Kitabı oku: «АнандЛа. Десять лет с йогами, целителями и шаманами. Индия – Непал – Суматра», sayfa 2

Внутренний голос

Человек стремится к системе и порядку только для того, чтобы иметь возможность управлять другими: вещами, жизнью, людьми.

Но правила не защищают.

Сама жизнь не имеет правил.

Это тайна и неизвестный закон.

Глубоко внутри нас есть еще один голос, а за ним другой, и под самым дном этот голос толкает нас от привычного в тайное. Но вначале, вначале всегда это чувство: «что-то не так».

Что-то не так, и ты не находишь себе места.

Ты ходишь по кругу, и, кажется, этот привычный день тебя спасет, тебя спасет пятница, а затем суббота, спасет позвонивший друг и книга, и потом кино. Но «что-то не так», и это не проходит.

Снаружи все как было, но внутри – этот голос. Возможно, ты сходишь с ума. Возможно, это мир снаружи безумен. Ничто теперь не логично, не выверено, не истинно. Мы просто что-то такое осознали…

Словами не выразить.

Кто из вас улавливал этот голос, просыпаясь в три часа ночи, ощущая нереализованность жизни?

Или этот белый свет, который приходит на рассвете. И ты знаешь, откуда этот свет пришел. Из какого-то близкого, родного мира. Из страны, которую мы предчувствуем.

Мысли о переменах делают нас задумчивыми. Вслед за этим приходят долгие, безразличные ко всему реальному и логичному мечты. Мы мечтаем о новой жизни.

Если смириться с этим голосом, возможно, однажды он притупится, но никогда не замолчит. Мы всегда будем лишены этого «чего-то нового», «чего-то своего».

Раскол, противоречие и неудовлетворенность общепринятым счастьем толкают нас к самим себе, к решению, за которым скрывается путешествие.

Искать, когда у нас уже есть. Чувствовать без внешнего знания. Жить по ощущениям. Совершать ошибки на первых порах. Разрушать когда-то построенное.

Все это разделяет нас с другими. Как и любой внутренний мир, он всегда отделяет нас от иных.

Мы не будем поняты другими. Невозможно объяснить другим, что произошло. Мы должны обращаться за поддержкой к «внутреннему».

Тогда мы еще не знали. Тогда было слишком рано, чтобы знать. Тогда мы должны были отдаться внутренним мирам.

Мы полны этими мирами.

Мы наполнены ими до краев.

Первый шаг – это шаг в пустоту, это мир, где живут миражи. Я зову этот мир безумным, потому что он еще не освоил мой разум.

Тот, кто признает свое безумие, тот, кто приглашает говорить безумие со сцены, – становится автором.

Неважно, что за автором скрываются другие миры, неважно, что творит не он, а целое Бесконечное.

У этого мира…

У этих миров – есть абсолютная власть над «порядком» других.

Дели

Запах горячей влажной земли, запах бензина. Гладкие линии крыш перронных автобусов. Нас доставляют в здание третьего терминала. Аэропорт Индиры Ганди. Быстрый паспортный контроль. «Первая индийская виза в паспорте», – замечает улыбчивый клерк c густыми закрученными усами.

Так ли чувствуют себя получившие свободу? Или это замаскированный в эйфорию страх? Страх всевозможности. Способен ли человек ощущать эту всевозможность всегда? Свободу творить все, что пожелаешь. В одно мгновение перекроить все, что осталось. Перекроить следующие тридцать-сорок лет. Сколько раз подобная возможность открывается перед нами? Создаем ли мы это сами, по своему велению – или и в этой свободе скрывается предназначение?

Было ли запланировано это путешествие? Кем и когда?

Что будет дальше?

Что я буду здесь делать, например, уже завтра?

Пока получаю багаж, рассматриваю других пассажиров. В них ничего знакомого. Я не могу рассказать о них, прочитать их лица.

Несколько иностранцев. Они тут же сливаются с общей массой круглолицых, гладко сложенных индийцев. Пританцовывая, вырываются, торопятся наружу в город. Они взволнованы, они меняют одежду на индийскую. До этого они были будто запечатаны. Похоже, они не первый раз в Индии.

