимо, все эти годы они только и делали, что размножались.
Но там, куда направлялся Фолкмар, все обстояло совсем иначе. В этом он был просто уверен. Сколько бы не прошло времени, тридцать ли весен, сотня или даже тысяча, Псовый переулок останется также хмур и неприветлив. Там будет так же много псов, столько же оборванных, озверевших бездомышей, а может и больше. Стены будут пестреть морским оранжевым, смешанным с серой плесенью, люди жать правой рукой твою руку, а левой шарить по порткам. Если, конечно, решат проявить вежливость. Нередко случайный захожий возвращался с бедных кварталов с лезвием в боку. Здесь можно было найти то, что не продают торговцы даже на центральной площади Аоэстреда, но за это можно было попасть на плаху. Здесь можно было найти тех, кто может устроить плаху твоему врагу за определенную плату. Это была окраина окраин, раскинувшаяся далеко за пустырем. Псовый переулок. Когда-то он стал Фолкмару отцом и матерью, которых он никогда не видел. Он не знал, где родился, но знал, где вырос. Непривычно было возвращаться в родные стены. Память всегда сторонилась минувших воспоминаний.
– Эй, малец, иди-ка сюда, – Фолкмар подозвал босоногого мальчишку весен пяти, распинающего дохлую кошку на самодельном колесе. Он был слишком юн, поэтому делал это неправильно. – Знаешь, что у меня в руке?
– Это медяк, – мальчик посмотрел на рыцаря, как на дурака.
Фолкмар улыбнулся.
– Получишь его, если скажешь, где старшие собираются после дела.
Все дети Псового переулка рождались с ручками в чужих карманах. Фолкмар не был исключением. В пять весен он мог выдернуть перо из задницы гуся, а тот не раскрыл бы клюва. Все дети знали, куда нужно идти после удачной вылазки.
Проехав на вороном коне добрую половину квартала, Фолкмар так и не нашел того, кто мог рассказать ему это. Местные смотрели на чужака как на врага или добычу. Но добыча прихватила с собой меч, поэтому они просто отмалчивались. Пожимали плечами и указывали путь, петлявший среди бледно-рыжих стен, водивший по бесконечному кругу. Фолкмар решил, что ему нужен кто-то более наивный, а оттого жадный. Осталось у него три медяка, поэтому наивность должна закрыть глаза даже на его бедность. Что может быть наивней и жадней, чем нищая юность?
– Я не знаю, о чем вы, сир, – не сводя глаз с монеты, ответил мальчик.
– Ты сможешь купить на эту монету сладкую булочку, – Фолкмар наклонился к мальчишке, поднеся монету прямо к его носу, – Большую. Горячую. Тебе не нужно будет ни с кем делиться. Или фруктовых петушков. Целую дюжину.
Мальчик опасливо оглянулся.
– Не бойся, здесь никого нет. Никто не узнает, что мы с тобой разговаривали, – Фолкмар первым делом убедился, что в тупой конец улицы не заглянут.
«Скоро набегут те, кто захочет поиграть с твоей дохлой кошкой. Думай быстрее, малец, иначе нам обоим придется не сладко».
– Они на мокрых балках, – произнес мальчик.
Фолкмар вынул из кольчужной перчатки еще один медяк:
– А этот получишь, если скажешь правду.
Он уже бывал и на мокрых балках, и на блестящих прудах. Ни одно место из тех, что ему было знакомо, давно не служило местом сходок. Он не был в родном городе слишком долго.
Целых двадцать четыре фруктовых петушка. Но вряд ли мальчишка умел считать… в его воображении это было целым полчищем.
– Слева от солевых руин. Напротив Брюзги.
– Молодец, – Фолкмар разворошил светлые кудри, всучив монеты в раскрытую ладошку. – Мой тебе совет: спрячь их. Хорошо спрячь и ешь, чтобы никто не видел.
Из-за угла вывалился заспанный пес. Лениво оглядев окружающее, он начал чесать спину об угол дома. Фолкмар улыбнулся: так ничего и не поменялось.
