Три секунды до

7

Что происходит, когда ребенок чувствует убийственную тоску и ни в чем не видит смысла?

Мне было одиннадцать, когда у церкви я увидела бездомного, просящего милостыню. Он сидел, упираясь коленями в картонку, наклонившись головой вперед. У него не было пальцев на руках. Вернее, были только мизинцы. По одному на обеих кистях, а остальное – обрубки, обтянутые блестящей кожей.

Мама оттянула меня за шиворот от церкви и повела в парк, но я больше не хотела гулять. Чувство в груди, острое, невыносимое, тошнотворное, поглотило меня. В глазах помутнело от слез. Я не могла понять, что происходит, не думала, что для плача есть причины, поэтому сдерживалась. Бездомный без рук не покидал мысли, мне было грустно и горько от его увечий и беспомощности. Я не знала, как сказать о своей боли, а когда пришла домой, то легла на кровать и уставилась перед собой. Мне было плохо. По-настоящему, по-взрослому плохо. Я долго и тихо плакала, не хотела ни с кем общаться, только свернуться в клубок и прекратить уже наконец эти мучения.

Кажется, я до мелочей запомнила первый в своей жизни приступ мертвенной тоски. Увиденные несправедливость и жесткость мира послужили спусковым крючком. Тогда я начала задавать себе вопросы, не свойственные одиннадцатилетним детям. В чем вообще смысл всего, что я делаю? Зачем мне, например, учить математику? Это ведь просто закорючки на листке, которые придумали люди. Это было лишь чьей-то дурацкой выдумкой, которую я отказывалась понимать, а все вокруг кричали на меня, обвиняя в безответственности.

Зачем мама заставляла меня расчесываться каждый день? Ведь мои волосы выглядели нормально и без этого. Или необходимость постоянно стирать пыль даже с тех мест, которые я не вижу… Ничего плохого не происходило из-за того, что пыль лежала на полках. Мне покупали красивую одежду, но я не понимала, зачем она мне нужна.

Почему пишется так, а произносится по-другому? Зачем так делать? Кто за это ответственен? Какой смысл?

Я появилась в этом мире без какого-либо ориентира, цели, никто вокруг не стал подсказывать дорогу. Я должна была стирать пыль, расчесывать волосы и учить математику. Все, что я делала, казалось бессмысленным. Мне было одиннадцать, и меня убивала бесцельность этой жизни. Я не понимала, зачем живу.

Иногда мне становилось лучше, но ненадолго. Когда мы путешествовали, не успевая даже вздохнуть между переездами и концертами, у меня не оставалось времени думать о плохом. Когда я не была в одиночестве, то забывала о себе. Но когда в семнадцать я осталась наедине с собой, практически запертая в школе или дома, то небо со всей своей тяжестью и темнотой обрушилось на меня. Я оказалась в такой непроглядной, вязкой тьме, которую даже представить не могла. И тогда в моей жизни появились наркотики.

* * *

В квартире у Тома уютно. Красиво. Тепло и спокойно. Я слоняюсь по ней уже который час, сижу в телефоне, листаю «ТикТок» и «Инстаграм»^[4]. Мое экранное время возросло до тринадцати часов в сутки. Мне хочется застрелиться.

Мысли тягучей жвачкой обволакивают мозг. Кажется, еще вот-вот, и мои мозги вытекут через уши, после очередной просмотренной фотографии со счастливыми и успешными людьми. Я откладываю телефон и втягиваю сопли, чувствую себя больной. Наверное, простудилась, пока сидела в полиции. Но спустя час или два я понимаю: все не так просто.

Начинает раскалываться голова и становится сложно дышать, я резко проваливаюсь в лихорадочный бред. Мозг работает с неистовой силой. В мыслях плывут странные обрывки воспоминаний из детства. Кадр: родители улыбаются и смеются. Кадр: папа целует маму, когда-то очень давно, словно я вообще себе это придумала. Кадр: наш старый дом в Джинглтауне, в котором мы жили до того, как переехали в самый богатый район Окленда. Кадр: я, самолет, куча людей, мать, отец, Том и «Нитл Граспер», отправляющиеся колесить по всему свету. Кадр: Европа, с ее уютными, меленькими, старыми городами. Кадр: Азия, кишащая людьми, небоскребами и инновациями. Кадр: жаркая, одновременно дикая и современная Австралия.