Могу ли я довериться всеобщей радости? Или остаться собой? Нет, лучше не смешиваться. Лучше не заимствовать чужое, пока не обрету свое. Сохранить себя такой – удивленной, в ожидании нового, ничего не знающей. Ни к кому не присоединяться, никого не копировать, ни с чем не соглашаться без интуитивного четкого «да». Путешествовать в одиночестве.

Я оборачиваюсь назад, посмотреть на путь, который я прошла: светящееся квадратное здание с небесным коридором.

Аэропорт – особое, волшебное… создание.

Я не спешу, пока не начинаю видеть в темноте. Не покидаю зону света. Здесь новая черта. Я чувствую ее.

Толчок. Пинок. Откат назад. На полной скорости, резко тормозя, ювелирно отступая – рой из всего, что только может двигаться: шустрые рикши – маленькие цветные жуки, автомобили побольше, военные грузовики. Который час в Дели? Куда все это спешит?

Наверное, три утра. Почти накатывая, наезжая друг на друга, мы отталкиваемся и продолжаем уверенно двигаться. Этот город переполнен. Этот город свободен.

Вырванные светом фонарей прямо на улицу промышленные зоны. Улица тает в неизвестном мне окружении. Застроенные невысокими жилыми домами районы, линия государственных учреждений. Снова пустырь и ничего, а затем – плотно построенный Новый Дели. Все это ночью.

Водитель такси – слишком молодой, слишком уверенный в себе. Глаза у него лукавые, а речь пламенная и порывистая. О чем он говорит? Я совсем не понимаю. Это английский или хинди?

Нужно, вероятно, несколько дней, чтобы научиться улавливать акцент. Быстрые, неизвестного рода буквы. Классический британский английский по-индийски. Мне нужно некоторое время, чтобы заполнить предложение артиклями, поставить подлежащее и сказуемое в нужные места.

«Зачем приехали в Индию? Сколько дней проведете в Дели? Первый раз в Индии?»

Он не снижает скорость. Долгоиграющий ряд вопросов – не для того, чтобы уловить ответ, а для того, чтобы поймать зрителя. «Давайте я отвезу вас в другой отель! Хороший отель, мэм. Давайте я отвезу вас завтра на экскурсию!»

Водитель говорит, разметывая сети, а ты ускользаешь от пищи для рыб и крючков. Я только что перестала быть пойманной.

Нарезав несколько лишних кругов по улице, где нельзя заблудиться, я, наконец, прощаюсь с разочарованным водителем такси. Куда он теперь поедет? Обратно в аэропорт? Кто прилетает в Индию сегодня?

Амбассадор, словно мерцающий жук скарабей, уползет обратно в темноту города.

Всего четыре утра.

Мне надо удержать, захватить это утро. Сколько еще будет таких «первых утр» в моей жизни? Сколько поднялось осознанности из обычной дорожной пыли. Как же дешево продаются сюда билеты!

Спящие улицы, спящие люди прямо на тротуарах.

Жизнь – это что-то такое, как сейчас. Это момент и его свидетель.

– Мэм, вы здесь живете?.. Мэм, вы бронировали номер? – окликает меня мальчишка, выглядывая через отверстие в двери.

Я киваю и протискиваюсь в темное помещение. Всего одна дежурная лампа под потолком. Здесь не хватает света. Возможно, все же стоит подождать рассвет?

– Когда взойдет солнце?

– Не раньше, чем в полседьмого, Мэм. Примите душ, отдохните с дороги. Я попрошу приготовить для вас чай. Хотите индийский чай со специями?

Я смотрю на него еще раз. Волосы, словно перья вороны, иссиня-черные, пропитанные маслом, отражают электрический свет фиолетовым бликом. Он нагибается над бланком, царапает в полутьме ручкой по бумаге. Звук острый, будто когтем по стеклу.

Я разглядываю стены, потолок отеля. Ничего из мебели – только стойка ресепшена и простые деревянные стулья.

По коридору, мимо спящих на полу людей. Натянутые на голову серые одеяла, босые ноги. Уборщики номеров не имеют дома.

Нужно некоторое время, чтобы понять «свою правду» этого места. Что у всего есть своя правда и в ней можно жить, как угодно.