Уезжая, он услышал, как погремело колесо по натоптанной каменной дороге и крики детей. Он знал, что кошка отвалится через пару домов и придется крепить заново.
Когда-то здесь была всего одна улица, глухой переулок. Но потом появились мелкие домишки, а за ними потянулась зыбучая сеть разрозненных улочек. Она смахивали на смертельную ловушку, в которой можно сгинуть, заблудившись. Местные жители, словно пауки, только заманивали глубже в окраину. Псовый переулок, давно переставший быть переулком, разросся настолько, что походил на отдельный город, разрушенный и унылый. Он отразился в зеркале прошлого, до сих пор преследовавшего Аоэстред. Такова столица была после перемен Красного моря. В напоминание об этом Переулок год за годом разрушал свои стены под натиском соленого бриза. Здесь осели те, чьи жизни были разрушены, только начавшись и те, кто уже не мог жить иначе. Не удивительно, что корона так и не смогла разогнать этот сброд. Здесь могла сгинуть даже королевская гвардия.
Когда Фолкмар выехал к руинам у моря, собак стало больше. Они попадались стаями, нехотя лая на вороного незнакомца. Чесаная об камень шерсть лезла клочьями, кое-где виднелись содранные до розовой кожи бока. Виной тому был коралловый песок, вымываемый на пляжи южного побережья столицы. Еще будучи ребенком, Фолкмар помнил, как, испачкавшись по локоть, смазывал им стены домов вместе с остальными детьми. Делали они это каждый год. Песок ложился плотно, надежно защищая от ветра, снега и дождя. Вот только сходил он уже к весне и все приходилось делать заново.
Неизвестно, что было в том рыжем, огненном песке, превращающим квартал в морскую пустыню… Но он притягивал псов, словно воров золотые дублоны. Те терлись об дома, грызли углы и выли, выли… Больше всего псов собиралось у побережья. Там, где руины старого замка утопали в коралловых обломках.
– Уууу! Гав! Гав! Рррр…
Никто из них не решался нападать. Чужака они чуяли сразу. Опасного чужака – за милю. Никогда еще Фолкмар не был так рад мечу у себя за спиной. Толпа лающих псов потащилась за Чемпионом, словно фата за невестой. Многие не утруждали себя лаем, приветственно маша хвостом.
Если кто и был в руинах этим огненным днем, он уже знал о приближении гостя. Фолкмар остановился.
– Выходи! – прокричал он, настороженно оглядевшись. – Выходи, я знаю, что ты здесь!
Эхо пролетело по руинам, запутавшись в каменных обломках. Здесь будто застыло время. Весенние травинки пробивались сквозь оранжевую пыль коралл, вокруг раскинулась пустыня, но запахи говорили совсем об обратном. Пахло морским дном, весной и забытым прошлым. Огромная покосившаяся колонна торчала из насыпной горы камней, за ней раскинулась обветшалая арка. Сточенные временем стены замка заросли осокой и походили на незатейливый лабиринт. Фолкмар не стал петлять по нему, хотя знал каждый закоулок. У входа в широкий коридор на сколотом постаменте возвышалась чья-то статуя. Огромный живот неизвестного короля давно зарос мхом, головы у монарха не было. Его до сих пор называли Брюзгой.
По спине Фолкмара прошлись мурашки. Все было точно, как и девяносто весен назад. В тот день он был в трущобах в последний раз. Исполнилось ему тогда десять. Старый рыцарь всей душой надеялся, что малец не обманул его дважды.
– Я не уйду без своего! Выходи!
Закованная в латы спина почуяла на себе изучающие взгляды. Они выжидали. Среди них не было взрослых, иначе шпана давно уже показала себя. Он заметил мелькание между каменных игл. В свое время это было его излюбленное место.