Я прихожу в себя от того, что глаза режет свет. Уже вечер, я включила лампы давно, но сейчас смотреть на них стало невыносимо больно. По глазам будто проходятся лезвием. Я покрываюсь испариной.

Что со мной, не понимаю. Хочется взвыть. Сажусь на диване, обхватив колени руками. Тело трясется крупной дрожью. Собственные руки кажутся желтыми палками, воткнутыми в плечи. Я вдруг замечаю, что зубы стучат, а челюсть сводит от боли. Господи, что происходит?

Я не понимаю, что делать, как вдруг… на ум приходят наркотики, и все становится понятно. Мне нужно обдолбаться. Только это поможет. Я готова на что угодно, лишь бы сделать это как можно скорее.

Мысль об этом придает сил. Я поднимаюсь с дивана, хватаю телефон. От резких движений начинает тошнить. Неважно. Вырвет – хорошо, не вырвет – тоже неплохо. Я ползу до коридора, по дороге выключая лампы, в темноте копаюсь по курткам Тома в поиске ключей. Есть! Я сжимаю их в руке, ужасаясь тому, как все кружится перед глазами.

Натягиваю обувь и уже собираюсь выходить, как вдруг дверь открывается, и на пороге появляется Том. Из коридора на меня бьет свет.

– Ай! – вскрикиваю я и отворачиваюсь.

– Ты чего? – спрашивает он и заходит в квартиру. Щелкает по выключателю.

– Выключи… выключи свет!

Я закрываю глаза ладонью, опускаюсь на пол. Слышу, как Том кидает ключи на тумбочку, а потом присаживается на корточки передо мной.

– Что с тобой? – аккуратно спрашивает.

– Все хорошо, – пытаюсь посмотреть на него и улыбнуться, но зубы предательски скрипят.

Он пристально смотрит мне в глаза. Я тоже смотрю в его, не отрываясь… они такие красивые, темно-зеленые, с карими крапинками глубоко на дне. Я погружаюсь в них с головой, на секунду забывая о своем состоянии.

Потом как из тумана:

– …и ты ляжешь, идет?

– Что?

– Я дам тебе аспирин, и ты ляжешь, идет? – повторяет Том.

– Что? Нет, нет… мне нужно идти…

– Куда собралась?

– Я… мне нужно…

– Я вижу, что тебе нужно, – отрезает Том.

Я вдруг пугаюсь. Резко встаю, кидаюсь к двери, но замираю. Мерзкий прилив тошноты сводит скулы. Сдержаться не получается, и меня выворачивает прямо на коврик с надписью «WELCOME!» Перед глазами пляшут звездочки. Том подхватывает меня под руки, и если бы не он, то я бы точно упала.

– Еще тошнит? – спрашивает, направляя мое трясущееся тело в сторону туалета.

– Да…

Приступ рвоты подбирается, как раз когда я оказываюсь рядом с унитазом. Том сгребает в руки мои волосы, и я снова блюю. Потом еще раз. И еще.

Когда это кончается, мы поднимается в спальню, временно назначенную моей. Рвота совершенно не принесла облегчения. Том укладывает меня на кровать и говорит:

– Я сейчас, держись.

Через минуту он возвращается со стаканом воды и таблетками. Протягивает мне четыре, говорит:

– Пей.

– Нет, мне надо идти…

– Да что ты заладила! Заткнись и пей! – раздраженно повторяет он.

– Все со мной нормально! – в том же тоне отвечаю я. – Мне надо идти! Это очень важно!

Я пытаюсь подняться, но Том легонько толкает меня в грудь, возвращая обратно.

– Слушай, думаешь, я не понимаю, что с тобой?! Не выделывайся и пей таблетки! – почти переходит на крик Том.

– Зачем мне так много аспирина?! – вскрикиваю я в ответ.

– Замолчи и не зли меня, – говорит он. – Чего ты такая упрямая, а? Я знаю, что делаю! Пей!

Я беру у него из рук таблетки и через боль проглатываю.

– Вот так. Умница. – Том гладит меня по ноге.

Его пальцы на моей ляжке – единственное, что не отзывается болью. Мне нравится… нравится его рука и то, как он дотрагивается до меня.