Пока я могу воспринимать только так: обрывками, символами. Все это – картинки Дели… Еще не слились в единое.

Двадцать часов в невесомости звуков. Сон. Редкие, разбивающие голову потоки. «Выезжающие» и «заезжающие» гости Дели. Голос различных языков мира. Скрежет по стенам.

Следующим утром, отоспавшись за всю последнюю бессонную неделю, я открываю окна и двери. Чувствую руками новую, влажную кожу.

Старый знакомый – встретивший меня парень – снова у двери.

– Доброе утро, мэм! Вы очень долго спали. Сейчас, подождите, мне нужно отдать вам паспорт. Я не хочу отвечать за ваши документы. Паспорт – это очень важный документ в Индии. Лучше сделайте несколько ксерокопий и не оставляйте паспорт на ресепшене.

Я гляжу через просвет за его спиной. В Дели только занимается утро.

Делаю несколько глубоких вдохов-выдохов. Осторожно, тихо-тихо. Дверь-гармошка со скрипом разъезжается. Запах раннего города, дымка, продавившая воздух. Воздух, будто поскрипывающий от мороза. Это влажность реки Ямуны.

Линии домов в светло-фиолетовом небе. Порванные в клочья воздушные змеи на крышах. Небо, перечеркнутое электричеством: провода поверх проводов, намотаны друг на друга клубками, как гнезда ворон. Гаснущее перед рассветом уличное освещение. Запахи утренней жизни: мыло и омлет. Запах индийского дома. Запахи, которые я не могу различить.

С этим в меня входит Индия.

Улица отелей и дешевых гестхаусов. Вывески, вкрученные друг в друга. Зеленые, желтые – как ящерицы: «Харе Кришна», «Кришна Плаза», «Хари ОМ».

Рикши – водители велосипедов с колесами и прицепом. Самый дешевый транспорт Индии. Самые худые люди, которых я когда-либо видела. Они еще спят под козырьками своих повозок, завернувшись в пледы.

В семь утра Дели уже разогнался и движется. Бойко распаковывает коробки утренний овощной рынок. Коровы в попытке сорвать угощение отогнаны и пробуют подступиться снова. Собаки – оранжевые и белые, как линии, переходящие друг в друга. Серые мартышки в ветвях деревьев охотятся за попкорном и мороженым. Женщина торгует чаем и сладостями у лотка на улице. Она наливает горячий чай в прозрачные стаканчики. Пар с ароматом специй поднимается в воздух, смешивается с туманом. Дальше этот запах становится сладкой росой.

Куда делись мужчины в дорогих костюмах, которые носят одеколон, который носит дорогое имя? Где эти бесконечные, взмывающие до неба офисные леса? Здесь, вместо них, вытянутые наружу деревья-храмы, в них вплетены магические красные нити.

Храм Ханумана, храм Кали, храм Шивы.

Как входить в эти храмы?

В какой одежде?

Я внимательно наблюдаю снаружи.

Пахнет душистым маслом.

Что это за масло?

«Шива, Дурга, Парвати», – бросает на ходу человек в тюрбане. Что у него под этим тюрбаном? Длинные волосы или короткая стрижка? Люди склоняют голову перед черным камнем в центре храма.

Этим людям нравятся ритуалы.

Жрец храма улыбается, дает мне белые шарики с алтаря. На вкус они приторно-сладкие. «Это прасада – божественная милость».

Я гуляю. Я ем в кафе. Возвращаюсь в храм, нахожу другие храмы. Наконец, я смотрю на людей. Я смотрю на еще не понятых, не прочитанных мною европейцев. Длинноволосые мужчины и женщины, худые, плоские, с невыраженными формами. Все как один – облаченные в медленные жесты. Мужчины, похожие на женщин, и женщины, похожие на нимф. Они поклоняются друг другу. Что они делают? Танцуют? Совершают предсказания? Как в этой одежде можно путешествовать?

Он звонит и рассказывает мне новости.

Новость номер один рвет на части сигналом телефона.

Мне кажется, что шум на линии устроен мною тоже. «Мне трудно возвращаться домой без тебя».

