Kitabı oku: «С жизнью наедине», sayfa 5

Шесть

Дома после вечеринки родители Лени набросились друг на друга, как возбужденные подростки. Они врезались в стены, тяжело дышали, прижимались друг к другу всем телом. Музыка и алкоголь (ну и, пожалуй, внимание Тома Уокера) сделали свое дело, и теперь они бешено хотели друг друга.

Лени поспешно вскарабкалась на чердак, спрятала голову под подушку и принялась мурлыкать себе под нос «Скорей улыбнись».²⁹ Когда в домике снова все стихло, Лени подползла к стопке книг, купленных в Армии спасения. Внимание ее привлек сборник стихов какого-то Роберта Сервиса.³⁰ Она улеглась с книгой и открыла ее на стихотворении «Кремация Сэма Макги». Фонарь Лени не включала, потому что на улице до сих пор было светло, несмотря на поздний час.

 
Под солнцем полночным дела творят,
Кто до здешних богатств охоч;
Полярные тропы тайны хранят,
От которых стынет кровь.
 

Лени погрузилась в прекрасный, суровый мир стихотворения. Он так ее очаровал, что она стала читать дальше – про Опасного Дэна Макгру и леди по имени Лу³¹ и про чары Юкона.

 
Это Юкон, таков здесь закон,
Он ясен, как день, и крут:
Глупец и слабак не сдюжит никак,
Лишь сильный выживет тут.³²
 

С каждым словом ей открывались все новые и новые стороны странного штата, куда они перебрались, но выбросить Мэтью из головы никак не получалось. Лени не могла забыть, как ей было стыдно, когда Мэтью на вечеринке услышал гадость, которую ляпнул отец.

Захочет ли он теперь с ней дружить?

Ни о чем другом она думать не могла. От тревоги ей не спалось. Лени готова была поклясться, что глаз не сомкнула, однако утром ее разбудил оклик:

– Вставай, засоня. Поможешь мне, пока мама нам шамовку готовит. До школы еще есть время.

Шамовку? Что за простецкие словечки?

Лени натянула джинсы, большой свитер, спустилась, обулась и вышла во двор. Папа сидел в этой штуке на сваях, похожей на собачью будку. В запаснике. К остову была прислонена лесенка из бревен, вроде той, что вела на чердак. Папа прибивал доски к крыше.

– Подай-ка мне вон те пенсовые гвозди,³³ Рыжик, – скомандовал он. – Несколько штук.

Лени схватила синюю жестянку из-под кофе, полную гвоздей, и забралась по лестнице к папе. Выудила из банки гвоздь, подала ему.

– У тебя руки дрожат.

Он покосился на гвоздь, тот прыгал у него в кулаке. Папа был бледен, как лист пергамента, под глазами темные мешки, как фингалы.

– Я вчера перепил. Не выспался.

Лени встревожилась. Не выспавшись, папа места себе не находил. Правда, до сих пор на Аляске он спал превосходно.

– С перепоя вечно такая фигня, Рыжик. Мне, конечно, не следовало нажираться. Ну да что уж теперь. – Папа загнал последний гвоздь в замшевую рабочую перчатку, из которой сделали дверную петлю. (Марджи-шире-баржи посоветовала – на Аляске все мастерили из того, что под рукой.)

Лени спустилась по лестнице и спрыгнула на землю, гвозди загремели в жестянке из-под кофе.

Папа засунул молоток за пояс, приземлился рядом с Лени, взъерошил ей волосы:

– Ну что, мой маленький плотник?

– Я думала, я твой библиотекарь. Или книжный червь.

– Мама говорит, тебе самой решать, кем быть. Что-то там про рыбку и зонтик.

Ага. Лени это уже слышала. Наверно, очередная фразочка Глории Стайнем.³⁴ Поди знай. Мама вечно сыплет цитатами. Для Лени в этом было не больше смысла, чем в том, чтобы сжечь хороший лифчик.³⁵ С другой стороны, то, что в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году взрослая работающая женщина не может получить кредитную карту или открыть в банке счет на свое имя, тоже полный бред.

Миром правят мужчины.

Лени прошла за отцом от запасника к веранде мимо каркаса нового парника и обтянутой мусорными пакетами импровизированной коптильни. По другую сторону дома в новеньком загончике клевали землю цыплята. На мостках, которые вели к курятнику, сидел петух.