– Том, мне так плохо… – хнычу.

– Я знаю. Я вижу, малышка. Я понимаю. Терпи, слышишь? Терпи.

– Умоляю, только не уходи…

Том кивает.

– Обними меня… – говорю.

Он подается вперед и ложится сверху, обхватывая руками. Я цепляюсь за него, как за спасательный круг. Носом утыкаюсь в пространство между ухом и шеей. Его щека колется. От близости с ним сердце стучит еще сильнее, чем до этого, но мне становится спокойнее. Я отвлекаюсь на его запах.

– У тебя сильный жар, – слышу я откуда-то издалека, – скоро станет лучше.

Том баюкает меня, гладит по спине. Я мычу что-то невнятное, вжимаясь в него. Постепенно температура спадает, с меня выходит столько пота, что одежда промокает. Я прижимаюсь к Тому сильно и долго, и он держит меня, не отпуская ни на секунду.

Но потом становится больно. Еще больнее, чем до этого. Я ощущаю в мышцах и костях такую резь, словно внутрь меня закачали бензин и подожгли.

– Отпусти, отпусти меня… – шепчу я словно не своим голосом.

– Что? – Том отстраняется от меня. – Что болит?

– Все… мышцы, – говорю я, а потом протяжно вою, переворачиваюсь и хватаюсь за простыню.

Я не знаю, за что взяться. Болит все, невыносимо сильно, хочется ударить себя или порезать – что угодно, лишь бы не чувствовать это.

– Вставай. – Том переворачивает меня, я брыкаюсь.

– Нет! Больно! Не хочу!

– Мне насрать, что ты хочешь, а что нет, либо сама поднимешься, либо тебя подниму я, – твердо говорит Том.

Я противлюсь, но он от своих слов не отказывается: берет меня, словно мешок с картошкой, закидывает на плечо и тащит в ванную. Там, прямо в одежде, опускает в душевую и включает холодную воду. Она льется на голову, волосы, плечи, потом спускается леденящими струйками по всему телу. Отрезвляет. Я опускаю лоб на колени.

– Лучше? – спрашивает Том.

Я киваю. Он садится перед душевой на корточки. Говорит:

– Бельчонок, ты справишься.

Мое лицо пронзает болезненная гримаса. Том вздыхает, говорит:

– У меня кое-что есть…

Я поднимаю голову, взглядом следую за ним: он подходит к шкафчику над раковиной, открывает его и достает оттуда желтую баночку с таблетками.

– Что это? – спрашиваю.

– Транквилизаторы. Мои таблетки от биполярки.

– Это поможет?

Том кивает, нехотя открывая банку, смотрит в нее, раздумывая, а потом достает одну капсулу и отдает мне. Я проглатываю ее без воды.

И спустя время чувствую – да, помогает. Боль отпускает, сразу же становится холодно. Я вылезаю из душа, и Том приносит мне сухую одежду.

Я не понимаю, что со мной. Все мышцы расслабляются, из-за чего становится сложно двигаться. Я прикладываю усилия, чтобы переодеться и не свалиться на пол. Меня шатает, клонит в сон.

Когда выхожу, Том снаружи, под дверью. Все, что у меня получается, это сказать ему:

– Какая жесть.

А дальше я успеваю только доползти до кровати, потому что глаза закрываются прямо при ходьбе. Кажется, меня вырубает за несколько секунд то того, как я успеваю лечь.

* * *

Берег залива Сан-Франциско освещен теплым розовым светом. Я сижу на песке и смотрю, как солнце медленно погружается в океан. Я до сих пор не оправилась после убийственной таблетки, которую дал мне Том. Чувствую себя словно в вакууме – внешний мир меня абсолютно не касается. Необычно смотреть на все стороны. Ничего не трогает, ничего не интересует. Это так он живет на своих лекарствах? Лучше уж мотаться от мании к депрессии, чем вообще ничего не чувствовать, а только таращить глаза и переставлять ноги.

Когда я проснулась, Тома не оказалось дома, и в первую очередь я побежала за наркотой. А когда оказалась в нужном месте, обнаружила, что трейлера Алисы и Скотта здесь больше нет. Они уехали. Где теперь, я не знала. Алиса всегда говорила: «Никогда не звони мне, слышишь? Тебе нельзя мне звонить». И я не звонила. Только писала. Я написала уже сообщений пятьдесят, но она не отвечает. И сейчас мне почти все равно, но я точно знаю, что если ломка начнется снова, то я умру. Просто умру.

