Kitabı oku: «Глаша 2»
Ужель в скитаниях по миру
Вас не пронзит ни разу, вдруг,
Молниеносною рапирой —
Стальное слово «Петербург»?
Н. Агнивцев
Предисловие
Дорогие мои читатели, перед вами открыта пятая книга из серии «Глаша и Владимир». Предыстория ее изложена в романах «Глаша», «Царство прелюбодеев», «Блуждание во снах» и «Михайловская дева».
В трех последних романах автор серии так увлеклась рассказами о приключениях нашего незабвенного аристократа, дворянина, красавчика, донжуана и, как оказалось, любимчика самого демона, Владимира Ивановича Махнева, что напрочь позабыла о трогательном образе той молодой женщины, без которой и не было бы всей этой истории. Да, мои дорогие читатели, мы с вами оставили без внимания нашу красавицу, умеющую любить искренно и безответно, нашу дорогую Глашеньку.
Вперед, мои дорогие! Мы снова приведем вас в будни той, что осталась жить в мире яви, в середине девятнадцатого столетия. Куда шел путь любящей и так жестоко отвергнутой героини, и как сложилась ее судьба, вы узнаете, прочитав эту книгу.
Серия написана в жанре легкого фэнтези, мистики, приключений. Но главным действующим лицом здесь все также остается вездесущий Эрот. И если вы любите этот «легкий и одновременно сложный жанр», тогда милости просим. На этих страницах нет места ханжеству. А от себя мы пожелаем вам приятного чтения!
Глава 1
Санкт-Петербург, Тентелевское (Холерное кладбище) 1862 г. 20 июля.
Душная пустота глубокого обморока отступила назад, в уши назойливо лез монотонный гул. И еще этот запах… Самый тревожный и отвратительный запах. Так пахнут осенние хризантемы на кладбище. И этот тяжелый аромат сливался с ароматом свечного воска, ладана, печеных блинов и сладковатым запахом смерти. Она тряхнула головой, воспаленные веки дрогнули, в глаза ударил свет живого огня. Огонь уменьшился в размерах и застыл рваным цветком в дальнем углу. Это был факел. Глафира перевела взгляд – слева, в чернильной тьме, горел еще один. Пламя трещало и коптило, оставляя жирные разводы на каменной кладке. Когда глаза привыкли к полумраку, она увидела внизу черные волны. Она присмотрелась: у волн появились лица. Это были головы людей, облаченных в монашеские рясы. Их было много. Они стояли внизу и монотонно пели. Хотя, это сложно было назвать пением. Все эти люди гудели на одной низкой ноте, а после останавливались и повторяли одновременно тарабарщину на незнакомом Глаше языке. Она звучала словно дикое заклинание или клекот беснующегося воронья.
«Верно, я сошла с ума? Где Мари? Где я сама?»
Глаша попробовала пошевелить рукой, но это у нее не вышло – толстая веревка с болью вжалась в запястье. То же самое было и с ногами – они были чуть разведены в стороны и плотно зафиксированы. Тело напряглось. Обнаженная спина упиралась во что-то холодное. Судя по всему, это был камень. И стоял этот камень почти вертикально, на возвышении. Казалось, что она парила на небольшой высоте от пола. Движение внизу стало заметнее. От темной толпы отделился человек. Он подошел ближе. Она узнала его. Месье Durand1! Мари велела ехать с ним. «Что было дальше? – Глафира силилась вспомнить. – Отчего он? Кто он? И почему я здесь? И где я? И разве это я?»
Боль от веревки вновь соединила ее с телом. Мысли стали четче.
«Мы ехали в экипаже. Он сказал… Он сказал, что ему надо в часовню, передать письмо из Парижа. Потом тропинка, и маленькая женщина со страшным лицом. Карла?!Она ударила меня? Нет. Не она. А кто? Спина! – меж лопаток заныло. – Господи, мы же на кладбище! Вот откуда этот запах».
Граф Peter Durand подошел ближе. Его высокая фигура была облачена в длинную черную сутану. Темные волосы зачесаны назад. На груди покоился таинственный золотой амулет в виде змеи, раскрытых крыльев ворона, знаков древней кабалы и глазом, поблескивающим зрачком изумруда. Рука его держала тяжелую трость. Глаша помнила ее. Трость с набалдашником в виде человеческой головы. Он подошел к серебристому амвону и зажег свечу. Свеча озарила какие-то ритуальные жезлы, белый человеческий череп, застывший в немой улыбке, о боже… и несколько острых кинжалов.
