Kitabı oku: «Сирены Титана», sayfa 2

– Да-да, понимаю, – сказал Констант, хотя ничего не понял.

– Например, – добродушно сказал Румфорд, – я ей сказал, что вы с ней поженитесь на Марсе. – Он пожал плечами. – Не то чтобы поженитесь, – добавил он. – Просто марсиане подберут вас в пару друг другу, как подбирают племенной скот.

Уинстон Найлс Румфорд был представителем единственного подлинно американского класса. Это был подлинный класс, потому что он был четко ограничен в течение по меньшей мере двух столетий, и эти границы отчетливо видны любому, кто что-нибудь смыслит в определениях. Из небольшого класса, к которому принадлежал Румфорд, вышла десятая часть американских президентов, четверть путешественников-первопроходцев, треть губернаторов восточного побережья, половина ученых-орнитологов, три четверти великих американских яхтсменов и практически все жертвователи средств на содержание Гранд-опера. В этом классе отмечается поразительное отсутствие шарлатанов, если не считать шарлатанов политических. Но политическое шарлатанство было всего лишь средством для завоевания важных постов – и никогда не касалось частной жизни. Добившись поста, представители этого класса, почти без исключения, становились на редкость честными и надежными людьми.

И если Румфорд ставил в вину марсианам то, что они разводили людей, как разводят породистый скот, то ведь он обвинял их в том, что практиковал его собственный класс. Сила его класса в известной степени объяснялась разумными финансовыми операциями – но она куда больше зависела от браков, заключенных с циничным расчетом на то, какие дети от этого получатся.

Здоровые, обаятельные, умные дети – вот к чему они все стремились.

Самый компетентный, хотя и невеселый анализ класса, к которому принадлежал Румфорд, дан, несомненно, в книге Уолтема Киттриджа «Волхвы американского философа». Киттридж доказал, что класс, по сути дела, – большая семья, где все свободные концы подтягивают обратно к крепкому ядру кровного родства, аккуратно наматывают на общий клубок посредством родственных браков. Румфорд и его жена, к примеру, были троюродные брат и сестра и терпеть друг друга не могли.

И когда Киттридж дал графическое изображение класса Румфорда, оно оказалось разительно похожим на жесткий, похожий на тугой клубок, узел, называемый «мартышкин кулачок».

Уолтем Киттридж много напутал в своей книге «Волхвы американского философа», тщетно пытаясь выразить дух румфордского класса в словах. Как любой другой преподаватель колледжа, Киттридж норовил выискать как можно более замысловатые и длинные слова, а когда не находил подходящих слов, сам сочинял сложные и непереводимые ученые термины.

Из всего высосанного из пальца киттриджского жаргона общеупотребительным стал только один термин. Он звучал так: HE-НЕВРОТИЧЕСКАЯ ХРАБРОСТЬ.

Именно храбрость этого рода заставила Уинстона Найлса Румфорда отправиться в космос. Это была храбрость в чистом виде – не только не связанная с жаждой славы или денег, но и без малейшей примеси побуждений, которые толкают вперед неудачника или сумасброда.

Кстати сказать, есть два самых обыкновенных слова, любое из которых может прекрасно заменить всю киттриджскую заумь. Вот эти слова: СТИЛЬ и ДОБЛЕСТЬ.

Когда Румфорд стал первым частным владельцем космического корабля и выложил за это пятьдесят восемь миллионов долларов из собственного кармана – это был стиль.

Когда все правительства земных государств прекратили космические запуски из-за хроно-синкластических инфундибулумов, а Румфорд заявил во всеуслышание, что отправляется на Марс, – это был стиль.

Когда Румфорд объявил, что берет с собой громадного злющего пса, как будто космический корабль – просто усовершенствованная спортивная машина, а путешествие на Марс – не больше чем прогулочка по коннектикутской автомагистрали, – это был стиль.

Когда никто не знал, что произойдет с космическим кораблем, если он попадет в хроно-синкластический инфундибулум, а Румфорд без оглядки швырнул свой корабль прямо в центр воронки – это была уже доблесть, без дураков.