Он рассказывает, что у него новый строительный объект на работе. Он заканчивает каждое предложение словами о том, что скучает и ждет.

Но я – как под водой.

Меня это не касается.

Как провода на слепках электрических мотков в небе Дели: сигнал мистически идет, но поступает лишь для избранной информации.

Поезд в Варанаси

Девушка на железнодорожном вокзале старого города Дели. Она притягивает взгляды, даже будучи одета почти по-индийски, даже скрывшись под этим платком. Она отличается от этого мира, как от любого другого, но в Индии это особенно заметно.

Разносчик чая наливает жирный горячий напиток. Нос чайника ныряет в маленькие глиняные чашечки. Глиняная посуда ручной работы – дешёвая рабочая сила. Пластик дороже.

Горы полуразбитых чашек валяются в урнах, вокруг урн, на платформе и прямо под поездами.

Всюду жизнь, движение людей и направлений. Носильщики вещей – кули. Женщины с красивыми лицами в расшитых сари. Женщины, несущие тюки на головах, держащие за руки детей. Старики в оборванной одежде присели отдохнуть на рельсы.

Пять часов назад я стояла здесь, в руках билет на поезд в Агру, но так и не села в вагон. «Тадж-Махал» – это единственное, что я знаю об Индии. Но название не вибрирует. Другое дело – «Варанаси».

В поезде важный железнодорожный служащий в форме. Он проверяет билеты, прокалывает их дыроколом. Я забираюсь на свое место. Натягиваю на себя все майки и спальник, укрываюсь с головой. Соседи принимаются ужинать. Запах пряной индийской еды, движение колес по рельсам. Во сне я то здесь, то в России.

Утро пробирается вместе с холодом. Ветер гуляет по вагону. Люди лежат спинами друг к другу. Эти люди родились в Индии.

Вагон еще спит, и серый туман окутывает все без промежутка.

Я кладу слова друг в друга, впервые доверяю порыву Индии: не спать, но чувствовать и писать все, что вижу. С ошибками или без.

Пальмы по линии через поле. Новая деревня или город. Здесь никто не объявляет следующую станцию.

«В Индии пятьсот тысяч деревень у дороги», – регистрирует туристический путеводитель.

Люди идут с кувшинами к железнодорожной линии. Какают и писают, повернувшись к вагонам спинами, моются водой из кувшинов. Рисовые поля, словно кирпичики конструктора LEGO, разбиты на квадраты и выделены по цвету: нежно-зеленый, коричневый, терракотовый, желтый, пшеничный.

Это не уловит ни одна фотография – слишком велик объем.

Мы будто в туннеле из белой пены.

Пересекаем ее и оставляем лежать под колесами. Ветер разносит туман и обнажает суть деревенской жизни. Поезд снижает скорость, поезд стоит среди полей.

Люди выходят в поле и теряются в облаке.

«Чай, чай, чай!» – проносится по вагону. Торговец чая идет в один конец поезда, возвращается, проходит мимо и снова возвращается. Поезд внутри поезда. Течение внутри течений.

Чай в маленьких стаканах по сто граммов. Чайный человек разливает горячий напиток из железного баллона с краником. Стерилизация и безопасность уходят в сторону, когда ты в индийском поезде.

Ты пробуешь все.

Я пробую все.

Сначала осторожно – только рис, потом рис и вареные овощи – карри. Потом первый стаканчик чая, за ним – второй и третий. В конце приносят мороженое.

Люди в вагоне обсуждают газетную новость: «Поезд вышел из южного города Тирупати и должен был ехать в Варанаси. Однако на развилке в Вийяваде, вместо того чтобы повернуть на север, поехал на восток. Он проехал девятьсот восемьдесят километров в неправильном направлении. Чудо, что поезд не столкнулся ни с одним встречным составом».

Это не наш поезд?

Пригород Варанаси тянется, как третья сигарета моего соседа. Он наполовину вынырнул из дверей тамбура. Двери теперь не закрываются. Влажный, теплый, искристый от солнца воздух гуляет по вагонам, пересекает дребезжащие окна и двери-гармошки.