Глафира увидела в его руках большую толстую книгу в старинном кожаном переплете, с золотой застежкой. Пальцы мужчины с легкостью расстегнули застежку, мелькнул веер потемневших страниц. Черные глаза вперились в таинственные символы. А после он стал читать какой-то старинный текст. Грозный голос эхом улетал в высокий купол. Глаша подняла глаза.
«Бог мой, да это же та часовня, куда он меня вел! Но отчего в ней так темно и страшно? Кто эти люди? Какая-то секта? Сатанисты? Чернокнижники? Господи, помоги мне!»
От громких слов магического заклятия шевелились волосы на голове, и гулко бухало сердце. На каждый возглас мага, толпа отвечала заунывным хором. Пламя факелов и свечей на подсвечниках трепетало, словно от ветра. На время Peter Durand умолк и приблизился к месту, где лежала Глаша. Он высоко приподнял тяжелую трость и ткнул ею Глафиру в голый живот, будто указуя на нее толпе.
– Рылова Глафира Сергеевна, я объявляю тебе, что еще за год до сегодняшнего числа, мне, графу Durand, пришло извещение от верховного авгура нашего ордена некромантов, в котором есть запись, что «в лето 1862 года от Рождества Христова, должна в роли жертвы в граде Петра явиться та, кто слывет Вавилонской блудницей, а по сути своей является ангелом во плоти. И ангел сей должен пасть крылами на жертвенном алтаре в честь маркиза Де Бирса2. И только эту жертву приемлет наш верховный маг». Ты слышишь меня, блудница?
Глаша молчала, цепенея от страха.
– Я нарекаю тебя, блудница, жертвой, чей кровью обагрится жертвенный алтарь, и чья кровь падет на гроб нашего знаменитого предка. Прах маркиза жаждет твоей крови, как сухое древо жаждет благодатного дождя. И как только ты, блудница, испустишь дух, мы оросим твоей кровью гроб маркиза, и он оживет. Да, будет так!
– Да будет так! – взревела толпа.
– Ты будешь лицезреть все действо от начала и до конца, до того конца, когда твоя душа вспорхнет крылами от алтаря. Пока твоя кровь будет течь по каплям, уносясь по желобам в жертвенный сосуд, каждый из нашей паствы, начиная с меня, войдет фаллосом в твое порочное чрево и семенем своим поставит печать заклятия на твой свободный дух. И даже после смерти душа твоя останется здесь, в этом склепе. Душа твоя отныне и во веки веков станет служить нашему хозяину, господину Де Бирсу.
– Не-ее-еет! – неожиданно крикнула Глаша.
– Да! – зловеще расхохотался некромант. – Ты слышишь гул? Близится полночь, и мертвецы лезут из своих могил. Все они придут на пиршество, чтобы доесть твою бездыханную плоть. Они уже год ждут этого, и жажда их велика. Ты слышишь гул? То дрожит земля, ибо погребенные во прахе, уже ожили и жаждут вкусить твоей плоти и выпить вина. Ха-ха-ха! Плоть и вино! Ты, верно, знаешь, о чем я? Только мы вкусим плоть блудницы. Да, будет так!
– Да, будет так! – взревела толпа некромантов.
Граф подлетел к Глаше, в его руках блеснуло лезвие ножа. Саднящей болью полоснуло запястье, Глаша вскрикнула. Граф, подобно хищной птице, стоял рядом и слизывал сизым языком капли крови с острого ножа. Впалый рот его походил на бездонную яму. Сначала Глаша почувствовала тепло, шедшее от запястья, ладошка увлажнилась чем-то липким. В полной тишине раздался звук падающих капель. Мерный и тихий. Но именно этот звук болью врезался в сердце.
«Он порезал мне вену, и будет собирать кровь, – разум туманился. – Я редко думала о смерти. Но никогда не знала, что она может быть такой страшной. Господи, умоляю, помоги мне, помоги мне умереть быстро».
– Раздвиньте ей ноги, я иду, исполнить волю жрецов.