Ломка. Я будто бы слишком легко приняла этот факт. Меня ломало. Том это видел. Но если честно, сейчас мне абсолютно плевать.

Я поднимаюсь и ухожу. Мне нужно достать наркотики. Только как это сделать? Мой новообретенный приятель-наркоман Скифф за решеткой. Все остальные, по-видимому, тоже. Единственная, кто остался… Стейси. Я вспоминаю про Стейси.

А еще я вспоминаю, что Стейси – подруга Скиффа. И она единственный его друг, которого я знаю. Наверное, мне стоит рассказать ей, что с ним случилось.

В тот вечер, когда я пришла в злополучный дом, она упоминала о забегаловке, в которой работает. Не без труда я выуживаю из воспоминаний название. Найти нужное место оказывается легко. Я молюсь всем богам, чтобы Стейси была на работе, и мои молитвы слышат.

Когда я захожу, она всматривается в меня и восклицает:

– Белинда! Как я рада тебя видеть!

Выбежав из-за барной стойки, здоровается и обнимает.

– Стейси… кое-что случилось.

Она сводит брови.

– Не пугай меня. Что-то серьезное?

– Очень серьезное. Если честно, я не знаю, как подступиться.

– Ладно. Сядь и подожди пятнадцать минут, моя смена сейчас закончится.

Я киваю. Спустя время Стейси присаживается ко мне и ставит на стол два красных стаканчика с газировкой.

– Ну же, рассказывай, – встревоженно торопит она.

Я набираю в легкие воздуха, чтобы рассказать ей о случившемся, как вдруг… как вдруг дверь в бар открывается, и заходит Скифф. От неожиданности я вскрикиваю:

– Скифф?!

– О, плакса, – брезгливо говорит он и подходит к нашему столику. Мне становится не по себе.

– Привет, Скифф! Белинда хотела мне что-то рассказать… это ведь не секрет? – обращается ко мне Стейси.

Скифф подхватывает:

– Кажется, я знаю, что она хотела.

– У вас был секс? – Она смеется.

– Нас накрыли, – отрезает Скифф.

Глаза Стейси округляются.

– Что-что?

– Накрыли нас, говорю, ты оглохла? Забрали в полицию, раскидали по камерам. Плаксу вытащили, – кидает он на меня злой взгляд, – а меня выпустили под залог. Теперь грозит либо условка, либо тюрьма.

Сердце на секунду останавливается. От упоминания полиции и грозящего Скиффу наказания мне снова становится страшно.

– Боже мой, – шепчет Стейси, – господи, Скифф… это… это… я не знаю, что сказать!

– Можешь молчать, – Скифф хватает меня за руку, – а с тобой мы сейчас поговорим. – И поднимает со стула.

– Почему не здесь? – возражаю я.

– Поболтать надо один на один. Стейси, закажи мне бургер с грибами.

– Окей, – подмигивает она.

Скифф тянет меня на улицу, и я пытаюсь сопротивляться, но боюсь сделать хуже. Снаружи он прижимает меня к стене и говорит:

– Попытаешься свалить, я тебе врежу.

– Что? Скифф, что я тебе сделала?

– Что ты мне сделала? Ты серьезно спрашиваешь, что мне сделала?! – кричит он и бьет кулаком стену около моей головы.

Я вздрагиваю, зажмуриваюсь и пищу:

– Просто объясни, я правда не понимаю, о чем ты!

– Твой сраный адвокат свалил все на меня! – кричит он. – Если бы не твоя наркота, которую скинули мне, я бы отделался исправительными работами!

Я сглатываю. То, что он говорит, парализует.

– Ты за это заплатишь, ясно? Запомни, я отомщу тебе.

– Я тут ни при чем, Скифф! Я не знала, что так вышло! Мне просто помогли и все…

Он скалится, продолжая нависать надо мной.

– Да пошла ты! Ты знала, что делала, иначе бы у тебя не вышло все так просто! Я тебе устрою…

Я начинаю злиться, потому что все, что он говорит, – полный бред.

