Kitabı oku: «Чтобы ахнули»

Yazı tipi:

* * *

ЧТОБЫ АХНУЛИ
История в покупках
– Расскажите про покупки,
– Про какие… про покупки?
– Про покупки, про покупки,
про покупочки мои…

«Всегда радостно и волнующе читать искренние тексты, в которых светится желание поделиться, поведать, осознать, высказаться… Сталкиваясь с открытостью и честностью, невозможно не подчиниться этой энергии и не пожелать с ней взаимодействовать снова и снова. Откровения детских и юношеских воспоминаний узнаваемы, каждый найдет в них свои отзвуки, свои аналогии и созвучия. Я благодарна автору за возможность встретиться с прозрачными и деликатными эмоциями, с образами и аллюзиями, которые они рождают. Хочется пожелать всем нам, читателям, больше искренних и честных чувств, выраженных в словесных эквивалентах».

Алла Сигалова

1950-е годы

Брошка за гуся

– Баба Катя, ну, баб Катяяя, пожа-а-алустааа, хочу твой сказ про брошечку!

Семилетняя Тата перед сном выклянчивала у бабушки любимую историю. Бабы-Катины воспоминания нравились Тате гораздо больше сказок, придуманных какими-то незнакомыми писателями. Вот бабушка, она живая и добрая, чего с ней только не приключалось, и все по правде. В бабы-Катиной берестяной шкатулке хранилось много удивительных вещиц, а больше всего Тата любила круглую металлическую брошку с яркими разноцветными стекляшками. Девочка старалась подольше задержать в руках это сокровище, обожала разглядывать и гладить прозрачные камушки, только бабушка всегда быстро запирала шкатулку: «Посмотрела, и хватит, вещи старые… рассыплются, если каждый потрогает…» Но на этот раз бабушка приколола брошку к кармашку передника, а сама присела рядом и стала задумчиво накручивать на палец концы белого платочка. Баба Катя всегда и везде ходила в платках – так с детства привыкла, хотя давно жила с семьей сына в городе.

– Таточка, в последний раз расскажу, и не мучай меня больше, стыдно про то мне поминать, вот уж наказание. – Баба Катя наклонилась, поцеловала внучку, подоткнула одеяло под маленькие ножки. – А может, все же сказку расскажу?

– Не хочу сказку, хочу быль. Почему, ба, тебе стыдно про то вспоминать… ты такой смелой девочкой была, я вот не такая…

– И, слава богу, внученька. Вот, храню я эту брошку всю жизнь в назидание…

– В на-зи-да-ни-е? Назидание… какое-то задание?

– Ну да, урок, чтоб неповадно было такие вещи делать…

– Какие вещи? Я забыла, бабулечка Катюлечка… ты, что ли, сама эту брошечку сделала?

Бабушка с трудом поднялась со стула и, переставляя отекшие ноги, сделала три шаркающих шага, прикрывая дверь в коридор.

– Татушка-хитрюшка, разве не помнишь, я же много раз сказывала, что купила брошку в сельпо? Ох, ладно, слушай. – Баба Катя тяжело присела на краешек стула. – Жили мы когда-то с родителями в маленькой деревне под Рязанью, что возле большого села Малинищи…

– Красивое название. Малины много было, да, баб Кать?

Тата с готовностью повернулась на бочок и положила бабушкину ладонь себе под щечку. Она любила разглядывать и гладить желтоватую морщинистую руку. Синими ручейками разбегались вздутые венки по узловатым бабушкиным рукам. По длинным синим прожилкам водила Тата своим маленьким пальчиком, пока слушала очередную историю. Сегодня брошка оказалась в такой доступной близости, что девочка боялась пошевелиться. Одной рукой она держала бабушкину ладонь, а другой потихоньку оглаживала предмет рассказа. Брошка сверкала на переднике, покоящемся на бабушкиных коленях.

– Да, мой золотой, видимо-невидимо там малины росло, а в самом центре Малинищ было сельпо – большой сельский магазин, где покупали все что надо, от соли и спичек до сапог. И побрякушки там продавались. Любили мы с моей закадычной подружкой Галькой разглядывать кольца, разноцветные бусы да брошки: нам, детям войны, те незатейливые безделушки царскими сокровищами казались, так что мы с Галькой часто мотались на велосипедах в Малинищи любоваться на красоту, которую изредка на прилавок выбрасывали…

– Зачем выбрасывали, бабулечка?

– Не в том смысле, что на помойку, а выкладывали на прилавок товары, которые тут же народом сметались…

– Сметались веником или тряпкой?

– Господи, каким еще веником! Сметались, то есть раскупались очень быстро, дефицит же был, понимаешь?

– Неа. Что такое дефицит?