Индийцы в маленьких городах очень любопытны. Кто-то машет мне рукой на платформе. Я успеваю разглядеть только руку – она худая и тонкая, как крылья птицы. Любое движение сейчас завораживает. Я ощущаю, как все предметы и формы обретают новый смысл. Теперь у меня есть возможность видеть заново.

Нет ярлыка или бренда на упаковке «Индия».

Нет ожиданий.

Мы входим в промышленную зону Варанаси, поезд снижает скорость, мы почти плетемся пешим ходом.

Всюду непонятные полуразрушенные здания. Один фундамент поверх другого. Заводские объекты, высокие кирпичные заборы, один переезд, другой переезд. Все это не спланировано, без номеров и названий улиц. Сюда, наверное, не пишут писем.

Рядом со мной женщина, которая молчала всю дорогу. Она неожиданно берет меня за запястье, кладет свою руку на мою. Мужчина рядом с ней – по возрасту, муж или брат – улыбается, глядя искоса на свою спутницу.

«Варанаси – это священный город, золотой город», – говорит эта женщина. На глазах у женщины слезы. «Мы попрощались здесь с сыном. Раз в год мы ездим сюда, чтобы делать церемонию его памяти». Моя рука в ее ладонях становится горячей. Глаза у нее теперь не черные – прозрачные. Глаза цвета пепла с молоком. Когда мы прибываем к перрону, начинается дождь. На стекле появляются длинные капли. «Дождь – это к счастью. Хороший знак», – произносит женщина.

Она отводит свою ладонь и проводит ею по стеклу. Будто бы можно схватить эту воду.

Суета в вагоне. Я сижу, поджав под сиденье ноги, поднимаю их выше, в сторону. Из-под меня выворачивают, выдавливают, выжимают огромные сумки, коробки и тюки. Багаж у этих путешественников поистине пугающе гигантский. Он пристегнут цепями, ремнями, привязан, прибит друг к другу: чтобы не украли за ночь.

Вот они – люди маленькой земли, живущие в непосредственной близости друг к другу. Они не боятся толкнуть того, с кем недавно говорили. В этой суете не звучат «извините» и «пожалуйста». Эти слова не переводятся с английского на хинди.

Плоский вокзал Варанаси. Плоские крыши платформы. Прямо на земле, среди встречающих и приезжающих, поляна тех, кто не торопится. Последние – йогины-аскеты в оранжевой одежде. Я знаю, что их называют «садху».

Удар за ударом со всех сторон. Через вокзальную площадь на стоянку моторикш, мимо небольшого рынка. Коровы в Варанаси такие же, как в Дели, – худые и спокойные. Все остальное рвется вперед и движется.

Десятки водителей такси и рикш делят на части меня и рюкзак, но мы неразделимы. Когда я, наконец, договариваюсь о цене в пятьдесят рупий, меня накрывает счастье. Я в Варанаси – самом священном городе Индии.

Варанаси

«Хануман-гестхаус» – небольшой семейный отель, выкрашенный в красный цвет, названный в честь бога обезьян – Ханумана. С первого этажа, по крутым ступенькам, на крышу. Лестница такая узкая – вдвоем не пройти.

Моя единственная комната – пристройка на крыше. Пространство вокруг – собрание строительных балок. Вся жизнь, весь город и улицы – отсюда, сверху, – как вывернутая одежда: швами наружу. Если убрать весь этот мусор, было бы прекрасно, но… нет, нет. Это лучшее место, какое только можно представить.

– Сколько дней вы рассчитываете здесь прожить? – деловито спрашивает хозяин.

Мы договариваемся о цене в восемь долларов за ночь. Номер на крыше без соседей. Прежде чем оставить меня одну, он наставляет:

– Если вам нужна горячая вода, то нужно использовать бойлер. Двадцать минут, и вода нагрелась! Закрывайте окна, когда уходите, – тыча пальцем в сторону карниза: – Обезьяны! Они повсюду, унесут все, что только оставите: еду, одежду. Закрывайте входную дверь, даже когда находитесь в комнате.

