Kitabı oku: «Катарина», sayfa 2

Я не знала, как противодействовать разворачивающимся событиям. Мое лицо было непроницаемым, но это вовсе не означало, что я не была напугана. Страх настолько сковывал тело, что каждый шаг давался с непосильным трудом. Но я осознавала, что если упаду прямо сейчас на холодную и сырую землю, то останусь умирать там же, в добавок с немецкой пулей в брюхе.

Меня трясло. Трясло от неизвестности.

Она пугала с каждой секундой, накрывая новой волной паники и животного страха. Челюсть дрожала, а ладони потели так, что я вытирала их каждую минуту об тоненькое длинное пальто цвета увядших листьев. Оно досталось мне в подарок от располневшей соседки тети Любы, которая купила его в Латвии еще пару лет назад. Помню, как гордилась им каждый раз, когда выходила на улицу. Как было приятно ловить встречные взгляды прохожих, в особенности мужчин. А теперь я шла в нем в неизвестность, словно на Голгофу.

Ребята ревели навзрыд, с их уст слетали имена матерей, которые, в большинстве случаев, уже были мертвы. Кто-то молча вытирал слезы с влажных щек, а кто-то, как и я, сохранял непоколебимое спокойствие, запирая переживания глубоко внутри.

На вокзале мы оказались не единственными подневольными, кого захватчики принудительно ссылали в Германию. Люди с соседних деревень и сел молча, склонив головы, шли навстречу неизвестности, и наше шествие со стороны было похоже на похоронную процессию. Вокруг стоял страшный гул разнообразных голосов: от недовольных криков и душераздирающего плача до страшного гробового молчания.

Нас грубо затолкнули в холодный вагон для перевозки скота, где еще оставались частички сена. В воздухе стоял непередаваемый запах фекалий, а в спины упирались острые дула немецких винтовок, которые грубо протискивали нас в железную клетку.

Когда дверь вагона захлопнулась перед испуганными лицами – нас накрыла абсолютная и беспроглядная тьма. В воздухе сгущалось сильное напряжение, животный страх перед неизвестностью, беспробудные крики и громкий, невыносимый плач. Он не прекращался даже когда вагон тронулся с места, и мы провели в дороге уже приличное время, затихая под убаюкивающий и монотонный грохот колес.

Бесконечное количество часов в носу стоял неприятный запах давно немытых тел, застарелой мочи и засохших животных фекалий, затерянных в сене. За все время поездки несколько девчонок падали в голодные обмороки. Окружающие их ребята всеми силами пытались растормошить их и запихнуть кусок припасенного из дома черствого хлеба. Пару девочек все же удалось вынудить из обморочного состояния, но одна из них так и осталась неподвижно лежать у кого-то на коленях.

Когда мы подъехали к Польше, Анька окончательно осознала, что спасение от партизан нам не светит. Я была уверена в этом с самого начала, вот только опасалась признаваться сестре, дабы не расшатать ее и без того хиленькие нервишки.

Останавливались мы приблизительно на семи-восьми станциях. На каждой из них выдавали поек, состоящий из ста грамм серого хлеба и холодной похлебки из брюквы, а во время второй остановки нам выдали даже потасканные телогрейки. Выглядели они так, словно их только что содрали с несчастного рабочего. Да и хватало их не на всех, и мы, не сговариваясь, поделили ватные куртки на двоих человек. На четвертой станции нас пересадили в теплушки, и все мы выдохнули с облегчением. Теплый вагон, куда нас вместилось около сорока человек, показался настоящим спасением после ледяной железной клетки в мерзлотную погоду. А на двух последних станциях нас вытолкали из теплушек и затолкали в узкие немецкие вагончики с высоким окном и железной решеткой.