На арку взобрался мальчишка лет семи, подпоясанный веревкой от мешка с пшеницей. Ловко, словно корширская обезьянка. Беззаботно свесив чумазые пятки, он молча уставился на незнакомца. Слева появилось еще пятеро. Справа Фолкмар насчитал только троих. Их было больше, это ясно. Последним показался высокий подросток в шерстяном жилете и сандалиях. В его штанах даже имелись карманы: он спрятал в них руки сразу же, как только рыцарь заметил его. Во рту заводила зажал сочную мясистую былинку. Вальяжно оперевшись о полуразрушенную колонну, он надменно смерил взглядом чужака:
– Чего шумишь, дядя?
– Для тебя я сир, – Фолкмар не стал спешиваться. Чемпион нетерпеливо помялся на месте, мешая копытами песок. – Мне нужен мальчишка с хитрыми глазами, который воображает, что у него есть шляпа.
– Ты бредишь, дядя. Я не понимаю, о чем ты.
– Тебе было сказано, как надобно меня называть. Я не собираюсь повторять дважды.
– Хорошо, не повторяй, – пожал плечами подросток.
Кивком головы он дал знак своим парням и те мигом исчезли. Любопытные и испуганные, чумазые и сопливые лица попрятались за камень. Заводила выплюнул былинку изо рта, не вынимая рук из карманов оттолкнулся от колонны и повернулся спиной.
«Сейчас они уйдут. Уйдут все до единого, и я останусь ни с чем».
– Морские балки, блестящие пруды, солевые руины, нищий колодец, – громко произнес Фолкмар и заводила внезапно остановился, – Дом у причала, приют скорбящих… Я могу продолжать долго.
Подросток резко развернулся. Взгляд его стал острым, словно лезвие:
– Ты не местный.
– Ты слишком юн, чтобы знать наверняка, – холодно ответил Фолкмар, сжав поводья сильнее.
Из-за камней вновь стали видны бледные носы ребятни. Любопытные взгляды чувствовались даже сквозь толщу ржавой стали.
– Приюта скорбящих нет уже весен двадцать.
Фолкмар дал ему время. Испытующий взгляд молодости прошелся по седой бороде, по доспехам, по коню. Остановился на бездыханном Ницеле: рыцарь так и скитался со слугой по трущобам, перекинув того через седло. Рыцарь уловил сомнение в глазах паренька. Старший оценивал, насколько тот опасен. Глаза Фолкмара давно выцвели. Хватка закостеневших пальцев была не так крепка. Седая борода выдавала старость. Однако, она была достаточно густой, чтобы скрыть всю глубину его лет. Широкие доспехи, носимые Фолкмаром в более светлые времена, делали иссохшее тело гораздо больше, чем есть на самом деле. А конь… прав был оторн, он выглядел величественным. Только ржавчина на вороненой стали доспехов выдавала правду. Фолкмар вынул меч из ножен. Описав круг, лезвие со свистом прорезало воздух. Заводиле вовсе не нужно было знать, насколько сильно заболели сейчас его кости.
– Я же говорю – ты слишком юн, – после недолгой паузы ответил рыцарь. – Скажи, где мальчишка, иначе к вечеру городской патруль прочешет все места ваших сходок. Вы все еще храните награбленное в старых гротах?
По уязвленному взгляду старшего Фолкмар понял, что не промахнулся. Быть может, рука его не так тверда, и часто не может попасть мечом в цель, но его знание человеческой натуры не подводило, сколько бы весен ему не исполнилось.
В пещеры мог попасть только маленький и юркий. Опытный ребенок, знавший ходы, выходы и время, когда ревущие волны не заполняют раны холодных скал. Такой, каким в свое время был Фолкмар. Использовать лаз для хранения награбленного было разумным решением в любое время.
– Не смотри на меня так. Вы не сможете вынести все до вечера. Намечается прилив, а к утру вас встретят дозорные.
– Кто ты? – прошипел старший и глаза его стали узки.
– Для тебя я сир. Мне не нужно ничего из того, чем вы так дорожите. Мне нужен только этот мальчишка.