Отец зачерпнул воды из бочки, брызнул в лицо, и по щекам его побежали бурые капли. Вернулся на веранду, уселся на нижнюю ступеньку. Выглядел он паршиво. Как после многодневного запоя. (Как в те дни, когда ему снились кошмары и он срывался.)

– А твоей маме, похоже, приглянулся Том Уокер.

Лени насторожилась.

– Нет, ты слышала, как он тыкал нам в нос своим богатством? «Если хотите, Эрнт, я одолжу вам трактор, а может, вас в город подвезти?» Говорил со мной через губу!

– А мне он сказал, что считает тебя героем и что правительство вас предало, – соврала Лени.

– Да? – Папа откинул волосы с лица. На загорелом лбу проступила морщина.

– Мне здесь нравится, – тихо ответила Лени и вдруг поняла, что это правда. За считаные дни она почувствовала себя как дома. В Сиэтле ей никогда не было так хорошо, как на Аляске. – Нам тут хорошо. Я же вижу, как ты счастлив. Только… не пей больше, пожалуйста.

Повисло напряженное молчание: Лени с мамой, не сговариваясь, даже не заикались при папе ни о выпивке, ни о скандалах.

– Может, ты и права… – Папа задумчиво глянул на нее: – Ладно, Рыжик. Поехали в школу.

* * *

Час спустя Лени стояла перед школой. Перебросила рюкзак через плечо и направилась к двери. Коробочка с завтраком била в правый бок. Плетешься нога за ногу, сказала бы мама. Лени и правда не торопилась на урок.

Когда Лени была у самой двери, та распахнулась и на улицу, болтая и смеясь, высыпала стайка школяров. Посередине шла Женева, мама Мэтью. Она подняла заскорузлые от работы руки и попросила всех замолчать.

– О, Лени, а вот и ты, – приветствовала ее миссис Уокер.

– Ты так припозднилась, я уж думала, не придешь. Тика не смогла выбраться, так что сегодня занятия веду я. Ха! Сама-то я школу окончила с трудом, что уж там скрывать, – она рассмеялась, – и поскольку мальчишки интересовали меня куда больше уроков, мы с вами сегодня отправимся в поход. Ненавижу в такой прекрасный день сидеть в четырех стенах.

Лени шла рядом с миссис Уокер. Та обняла ее за плечи и прижала к себе:

– Я так рада, что ты приехала.

– Я тоже.

– До тебя Мэтью от дезодорантов шарахался как черт от ладана. Теперь хоть одежду менять стал. Сбылись наши мечты – я о тех, кто с ним живет в одном доме.

Лени понятия не имела, что на это отвечать.

Они толпой спустились к пристани, точно слоны из мультика про Маугли. Лени почувствовала, что Мэтью смотрит на нее. Дважды поймала его смущенный взгляд и тут же отвернулась.

Наконец добрались до причала. Вокруг скрипели, покачиваясь на волнах, рыбацкие лодки. Миссис Уокер поделила учеников на пары и сказала, кому в какое каноэ садиться.

– Мэтью, Лени, ваше зеленое. Не забудьте про спасательные жилеты. Мэтью, проследи, чтобы Лени все правильно надела.

Лени сделала, как велели, забралась в каноэ и села на корме, лицом к носу.

Следом залез Мэтью. Каноэ под ним качалось и скрипело.

Мэтью уселся лицом к Лени.

Лени не очень-то разбиралась в том, как плавают на каноэ, но точно знала: Мэтью сел неправильно.

– Ты вроде должен сидеть лицом в другую сторону.

– Мэтью Денали Уокер. Что ты вытворяешь? – Мимо них скользнули на каноэ Женева с Малышкой. – На тебя что, затмение нашло? Помнишь хоть, как меня зовут?

– Мне надо поговорить с Лени. Я быстро. Мы вас догоним.

Миссис Уокер бросила на сына многозначительный взгляд:

– Только недолго. Ты на уроке, а не на первом свидании.

Мэтью застонал.

– Ну мам, ты вечно как скажешь…

– Я тоже тебя люблю, – ответила миссис Уокер, рассмеялась и погребла прочь. – Вперед, – крикнула она остальным, – плывем в Орлиную бухту.

– Что смотришь? – спросила Лени у Мэтью, когда они остались одни.

Мэтью положил весло на колени. Волны глухо плескали о борт каноэ, убегая от пристани.