Ехали мы в таком положении долго, мучительно долго. По ощущениям и по тому, с какой периодичностью останавливались на станциях, не меньше месяца… быть может и больше. Счет времени я потеряла уже с первых дней. Практически все время пути крепко удерживала Аньку за руку, а она устроилась на моем плече, время от времени нервно всхлипывая. Она ревела на протяжении всего пути, прерываясь на редкий сон. Ее горькие слезы намочили пальто на предплечье, и в том месте ощущался легкий холодок, заставляющий ежиться до неприятных мурашек. Постоянный голод, ожидание устрашающей неизвестности и всеобщее состояние паники измотали организм настолько, что поначалу мне удалось заснуть лишь на третьи сутки. А потом я проваливалась в сон сразу же как только закрывала глаза и упиралась головой об дверь вагона – она плавно потряхивалась под непрерывный ход поезда, что еще сильнее убаюкивало изможденный организм.

Сны. Мне снились ужасающие сны с напряженным концом. Где-то я убегала от немцев с оружием, где-то мне прострелили бок, и я лежала на сырой холодной земле и медленно умирала с мучительной огнестрельной раной. А где-то я даже чудом спаслась и уехала в соседнюю область, куда еще не вступил немецкий сапог, но и там меня настигла облава солдат Вермахта.

Во рту пересыхало от осознания, что меня могут застрелить за любой проступок. Что я умру беспомощной мучительной смертью и никому не будет до меня дела. Никто из них даже и не вспомнит моего имени, как я выглядела, что делала, на кого собиралась учиться. Им будет плевать кем были мои родители, где я родилась и выросла. А что, если Аньку ожидала подобная участь, а меня случайным образом она обойдет стороной? Это было бы еще ужаснее.

Я прятала страх и липкий ужас в намертво сжатых кулаках. Напряжение нарастало с такой силой, что руки на протяжении всей дороги не прекращали нервно дрожать.

Мне снились десятки устрашающих снов, но один из них отчетливо врезался в память…

Легкий летний ветерок слегка обдувал подол белоснежного платьица из приятного хлопка, а листья близстоящей яблони щекотали лицо. Все вокруг благоухало: воздух был насыщен приятным ароматом высаженных цветов, а солнечные лучи игриво пробегались по платью, волосам, рукам, плавно переходя на растительность под ногами.

Слух ласкал заливистый смех сестры, и я инстинктивно развернулась в ее сторону, обнаруживая ее совсем еще маленькой девочкой. На ней бесподобно сидело нежное платьице с дорогим кружевом, а на голове вместо привычной светло-русой косы был сооружен аккуратный высокий пучок, наподобие причесок знатных дам. Она уловила мой взгляд, и со звонким смехом продолжила бежать вперед, играючи прячась за белоснежные колоннады парадного крыльца имения. Ее хрупкие ручки едва касались белого камня, а платье свободно парило в воздухе в ответ на ее игривые виляния.

Я бежала вслед за ней через весь сад, ощущая, как губы расплывались в довольной улыбке, и едва добежала до ступенек крыльца, как массивные двери имения молниеносно отворились с очередным потоком ветра…

– Катька! – на задворках сознания раздался знакомый шепот. – Катька, просыпайся!

Нехотя распахнула глаза, столкнувшись с непроглядной тьмой вагона, отчего на мгновение сложилось впечатление, что я еще не до конца проснулась. Но внезапный гул железной двери с отворяемым замком быстро привели в чувство.

Так как мы с Анькой залезли в вагон в числе последних, то и выходить нам пришлось одними из первых. Я затаила дыхание, когда дверь железной клетки начала постепенно отворяться, заставляя окончательно проснуться своим громким ревом тех, кто еще находился во сне. Свет постепенно озарял беспроглядное пространство, заполоняя его свежим утренним воздухом.

Мы тут же поднялись на ноги, осторожно пятясь назад, заставляя последних буквально вжаться в холодные стены вагона. Но так как нас было очень много – мы с Анькой стояли практически у самой двери, не в силах физически сдвинуться с места. Никто не знал, чего ожидать, и страх был единственным ответом на неизвестность. Наконец, огромную увесистую дверь полноценно раздвинули в сторону, и еще пару минут мы с непривычки морщились от ядовитого солнечного света, бесцеремонно проникшего в железную клетку.