Глафира почувствовала, как щиколотки ног освободили от невидимых пут. Двое некромантов согнули ноги в коленях и развели их в стороны. Перед глазами мелькнуло широкоплечее и костистое, обнаженное тело графа. Он взошел на алтарь и приблизился к ней. В этот миг она услышала грохот, гул и страшные крики. Деревянные двери часовни затряслись от града ударов.
«А вот и маркиз Де Бирс с мертвецами», – подумала Глаша и потеряла сознание.
* * *
Нижегородская губерния. Весна 1859 г.
Завечерело, начал накрапывать дождь. Бричка то и дело подскакивала на ухабах, возница нервно дергал лошадей.
– Вот Таня, говорила я тебе, что надо было ехать в дормезе. А ты уперлась. Сколько нам часов еще трястись до постоялого двора? Да и есть ли этот двор?
– Чай, недолго уже. К ночи, даст бог, доберемся. Дормез? Придумала тоже. Не по чину нам, сиротам, в дормезах всяких ездить. Дорого. Теперь-то каждую копеечку надо беречь.
– Ну, чего уж, дорого-то? Деньги-то есть. Он же дал… – с горькой усмешкой говорила Глаша, глядя невидящим взором на черные поля. Весенние сумерки и пустынная дорога без единого огонька, и эти бесконечные голые, не прогретые солнцем пашни, наводили на Глашу смертельную тоску. Куда они едут? Зачем? Верно, на собственную погибель.
И только теплая ладонь Танюши выводила Глафиру из тоскливого оцепенения.
Стоял конец апреля. Весенняя распутица была позади, и это обстоятельство не раз благословляла бесхитростная Татьяна, которая, видя расстроенное и заплаканное лицо своей несчастной барыньки после ее встречи с Махневым, решила взять инициативу по отъезду в свои руки. Из дома Ефрема Евграфовича подруги сбежали утром. Еще с вечера они тайно собрали немногочисленные пожитки, и когда супруг Глафиры Сергеевны ушел на службу, они навсегда покинули сей неласковый и, к счастью, недолгий свой приют.
Татьяна довольно быстро отыскала возницу, готового за небольшую плату довезти их до первого постоялого двора в сторону Нижнего Новгорода. Подруги еще не решили, останутся ли они в Нижнем, или их путь будет лежать до самого Санкт-Петербурга. О столице мечтала Глафира Сергеевна. Но Татьяна, не бывавшая дальше Нижнего, страшно боялась больших городов. Она хоть и подбадривала Глашу, но делала это скорее от безысходности. В глубине души она жутко сторонилась всего нового и безызвестного. Она не могла и представить, чем они могут заниматься в большом городе и как станут зарабатывать там на пропитание. У бедной рыжеволосой крестьянки на душе скребли кошки, но видя перед собой печальное лицо своей любимой Глашеньки, замечая на ее глазах слезы, она злилась сама на себя, а заодно и на Глафиру.
– Ну, чего ты снова разрюмилась? – ворчала Татьяна на Глашу. – Укрой ноги теплее. Видишь, хоть и весна, а ветер-то холодный. Не простудиться бы. Сейчас приедем на постоялый двор, чаю попьем, поужинаем.
Кошелек с деньгами, который дал Глафире Махнев, Татьяна спрятала у себя на тощей груди, перевязав его крест-накрест платком. Она все время трогала, проверяла, на месте ли он. Сейчас эти деньги были их главным спасением.
Первые два дня пути подруги все время оборачивались, нет ли за ними погони. Но Владимир Иванович исполнил свое обещание. В этот же день, когда Глафира Сергеевна и Таня сбежали от мужа, он навестил дом коллежского регистратора Рылова.
* * *
К слову сказать, Ефрем Евграфович действительно хотел уже идти в участок, чтобы сообщить о пропаже собственной жены. Владимир Махнев перехватил его почти по дороге и выразил желание объясниться. Они вернулись в дом. Махнев брезгливо поморщился, оглядев жалкое и безвкусное убранство дома Глашиного супруга, и даже отказался присесть. Не снял он и кожаных перчаток.
– Ну-с, и что вы мне хотели сказать? – нервным голосом проговорил Ефрем Евграфович. – Где моя жена?
– Не ждите ее, он сбежала от вас.
Рылов чуть не поперхнулся.