Лени догадалась: он ждет, что она скажет. Но сказать она могла только одно. Ветер ерошил волосы Лени, выдергивал тугие кудряшки из-под резинки, сдувал рыжие пряди ей на лицо.

– Прости меня за вчерашнее.

– За что простить?

– Да ладно тебе. Не играй в благородство.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Папа вчера напился, – осторожно ответила Лени.

Прежде она никому в этом не признавалась и сейчас чувствовала себя так, словно предала отца. И еще неизвестно, чем это аукнется. Мало, что ли, она смотрела специальных передач по Эй-би-си? У психически неуравновешенных родителей забирают детей. Власти могут разрушить любую семью из-за чего угодно. Лени старалась не болтать лишнего, чтобы никого не обеспокоить и не подвести отца.

Мэтью засмеялся:

– Да они там все были хороши. Подумаешь, тоже мне. В том году Чокнутый Эрл так напился, что нассал в коптильню.

– Папа иногда… напивается… и ругается. На самом деле он вовсе ничего такого не имел в виду. Ты же слышал, что он сказал про твоего отца.

– Да я от кого только это не слышал. Особенно от Чокнутого Эрла. Полоумный Пит тоже папу недолюбливает, а Билли Хорчоу вообще как-то раз пытался его убить. Почему – мы так и не узнали. Это Аляска. Долгие зимы, народ пьет не просыхая и творит такое, что уму непостижимо. Так что я ни капли не обиделся. Да и папа тоже.

– То есть тебе все равно?

– Это Аляска. Тут закон такой: живи сам и дай жить другим. Мне нет никакого дела до того, как твой отец относится к моему. Главное для меня – это ты.

– Правда?

– А то.

Лени охватила небывалая легкость, того и гляди взлетит. Она открыла Мэтью одну из самых страшных, мучительных тайн, и он не отвернулся от нее.

– Ты сумасшедший.

– Еще какой.

– Мэтью Уокер, хорош трепаться, греби уже! – крикнула миссис Уокер.

– Значит, мы друзья? – спросил Мэтью. – Что бы ни случилось?

Лени кивнула:

– Что бы ни случилось.

– Круто. – Мэтью развернулся лицом к носу каноэ и погреб к далекому берегу. – Как доплывем, покажу тебе одну классную штуку, – бросил он через плечо.

– Какую?

– Там на болотах полным-полно лягушачьей икры. Склизкая, липкая – в общем, гадость. Может, мне удастся подговорить Акселя ее съесть. Он же чокнутый.

Лени взяла весло.

Хорошо, что Мэтью не видел, как она расплылась в улыбке.

* * *

Лени вышла из школы, смеясь какой-то шутке Мэтью, и увидела родителей, которые ждали ее. Оба. Мама высунулась из окна автобуса и помахала ей энергично, словно актриса массовки на пробах к телепередаче «Правильная цена».

– Ого. Да тебя как принцессу встречают.

Лени рассмеялась, попрощалась с Мэтью и залезла в автобус.

– Ну что, мой книжный червячок, – проговорил папа, когда они с грохотом катили по грязной дороге из городка, – что ты сегодня полезного узнала?

– Мы ходили в поход на каноэ, плавали в Орлиную бухту, собирали листья для проекта по биологии. Ты знал, что волчьи ягоды есть нельзя, а то сердце остановится? А от болотницы может быть приступ удушья?

– Какая прелесть, – заметила мама. – Тут даже растения опасны.

Папа рассмеялся:

– Вот это я понимаю. Наконец-то вас в школе научили хоть чему-то полезному.

– Еще нам рассказывали о золотой лихорадке на Клондайке. Канадская полиция пропускала за перевал Чилкут только тех, у кого была с собой печь. То есть эту печь им приходилось тащить на своем горбу. Но большинство старателей нанимали индейцев нести вещи.

Папа кивнул:

– Богачи вечно на бедняках ездят. Такова история цивилизации. Это-то и погубит Америку. Алчные проходимцы, которым все мало.

Лени заметила, что папа стал чаще высказываться в таком духе, с тех пор как познакомился с Чокнутым Эрлом.

Папа свернул на дорогу к дому, и автобус с грохотом пополз по ухабам. Во дворе отец ударил по тормозам и заявил:

– Ну что, девочки мои, сегодня будете учиться стрелять. Отец выскочил из автобуса, вытащил из-за курятника тюк почерневшего плесневелого сена и поволок по высокой траве. Мама закурила. Дым встал сизой короной над белокурыми мамиными волосами.