Попробуем сравнить для контраста Малаки Константа из Голливуда и Уинстона Найлса Румфорда из Ньюпорта и Вечности.

Во всем, что бы ни делал Румфорд, был СТИЛЬ, и все человечество от этого выигрывало и казалось лучше.

А Малаки Констант всегда вел себя, как СТИЛЯГА – агрессивный, крикливый, ребячливый, расточительный, – что не делало чести ни ему самому, ни роду человеческому.

Константа так и распирала храбрость – только не-невротической ее не назовешь. Если он когда-нибудь проявлял храбрость, то чаще всего кому-то назло или потому, что с детства ему вбили в голову: трусят одни слабаки.

Когда Констант услышал от Румфорда, что ему предстоит быть спаренным с женой Румфорда на Марсе, он не мог смотреть в глаза Румфорду и перевел взгляд на стеллажи с бренными останками, занимавшие одну из стен. Констант крепко сцепил пальцы, чтобы унять дрожь.

Констант несколько раз откашлялся. Потом он тоненько засвистел, прижав кончик языка к нёбу. Короче говоря, он вел себя, как человек, который старается перетерпеть острую боль, пока не полегчает. Он закрыл глаза и втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– О-ла-ла, мистер Румфорд, – сказал он негромко. – Значит, на Марс?

– На Марс, – сказал Румфорд. – Разумеется, это не конечный пункт назначения. И не Меркурий.

– Меркурий? – повторил Констант. Это красивое имя прозвучало, как неблагозвучное карканье.

– Конечный пункт назначения – Титан, – пояснил Румфорд. – Но сначала вы побываете на Марсе, на Меркурии и еще раз вернетесь на Землю.

* * *

Чрезвычайно важно понять, в какой именно точке истории точного исследования космоса Малаки Констант услышал о предстоящих ему визитах на Марс, Меркурий, Землю и Титан. Отношение землян к космическим исследованиям сильно напоминало отношение жителей Европы к плаваниям через Атлантику – еще до того, как Колумб отправился в путь.

Однако можно отметить три существенных различия: чудовищные трудности, преграждавшие космическим исследованиям путь к цели, были не воображаемые, а неисчислимые, ужасные, разнообразные и все без исключения грозили катастрофой; стоимость даже самого скромного запуска способна была пустить по миру почти любую нацию; к тому же было досконально известно, что ни одна космическая экспедиция не принесет прибыли тем, кто вложит в нее деньги.

Короче говоря, все – от простого здравого смысла до глубочайших научных знаний – говорило не в пользу исследований космоса.

Давно миновало то время, когда одна нация старалась переплюнуть другую, запуская в бездонную пустоту разные тяжелые предметы. Кстати, «Галактическая Космоверфь» – корпорация, полностью подчиненная Малаки Константу, – получила самый последний заказ на изготовление такого рекламного чудища – ракеты высотой в три сотни футов и тридцати шести футов в диаметре. Ее даже построили, но «добро» на запуск так и не было дано.

Космический корабль назвали просто «Кит», и он был рассчитан на пять пассажирских мест.

А все работы были так резко прекращены из-за открытия хроно-синкластических инфундибулумов. Открытие было сделано на основе математических расчетов причудливых траекторий кораблей, которые запускали, по-видимому, для предварительных испытаний, без экипажа.

Открытие хроно-синкластических инфундибулумов как бы сказало всему человечеству: «С чего это вы взяли, что вы куда-то доберетесь?»

Этой ситуацией воспользовались американские проповедники-фундаменталисты. Они раньше философов или историков, или кого бы то ни было извлекли смысл из этого усекновения Космической Эры. Не прошло и двух часов после того, как запуск «Кита» был отложен на неопределенное время, а преподобный Бобби Дентон уже разглагольствовал перед своими Крестоносцами Любви в Уилинге, Западная Виргиния:

– И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали сделать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы ни один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли и оттуда рассеял их Господь по всей земле.

Бобби Дентон нанизал всех своих слушателей, как на вертел, на свой пронзительный, горячий и полный любви взгляд и принялся поджаривать их целиком над раскаленными угольями их собственных прегрешений.