Нет, Владимир не собирался быть многословным с этим неприятным господином. Он просто дал Глашиному супругу денег и в нескольких фразах, холодным тоном, сообщил о том, чтобы тот как можно скорее позабыл Глафиру Сергеевну, ровно до тех пор, если же сама, теперь уже бывшая супруга, не пожелает его увидеть на предмет расторжения их брака. Ефрем Евграфович хотел было возразить и разразиться в возмутительной тираде, но когда увидел веер кредиток на столе, то отчего-то довольно быстро передумал и лишь сухо кивнул в ответ.
– Любезный, я понимаю, что, может быть, сей поступок моей кузины вам кажется слишком уж вызывающим и непристойным. Возможно. Но я буду с вами предельно откровенным – еще более непристойной и вызывающей я считаю вашу женитьбу на этой женщине. Я малодушно разрешил моей сумасбродной матушке и вам, милостивый государь, так быстро и ловко обстряпать это гнусное дельце. Меж тем, как в ваши руки незаслуженно попал настолько чистый бриллиант, молодая женщина такой потрясающей красоты – душевной и физической, которую вы явно не достойны.
– Но, я попросил бы вас…
– Никаких «но», господин Рылов. Только я вправе решать, с кем будет жить моя ненаглядная кузина. Я сам не достоин ее, так пусть жребий судьбы принесет ей иную участь. Но жить в вашем затхлом склепе она не будет уже никогда. Прощайте!
Владимир покинул дом Рылова и сел в свою коляску. Возница вопросительно посмотрел на барина.
– Куда прикажете, Владимир Иванович? В поместье?
– Нет, голубчик, вези меня в трактир.
Наливая третью рюмку крепкого рома, Владимир уже вслух сказал самому себе:
– Вот я дурак! Зачем отпустил? Куда она теперь? Она же пропадет…
Спустя еще какое-то время он тихо прошептал:
– Если ТАМ есть Божий суд, то именно за эту чистую душу с меня спросят более всего.
* * *
Если вы, мои дорогие читатели, прочитав первую часть романа, подумали, что Владимир Иванович Махнев остался совсем равнодушным к отъезду собственной кузины, то вы ошибаетесь. Под грудью нашего красавца билось хоть и холодное, но все-таки человеческое сердце.
Придя под утро из трактира, он проспал в своей знаменитой бане почти до обеда следующего дня. Когда проснулся, сильно болела голова. Глаша снилась ему всю ночь. Во сне она была нагая и бежала по дороге, пытаясь спрятаться, защититься от невидимых преследователей. Ее волосы растрепались на ветру. Она была напугана, огромные глаза смотрели с мольбой.
– Глаша, стой! Остановись же, глупая. Вернись, – хрипел он.
Прогнав навязчивый сон, он долго приходил в себя, пил квас и огуречный рассол. К вечеру его навестил Игнат. Он явно хотел услышать новости о Глафире Сергеевне.
– Не спрашивай ничего, Игнатушка… Не увидим мы более нашей Глафиры Сергеевны.
– Что так? – Игнат плохо скрывал волнение.
– Да, так. Барин твой не в своем уме, видно, раз разрешил ей ехать на все четыре стороны.
– Да, как же так? Пропадет ведь барышня. Она же сирота.
– Не трави душу. Сам себе места не нахожу. Не сыщиков же за ней по дорогам посылать. Веришь, словно наваждение нашло. Прогнал я ее. А она все плакала, руки ко мне тянула. А я, дурак, деньгами откупился. И Елистратишке ее денег дал, чтобы он молчал и не разыскивал ее.
– Ты был у него?
– Да, вчера. Имел неудовольствие. Дом сырой, темный, словно склеп. Как представлю, что она там жила несколько месяцев, так казнить себя начинаю. А еще более за то казню, что отпустил ее. Надо было снять ей квартиру, что ли… Пропадет же с этой своей рыжей дурехой.
– Да уж, невеселые вести…
– Вот, что у меня за характер такой гадкий?! А? Чем больше мне о любви и чувствах баба талдычит, чем больше навязывается, тем более я мечтаю прогнать ее с глаз долой. А эта сначала только плакала, в любви объяснялась, а как оделась, лицо гордое. Стоит и в мою сторону уже не глядит. А как край ее юбки мелькнул предо мной прощально за порогом, вот за этим, – Махнев ударил кулаком по косяку. – Так я тут же, вроде, как опомнился. Закричать вослед хотел, вернуть. Но сдержал себя. Зубы сжал. Не позвал. Она и уехала. Видно, уже не свидимся.
