«Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939-1945» kitabından alıntılar, sayfa 4
Лучше Геббельса никто не знал, что в самом названии «министерство пропаганды» содержится противоречие. Пропаганда тем эффективнее, чем меньше людей сознает, что их обрабатывает пропаганда, и наоборот. Естественно, можно было ожидать, что одно известие об учреждении министерства пропаганды (а точнее, говоря казенным языком, министерства национального просвещения и пропаганды) вызовет у людей неприятие и желание уклониться и от просвещения, и от пропаганды. По мнению Фрицше, Геббельс прекрасно понимал это, но вслух высказывал совершенно противоположное: «Вокруг пропаганды не должно быть ничего тайного. Мы признаем открыто, что хотим влиять на людей. А для этого самый верный способ – пропаганда».
В те дни немцы продемонстрировали далеко не лучшие черты своего характера. Геббельс едва скрывал презрение. Он навестил мать в Рейдте и потом записал: «Весь городишко, несколько месяцев назад изгнавший меня с проклятиями, суетится от восторга и радости…»
В пропаганде отпала необходимость: после пожара в рейхстаге каждый немец возжелал, пока не поздно, стать нацистом. Никому не хотелось оказаться последним в очереди. Все искали знакомства среди партийных руководителей и, из практических соображений, среди штурмовиков. У последних появился скверный обычай избивать всех, кого они не считали друзьями, то есть всех, кто от них не откупался.
Гитлер задумчиво заметил: «Похоже, радиозвездой мне никогда не стать». Этот случай произошел на «Радио-Шенхайт».
Геббельс, со своей стороны, полагал, что у них есть большое поле для совершенствования. Всю ночь он просидел вместе с радиоинженерами и специалистами, пытаясь разными способами менять тембр голоса фюрера. Они делали его то мягче и спокойнее, то тверже, резче и выразительнее. Так он создал из Гитлера радиозвезду. После той первой речи в «Шпортпаласте» радиоаудитория Гитлера приходила в такой же бредовый восторг или негодовала – смотря по обстоятельствам, – как и те, кто видел и слышал его «в живом виде».
Геббельсу снова пришлось запускать свою пропагандистскую машину, нельзя было терять ни минуты. «Мы должны делать наше дело везде: когда стоим, идем, едем в машине или летим в самолете, – отметил он 1 июля. – Можно вести дискуссии везде: на лестницах, в коридорах, в дверях или по дороге на вокзал. Ни минуты на отдых. Мы облетим и исколесим всю Германию вдоль и поперек. Мы прибудем за полчаса до митинга, а может, и позже. Мы взойдем на трибуну и будем говорить.
«Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!»
Наверное, он был единственным руководителем в Германии, верно оценивающим длительность и тяготы войны. Теперь ему предстояло модернизировать свой механизм пропаганды таким образом, чтобы он мог преодолевать препятствия.
И он этого достиг. Его машина стала не просто мощной, она получила возможность к самовозрождению и в результате пережила германский вермахт и даже сам Третий рейх.
Геббельс был единственным из вождей, который чувствовал приближение катастрофы. Сугубо штатский, хоть и высокопоставленный, но все же чиновник, он видел дальше генералов.
И Москва и Берлин заявили, что война развязана англичанами. В Москве их называли капиталистами, в Берлине – плутократами, но это было единственное различие.
Зачем тратить время и силы, стараться быть умнее, изворотливее и стремительнее, чем враги, если их можно заставить сидеть тихо с помощью силы? Реально не осталось никого, кто мог бы ему противостоять. Геринг воровал и строил замки, Гиммлер создавал свою личную армию, а Геббельс произносил нескончаемый монолог, который все прочие должны были слушать.
Зал суда превратился в театр одного актера, и миллионы людей, прежде и не слышавшие ни о Гитлере, ни о нацистах, в один день узнали о них все.