Я закрываю входную дверь изнутри, оглядываю все углы и заплатки пространства: краска поверх краски, стены в малиново-зеленых разводах. Матрац еще новый, с пакетом и фирменной наклейкой из магазина. Комплект коричневого спального постельного белья с извилистым узором, как на индийских сари. Старый, вероятно хозяйский, тяжелый комод с книгами на хинди. Всюду пленка из времени в форме пыли.

Комната, в которой я буду жить, пока не найду отдельную квартиру.

Когда, спустившись по лестнице, я сталкиваюсь с сыном владельца гестхауса, он радостно говорит:

– Вам показать дорогу к Ганге? Здесь всего три минуты. Короткий путь.

Ганга – вроде бы река, но течет как по небу.

Образ не соответствует отражению.

Образ проникает внутрь, входит, закручивает, высверливает.

Что-то холодное и горячее забирается под кожу, тревожит тонкими мелкими ударами.

Электричество просветления носится в воздухе.

Люди, но в этой плотности – одиночество. Масса печали и тоски по утраченному.

Что я утратила?

Я не помню точно.

С первой секунды я решаю здесь жить.

Абсолютно сдаться этой неопределённо-родной, слишком близкой реальности.

Покидать, но всегда возвращаться обратно в Варанаси.

Что бы ни происходило, сколько бы смертей между нами ни было.

Два неразделенных ума, две линии жизни.

Я и этот город – одно целое.

Старые трехэтажные дома, ступеньки, сырость. Дворцы – словно мудрые старики, глядящие в воду. Не действующие старые здания, некогда бывшие палатами царей, не ставшие коммерческими, доставшиеся людям как наследство. Теперь в этих дворцах живут деревья, цветы и обезьяны. Ничто здесь не приручено.

Разноцветные сари. Белые хлопковые простыни – они раскиданы, раскатаны, растянуты и сушатся под ногами. Их стирает специальная каста людей – дхоби.

Молочно-белые коровы, смолисто-черные быки, наряженные в старые футболки козы. Там и тут гнёзда маленьких щенков. Бродячие йогины – садху. Одни в длинных платьях, оранжевых, цвета охры – в знак отречения от мира. Другие не носят ничего, кроме набедренной повязки. Третьи, самые худые, в черных одеяниях.

Все это переплетено кружевами тумана и надписей. Все напоминает мне все мои прошлые жизни в Индии. Все эти люди, совсем как я сейчас, не имеют завтра.

Варанаси – центр классической индийской музыки. Здесь родился музыкант Рави Шанкар. Здесь практикуют раса-йогу – очищение чувств и эмоций при помощи звука.

К реке приходят два флейтиста. Слышны припевы и музыка: «Харе – Рама – Харе Рам – Сарасвати Мата – Дурга ма – Харари ла-ла Харари-ла-ла… Морарилал-сурисури – Сарасвати Мата».

Ганга застыла, движется без течения.

Вместе с этой музыкой под желтым светом высоких фонарей вырастает человеческая фигура. Мужчина закатывает обе штанины и погружается по колено в воду. Он наматывает на локоть толстый канат и уходит по воде, на лодке, в совершенную темноту.

«Плюх-плюх» – веслами по лунной глади. Пока совсем никого не остается. Ни лодочников, ни музыкантов. Только вода и девушка.

Я смотрю на саму себя в отражении. Слева дворец, справа – дворец, дальше – густой туман. Стряхиваю воду двумя руками, складываю ладони у сердца – это приветствие и прощание с Гангой.

Жизнь в Варанаси начинается в четыре утра: над рекой медленно проступает рассвет, и утренний холод обжигает реальностью нового дня. Я одеваюсь в длинное хлопковое платье. Выскальзываю в город и угадываю путь к Ганге.

Окна невысоких, не более трех этажей, зданий. Долгая полоса рекламных надписей на стенах: «Исцеление методом рэйки», «Курсы поднятия кундалини», «Чтение прошлых жизней». Общий вес всех этих вывесок падает на первые этажи расплывшихся от старости зданий. Швейные машинки тарахтят, нашивают новую одежду, подгоняют под размер старую.

Качаури Гали – улица индийского фаст-фуда. Кхоа Гали – районы молочных продуктов. Татри Базар – рынок медных изделий. Всюду, в витринах магазинов и на прилавках, – выставка женских нарядов: сари из шелка.