Игнат молчал, хмуро глядя в окно.
– Ну, еще ты меня своим молчанием казнить, что ли станешь?
– Не стану. На все здесь твоя воля…
– Ну и женился бы сам тогда на ней.
– Я бы женился, только ты бы разве дал?
– Правильно мыслишь. Не дал бы, – осклабился Владимир.
– Вот то-то же. Сам не гам…
– Не продолжай. Захотел жениться? Я женю тебя вмиг.
– Ничего я не хочу. Поехали, твоё благородие, нас купец Белоглазов ждет.
– Не поеду сегодня никуда. Не до дел мне нынче. Принеси лучше водки из погреба и пожрать. Да, и девок к вечеру приведи пару. Или трех.
Всю неделю Махнев пил и кутил в своей бане, пытаясь унять неожиданную тоску по своей кузине.
Но, ничто не вечно в этом мире – унялись, притупились, внезапно вспыхнувшие чувства к Глафире Сергеевне, посетившие сердце нашего ветреного героя. А когда, совсем не к месту, возникал её образ в услужливой памяти Махнева, он тут же гнал его, словно старый сторож навязчивую, бездомную собачонку с барского двора.
* * *
К ночи третьего дня беглянки остановились на постоялом дворе, последнем на пути к Нижнему Новгороду. Они оплатили отдельную комнату, куда хозяйка принесла им горячего чаю, теплой воды в кувшинах и нехитрой еды – пирога с капустой и простоквашу.
– Поешь еще, – уговаривала Татьяна Глашу.
– Я не хочу, Танечка…
– Не будешь есть, как следует, быстро захвораешь. Нам надо быть сильными. Чего ты горюешь? От супостата твоего сбежали. И то – радость.
– Да…
– Я же знаю, что ты по Володечке, демону, тоскуешь.
Глаша в ответ молчала, низко опустив русую голову, по щекам предательски катились слезы.
– Таня, неужто, это навсегда? – всхлипывая, спрашивала Глаша, глядя на подругу заплаканными глазами.
– Что?
– Что мы уехали из Махнево?
– А что мы там забыли-то?
– И ты не будешь тосковать?
– А кому я там нужна? Мои родичи не опечалились, когда барыня меня с тобой отправила. А вольной даже обрадовались. Отец так и сказал: «замуж, тебе, дылда, все одно здесь не выйти. А кормить тебя я более не стану. Кормись возле господ своих». На этом и расстались. Так что, Глашенька, по мне там никто горевать не станет: была Танька, да вся вышла. Хорошо еще, что барыня слово свое сдержала и дала мне вольную. Честно сказать, уж и не ждала я милости такой от Махневых. Теперь хоть бумаги у меня все исправны, не то на первой же заставе замуровали бы Таньку твою в кутузку и били бы батогами. Ехала бы ты сейчас одна по России-матушке.
Глаша протяжно вздохнула.
В дверь их маленькой комнатки, на втором этаже постоялого дома, кто-то постучался. Глаша и Таня испуганно переглянулись.
– Может, это хозяйка? – тихо проговорила Таня, с тревогой глядя на Глашу.
Стук усилился.
Таня подошла к двери и строго спросила:
– Кто там?
– Дамы, откройте, пожалуйста, – раздался приятный женский голосок.
Таня открыла дверь, не изменив хмурого и недоброжелательного выражения лица. На пороге стояла молодая, дорого и модно одетая женщина. На ней было темно синее платье, отороченное рюшами и кружевом. Молодое лицо казалось миловидным, почти хорошеньким. Таких барышень можно было увидеть только в столице, в богатых кварталах.
– Прошу прощения, дамы, – проворковала незнакомка, улыбаясь широкой, приветливой улыбкой. – Я совершенно случайно услышала, что вы путешествуете вдвоем. Мне, конечно, крайне неловко вас беспокоить. Но видите ли, какой казус. Я зацепилась подолом за гвоздь на лестнице, будь он неладен, и распорола свое дорожное платье.