– Не настало ли время, реченное в Библии? – вещал он. – Разве мы не воздвигли башню из стали, гордыни и всякой мерзости превыше древней Вавилонской башни? И разве мы не стремились, как те древние строители, добраться до самого Неба? Разве мы не слышали собственными ушами, как язык ученых называют интернациональным языком? Все они дают вещам одинаковые греческие и латинские клички, и все они переговариваются на языке математики.

Судя по всему, это было самое страшное свидетельство обвинения для самого Дентона, а Крестоносцы Любви смиренно согласились с ним, не особенно вникнув в суть дела.

– Так что же мы вопием в ужасе и унынии ныне, когда Господь говорит нам, как строителям Вавилонской башни: «Стойте! Разойдитесь! По этой штуке вы ни на небо, ни куда бы то ни было не взмоститесь! Рассейтесь, повелеваю вам! Перестаньте говорить друг с другом на ученом языке! Не отстанете вы ни от чего, что задумаете сделать, а мне это ни к чему! Я, ваш Господь Вседержитель, ХОЧУ, чтобы вы отстали от многого, чтобы вы перестали помышлять о дурацких ракетах и башнях до самого Неба, а задумались бы о том, как стать лучше, как стать хорошими мужьями, женами, дочерьми и сыновьями! Не ищите спасения в ракетах – ищите его в ваших домах и храмах!»

Голос Бобби Дентона зазвучал хрипло и приглушенно.

– Хотите летать в космосе? Господь даровал вам самый чудесный космический корабль во Вселенной! Да! Скорость? Мечтаете о скорости? Данный вам Богом космический корабль несется со скоростью шестьдесят шесть тысяч миль в час – и будет вечно нестись с такой скоростью, если будет на то Божья воля. Вам нужен вместительный, комфортабельный космический корабль, со всеми удобствами? Он у вас есть! И на нем есть место не только для богатея с его псом, и не для пяти, и не для десятка пассажиров! Нет! Бог – не какой-нибудь крохобор! Он дал вам корабль, который может нести миллиарды мужчин, женщин и детей! Да! И им не надо пристегиваться ремнями к креслам или надевать на головы аквариумы для рыбок. Нет! На Божьем корабле это ни к чему. Пассажиры на космическом корабле Господа Бога могут плескаться в речке, гулять по солнышку, играть в бейсбол и кататься на коньках, и всей семьей выезжать на природу в собственной машине по воскресеньям после церкви, и подавать курицу на семейный стол!

Бобби Дентон кивнул.

– Да! – сказал он. – И если кто-нибудь считает, что Бог нас обездолил, создав в космосе препятствия, мешающие нам летать в небо, пусть тот вспомнит, какой космический корабль Господь уже даровал нам. И нам даже тратиться не надо на топливо для корабля и ломать голову, соображая, какое топливо лучше. Нет! Бог сам об этом позаботился.

И Бог сказал нам, что МЫ САМИ должны делать на этом чудесном космическом корабле. Он написал такие простые правила поведения, что любому понятно. Не надо быть физиком или великим химиком или Альбертом Эйнштейном, чтобы их понять. Нет! И этих правил совсем немного. Мне говорили, что перед стартом «Кита» необходимо проверить одиннадцать тысяч разных параметров, чтобы убедиться, что он готов к полету: закрыт ли тот клапан, открыт ли этот, натянута ли та проволока, заполнен ли этот бак – и так далее, пока не проверят все одиннадцать тысяч мелочей. А у нас, на космическом корабле Господа Бога, нужно проверить только десять пунктов – и не ради какого-то мелкого перелетика к отравленным каменным громадам, разбросанным в космосе, а ради путешествия в Царство Небесное! Подумайте только! Где бы вам хотелось быть завтра – на Марсе или в Царстве Небесном?

Вы знаете тот список, по которому проверяется готовность округлого зеленого космического корабля Господа Бога? Нужно ли мне напоминать вам его? Хотите услышать стартовый отсчет Господа Бога?

Крестоносцы Любви дружно закричали: «Хотим!»

– Десять! – провозгласил Бобби Дентон. – Желаешь ли ты дом своего ближнего, или слугу его, или служанку его, или вола его, или осла его, или что-либо, принадлежащее ближнему твоему?