– Наверно, это весело, – уныло предположила она.

– Мы должны научиться стрелять. Тем более что и Марджи-шире-баржи, и Тельма нам об этом говорили.

Мама кивнула.

– Мам, ты заметила, что папа, как бы это сказать… сердится на мистера Уокера?

Мама обернулась, поймала взгляд Лени.

– Да? – равнодушно откликнулась она.

– Ты сама понимаешь, что да. Ну, в общем… ты же знаешь, как он злится, когда ты… это самое. Флиртуешь с кем-то.

Папа грохнул по капоту, мама вздрогнула, ойкнула, выронила сигарету и наклонилась, чтобы подобрать.

Лени знала, что мама все равно ничего не ответит – очередная их семейная причуда. Папа бесился, а мама его подзуживала. Наверно, ей нужны доказательства его любви.

Лени с мамой прошли вслед за папой по холмистому двору, поросшему пучками высокой травы, к тюку сена с мишенью.

Отец достал из кожаного чехла винтовку, прицелился, выстрелил и попал точно в центр мишени, прямиком в голову, которую нарисовал фломастером на листе бумаги. С дерева вспорхнула стайка птиц и с сердитым криком рассыпалась по небу. Их место тут же занял огромный белоголовый орлан с размахом крыльев минимум футов шесть, уселся на верхнюю ветку и, наклонив голову с желтым клювом, уставился на людей внизу.

– Вот чего я от вас жду, – пояснил папа.

Мама выдохнула дым.

– Да, доченька, мы тут надолго.

Папа протянул Лени ружье:

– Ну, Рыжик, давай посмотрим, на что ты способна. Смотри в прицел, только не подноси ружье слишком близко, а как поймаешь мишень, жми на спусковой крючок. Медленно и спокойно. Дыши ровно. Теперь целься. Я скажу, когда стрелять. Осторожно, только не…

Лени подняла винтовку, прицелилась, подумала: «Ух ты, скорее бы рассказать Мэтью» – и нечаянно спустила курок.

Ружье с такой силой отдало в плечо, что едва не сшибло ее с ног. Прицел ударил в глазницу с громким хрустом, словно сломалась кость.

Лени заорала, выронила винтовку, рухнула на колени в грязь и схватилась за глаз. Веко дергало. Боль была такая, что свело живот, и ее едва не стошнило.

Лени плакала, подвывая. Кто-то опустился рядом с ней и погладил по спине.

– Черт, Рыжик, – сказал папа, – ну чего ты выстрелила, команды же не было. Ничего, сейчас пройдет. Дыши. Обычная ошибка новичка. Все будет хорошо.

– Что с ней? – кричала мама. – Она не ранена?

Папа поднял Лени на ноги.

– Не реви, – велел он. – Это тебе не какая-нибудь репетиция конкурса красоты, на которой учат петь, чтобы получить стипендию. Ты должна меня слушаться. Я ведь пытаюсь спасти тебе жизнь.

– Но…

Боль была нестерпимая. Голова лопалась, по глазам словно били изнутри. Травмированный глаз почти не видел, все двоилось и расплывалось. Однако куда больше Лени терзало то, что отцу совершенно наплевать на ее боль. Лени стало жалко себя. Том Уокер с Мэтью наверняка обращается куда лучше.

– Хватит, Ленора. – Папа встряхнул ее за плечи. – Ты же говорила, тебе нравится на Аляске и ты хочешь здесь освоиться.

– Эрнт, ради бога, она же не солдат, – встряла мама.

Папа развернул Лени лицом к себе.

– Сколько девушек похитили, когда мы жили в Сиэтле?

– М-много. Каждый месяц кто-нибудь пропадал. Иногда даже несколько.

– Что это были за девушки?

– Самые обычные. Подростки.

– А Патти Хёрст украли прямо из квартиры, из-под носа у ее парня, так?

Лени вытерла глаза и кивнула.

– Скажи мне, Ленора, чего тебе больше хочется – выжить или умереть?

Голова у Лени болела так, что мысли путались.

– В-выжить.