Женщина грациозно шагнула на порог и, изогнувшись в тонкой талии, показала порванный подол.
– Дамы, не найдется ли у вас с собой иголки и моточка синих ниток? Представьте, я забыла дома свою шкатулку с наперстками и нитками.
Глаша вытерла слезы, уставившись на говорящую, и на время даже позабыла о своих печалях. От гостьи исходило какое-то необъяснимое свечение. Казалось, что вместе с ее приходом, в комнату ворвался аромат праздника и ничем необъяснимого покоя. А может, это был заморский аромат ее тонких духов.
Так или иначе, на лицах наших старых знакомых – Глаши и Тани – расцвели внезапные улыбки. Куда-то улетучились, словно испарились, все тяжелые мысли последних дней. Глафира перестала шмыгать носом, а только украдкой высморкалась в платочек и смотрела на гостью, приоткрыв от удивления свой прекрасный рот.
– Танечка, у тебя, кажется, были синие нитки? – спросила Глаша у подруги.
– Были, а как же! Я запасливая, – рассмеялась Татьяна и полезла в одну из своих котомок.
– Вы разрешите, я присяду? – приятным голосом осведомилась гостья.
– Конечно! – хозяйки засуетились, освобождая незнакомке свободный стул.
Красавица приподняла юбки и грациозно присела.
– Мерси, мамзели! Давайте познакомимся, если вы не против?
Глаша и Татьяна кивнули, продолжая таращиться на даму.
– Меня зовут Глафирой, а мою подругу Татьяной, – ответила за двоих Глаша.
– Ой, как приятно! – широкая улыбка открыла ровные, ослепительной белизны зубы прелестницы. – А меня зовут… – женщина склонила на бок изящную головку, будто на минуту задумавшись. Потом хитро посмотрела на обеих девушек. Подмигнула им весело. – А зовите меня Викторией.
– Какое редкое имя для здешних мест. Вы случайно не англичанка?
– Я? – гостья хохотнула. – Пожалуй, что и англичанка. Во мне намешано столько кровей.
Глаша и Таня недоуменно переглянулись.
– Ой, месдамочки, не смотрите на меня так. Я девушка веселая и часто шучу. На самом деле, меня моя матушка так назвала после чтения одного английского романа, – и вновь комнату наполнил серебристый смех. – Роман был дрянной, а вот имя мне нравится.
Теперь Глаша смогла лучше рассмотреть гостью. Её роскошные русые волосы, с рыжиной, были уложены в красивую прическу. Девушка была довольно высока – выше Глафиры и Тани. Стройная фигура приковывала взоры. Самым красивым в ее облике был пышный бюст, поднятый кверху тугим корсетом. Кисти тонких рук увивали золотые браслеты, на длинных пальцах переливались дорогие перстни. От макушки до носок изящных ботиков эта молодая дама смотрелась настолько роскошно, что Глаша и Татьяна не могли отвести от нее любопытных глаз.
– Вот они, синие нитки! – тощая Танина ладошка выудила моточек шелковых ниток.
Таня проворно приложила их к подолу гостьи. Они были почти одного тона.
– Из меня, по правде говоря, портниха-то не очень, – гостья беспомощно и очаровательно улыбнулась. – Я, видите ли, нынче путешествую одна, без прислуги. Навещала больную подругу и вот возвращаюсь домой. По дороге, правда, ненадолго остановлюсь в Москве, а потом сразу в столицу.
– Вы из Петербурга? – с придыханием спросила Глафира.
– Да, дорогая Глашенька, вот уже несколько лет, как я живу в столице.
– Простите, Виктория, а вы какого роду, звания будете? Замужем, наверное? – спросила Глафира Сергеевна и тут же смутилась.
– Формально я замужем, – весело рассмеялась гостья. – Но живу свободно, без надзора и опеки супруга. И от супружеских обязанностей сама себя освободила.
– Как так? – удивленно встряла Татьяна.
– А если мне и без мужа живется вольно и весело? И средств у меня хватает.
– Да… уж. Вы, барышня, платье-то снимите, я вам за разговором его заштопаю, – предложила бесхитростная Татьяна.
– Ой, правда? Вы умеете?
– Уж чего-чего, а шью-то я лет с пяти, – похвалилась Таня, – за всю жизнь столько белья уштопала, что этим бельем можно дорогу уложить до самого Нижнего.