– Нет! – закричали хором Крестоносцы Любви.

– Девять! – провозгласил Бобби Дентон. – Даешь ли ты на ближнего своего свидетельство ложно?

– Нет! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Восемь! – провозгласил Бобби Дентон. – Крадешь ли ты?

– Нет! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Семь! – провозгласил Бобби Дентон. – Творишь ли ты прелюбодеяние?

– Нет! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Шесть! – провозгласил Бобби Дентон. – Убиваешь ли ты?

– Нет! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Пять! – провозгласил Бобби Дентон. – Почитаешь ли ты отца твоего и матерь твою?

– Да! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Четыре! – провозгласил Бобби Дентон. – Почитаешь ли ты день субботний и отдыхаешь ли ты от трудов?

– Да! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Три! – провозгласил Бобби Дентон. – Поминаешь ли ты имя Господа твоего всуе?

– Нет! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Два! – провозгласил Бобби Дентон. – Сотворил ли ты себе кумиров?

– Нет! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Один! – провозгласил Бобби Дентон. – Почитаешь ли ты иных богов, кроме Господа истинного?

– Нет! – крикнули Крестоносцы Любви.

– Пуск! – во весь голос радостно возгласил Бобби Дентон. – Мы летим к тебе, Рай! Стартуйте, дети мои, и аминь!

– Что ж, – пробормотал Малаки Констант, сидя в похожей на трубу комнатушке под лестницей в Ньюпорте, – похоже, что гонец в конце концов понадобился.

– Это вы о чем? – спросил Румфорд.

– Мое имя – оно означает «надежный гонец», – сказал Констант. – Какое будет послание?

– Извините, – сказал Румфорд. – Я ничего не знаю ни о каком послании. – Он насмешливо наклонил голову набок. – А вам что, кто-нибудь говорил о послании?

Констант протянул к нему руки ладонями вверх.

– То есть как – зачем же мне тогда мучиться, добираться до этого Тритона?

– До Титана, – поправил его Румфорд.

– Титан, Тритон, – сказал Констант. – За каким бесом я потащусь в такую даль?

«Бес» было жалкое, девчонское, бойскаутское слово, непривычное для Константа. И он сразу понял, почему оно напросилось ему на язык. «Бес!» – так говорили космонавты в телевизионных сериях, когда метеорит сшибал у них панель управления или когда навигатор оказывался космическим пиратом с планеты Циркон. Он встал.

– За каким чертом я туда потащусь?

– Так надо – даю вам слово.

Констант подошел к окну, постепенно обретая прежнюю силу и самоуверенность.

– Я вам прямо говорю, – сказал он. – Я отказываюсь.

– Очень жаль, – сказал Румфорд.

– Я должен что-то сделать для вас, когда попаду туда?

– Нет, – сказал Румфорд.

– Тогда почему это вам «очень жаль»? – спросил Констант. – Вам-то какое дело?

– Никакого, – сказал Румфорд. – Это мне вас жаль. Вы многое потеряете.

– Например? – сказал Констант.

– Скажем – самый приятный климат во всей Вселенной, для начала, – сказал Румфорд.

– Климат! – презрительно бросил Констант. – У меня дома в Голливуде, в Кашмирской долине, в Акапулько, в Манитобе, на Таити, в Париже, на Бермудских островах, в Риме, Нью-Йорке и Кейптауне, и я еще должен куда-то лететь в поисках более приятного климата?

– На Титане не только приятнейший климат, – сказал Румфорд. – Женщины, например, – самые прекрасные существа в космосе между Солнцем и Бетельгейзе.

Констант рассмеялся горьким смехом.

– Женщины! – сказал он. – Похоже, вы думаете, что мне здесь никак не добиться любви красивых женщин? Что я истосковался по любви и единственное, что мне осталось, – это забраться в ракету и вылететь на одну из лун Сатурна? Вы что, шутите? У меня были такие красавицы, что любой мужик в космосе между Солнцем и Бетельгейзе плюхнется на пол и разревется, если такая скажет ему «здрасьте!».