– Здесь мы должны быть готовы ко всему. Я хочу, чтобы ты могла себя защитить. – Отец осекся, и Лени догадалась, чего ему стоило скрывать свои чувства. Он ее любил. И хотел, чтобы она сумела за себя постоять. – Вдруг что-то случится, а меня рядом нет? Медведь вломится или волки тебя окружат? Я должен знать, что ты сумеешь защитить себя и маму.

Лени громко всхлипнула и постаралась успокоиться. Он был прав. Надо быть сильной.

– Поняла.

– Вот и умница. А теперь бери ружье, – приказал папа. Лени подобрала забрызганную грязью винтовку. Прицелилась.

– Не подноси прицел так близко. У него же отдача. Держи ружье вот так. – Папа аккуратно поправил винтовку. – Положи палец на спусковой крючок. Осторожно.

Лени замялась: слишком уж страшно было снова получить ружьем в глаз.

– Делай, что говорят, – сказал папа.

Она глубоко вдохнула и скользнула указательным пальцем по холодному стальному изгибу спускового крючка.

Опустила подбородок, отодвинулась от прицела.

Заставила себя сосредоточиться. Шум прибоя, карканье ворон, шелест ветра в кронах деревьев – все звуки стихли, их заглушил стук ее сердца.

Лени зажмурила левый глаз.

Мир сжался до размеров прицела. Сперва перед глазами плыло, мишень двоилась.

Сосредоточься.

Она видела лишь тюк сена с белым листом бумаги, очертания головы и плеч. Надо же, до чего четкое изображение. Лени поправила ружье и прицелилась в самую середину головы.

Медленно нажала на спусковой крючок.

Винтовка снова с такой силой отдала в плечо, что Лени пошатнулась, но на этот раз прицел не ударил в глаз.

Пуля угодила в тюк сена. Не в мишень, даже не в лист бумаги, а в сено. И все равно Лени гордилась своей маленькой победой.

– Ну вот, Рыжик, я же знал, что ты сможешь. Еще чуток потренируемся – и станешь снайпером.

Семь

Когда Лени вошла в класс, миссис Роудс писала на доске задание.

– Ого, – сказала учительница. – Похоже, кто-то поднес прицел слишком близко к глазу. Дать тебе аспирин?

– Ошибка новичка, – ответила Лени. Она гордилась синяком, ведь это значило, что она осваивается на Аляске. – Мне уже не больно.

Миссис Роудс кивнула:

– Тогда садись и открой учебник истории.

Лени и Мэтью переглядывались с той самой минуты, как она переступила порог. Мэтью расплылся в улыбке, обнажив кривые зубы.

Лени уселась за парту, та качнулась и лязгнула о стол Мэтью.

– Почти все в первый раз получают в глаз прицелом. У меня фингал держался почти неделю. Болит?

– Болело. Но учиться стрелять здорово, я и не думала…

– Лось! – завопил Аксель, вскочил из-за парты и бросился к окну.

Лени с Мэтью кинулись за ним. Детвора столпилась у окна, глядя на огромного лося с раскидистыми рогами, который бродил по площадке за школой. Сохатый перевернул стол для пикника и принялся объедать кустики, вырывая их с корнем.

Мэтью наклонился к Лени, коснувшись плечом ее плеча:

– Давай отмажемся и сбежим с уроков? Я скажу, что после обеда должен помочь дома.

Лени разволновалась: она никогда еще не прогуливала.

– А я скажу, что у меня голова болит. Только мне надо будет вернуться к трем, а то за мной родители приедут.

– Класс, – ответил Мэтью.

– Ладно, хватит, – сказала миссис Роудс. – Лени, Аксель, Мэтью, откройте страницу 117 учебника истории Аляски…

Остаток уроков Лени с Мэтью нервно поглядывали на часы. Перед самым обеденным перерывом Лени пожаловалась, что у нее болит голова, и попросилась домой.

– Я дойду до универмага и вызову по рации родителей.

– Хорошо, – согласилась миссис Роудс, явно не заподозрив обмана.

Лени выскользнула из класса, закрыла дверь, вышла на улицу, юркнула в кусты и стала ждать.

Полчаса спустя из школы вышел ухмыляющийся Мэтью.

– И что мы будем делать? – спросила Лени.

Да и чем тут заняться? Ни телевизора, ни кино, даже асфальта нет, так что на велике не покатаешься, ни придорожных кафешек с молочными коктейлями, ни роллердромов, ни детских площадок.

Мэтью взял Лени за руку и повел к заляпанному грязью мотоциклу-вездеходу:

– Садись.