Когда глаза окончательно привыкли к человеческому свету – я осмелилась поглядеть вперед, натолкнувшись на непроницаемые лица солдат Вермахта. Они всегда были одинаковы: черствые и безликие, взгляд максимально отстранен, лишен каких-либо чувств. Несколько мужчин мгновенно наставили оружие в нашу сторону, не сдвигаясь с места. Вокруг них стояли пять овчарок, готовых в любой момент напасть на нарушителей порядка. Мне хватило и пары секунд, чтобы понять – форма этих солдат несколько отличалась от тех, что пришли на нашу землю.

Затем я встретилась с холодными синими глазами, опасно сверкнувшими в мою сторону, чем-то схожими с волчьими, хищными. Их обладатель в серой офицерской фуражке с козырьком, без зазрения совести долгое время продолжал разглядывать меня отстраненным взглядом, как одну из центральных впередистоящих людей. Лицо его имело правильные, я бы даже сказала благородные черты, приятные глазу. Мужчина, который был старше на добрые десять лет – единственный стоял без оружия, направленного в нашу сторону. Не считая пистолет, припрятанный в кожаной кобуре за поясом серого офицерского кителя.

Мне не пришлось долго разглядывать его, чтобы удостовериться, что он являлся главным. Об этом кричала его униформа: серая офицерская фуражка с козырьком, к которой пришит металлический орел, он же был вышит и на левом предплечье серого кителя; брюки галифе, пошитые из того же серого сукна, что и китель; на погонах с плетением «гусеница» с темно-зеленой подкладкой красовалась одна серебряная звезда; нарукавная нашивка состояла из двух горизонтальных полос и двух рядов дубовых листьев зеленого цвета; на черной петлице с левой стороны, помимо одного рядя двойного сутажного шнура, были изображены четыре серых звезды, а на правой петлице вышиты две серые молнии.

Тогда еще я и знать не знала, что именно обозначали те странные молнии в форме двух иностранных букв «SS» у захватчиков…

Я нервно сглотнула и сжала ладони настолько сильно, что всем нутром ощутила, как отросшие ногти намертво въелись в кожу. Мельком поглядела в сторону наших ребят. Их испуганные лица говорили лишь об одном – они вовсе не собирались ступать ногами на немецкую землю.

Поэтому я решительно шагнула вперед, улавливая напряженный писк со стороны старшей сестры позади. Ну, конечно, держу пари, Анька подумала, что я самоубийца, а у остальных ребят промелькнула мысль, что я вознамерилась предать малую родину и весь Союз в целом. Но ведь если медлить – нетерпеливые солдаты откроют огонь на поражение. И все они это прекрасно понимали, но продолжали стоять как вкопанные, боясь сделать лишнее телодвижение.

И как только мои потрепанные туфли дошли до самого края вагона, я наткнулась на первое препятствие – вагон оказался слишком высок, а земля под ним находилась чересчур низко. Но на этом испытания не закончились. После осознания, что полечу кубарем вниз по немецкой земле, не в силах спрыгнуть с такой высоты, я неожиданно наткнулась на протянутую мужскую ладонь. На рукаве офицерского кителя красовался черный манжет с двумя молниями и вышитой серебристой надписью «SS Polizei-Division». Несколько секунд я с подозрением всматривалась в нее, и только когда вскинула глаза, поняла, кому принадлежит протянутая рука.

Обладатель синих стеклянных глаз, пронзающих холодом полярной ночи, продолжал глядеть на меня непроницаемо, вопросительно изогнув бровь. Летний ветерок слегка взъерошил мелькавшие пряди светло-русых волос, торчащие из-под серой фуражки с пришитым враждебным орлом.

С каких это пор они протягивают руку помощи пленным? Если я подам ему руку, он усмехнется, уберет ее и будет смотреть, как я лечу вниз, неуклюже цепляясь в воздухе за все подряд?.. Они же все кровожадные и хладнокровные люди! Никак иначе, ведь так?!