Он вытащил бумажник и вытянул из него фотографию своей последней любовницы. Спорить было не о чем – девушка на фотографии была сногсшибательно хороша. Это была «мисс Панамский канал», а в соревновании на звание «мисс Вселенная» она заняла второе место – хотя была в сто раз красивее победительницы. Просто ее красота перепугала судей.

Констант протянул фотографию Румфорду.

– Есть такие красотки там, на Титане? – сказал он.

Румфорд внимательно рассмотрел фотографию, отдал ее обратно.

– Нет, – сказал он. – На Титане ничего подобного нет.

– О'кей, – сказал Констант, снова чувствуя себя полновластным хозяином своей судьбы, – климат, красивые женщины – что там еще?

– Больше ничего, – миролюбиво сказал Румфорд. Он пожал плечами. – Произведения искусства, если вы интересуетесь искусством.

– У меня самая большая коллекция произведений искусства в мире, – сказал Констант.

Свою прославленную коллекцию произведений искусства Констант получил в наследство. Коллекцию собрал его отец – точнее, агенты его отца. Она была разбросана по музеям всего мира, но на каждом экспонате было отмечено, что он принадлежит Коллекции Константа. Эта коллекция была приобретена и распределена таким образом по совету Управляющего внешними сношениями концерна «Магнум Опус», который был создан с единственной целью – заниматься делами Константов.

Коллекция должна была доказать, какими щедрыми и великодушными могут быть миллиардеры. Кстати, коллекция оказалась также колоссально выгодным способом помещения денег.

– Значит, об искусстве говорить нечего, – сказал Румфорд.

Констант уже собирался положить фотографию «Мисс Панамский канал» обратно в бумажник, как вдруг почувствовал на ощупь, что у него в руках не одна фотография, а две. Он подумал, что это фото предшественницы «Мисс Панамский канал», и решил, что ее тоже можно показать Румфорду – пусть посмотрит, какую потрясную красотку – первый сорт! – он взял да и выставил за дверь.

– А вот – тут еще одна, – сказал Констант, протягивая вторую фотографию Румфорду.

Румфорд пальцем не пошевельнул. Он даже не взглянул на нее. Он посмотрел прямо в глаза Константу и лукаво усмехнулся.

Констант взглянул на фотографию, к которой так пренебрежительно отнеслись. Он увидел, что это вовсе не портрет предшественницы «Мисс Панамский канал». Эту фотографию Румфорд ему подсунул. Фотография была необыкновенная, хотя глянцевая и с белыми краями.

В белой рамке открывалась мерцающая глубина. Казалось, что это прямоугольное стеклянное окно, за которым лежит прозрачный, неглубокий залив с коралловым дном. На дне этого как бы кораллового залива были три женщины – белая, золотая, темнокожая. Они глядели вверх, на Константа, моля его сойти к ним и одарить их своей любовью, сделать их совершенными.

Их красота затмевала красоту «Мисс Панамский канал», как сияние Солнца – мерцание светлячка.

Констант снова опустился в кресло. Ему пришлось отвести глаза от этой красоты, чтобы не заплакать.

– Если хотите, можете оставить картинку себе, – сказал Румфорд. – Она как раз по размеру бумажника.

Констант не знал, что сказать.

– Моя жена будет с вами, когда вы попадете на Титан, – сказал Румфорд, – но она не помешает, если вам захочется порезвиться с этими юными леди. Ваш сын тоже будет с вами, но проявит такую же терпимость, как Беатриса.

– Сын? – повторил Констант. Никакого сына у него не было.

– Да – славный мальчик, по имени Хроно, – сказал Румфорд.

– Хроно? – повторил Констант.

– Имя марсианское, – сказал Румфорд. – Он родится на Марсе, от вас и Беатрисы.

– Беатрисы? – повторил Констант.

– Это моя жена, – сказал Румфорд. Он сделался совсем прозрачным. И голос у него начинал дребезжать, как в дешевом транзисторном приемнике.

– Все на свете летает туда-сюда, мой мальчик, – сказал он. – Одни несут послания, другие – нет. Настоящий хаос, это точно, потому что Вселенная только рождается. Великое становление – вот что производит свет, теплоту и движение и бросает вас то туда, то сюда.