– Как это замечательно! Мне, право, неловко…
– Снимайте, снимайте. Я аккуратно сделаю – даже шва не увидите.
Рыжеволосую Викторию не пришлось долго уламывать. Она проворно расстегнула крючки и в один миг скинула с себя шуршащее, пахнущее духами платье. А сама осталась в белоснежном кружевном белье и корсете. Виктория присела на стул и вытянула вперед стройные ножки в кремовых чулках. Взгляд красотки опустился на собственные ноги и задержался чуть дольше положенного. Казалось, что девушка любуется собственными ногами или видит их впервые. Налюбовавшись, она изящно закинула одну ногу на другую и с улыбкой посмотрела на Глашу и Татьяну.
– Месдамочки, а, правда же, это совершенно удивительно, чувствовать себя… женщиной?
Глаша недоуменно посмотрела на Викторию. А Таня даже не поняла и сути вопроса, продолжая таращиться на дорогое кружевное белье гостьи.
– Нет, это я к тому, что нам, женщинам, стоит лишний раз поблагодарить мать-природу за такие щедрые дары, – она снова хитро подмигнула нашим подругам и, прогнувшись в талии, выпятила вперед свою роскошную грудь. Ладошки с растопыренными пальцами сжали сбоку оба холма, глаза закрылись в легкой истоме. Виктория высунула розовый язычок, наклонила голову и, приподняв собственный бюст, лизнула белоснежную кожу и причмокнула.
Глаша с Таней переглянулись.
– Да, это удивительно, – снова проговорила Виктория. – О, не смотрите на меня так. Я просто ужасная пересмешница. На чем мы с вами остановились?
Глаша пожала плечами, ее взгляд стал чуть строже. Таня, тем временем, внимательно рассматривала рваную дыру на синем подоле роскошного платья незваной гостьи и соображала, как ловчее приступить к штопке.
– И как же? Неужто ваш супруг согласен с таким положением? Или он болен? – спросила Глаша и отчего-то засмущалась.
– Ну, что вы, – Виктория снова рассмеялась, запрокинув красивую голову. – Нет, мой муженек как раз полон сил и здоровья. Лысый, толстый и розовощекий. И аппетит у него отменный.
– А как же тогда? – вырвалось у Татьяны. Она даже перестала вдевать нитку в иголку.
– Как? А так – я просто от него сбежала.
– Сбежали? – хором спросили обе.
Глаша внезапно покраснела, словно маков цвет.
– Ну да, именно – сбежала. Месдамочки, ну как можно жить со скучнейшим человеком, да притом скупым?
Глаша поперхнулась и закашлялась.
– Да, и к тому же, он оказался совсем не состоятельным по мужской части, – доверительно шепнула гостья. – Вы понимаете, о чем я?
Таня закивала в ответ, глупо улыбаясь, а Глаша сделала вид, что не расслышала вопроса. Но настырная гостья, не вняв замешательству подруг, продолжила без всяческих обиняков:
– Понимаете, я женщина страстная, а с ним… я совсем не получала никакого удовольствия.
Таня опустила глаза и едва заметно перекрестилась, прошептав себе под нос:
– Ой, грех-то какой…
– Ну, что вы, тут нет греха, – оживилась Виктория и посмотрела на смущенных девушек ясным взором прекрасных глаз. – Господь создал нас по образу и подобию своему, и он совсем не презирает желания нашей плоти. Отнюдь. Думать иначе – великое ханжество. Мы, дамы, имеем право на собственное счастье.
– А зачем же вы за него замуж пошли?
– А я не хотела. Меня семья выдала замуж. У нас были большие долги. О, эти вечные – des vilaines affaires d'argent3. Таким образом, я оказалась в объятиях препротивного господина. И с самых первых минут я не могла думать ни о чем ином, как о побеге.
Глаша и Таня не сводили с незнакомки глаз.
– Я едва выдержала несколько месяцев. И когда моя семья расплатилась с долгами, я живенько покинула дом моего болвана-супруга.
Глаша только сглотнула, услышав признание гостьи.