Но было в его глазах что-то такое… человеческое, что зацепило еще с первых секунд. Именно поэтому я нерешительно вскинула дрожащую руку и вложила в его ладонь.

Тепло его руки буквально обожгло ледяную плоть, и только в тот момент ко мне пришло осознание, насколько сильно я промерзла. Офицер мгновенно обхватил мою ладонь обеими руками, и в нос тут же ударил запах железа вперемешку с горьким табачным дымом. Он помог мне благополучно добраться до земли, за что я хоть и неуверенно, но благодарно кивнула. Его движения были уверенными, стальными, по-командирски властными и четко отлаженными. Мужчина отдал приказ остальным солдатам, кивнул в сторону ребят, и молодые люди в тот же момент опустили оружие, направляясь к вагону.

Мне хватило нескольких секунд, чтобы понять, что наша теплушка была единственной, кому приказали высадиться. Остальные советские ребята продолжили путь, как только мы – выходцы из деревни Свибло – освободили вагон.

Я стояла на твердой немецкой земле, разглядывая немецкую железнодорожную станцию и то, как немецкие солдаты грубо выталкивали людей из вагона, и осознавала одно – пути назад уже не будет.

Глава 3

Германия, г. Мюнхен

Март 1942г.

Прежде мне не приходилось бывать на чужой земле.

Всю жизнь я прожила в деревне, лишь изредка выезжая с матерью в Псков, чтобы посетить центральный рынок и поучиться у нее грамотно торговаться с местными.

На первый взгляд Германия ничем не отличалась от Советского Союза – все те же поля, леса, дома, в которых жили такие же простые люди, старинные здания и дети, беззаботно резвящиеся на улицах. Все было сделано четко, ровно и отлаженно, словно по линеечке… но не было того простого русского духа, который присутствовал в каждом русском селе и даже в городской суете. Особенно поразило огромное количество велосипедистов – они были на каждом шагу, их было едва ли не больше, чем пешеходов. На них ездили все: молодежь, дети и даже старики.

Напрягал лишь вывешенный на каждом шагу черный крест с загнутыми под прямым углом концами в белом кругу на фоне красного цвета – символ нацисткой Германии. А таблички с неизвестными надписями и окружающая немецкая речь, раздававшаяся со всех сторон, еще больше нагнетали обстановку. С немецким языком у меня были довольно-таки напряженные отношения. В школе преподавали его достаточно посредственно, так сказать для галочки. Все, что я умела – выловить из двух предложений парочку знакомых слов и мысленно перевести их, а все остальное приходилось додумывать самой.

Мне было дико наблюдать, как в Германии продолжали мирно жить, когда на нашей земле каждый день гибли сотни людей. Я не могла спокойно смотреть на красиво высаженные цветочки на балкончиках, на идеально отглаженные шторы на окнах с нелепыми бантами, как люди спокойно отоваривались в местной пекарне, как звонко смеялись мимо пробегающие дети, играя в салочки, и бесконечное количество раз мимо проезжали женщины и мужчины на велосипедах.

Словно и не было войны…

На улице было слишком тепло и солнечно. Подобная чудесная погода никак не сочеталась с нашей молчаливой «похоронной» процессией. Мне знатно припекало пальто, а Анька закатала рукава тяжелой ватной куртки. Она не оставила телогрейку в вагоне потому как опасалась, что в дальнейшем у нас могут отобрать теплую одежду, и мы можем остаться ни с чем.

Офицер и солдаты молча вели нас по городу. Прохожие местные жители пускали молчаливые любопытные взгляды исподлобья. Они были словно из другого мира: шляпы с перьями и кожаными штанами у мужчин, дети в красивых пиджачках и штанишках, женщины в дорогих платьях до колен, подчеркивающие утонченные фигуры, а также с элегантными шляпками и кожаными сумочками в руках.