Мэтью перекинул ногу через черное кожаное сиденье. Лени испугалась, но виду не подала – не хотела, чтобы Мэтью счел ее трусихой. Она уселась позади него и неуклюже обхватила его за пояс.

Мэтью повернул ручку газа, и они сорвались с места, вздымая клубы пыли. Двигатель пронзительно завывал, из-под широких колес разлетались камни. Мэтью проехал через городок, с грохотом миновал мост и выкатил на проселок. Сразу за аэродромом свернул в лес, с ревом перебрался через канаву и выехал на тропу, которую Лени заметила, только оказавшись на ней.

Они поднимались по склону холма среди густых зарослей и наконец очутились на плато. Лени разглядела внизу изгиб врезавшегося в сушу синего моря. Волны накатывали на берег. Мэтью сбросил скорость и ловко рулил по ухабам. Тропа кончилась. Лени так трясло, что она со всей силы вцепилась в Мэтью.

Наконец он остановил вездеход и заглушил двигатель.

В тот же миг их окутала тишина, которую нарушал лишь плеск волн о черные гранитные скалы. Мэтью порылся в сумке и выудил бинокль.

– Пошли.

Он шел впереди, уверенно ступая по неровной каменистой земле. Лени дважды оступилась и чуть не упала, но Мэтью двигался ловко, как горный козлик.

Он вывел ее на поляну, которая возвышалась над морем, точно сложенная горстью ладонь. Под деревьями стояли два самодельных деревянных стула. Мэтью плюхнулся на стул и знаком предложил Лени сесть.

Лени бросила рюкзак на траву и села. Мэтью разглядывал деревья в бинокль.

– Вот они. – Он протянул Лени бинокль и указал на деревья: – Люси и Рики. Их так мама назвала.

Лени поднесла бинокль к глазам и медленно оглядела окрестности. Сперва она видела только деревья, деревья, еще деревья, как вдруг в листве мелькнуло что-то белое.

Лени перевела бинокль чуть левее.

Высоко на дереве в гнезде размером с ванну сидела пара белоголовых орланов. Самка кормила трех орлят. Они толкали друг друга, раскачивались из стороны в сторону, тянули клювы к пище, которую отрыгнула мать. За шумом прибоя Лени расслышала, как орлята пищат и клекочут.

– Ух ты!.. – протянула она. Лени так и подмывало вытащить из рюкзака громоздкий «поляроид», который она всегда таскала с собой, но орлята сидели слишком далеко, так что снимок не получился бы.

– Сколько себя помню, они прилетают откладывать яйца. Мама впервые привела меня сюда еще ребенком. Видела бы ты, как они вили гнездо. Закачаешься. Кстати, эти птицы образуют пару на всю жизнь. Даже не знаю, что будет делать Рики, если с Люси что-то случится. Мама говорит, их гнездо весит почти тонну. Я всю жизнь наблюдаю, как орлята вылетают из гнезда.

– Ух ты, – повторила Лени и улыбнулась, когда один из орлят захлопал крыльями и попытался забраться на братьев.

– Мы давно сюда не приходили.

Мэтью так это произнес, что Лени опустила бинокль и посмотрела на друга:

– Вы с мамой?

Мэтью кивнул.

– С тех пор как они с папой расстались, все не то. Может, потому, что моя сестра Алиеска уехала в Фэрбанкс, учиться в колледже. Я по ней скучаю.

– Вы, наверно, очень друг друга любите.

– Ага. Она классная. Тебе бы понравилась. Вбила себе в голову, что хочет жить в городе, но надолго ее не хватит. Вернется, никуда не денется. Папа твердит, что мы оба должны закончить колледж, чтобы решить, кем стать. Достал уже, если честно. Я и без колледжа знаю, кем хочу быть.

– Серьезно?

– А то. Я хочу стать летчиком. Как мой дядя Вент. Люблю летать. Но папа говорит, что этого мало. Надо учить физику и прочую фигню.

Лени его понимала. Они с Мэтью еще дети, никто их не спрашивает, что они думают, и ничего не объясняет. Барахтайся как хочешь, живи в мире, который тебе подарили, пусть вокруг по большей части творится какая-то чепуха и непонятно ни черта, кроме того, что твой номер последний.