– Ну и что ты мне сделаешь, придурок?

Он хватает меня за шею и сжимает ее. По телу бежит холодок, а к лицу приливает кровь.

– Да что угодно…

Скифф душит меня, я начинаю дергаться и вырываться.

– Я знаю, ты спалила Алису.

– Я никого не палила!

– Я знаю, что это была ты. Я видел и слышал, что говорил твой адвокат, – шипит он. – Я расскажу все ей, и тебе хана.

Мне все больше и больше не хватает воздуха. Я пытаюсь оторвать его руку, но он намного сильнее. Ничего не могу сообразить и сказать тоже ничего не могу.

– Ты в заднице, девочка, – говорит он и отпускает меня. Я судорожно делаю вдох.

Скифф уходит, я остаюсь на улице одна, держусь за шею и глубоко дышу. В голове только одна мысль: я сдала Алису. Я и правда сделала это, но была настолько глупа, что даже ничего не поняла.

Подступившая тревога вызывает тошноту. Я рассказала адвокату Тома все, что о ней знала. Как ее зовут, на каком трейлере она ездит, чем занимается и где это делает. Выдала полную информацию для того, чтобы ее посадить. Алиса распространяет наркотики, а это строго запрещено. Я по глупости оказалась тем человеком, который ее выдал, и отрицать это нельзя.

Справляясь с тошнотой, я добираюсь до квартиры Тома. Его все еще нет. Тем лучше, я заваливаюсь на кровать в своей комнате и начинаю снова забрасывать Алису сообщениями. Хоть бы с ней все было в порядке, пожалуйста! Чувство вины пожирает меня изнутри, словно насекомые – разлагающийся труп. Это отвратительно… неужели я сломала ей жизнь? От этой мысли по телу бегут мурашки. Еще Скифф со своими угрозами и нападками… они не сильно пугают, но что, если он действительно нападет на меня? Что, если устроит ад на земле?

В мою комнату стучатся. Из-за двери я слышу:

– Эй, я войду? Ты не спишь?

– Нет, заходи.

Том мягко ступает по полу, садится ко мне на кровать. Время близится к ночи, и, как я уже поняла, он всегда поздно возвращается домой.

– Ну как дела? – спрашивает. Я чувствую от него приятный запах парфюма – свежего, источающего прохладу, с ноткой цитруса.

– Я еле проснулась…

Он улыбается. Глаза Тома полуприкрыты, а его словно трагично опущенные внешние уголки глаз… они мне всегда нравились.

– Слушай, я хотела спросить… – начинаю, – а как у тебя получилось вытащить меня из участка?

– Ну, это было несложно… я просто знаю кое-каких людей.

– Ясно… а что сделали эти люди?

– Без понятия. И мне без разницы, правда, главное, что ты на свободе.

Я киваю и сглатываю. Вот дерьмо.

– Бельчонок, завтра я еду в Амстердам, – неожиданно говорит Том.

Повисает молчание. Мне становится тяжело дышать.

– Эм… – подбираю слова, – ладно. Понятно. Обещаю не устраивать вечеринок, – отшучиваюсь.

– Нет, слушай… поедем вместе? Это не по работе, ребята в Европе, и мы хотим встретиться. Просто путешествие.

– Том… это… – От удивления я не могу ничего сказать. – Это же круто! Конечно поехали! Я так давно хотела там побывать!

От радости я аж подпрыгиваю на кровати. Все проблемы и переживания мигом улетучиваются. Ведь я увижу Амстердам! Что в этой жизни может быть лучше?!

8

Лицо Тома переливается розовым и фиолетовым. Мы лежим на кровати вплотную друг к другу и глупо улыбаемся. Я нахожу его руку на одеяле, переплетаю наши пальцы и сжимаю. Том расплывается, сливается с бежевой стеной позади, закручивается в запутанную спираль. Это вызывает смешок. Он тоже смеется, мы вместе начинаем тихо хихикать.

В душе умиротворение. Опьянение понемногу спадает, в теле отдается приятная усталость. Я совершенно не помню, сколько мы выпили, не помню, что было сегодня, как мы очутились здесь. Когда все началось? Кажется…

Том протянул мне огромный косяк, упакованный в пластиковый прозрачный чехол. По инерции захотелось спрятать его под стол, но мы же были в Амстердаме! Я вскрыла упаковку и вытащила его.