Интернет-кафе: пыльные компьютеры с тяжелыми, вздутыми, стеклянными мониторами – такие теперь нигде не делают, но здесь они, как все, – реальность.

Мелкими шагами, из квартала, где живут и торгуют коврами мусульмане, в старую часть города. На обед в маленькое кафе «Саи» у храма Кали. Здесь готовят печеные лепешки с маслом. На завтрак кофе по-турецки, одно спелое, совершенное яблоко. На ужин – лепешки с сыром из печи и «палак панир» – творожный сыр со шпинатом.

Всегда пешком, чувствуя телом каждое мелкое событие. По пути – музыкальные классы. «Ta Da Da Da – Ta Da Da Ta», – слышно, как распевают дети.

Жизнь в Варанаси течет незаметно, однообразно и прекрасно. Она идеальна в молитвенном смирении, в попытке разобраться в этой жизни без карты. Пешком брожу по городу с миллионом жителей. До последнего не требую транспорт. Верю в собственные ноги – как в Бога.

Те же торговцы сувенирами, лодочники и продавцы гашиша. Здесь медитируют, поют мантры и занимаются йогой. Здесь моются, чистят зубы, стирают. Здесь делают поминальную церемонию шраддха. Весь мир этого города – пособие по изучению жизни.

Храм Бхайравы – грозной формы бога Шивы – разрушителя, где у входа встречают священные собаки. Храм Каши Вишванатх с крышей, на которую вылито восемьсот тридцать килограммов золота. Красный храм Дурги, где продают корзины с розами.

Гхаты – ступеньки к Ганге. Священны, как все в этом городе. Дасашвамедх-гхат – где бог Брахма поклонялся богу Шиве. Нарада-гхат – в честь сына Брахмы, божественного музыканта Нарады. Тулси-гхат – в честь поэта Тулсидаса, который написал «Океан деяний Рамы». Чаусатти-гхат – в честь свиты воинственной богини Дурги. Паломники приходят сюда весной, во время темной половины месяца чайтра.

На Харишчандра-гхате двадцать четыре часа в сутки идет кремация. По ночам я прихожу сюда, чтобы покормить собак. Поднимаюсь повыше, обхожу кремационные костры с догорающими в них телами. Наблюдаю за медитирующими стариками. Наливаю молоко в тарелку щенкам.

Днем город немного спит, немного останавливается, к вечеру все начинается сначала. Куда уходит история? Она всегда остается в настоящем – пока есть камни.

К вечеру снова открываются многочисленные «магазины у дороги». Продавцы чая возвращаются с тележками на улицу.

Я захожу в магазин «Халдирамс» – здесь продаются лучшие индийские сладости. Покупаю молочные шарики «ладху».

– Пообещай, что будешь моей женой в следующей жизни, – обращается ко мне писклявый детский голос.

Я оглядываюсь назад. Мальчик лет семи держит меня за край юбки. Мать тянет его обратно. Мальчишка не отступает:

– Пообещай, что будешь моей женой в следующей жизни, – повторяет он опять.

Мать виновато пожимает плечами, поднимает ребенка на руки и уносит. Прежде чем они уходят, я говорю ему: «Обещаю».

Спустя месяц настойчивых молитв и общения с местными жителями я, наконец, нахожу здесь редкую квартиру, уставленную старинной мебелью, с красными старинными стульями и занавесками на окнах, расшитыми бисером. Я иду на Татри Базар, выбираю посуду из красной меди. Теперь у меня есть квартира, а вместе с ней появляется и первое имущество.

Поздно вечером я лежу на полу, целиком погруженная в воспоминания этого города. Сколько месяцев прошло? Все дороги, все храмы, которыми я иду, – сейчас внутри моего тела.

Аромат сладкого риса, пыльца из оранжевых ноготков, жасминовое масло. Сколько бы я ни смывала с себя эти звуки, запахи, события – они смотрят на меня изнутри, как подводное течение.

Я ощущаю нехватку слов, а затем не даю им выхода.

Как можно записать, исчеркать чернилами этот город? Город, который лучше, чем все, что я видела. Город, в котором я ощущаю себя призраком.