Лени откинулась на занозистую спинку стула. Мэтью рассказал ей о себе, поделился сокровенным. Откровенность за откровенность: ведь они же друзья. Лени сглотнула и пробормотала:

– Везет, папа тебе добра желает. А мой… после войны не в себе.

– В смысле?

Лени пожала плечами. Она не знала, как ответить, чтобы не сболтнуть лишнего.

– Ну, ночами на него находит, кошмары снятся, и в плохую погоду психует. Иногда. Но, с тех пор как мы сюда переехали, кошмары прекратились. Так что вроде стало получше.

– Кто его знает. Зимой же тут все время ночь. У народа от темноты крыша едет, начинают орать, стрелять по домашним животным, по друзьям.

У Лени свело живот. О зиме она как-то не подумала. Ведь если сейчас все время светло, значит, зимой будет все время темно. О зимнем мраке Лени даже думать не хотелось.

– Чего ты боишься? – спросила она у Мэтью.

– Что мама от нас уйдет. Ну то есть она выстроила дом на участке, да и они с папой все еще по-своему любят друг друга, но это уже не то. Однажды она пришла домой и сообщила, что разлюбила папу и теперь любит этого козла Кэла. – Мэтью повернулся к Лени: – Разве можно вот так вот взять и разлюбить? Вот что страшно.

– Ага.

– Жаль, что скоро каникулы, – добавил Мэтью.

– И мне жаль. Еще три дня – и все. А тогда…

Как только кончатся занятия, Лени придется день-деньской хлопотать по дому, и Мэтью тоже. Едва ли им удастся увидеться.

* * *

В последний учебный день Лени и Мэтью пообещали друг другу, что непременно встретятся до сентября, когда начнутся занятия, и не раз, но оба знали правду. Они еще дети, а значит, не могут распоряжаться ни собой, ни своим расписанием. У Лени сердце щемило от одиночества, когда она попрощалась с Мэтью и пошла к автобусу, ждавшему на обочине.

– Что-то ты совсем загрустила, – заметила сидевшая за рулем мама.

Лени уселась рядом с ней. Что толку жаловаться на то, чего не можешь изменить? Было три часа. До заката еще море времени, несколько часов домашних работ.

Когда приехали домой, мама сказала:

– У меня идея. Сходи возьми шерстяное одеяло и шоколадку. Я буду ждать тебя на берегу.

– Что мы будем делать?

– Ничего.

– Как это? Папа не разрешит.

– Так его же нет, – улыбнулась мама.

Лени не теряла ни секунды. Забежала в дом, пока мама не передумала, взяла на кухне плитку шоколада «Хёршис» и одеяло со спинки дивана. Одеяло накинула на плечи, как пончо, по шаткой лестнице спустилась к серому завитку гальки, испещренной каплями воды, – их собственному пляжу. Слева заманчиво темнели пещеры, которые за много веков выбили волны.

Мама стояла в высокой траве и курила. Лени подумала, что детство для нее всегда будет пахнуть морем, табачным дымом и мамиными духами с ароматом роз.

Лени расстелила на неровной земле одеяло, они с мамой уселись, вытянули ноги, скрестив лодыжки, и привалились друг к другу. Перед ними катились бесконечные синие волны, омывали берег, шуршали галькой. Чуть поодаль от берега плавала на спине выдра, пытаясь открыть черными коготками ракушку.

– А где папа?

– Уехал с Чокнутым Эрлом на рыбалку. Ну и заодно хочет попросить у него взаймы, а то у нас туго с деньгами. У меня еще кое-что осталось из того, что дала мать, но эти деньги я трачу в основном на кассеты для твоего «поляроида» и сигареты. – Мама мягко улыбнулась Лени.

– Зря папа водится с этим Чокнутым Эрлом, – сказала Лени.

Улыбка сбежала с маминого лица.

– Понимаю, о чем ты.

– Впрочем, ему здесь нравится, – добавила Лени, стараясь не вспоминать разговор с Мэтью о долгой холодной зиме и о мраке, от которого дуреют.

– Жаль, что ты не помнишь, каким он был до Вьетнама.

– Ага. – Лени слышала массу историй о том времени и очень их любила. А мама любила рассказывать о том, как они жили раньше, в самом начале. Как старую добрую сказку.

Мама забеременела в шестнадцать.

Шестнадцать.

Лени в сентябре исполнится четырнадцать. Как ни странно, раньше она об этом как-то не думала. Нет, она, конечно, знала, сколько маме лет, но как-то не сопоставляла цифры. Шестнадцать.