– Боже! – вырвалось из меня, когда я почувствовала удушливый запах.

В баре, в который мы зашли, было темно. Народу много, но из-за приглушенного света это не вызывало неловкости. На нашем столе стояла зажженная свеча – кажется, официант принес ее, подумав, что у нас свидание. Недолго думая, я прикурила от ее огня, затянувшись. Передала косяк Тому, и он повторил за мной.

Я медленно дотрагиваюсь до груди Тома рукой. Мне кажется, что ладонь проникает внутрь, сливается с его телом и достает до сердца. Ох, это сердце… бьется быстро, но ровно, словно ритм всех когда-либо написанных им песен. Оно такое горячее и влажное… живое. Том вдруг отстраняется от меня, и я выдергиваю руку. Слишком резко… вырываю прямо из груди. Надеюсь, ему не больно.

Придвигаюсь вслед за ним. Мне кажется, что тепло, исходящее от него, приятного розового цвета. Том… он так приятно пахнет. Его запах… едва ощутимый, совсем близкий к коже, такой интимный… он так сильно будоражит меня. Сводит с ума. Я пьяна. Когда я успела так надраться?

– Держи, – сказала я и передала Тому бутылку вина, упакованную в бумажный пакет, чтобы скрыть от чужих глаз. Он тут же забрал ее и сделал несколько глотков. Был день, и мы сидели около озера в парке Вонделла, прямо под тяжелыми ветвями плакучей ивы. Трава на берегу была неестественно ровная, темно-зеленого цвета. В тени веяло прохладой, но алкоголь согревал.

Я улыбнулась от этой картины. Том тоже улыбнулся, освещая своей улыбкой меня и мир вокруг. Его улыбка… я смогла бы смотреть только на нее всю оставшуюся жизнь.

В руках Том держал картонную тарелку с какой-то местной рыбой, я забыла ее название. У меня же была бельгийская вафля. Я по кусочку запихивала ее в рот. Небо выглядело так, будто еще чуть-чуть – и пойдет дождь.

Том вернул мне бутылку, и я жадно отпила. Стала думать, куда бы пойти, когда польет, как вдруг…

– О боже, Том… – выдала я, заглядывая ему за спину.

– Что? Что там? – Он повернулся и, рассмотрев то, что я увидела, громко засмеялся.

Я хихикнула и удивленно замотала головой.

– Ты же в курсе, что в этом парке разрешено заниматься сексом? – спросил он.

– Сексом? Что? Нет…

Он снова обернулся, разглядывая разворачивающуюся интимную сцену в противоположном конце аллеи, улыбаясь и время от времени посмеиваясь. Я глянула на обнаженных мужчину и женщину, лежащих друг на друге под деревом. Хоть и вдалеке, но все очевидно… выглядело совсем не как в порно. Мне стало неловко, а вот Тома это ни капельки не смущало.

– Почему делают это они, а стыдно мне? – Я опустила взгляд на вафлю.

– Это же Амстердам, малышка, тут везде секс, – бросил Том.

– Ну офигенно, что сказать… – недовольно ответила я и снова припала к бутылке.

Когда я перевожу взгляд с Тома на прикроватную тумбочку, у предметов остаются шлейфы. У меня жуткие вертолеты, от которых слезятся глаза. Голова будто набита ватой. Том лежит на спине рядом со мной, закрыв глаза. Я смотрю на его спокойное лицо, легкие морщинки в уголках глаз, едва отросшую щетину. Спускаюсь взглядом к шее… Кончики моих пальцев начинают гореть. Я касалась его в этих местах… но когда это было?

Том пытался открыть дверь в номер, когда я навалилась на него. Я уже не могла стоять на ногах из-за непрекращающегося смеха, так что нашла опору в виде его тела. Когда дверь поддалась, мы еле доползли до ближайшей спальни и рухнули на кровать.

– Вот черт, – смеялся он, пытаясь расшнуровать кеды.

Я хихикала над его неуклюжестью. Не преуспев в этом занятии, Том растянулся на кровати и прикрыл глаза рукой.

– У меня такие вертолеты, – пожаловался он и повернулся на бок. – Господи, малышка, ты где?