– Ну, где тебе понять, Таточка, в твои семь годков, когда на дворе двадцать первый век, магазины завалены, покупай все, что душеньке угодно. А на моем веку людям, к примеру, не хватало предметов первой необходимости: вот нужны удобные резиновые сапоги, а их нет. Все ждали, когда их завезут да выбросят на прилавок, ведь без сапог никуда…

– Выбросят, то есть положат на прилавок, чтобы купили? – деловито уточнила Тата.

– Умница. Вот, значит, выложат сапоги, и летит слух по окрестностям, все мигом прибегают да раскупают, а кто не успел, тот опоздал. Снова ждет.

– А брошка твоя, баб Кать, дефицитом была?

– Да не особо. После войны люди никак не могли наесться да одеться нормально, откуда ж лишних денег взять на побрякушки? А нам, девчонкам, знамо дело, хотелось себя украсить, не все же венки из ромашек да васильков плести да гнуть из проволоки кольца и браслеты, тут вон фабричная работа, глаз не отвести, даже тебе, городской, балованной, нравится…

– Да, бабулечка Катюлечка, мне брошка твоя очень-очень нравится: она так красиво сверкает… – Тата во все глаза смотрела на брошку.

Баба Катя, кашлянув, отцепила брошку от передника и переложила на одеяло поближе к внучке:

– Столько лет прошло, а сверкает. Вишь, какую качественную бижутерию мастерили…

– А что такое бижутерия?

– Ну, когда вместо драгоценностей стекляшки, а вместо золота и серебра простой металл.

За дверью послышались шаги.

– Екатерина Тимофеевна, вы в курсе, сколько сейчас времени?! – Дверь приоткрылась, раздосадованное лицо невестки просунулось в комнату. – Девочке завтра рано вставать. Это вы можете весь день в кресле продремать, у нас ни у кого такой возможности нет.

– Иринушка, не сердись, мы с Таточкой чуть поворкуем, и все…

– Маааамааа, пожа-а-алуйстаааа, я завтра быстро встану и в школу не опоздаю, не мешай нам сейчас с бабой Катей.

– Я всегда почему-то вам с бабой Катей мешаю. – Мама поджала губы и, чуть помедлив, распахнула дверь, вошла. Шелковая красная пижама, ярко-синие домашние туфли на широких каблуках, коротко стриженная челка торчала, как перья у нахохлившейся птицы, и блестела как лакированная. – Даю вам десять минут, ни минутой больше, иначе прекращу эти ваши вечные посиделки…

– Посмотри, мамочка, у меня ж не посиделки, а полежалки. – Девочка засмеялась, но мама шутку не оценила.

– А я, Иринушка, не так уж и далеко от вечности, – вздохнула Екатерина Тимофеевна.

– Хватит ныть, сколько можно, удивляюсь вам, мама! Время пошло… – Ирина строго посмотрела на часы, потом на дочь, пристукнула каблучками и вышла, не закрыв за собой дверь.

Екатерина Тимофеевна положила руку на грудь, стащила с головы платок. Реденькие седые волосы были сплетены в тоненькую косичку, закрученную смешным бубликом вокруг головы. Бабушка крайне редко снимала платок:

– Первая невестка-то подобрей была, зато эта дочку сыночку родила.

– Бабуль, ты что-то там шепчешь про сыночка, про невесту… кто невеста?

– Будешь перебивать, Татуся, до утра не доскажу, и мамка твоя нас совсем заругает. Спасибо говорю Иринушке за то, что ты у нас есть, только через десять минут я пойду, а ты засни, иначе нам не поздоровится. – Бабушка достала из кармана передничка маленькую коробочку, вынула большую таблетку, разжевала ее, не запивая водой. – Так, слушай, в сельпо мы с Галькой мотались на велосипедах: пять километров дороги… если пешком да бегом, так больше часа выйдет в одну сторону. Нас бы за такую прогулку точно выпороли, ведь нельзя ж надолго хозяйство оставлять…

– Как выпороли? Почему?! Вы же девочки, какое еще у вас хозяйство?! – Тата возмущенно приподнялась на локте, чуть не уронив брошку на пол, ярко-карие глазки загорелись праведным огнем…

– Лежи, лежи, егоза. Ну… как, пороли ремнем дедовым или отцовским, штоб дурью не маялись. В деревне работы всегда невпроворот: скотину накорми, попаси, подои, грядки прополи, полей… С рассвета до заката трудились стар да мал. Время голодное, ведь всего десять лет с войны прошло. Нам с Галькой по тринадцать лет – самый что ни на есть рабочий возраст. Мы всё умели и даже не представляли, что бывает по-другому. Эх, Галька моя не дотянула до нового века. Вот ты живешь в большом городе, никаких обязанностей, в школу разве что ходишь, уроки, конечно, делаешь, а небось думаешь, булки на деревьях растут…