Но на одной из вырастающих от железнодорожного вокзала улиц нас встретили сердобольные немецкие женщины. Они провожали нас со слезами на глазах, громко плакали навзрыд, что-то выкрикивали, кто-то даже осмелился кинуть в нашу сторону одежду и еду в пакетах. Несколько молодых девчонок подобрали вещи и еще с минуту благодарили сострадательных немок.

От подобного зрелища у меня образовался ком в горле.

Они знали, что нас ожидало. Немки все знали, глубоко жалели и сочувствовали нам. Их было всего около пятнадцати человек, они утирали слезы белоснежными платочками и выкрикивали какие-то слова. Хоть они и не проявляли никакой враждебности по отношению к нам, не презирали и не бросали в нас камни, мне вдруг стало жутко. От страха на голове зашевелились волосы, а из потных ладоней то и дело норовился выскочить чемодан.

Что же нас ожидало, если даже чопорные немецкие женщины вдруг страшно сострадали нам?

Испуганные, голодные, продрогшие от холода и неизвестности, мы даже не подозревали в какой город нас привезли. Я мельком оглядела местность – судя по старинным пятиэтажным постройкам, это был полноценный крупный город. По красоте я бы сравнила его с Ленинградом, где однажды удалось побывать Аньке. Лишь благодаря привезенным ею фотокарточкам я смогла увидеть Ленинград.

На идеальных дорогах не было ни единой соринки, ни одной лишней травинки, которая посмела бы без спроса прорасти на немецкой земле. Под ногами вовсе не было привычной серой городской пыли или остатков ленивого весеннего снега, как в нашей деревне. Вокруг не бегали бездомные животные, надеясь на лишнюю кость или миску парного молока. Создалось неизгладимое впечатление, словно все живое там ходило по часам или по чьей-либо указке. Вокруг все казалось до подозрения идеальным, вылизанным и ненастоящим, словно мы были не в городе вовсе, а на очередной красивой фотокарточке, которую шлют в письмах в качестве открытки.

Нас привели в трехэтажное белокаменное здание с табличкой «Krankenhaus München». Главного офицера с холодными синими глазами поприветствовал седовласый старик в белоснежном халате. Они обменялись парочкой фраз, затем нас разделили на пары и повели в один из корпусов белокаменной больницы в сопровождении солдат с овчарками. Старший офицер проводил нас внимательным и строгим взглядом и сел в машину в сопровождении личного шофера.

Следующие несколько часов нас тщательно осматривали на предмет различных заболеваний, несколько докторов оценивали наше здоровье по шкале от нуля до десяти. После санитарки и сестры милосердия раздели нас до гола, подвергли унизительной дезинфекции, тщательно обработали всю одежду и каждому поставили парочку неизвестных прививок. Вся процессия напоминала мне осмотр товара перед продажей: кого-то продадут подороже за широкие плечи и крепкие руки, а кого-то спихнут по уценке из-за низкорослости и вшивости. Парочку девочек во время осмотра увели в неизвестном направлении. Одна из них была бледна как мел и едва стояла на ногах, а вторая была на первый взгляд совершенно здорова. Но тогда я еще не подозревала, что этих девчонок мы больше не увидим.

На каждом пункте осмотра и регистрации мы отстаивали не малые очереди, так как было нас около сорока человек, а осмотры у дотошных немецких докторов проходили отнюдь не быстро. После завершения унизительного осмотра, где меня оценили как восемь из десяти из-за низкого роста и худощавого телосложения, каждому раздали прямоугольные синие нашивки на одежду с белой окантовкой. На них была вышита предупреждающая белая надпись «OST», которая издалека оповещала, что мы работники с Востока и, само собой разумеется, понижала в правах. Нам приказали пришить нашивки на верхнюю одежду, чтобы не затеряться в толпе, и любой немец мог распознать в нас пленного советского гражданина.