Он потянул ко мне руки, и его пальцы прилетели мне прямо в глаз. Мы принялись смеяться так, что заболели животы. Немного успокоившись, я тоже дотронулась до него. Провела руками по груди, добралась до шеи. Прикоснулась к ней, погладила. Эти касания были такими… удивительными. Словно я дотрагивалась до того, от чего зависит вся жизнь на земле. Моя собственная жизнь. Я дотрагивалась до чего-то самого важного в этом мире…

Том трогал меня в ответ. Когда я положила руку ему на щеку, он сделал так же в ответ. А потом снова рассмеялся.

Сквозь открытое окно до меня доносится шум дождя и порывы прохладного ветра. Я лежу на боку и разглядываю руки Тома – они все в татуировках. Есть совсем старые и черные в виде цветов, они сильно потускнели. Красная паутинка, оплетающая локоть, на их фоне бросается в глаза. Рядом новые, цветные персонажи мультфильмов «Симпсоны» и «Футурама». На правой руке, той, что ближе ко мне, под рукавом футболки виднеется надпись «Джоуи». Под ней цифра 27, обведенная в круг. Я знаю, на другой руке, примерно в том же месте на плече, выведено «Марта». От этого в сердце словно что-то скрипит. Том набил ее имя, когда они были вместе и любили друг друга. Потом их брак с грохотом развалился, а татуировка осталась. Странно осознавать, как самые романтичные вещи позже становятся самыми печальными.

– О, смотри, это же кладбище! – завизжала я и ухватилась за прутья забора, вглядываясь в покосившиеся могилки.

– Европейское кладбище! В Амстердаме! Том, идем посмотрим!

Он засмеялся и согласился. Приближаясь ко входу, мы договорились вести себя прилично, пытаясь скрыть то, что мы навеселе. Но стараться не пришлось.

– Закрыто, – с разочарованием протянула я, – ну, давай хотя бы по периметру пройдемся?

Недолго думая, я обогнула ограждение по правую сторону от ворот. Том едва поспевал за мной. Я внимательно рассматривала кладбище сквозь мелькающие на скорости железные прутья.

– Черт, ты посмотри… я хочу туда! – Я зацепилась за забор рукой, а ногу поставила на выступ в фундаменте. Посмотрела на Тома, ожидая его реакции. Он хмыкнул.

– Малышка, мне ведь тоже восемнадцать, ты знаешь, – он взялся за решетку и запрыгнул на возвышение, – только рехабов стало больше.

Я оглянуться не успела, как Том перемахнул через ограду и оказался по другую сторону от меня.

– Я тебя обожаю! – вскрикнула я и последовала за ним.

Том протянул ко мне татуированные руки, когда я спрыгивала на землю; подхватил меня и поставил на ноги. Оглядываясь и посмеиваясь, мы стали расхаживать по кладбищу.

Там пахло плесенью. Все кладбище находилось под высокими толстыми деревьями, было прохладно и сыро. Покосившиеся могильные камни повергали в уныние. Мы вышли на асфальтированную тропу и медленно пошли вперед.

Мраморные плачущие ангелы, высокие белые кресты, вытянутые надгробные плиты, покрытые плющом, гробницы… Это было круче любого музея. Мы расхаживали по всей территории, совершенно одни и абсолютно безнаказанные. Том вглядывался в могилы, надеясь найти кого-нибудь известного.

В какой-то момент мы подошли к самой старой части кладбища. Здесь на могильных камнях даже не было надписей. Они исходили трещинами, сыпались песком и скрывались под высокой, неподстриженной травой. Я опустилась на одно колено и вгляделась в них.

– Когда-нибудь я умру, и моя могила зарастет дерьмом так же, как и все здесь.

Том поначалу молчал – видимо, не ожидал такой реакции. Потом присел ко мне и сказал:

– Такое случится со всеми.

– Нет, с тобой такого не будет.

– Мы не можем знать, что будет завтра, а ты говоришь про далекое будущее!

– Твои сумасшедшие фанаты будут ходить к тебе каждый день!

– Ты хоть понимаешь, на что обрекаешь меня?! – возмутился Том.

– В каком смысле? – Я заглянула ему в лицо.

– В том смысле, что я даже после смерти не смогу спокойно отдохнуть!

Я захохотала. Том зыркнул на меня и встал. Мы принялись думать, где лучше перелезть обратно.