– Да, – легкомысленно продолжила та. – Я взяла у него из секретера приличную сумму и отправилась в столицу. – Там на эти деньги я сняла роскошную квартиру и перво-наперво завела себе хорошего любовника, – не стесняясь, поясняла красотка. – Его звали Пьером. Он был офицером. О, какие славные ночи мы проводили вдвоем. Только с ним я познала истинное наслаждение. А потом были Борис и Леонид.
– Сразу два?
– О, и так бывало, – без тени смущения, ответствовала Виктория. – Дамы, я вам скажу, что играть в любовные игры лучше всего с двумя жеребцами.
– А может, мы попьем чаю? – нервно предложила Глафира.
– Можно и чаю, – с нежной улыбкой отвечала ей гостья. – Простите меня, я, верно, по-столичному слишком откровенна с вами. Не осуждайте. По-правде говоря, я либертинка и сторонница свободных отношений. Но, если вам неприятно, я закрою эту тему и опущу подробности. Скажу лишь одно – полгода я была совершенно счастлива. Но, все рано или поздно заканчивается. Вместе с опустевшим кошельком закончилась и моя беззаботная жизнь. Я уже стала присматриваться к мастерским, где работали швеи. А когда хозяйка квартиры выставила меня на улицу, мне пришлось ночевать в подворотне. Три дня я почти ничего не ела.
– О, господи! – вырвалось у Тани.
Гостья ненароком приоткрыла завесу самых ужасных страхов, которые роились в пугливой душе Татьяны.
– И как же?
– Ох, месдамочки, сколько же слез я пролила именно тогда. А еще наступала осень, а с нею лютые холода. Однажды я вышла на улицу, где стояли продажные женщины.
– Подождите, – прервала Викторию Глаша. – Но, у вас же есть семья. Отчего вы не поехали к родителям?
– А на что? У меня не было денег не только на извозчика, но даже на еду. Из меня не вышло рачительной экономки. Увы, я промотала все деньги своего муженька. Они таяли просто на глазах. И потом я не могла в то время ехать к родителям. Меня разыскивал разгневанный супруг. Даже родители не знали, куда я сбежала.
– Вот горе-то какое, – прошептала Таня.
– Итак, это был Александровский парк4. Еще раньше я слышала, что туда ходят женщины, торговать своим телом. Я была очень голодна, и мне пришлось встать рядом с ними. Они не обрадовались новой конкурентке. На мне все еще было роскошное платье. А чемодан с вещами я держала у хозяйки. Так вот – меня чуть не поколотили две женщины. Они все время кричали: «Где твой бланк5? Покажи или убирайся отсюда».
Не знаю, чем бы все это могло закончиться, если бы не счастливый случай. Мимо рядов продажных женщин проехал дорогой экипаж. Он остановился, из него вышла роскошная дама с белокурыми, вьющимися волосами и оглядела толпу. Зоркие глаза отчего-то довольно быстро скользнули по лицам тех, кто стоял тут ранее, и сразу уставились на меня.
– Ты новенькая? – спросила меня белокурая госпожа.
– Да, – тихо отвечала я. Меня всю трясло от холода и голода. Я еле стояла на ногах.
– Давно ты тут работаешь?
– Нет, госпожа. Я только что подошла.
– Тебе нужны деньги?
– Да, мадам. Я не ела почти три дня.
– Пойдем со мной. Я дам тебе работу.
– И вы пошли? – с придыханием спросила Глафира.
– Да, пошла. И ни разу не пожалела об этом. Мою спасительницу звали Мари.
Глаша вздрогнула, лицо сделалось задумчивым. Она силилась что-то вспомнить.
– И что эта Мари? – хмуро спросила Татьяна. – Оказалась хорошей женщиной?
– О, да. Для своей профессии она просто исключительная женщина. Мы все ее очень любим.
– И вы до сих пор живете у нее?
– Да, представьте себе, живу. И ничуть о том не жалею. В доме у Мари все устроено довольно роскошно. У каждой пансионерки есть отдельный вход в собственные апартаменты. За нашим здоровьем следят лучшие доктора, лучшие повара готовят нам обеды. К нашим услугам есть умелые модистки и швеи. Ткани нам привозят из Парижа и Лондона. Шляпки, туфельки, духи… Такое изобилие не знакомо даже многим состоятельным дамам. Кроме того, у каждой из нас есть свои богатые поклонники. Я уже трижды ездила за границу за счет одного важного господина. Словом, я необычайно счастлива.