Через несколько часов приступили делать наши личные фотокарточки. Мою тут же прикрепили к толстому листу желтой бумаги. Затем сняли отпечатки пальцев, которые внесли в мой документ, удостоверяющий личность, а после задавали вопросы, как по образцу: имя, фамилия, дата рождения и место рождения, социальное происхождение и профессия. Рядом с доктором, который заполнял бланки пленных, стоял молодой паренек, который более-менее сносно объяснялся по-русски и переводил наши ответы на немецкий язык.

Прошла добрая половина дня, прежде чем нас, накормленных немецкой похлебкой, вымытых, вычищенных и тщательно осмотренных, вывели во двор больницы с унизительными нагрудными нашивками «OST». Солдаты приказали выстроиться в одну шеренгу, по обе руки от меня встали Аня и Ася. Вечернее закатное солнце ослепляло назойливыми лучами и озаряло красоту опрятного немецкого городка. Мне становилось тошно от одной лишь мысли о том, что мой родной край был в руинах, а здесь как ни в чем не бывало процветала мирная жизнь.

Через какое-то время к больнице стали стекаться люди. Необычные люди, а богачи на собственных машинах – ухоженные немки с белоснежными атласными перчатками и красиво причесанными в пучок волосами, и мужчины в дорогих костюмах со странными усищами. Но были и седовласые старики, и бабушки в обыкновенном человеческом одеянии, вероятно, местные крестьяне. Они тщательно рассматривали нас как товар на прилавке: внимательно вглядывались в лицо, осматривали руки, анализируя, справимся ли мы с тяжелой работой, оценивали рост и вес, обращали внимание даже на состояние зубов, ногтей и волос.

– Воровать будешь?! [здесь и далее курсивом выделяется немецкая речь] – вдруг спросила у Ани дотошная немка тучного телосложения.

Ее голос проскрипел, и мы все как одна смутились от ее жадного взгляда, пробирающего до мурашек.

– Я такого унижения в жизни не испытывала… – прошептала Ася.

– Господи, они и вправду выкупают нас как рабовладельцы, – пробубнила я, не в силах сдерживать любопытные взгляды помещиков.

– Мне не верится, что это происходит прямо сейчас… в живую, не во сне… – раздался дрожащий голос Аньки.

– Нужны крепкие и стойкие ребята в прачечную! – воскликнул один из мужчин солдатам Вермахта. – Желательно до тридцати человек. Больше не потянем.

– Мне нужна горничная на ферму! – произнес седовласый немец в соломенной шляпе. Он самодовольно почесал седые усища и усмехнулся. – Желательно внешне напоминающая арийку.

Ася, все это время понимающая пролетающую немецкую речь, лишь горько выдыхала и едва заметно качала головой. Когда один из мужчин начал поочередно набирать в прачечную еще вчерашних школьниц, я заметила, как к больнице подъехала машина со знакомым немецким офицером. За рулем сидел молодой солдат, а позади немка лет сорока пяти в строгом темно-зеленом платье и белоснежными перчатками, так сильно облегающими ее тонкие запястья. Ее острый волевой подбородок был горделиво вздернут, светло-русые волосы уложены позади в элегантный пучок, на них покоилась миниатюрная белая шляпка. На мочках ушей красовались утонченные золотые серьги, а в руках она удерживала небольшую серую сумочку из шелка. Выражение ее лица было строгим, но не менее от того утонченным и лишенным немецкой стати и красоты.

– Ух ты! – восхищенно протянула Ася, вероятно, также заметив даму.

Старший офицер помог ей благополучно выбраться из машины, подав руку. Они вместе проследовали в нашу сторону, непринужденно беседуя. Какое-то время холодный командирский взгляд мужчины сосредоточенно скользил по толпе пленных советских граждан, пока окончательно не остановился на мне. Я замерла под натиском леденящего душу взгляда, ведь его синие-синие глаза пугали своей пронзительностью и строгостью. Они были сравнимы с чистейшим озером или глубоким океаном, в котором можно потонуть за считанные секунды без спасательного круга.