Я медленно моргаю. Кажется, Том заснул. Он перевернулся на бок, и теперь мы лежим лицом к лицу. Он такой… почему он такой… Я придвигаюсь к нему так близко, как могу, и обнимаю одной рукой. Снова вдыхаю его запах. Он тоже кладет на меня руку в попытке обнять. Но точно спит. Я поднимаю голову и принимаюсь его будить.

– Том, – зову, – Том, проснись…

– А? Что? – сонно спрашивает он.

– Том, я…

В завершение нашей фееричной прогулки мы решили сходить на улицу красных фонарей. Куда же без нее? Время близилось к вечеру, а значит, самое время идти смотреть на проституток.

– Это она мне или тебе? – спросила я, когда девушка с голой грудью поманила нас к себе пальцем.

– Думаю, это нам. – Том помахал ей и повернул меня в противоположную сторону.

– Надо же было оказаться именно в Амстердаме! – сетовала я. Мы остановились около витрины сексшопа. За стеклом была огромная куча фаллосов.

– Давай-ка зайдем, – взял меня за руку Том и потянул внутрь магазина.

– Ладно, ладно, давай зайдем… если ты так хочешь… – недовольно пробурчала я.

Том вопросительно посмотрел на меня. Я открестилась и принялась ходить за ним среди полок с вибраторами. В какой-то момент я все же не выдержала:

– Секс преследует меня.

– Он не делает этого, – покачал головой Том. – Ведь ты девственница.

– Ну спасибо…

– Я не имел в виду что-то плохое. Просто ты постоянно думаешь о нем. Не делай вид, что это не так, я был на твоем месте. – Том взял в руку презерватив с изображением марихуаны и покрутил. – Когда «Нитл Граспер» первый раз поехали в тур, нам было по семнадцать. Мы все были озабоченными мудаками, ты бы нас видела. Мы ездили в автобусе по стране и каждый, каждый гребаный раз, когда было время, обсуждали секс. У Майка тогда уже были девушки, и он рассказывал нам много историй. Половину, правда, выдумывал, как я понял позже. Мы обсуждали женскую грудь, бедра, задницы и много чего другого…

– Фу, Том…

– А что такого? Еще мы очень часто говорили о девушках, что приходили на наши выступления. У меня все никак не получилось ни с кем сойтись. Это было ужасно.

– М-да… – протянула я. – Ладно, у меня еще есть время стать рок-звездой и наконец-то заняться сексом.

Том залился смехом. Я криво улыбнулась.

– Но раз ты говоришь, что секс тебя преследует… может, купить тебе? – Он указал рукой на огромный резиновый член. Я моментально вспыхнула.

– Слушай, а где твои папарацци и фанатки, м? Почему ты до сих пор спокойно ходишь по улицам?

Том закатил глаза. Он подошел на кассу, пока я старательно отворачивалась, делая вид, что вовсе не пытаюсь рассмотреть его покупку, и мы вышли наружу.

– А тут есть мужики? – спросила я, когда мы проходили очередное красное окно с девушкой.

– Да. Они обычно внутри сидят.

– Ах вот оно что… Может, стоит снять себе одного и лишиться с ним девственности? – огрызнулась я.

– Хм… – Том скептически посмотрел на меня. – Не думаю, что они хороши в этом.

– Думаешь, не стоит?

– Думаю, нет.

Пока мы гуляли по улице Красных фонарей, окончательно стемнело. С наступлением полуночи мы отправились обратно в отель.

Я зарываюсь Тому в грудь и заплетающимся языком говорю:

– Я тебя очень сильно люблю.

– И я тебя, – тут же отвечает он, и его дыхание обдувает мою макушку.

Я продолжаю:

– И я даже не хочу слышать ответ. Я люблю тебя.

Том принимается гладить меня по голове. Нежно говорит:

– Бельчонок, я тебя тоже очень люблю, и это правда.

– Ты единственный, кто помогает мне. Спасибо. И прости.

– За что простить?

– За все. Просто… тебе нет резона со мной носиться. Я отнимаю у тебя время. Прости…

– Я ведь тебя люблю.

– Правда?

– Правда.

Я прижимаюсь к нему и улыбаюсь. Я на самом деле его люблю.