– Ты была всего на два года старше меня, когда забеременела, – сказала Лени.

Мама вздохнула:

– Я училась в одиннадцатом классе.³⁶ Господи. Чего уж тут удивляться, что родителей едва удар не хватил. – Мама скривила губы в прелестной улыбке. – Им меня было не понять, не те они люди. Им не нравилось, как я одеваюсь, какую музыку слушаю, а я терпеть не могла их правила. В шестнадцать мне казалось, что я сама все знаю. Так им и сказала. Они отправили меня в католическую школу для девочек. Там считалось бунтом, если ты заворачивала пояс юбки, чтобы чуть-чуть приподнять подол, на дюйм обнажив колено. Нас учили, как преклонять колени, молиться и удачно выйти замуж.

Твой отец ворвался в мою жизнь как штормовая волна, буквально сбил меня с ног. Все, что он говорил, перевернуло привычные мои представления о жизни, изменило меня. Я разучилась дышать без него. Он сказал, что мне незачем учиться. Я верила каждому его слову. Мы с твоим папой так влюбились друг в друга, что вообще ни о чем не думали, и я забеременела. Когда я сообщила об этом своему отцу, он взорвался, хотел отправить меня в приют для матерей-одиночек. Я знала, что там тебя у меня отберут. В ту минуту я ненавидела его так сильно, как никого и никогда.

Мама вздохнула.

– В общем, мы сбежали. Мне было шестнадцать, почти семнадцать, а твоему папе двадцать пять. Когда появилась ты, у нас не было ни гроша, мы жили в трейлерном парке, но нас это ничуть не волновало. Какая разница, есть ли у тебя деньги, работа, новая одежда, когда у тебя самая прекрасная дочка на свете? Он все время таскал тебя с собой. Сперва на руках, потом на плечах. Ты его обожала. Нам никто не был нужен, мы жили любовью, но жизнь взяла свое.

– Началась война, – догадалась Лени.

Мама кивнула.

– Когда твоего папу призвали, я умоляла его сбежать. Хоть в Канаду. Мы постоянно ссорились из-за этого. Я не хотела быть женой солдата, но его призвали, и он решил, что пойдет служить. Я собрала его вещи, обливаясь слезами, и отпустила. Через год он должен был вернуться. Я не знала, что делать, куда податься, как жить без него. Деньги кончились, я переехала к родителям, но надолго меня не хватило. Мы все время ругались. Они мне все уши прожужжали, мол, разведись с ним, подумай о дочери. В конце концов я опять от них ушла. Тогда-то я и нашла коммуну и людей, которые не судили меня за то, что я родила ребенка, хотя сама еще ребенок. А потом вертолет твоего отца сбили, а его взяли в плен. За шесть лет я получила от него одно-единственное письмо.

Лени вспомнила и то письмо, и как мама рыдала, когда его прочла.

– Вернулся он такой, что краше в гроб кладут, – продолжала мама. – Но он любил нас. Только нами и дышал. Говорил, что может заснуть, только если обнимает меня, хотя все равно толком не спал.

Тут мамина история всегда обрывалась: сказка кончилась. Дверь ведьминой хижины захлопнулась за потерявшимися детьми. Из Вьетнама вернулся другой человек, не тот, кто когда-то туда улетал.

– Впрочем, здесь ему лучше, – добавила мама. – Как думаешь? Он хоть стал на себя похож.

Лени смотрела на катившиеся к берегу волны. Вода неумолимо прибывала, прилив никакой силой не удержать. Одна ошибка, одна погрешность в расчете – и тебя либо выбросит на берег, либо унесет в открытое море. Нужно защитить себя: подготовиться, свериться с картой, принять правильное решение.

– Здесь зимой по полгода темно. Снег, морозы, вьюга.

– Знаю.

– Ты всегда говорила, что в непогоду ему становится еще хуже.

Лени почувствовала, как мама отстранилась. Об этом она старалась не думать. И обе знали почему.

– Здесь все будет иначе. – Мама затушила окурок о камень и повторила на всякий случай: – Здесь все будет иначе. Ему здесь лучше. Вот увидишь.

* * *

Тянулись длинные летние дни, и тревога Лени утихла. Лето стояло волшебное. Край полуночного солнца. Потоки света, день длиной восемнадцать часов, затем ночь – короткая, как вдох, – и снова день.