По спине пробежали неприятные мурашки, и я тут же с силой сжала кулаки. Мимо сновали люди, все смешались в одну кучу: солдаты, овчарки, пленные, фермеры и заводчане, прибывшие отобрать новую рабсилу. Гул голосов, состоящий из незнакомой немецкой речи вперемешку с недовольными возгласами пленных девушек, смешался в единый поток остальных звуков улицы. Я замечала только его убийственный взгляд, он был похож на волчий прищур. Пронзительные синие глаза будто сообщили мне о смертном приговоре в тот момент – пути назад уже нет. Его хмурый сосредоточенный взгляд был чем-то схож с моим собственным, который, по обыкновению, отпугивал всех лиц мужского пола. И это пугало меня наравне с той неизвестностью, которая зародилась в груди в самые первые дни войны.

Все то время пока они шли в нашу сторону, он не сводил с меня глаз. Это длилось буквально пару-тройку секунд, но тот момент показался мне вечностью. Офицер и помещица остановились в нескольких шагах напротив нас. Женщина стояла с идеально ровной осанкой, словно проглотила стержень, и принялась бегло осматривать пленных девушек. Тогда я почувствовала резкий толчок вперед со стороны Ани. Когда оглянулась, сестра уже отпустила мою руку и уходила в сторону представителя прачечной под дулами немецких винтовок.

– Катя! Катька! – изо всех сил кричала она сквозь слезы. – Я не… не бросай меня… Катя! Мне страшно! Я не буду с ними… я не…

– Извините, но я уже рассчитался за тридцать человек… еще одного мы не потянем…– растерянно произнес немец с рыжей бородой, когда я ринулась бежать за сестрой следом.

Но не успела сделать и шагу, как меня мгновенно остановила чья-то теплая ладонь. Рука офицера обхватила мое запястье мертвой хваткой и отпускать меня явно не входило в его намерения. Я обернулась, натыкаясь на непроницаемый взгляд мужчины с хищными синими глазами, излучающими опасность. В нос ударил запах железа, вперемешку с тяжелым табаком. Хищные глаза немца буквально кричали: «власть», «приказ», «подчинение!». Он смотрел на меня исподлобья от силы пару секунд, но мне хватило, чтобы оцепенеть от ужаса, а затем вновь беспомощно дернуться в сторону сестры.

– Аня! Я приду за тобой, слышишь?! – прокричала я во все горло, чем больше привлекла внимание всех присутствующих. – Я не брошу тебя… Анька! Я найду… я все равно найду тебя! Ты же меня знаешь! – я вновь попыталась ринуться за ней, но стальная хватка офицера ни на каплю не ослабла. Поэтому мои жалкие попытки вырваться, со стороны выглядели как нервные подергивания. – Дай мне любую весточку, как только сможешь!

Анька не успела ответить потому как их большая группа пленных уже завернула за угол оживленной улицы в сопровождении нескольких солдат с овчарками. Я нервно сглотнула, подавляя крик, вырывающийся из груди. Паника, которая до этого лишь угрожающе преследовала по пятам, в тот момент накрыла с головой окончательно и бесповоротно.

– Оберштурмбаннфюрер, мне нужны две девушки для помощи по хозяйству, – вдруг подала голос изящная немка. – Будет хорошо, если они хоть немного понимают немецкую речь, если это возможно…

Офицер, который все это время удерживал меня, внезапно отпустил мое запястье и коротко кивнул словам женщины.

– Мы! Мы пойдем к вам, фрау! – неожиданно воскликнула Ася на чистом немецком, резко потянув меня за собой в сторону женщины.

К тому времени нас было около пяти человек, и немке ничего другого не оставалось как согласиться на единственный подходящий вариант в виде широко улыбающейся Аси с чистым немецким и меня в ее руке в придачу.

Я опомнилась, когда один из солдат нетерпеливо ткнул дулом винтовки в плечо, а Ася уверенно потянула меня вперед. В ответ я погладила ее прохладную влажную ладонь и тихо выдохнула с облегчением. Каковы шансы, что и с ней нас могли разлучить?