– Пророчества, пророчества, пророчества, – задумчиво протянул Румфорд. – Не позабыл ли я чего-нибудь сказать? О-о-о – да, да, да. Этот ваш сын, мальчик по имени Хроно.

– Хроно подберет на Марсе маленькую металлическую полоску, – сказал Румфорд, – и назовет ее своим талисманом. Не спускайте глаз с этого талисмана, мистер Констант. Это невероятно важно.

Уинстон Найлс Румфорд исчез постепенно, начиная с кончиков пальцев и кончая улыбкой. Улыбка держалась еще некоторое время спустя после того, как он исчез.

– Увидимся на Титане, – сказала улыбка. И растаяла в воздухе.

– Все кончено, Монкрайф? – спросила миссис Уинстон Найлс Румфорд у дворецкого, стоя наверху винтовой лестницы.

– Да, мэм, он от нас ушел, – ответил дворецкий. – И собака тоже.

– А этот мистер Констант? – спросила миссис Румфорд, Беатриса. Она притворялась тяжело больной – нетвердо стояла на ногах, щурилась и моргала, а голос у нее был еле слышный, как шелест ветра в листве. На ней был длинный белый пеньюар, падавший мягкими складками, которые легли спиралью, закрученной против часовой стрелки, как и винтовая лестница. Шлейф пеньюара стекал, как водопад, с верхней ступеньки, и Беатриса как бы становилась архитектурной деталью особняка.

Ее высокая прямая фигура была зрительным завершением, острием всей рассчитанной на зрителя конструкции. Черты ее лица никакого значения не имели. Величественная композиция нисколько бы не пострадала, если бы у Беатрисы вместо головы было пушечное ядро.

Но у Беатрисы было лицо – интересное и необычное. Оно могло бы напомнить лицо индейского воина, с чуть выдающимися передними зубами. Но любой, кому это пришло бы в голову, поспешил бы прибавить, что от нее глаз не оторвешь. У нее, как и у Малаки Константа, было единственное в своем роде лицо – поразительная вариация на избитую тему, – так что каждый собеседник невольно ловил себя на мысли: «Да, лицо не как у людей, а красота! Побольше бы таких!»

А Беатриса обошлась со своим лицом, по сути дела, как могла бы любая дурнушка. Она покрыла его гримом достоинства, страдания, ума, добавив пикантную черточку презрительного высокомерия.

– Да, – откликнулся снизу Констант. – Этот мистер Констант все еще здесь.

Он стоял у нее на виду, опершись на колонну под аркой, ведущей в вестибюль. Но его так заслоняли архитектурные излишества, он помещался так низко в общей композиции, что стал практически невидимым.

– О! – сказала Беатриса. – Здравствуйте.

Это было очень холодное приветствие.

– Здравствуйте! – подчеркнуто любезно отозвался Констант.

– Мне остается только воззвать к вашему врожденному благородству, – сказала Беатриса, – и просить вас, как джентльмена, не распространять повсюду слухи о вашей встрече с моим мужем. Конечно, я вполне могу понять, какое это великое искушение.

– Ну да, – сказал Констант, – я мог бы получить за рассказ об этой встрече кучу денег, выкупить закладную на домишко и стать всемирной знаменитостью. Мог бы якшаться с великими мира сего и с их охвостьем и кривляться перед коронованными особами в Европе на манер цирковой собачонки.

– Простите великодушно, – сказала Беатриса, – но ваши ядовитые шуточки и блистательный сарказм до меня как-то не доходят, мистер Констант. После визитов мужа я чувствую себя совсем больной.

– Вы же с ним больше не видитесь как будто? – спросил Констант.

– Я виделась с ним в первый раз, – сказала Беатриса, – и этого достаточно, чтобы мне стало тошно до конца жизни.

– А мне он очень понравился, – сказал Констант.

– Подчас и сумасшедшие не лишены обаяния.

– Сумасшедшие? – переспросил Констант.

– Вы же знаете жизнь, мистер Констант, – сказала Беатриса. – Как можно, по-вашему, назвать человека, который изрекает путаные и в высшей степени неправдоподобные предсказания?

– Это как посмотреть, – сказал Констант. – Разве так уж безумно и неправдоподобно – сказать владельцу самого большого космического корабля, что он отправится в космос?

Эта новость – о том, что Констант владеет космическим кораблем, – поразила Беатрису. Она ее так напугала, что Беатриса отступила на шаг и нарушила непрерывность восходящей спирали, отделившись от лестницы. Этот маленький шаг назад преобразил ее, вернул ей ее истинный облик – перепуганной, одинокой женщины в громадном доме.

– У вас и вправду есть космический корабль? – спросила она.

– Компания, которой я заправляю, держит один такой в своих руках, – сказал Констант. – Про «Кита» слыхали?

– Да, – сказала Беатриса.

– Моя компания продала его правительству, – сказал Констант. – Сдается мне, что они будут счастливы, если кто-нибудь предложит им по пяти центов за доллар.

– Желаю вам счастливого пути, – сказала Беатриса.

Констант поклонился.

– А я желаю ВАМ счастливого пути, – сказал он.

И он вышел, не прибавив ни слова. Проходя по яркому изображению зодиака на полу вестибюля, он почувствовал, что теперь винтовая лестница струится вниз, а не возносится вверх. Констант стал самой нижней точкой в водовороте рока. Выходя из дверей, он с радостью сознавал, что тащит за собой низвергнутое величие дома Румфордов.

Раз уж было точно предсказано, что он снова встретится с Беатрисой, чтобы зачать сына по имени Хроно, Констант не собирался увиваться за ней, добиваться ее, – даже открытки с пожеланием доброго здоровья он ей посылать не собирался. Он был намерен заниматься своими делами, а эта гордячка Беатриса все равно сама к нему приползет, как простая девка.

Нацепив на себя темные очки и фальшивую бороду, он смеялся, смеялся, выходя из низенькой дверцы в стене.

Лимузин вернулся, и толпа зрителей тоже.

Полиция расчистила узкую дорожку в толпе, Констант пробрался по ней, нырнул в машину. Толпа сомкнулась, как волны Красного моря за детьми Израиля. Крики толпы сливались в один общий вопль, полный возмущения и обиды. Люди, которым ничего не обещали, не получив ничего, чувствовали, что их бессовестно провели.

Мужчины и подростки принялись раскачивать лимузин Константа.

Шофер включил скорость, заставляя машину ползти сквозь бушующие волны живой плоти.

Какой-то лысый тип, готовый убить Константа, ударил по стеклу булочкой с запеченной котлетой внутри, раздавил булочку, расплющил котлету – на стекле осталось тусклое, тошнотворное пятно от горчицы и соуса, похожее на солнышко с лучами.

– Ай-ай-ай! – вопила хорошенькая молодая женщина, показывая Константу то, что, наверное, не показывала ни одному мужчине. Она показала ему, что передние резцы у нее вставные. Она так надрывалась, что протез выпал. Она завывала, как ведьма.

Мальчишка влез на капот, заслоняя ветровое стекло. Он выдрал дворники, швырнул их в толпу. Машина выбиралась из толпы сорок пять минут. Там, поближе к краю, уже не было психов, люди вели себя почти нормально.

И только тогда их крики стали членораздельными.

– Скажите же нам! – прокричал человек, попросту разобиженный, но не потерявший человеческий облик.

– Мы имеем право! – крикнула женщина. Она показывала Константу двух славных детишек.

Другая женщина объяснила Константу, на что они имеют право.

– Мы имеем право знать, что происходит! – крикнула она.

Значит, весь этот тарарам – всего лишь научно-теологическое упражнение: живые люди хотят узнать хоть что-нибудь о цели и назначении жизни.

Шофер наконец увидел перед собой открытую дорогу и выжал акселератор до отказа. Машина с ревом рванулась вперед.

Мимо пронеслось огромное объявление:

ВОЗЬМЕМ С СОБОЙ ПРИЯТЕЛЯ В НАШУ ЦЕРКОВЬ, В ВОСКРЕСЕНЬЕ!