– Оберштурмбаннфюрер, вам нужно сопровождение? – обратился один из солдат к старшему офицеру.

– Я лично сопровожу фрау Шульц и ее горничных до дома, – хладно ответил офицер Мюллер, усадив нас на заднее сидение машины. Его голос, хрустящий как гравий, прогремел по-командирски властно и решительно, но в то же время ужасал непоколебимым спокойствием. – Продолжайте следить за порядком на заводах. Со дня на день привезут военнопленных с восточного фронта, нужна усиленная охрана. Советских солдат отправят в шахты Рура, в Мюнхене у них будет дезинфекция и распределение. Нельзя допустить бунта в бараках.

– Хайль Гитлер! – как по команде воскликнули оба солдата. Они выпрямились, словно струна, отдали честь и стояли так до последнего, пока машина не тронулась с места.

Прежде я видела автомобили лишь издалека, когда мы бывали в Пскове. О том, что однажды сяду в один из них, да еще и немецкого производства, я и подумать не могла. Скорость его была едва ли не в пять раз больше привычных лошадей с повозками у нас в деревне, а внутри салон был обит светлой и приятной на ощупь кожей. Аська едва поспевала бросать восхищенные взгляды то на внутреннее убранство машины, то на вид из окна.

Около получаса нас везли через чистые и ухоженные городские улицы Мюнхена и привезли в небольшой городок под названием Эрдинг, который на удивление ничем не отличался от крупного города. Наконец мы остановились у массивного двухэтажного дома из темного кирпича, находящегося в пригороде практически в открытом поле. Старший по званию любезно помог выбраться из высокой машины сначала фрау Шульц, затем и Асе. Но, когда очередь дошла до меня, я принципиально пропустила предложенную им руку и выбралась самостоятельно. Меня было не провести показательной вежливость, они все равно нас за людей не считали. В ответ мужчина лишь коротко усмехнулся и на мгновение, совсем на миг мне показалось, что на его стальном выражении лица проявились отголоски улыбки.

Фрау Шульц, в свойственной ей манере держаться как струна, горделиво последовала в сторону главного входа и пару раз нажала на кнопку проводного дверного звонка. Спустя пару минут дверь отворила молодая девушка в черном платье горничной с темно-рыжими волосами, собранными в длинную густую косу. Она слегка склонила голову при виде хозяйки дома, едва заметно вытирая руки об белый передник. Женщина же, не церемонясь, проследовала в дом, снимая белоснежные перчатки на ходу.

– Хельга, это твои соотечественницы, они будут работать горничными. Будь добра, проведи им краткую экскурсию по дому. И распорядись, чтобы Тата подавала ужин. Я дико голодна, впрочем, как и наш гость, – командным тоном произнесла фрау. – Алекс, дорогой, вы можете отужинать с нами. С недавних пор вы у нас не частый гость.

– Благодарю, фрау Шульц, но мне нужно…

– Ваши возражения меня обижают! – воскликнула женщина с легкой улыбкой на лице, вручив перчатки Хельге. – В полицейском штабе ничего страшного не случится, если вы задержитесь у нас на часик-другой…

Женщина завернула за угол гостиной, а мы по-прежнему оставались стоять на парадном крыльце дома, опасаясь сделать лишнее телодвижение.

Как только Хельга заприметила синеглазого офицера, тотчас же расплылась в сияющей улыбке. Лицо у нее было маленькое с грубоватыми чертами, курносым носом и пухлыми губами, словно пару часов назад ее ужалили пчелы. По всему лицу были рассыпаны рыжие веснушки, а небольшие хитрые глазки имели красивый и завораживающий янтарный оттенок.

Девушка что-то произнесла на ломаном немецком, вероятно, поприветствовала мужчину, и тот учтиво кивнул ей в ответ. Затем взгляд ее глаз метнулся в нашу с Аськой сторону. Она окинула нас оценивающе, натянула милую улыбку и протянула руку для рукопожатий.