– Бабуля, ты смеешься? Это в сказках только. Ты давай-давай не отвлекайся, рассказывай, а я глаза прикрою и буду себе представлять, будто кино смотрю…

Баба Катя покосилась на будильник, громко оттикивающий убегающие минуты, боязливо оглянулась на дверь. Тата подумала, что за последний год бабушка стала такой маленькой и худенькой, почти как сама Тата, но бабушка же не первоклассница…

– В общем, отправили нас как-то коз пасти, дело нехитрое: привязал веревкой к колышку посреди лужайки, вот они и ходят, каждая вокруг своего колышка, объедают траву да веточки, до чего дотянутся, то и съедят. Гонишь их на другую полянку, там привяжешь, они и там все объедят – скотинка прожорливая. Коз у нас на выпасе было три, Галиных – две и моя – одна, мы легко справлялись, еще время оставалось на купание и венки. В то утро спустились мы к реке да увидели на противоположном берегу двух заблудившихся гусей. Гальке возьми да приди шалая мысль. «А давай, – говорит, – Катька, их поймаем, ощиплем да продадим на сельском рынке, сегодня ж как раз суббота – базарный день…» А я ей: «Дык, прежде чем ощипать, их еще убить надо, а они вон какие здоровые, щиплются небось…» Галька прыснула: «Брось, Катька, чё мы вдвоем не одолеем какую-то птицу? Мы с тобой коз с коровами вона гоняем, а тут гуси домашние, не дикие – те близко не подпустят…» Я ей: «Чужие гуси тоже могут не подпустить…» А она сразу: «Струсила? А кто мечтал брошку купить, чтоб на танцы прийти и чтоб все ахнули? А на какие шиши?» Права была Галя. Мечтала я, как однажды в воскресенье явимся мы, такие нарядные, в клуб на танцы, и все пацаны рты поразинут. Ну и переплыли мы речку, она узенькая была, мелкая, можно пешком перейти вброд. Вылезли. Гуси на нас не реагируют. «Давай, я камень кину, вон сколько тут валяется. Потом ощиплем, на костре опалим и свезем на велосипедах в село…» Никогда я не видела Гальку такой решительной, но меня мучили два вопроса. Как мы сумеем без помощи взрослых превратить живых гусей в товар? Коров, коз и свиней родители отводили к мяснику Митяю, но птицу папа бил сам, что поделать, дело житейское, ее ж для этого и растили, чтоб есть…

Тата уже лежала с закрытыми глазами, но тут вскинулась:

– Как это ужасно, баб Катя…

– Ага, только, к примеру, ты ешь курочку, а ее для этого на фабрике выращивают и…

– Бабуля, не надо про курочку! А те гуси… они что, ничейные были?

– Вот сейчас ты правильно спросила, это мне до сих пор покоя не дает. Конечно, гуси чьи-то были, только мы этого никогда не узнали: сошло нам с рук мокрое дело, что очень плохо, я, может, всю жизнь свою через это расплачиваюсь, дед-то вон как рано умер…

– При чем тут дед и гуси?

– Притом, Таточка, что никто не знает, как наши поступки скажутся на судьбе. Все возвращается, плохое и хорошее. Вот сделаешь доброе дело, оно к тебе непременно вернется, а гадость сделаешь или пожелаешь кому-то недоброе, жди неприятностей.

Тата снова закрыла глаза. Екатерина Тимофеевна замолчала, любуясь персиковыми щечками, светлыми завитушками у висков, тихонько привстала, собираясь накинуть на голову платок, но девочка схватила за подол халата:

– Баба Каааать, кудаааа?! Еще не досказала…

– Я думала, заснула…

– Как заснула?! Я вот думаю о чем: ты говоришь, доброе и злое возвращается? А как же Ирка из детского сада? Она моей кукле Барби ногу оторвала и закопала в саду, а мне сказала, что это Петя. Я с Петей подралась и рассорилась, а Ирке хоть бы что. Мы, правда, потом с Петей помирились, а Ирка как ни в чем не бывало живет себе, и ничего ей за это плохого не сделалось…

– Но… ты ж не дружишь с Иркой теперь?

– Конечно нет! И потом, я уже первый класс заканчиваю, у меня в школе новые друзья. Это я просто так про садик вспомнила. Рассказывай дальше.

– Ну и вот, не успела я у Гальки спросить, как же мы зажжем костер, ведь спичек-то нет, как потрошить гусей станем, если ножа при себе не водится, мы ж не мальчишки с ножами-то за голенищем ходить… Тут Галя, схватив огромный камень, метнула его в гуся и попала прямо в голову, второй зашипел злобно и убежал. Подружка была так похожа в этот момент на пролетария, что был нарисован в школьном учебнике по истории, что я ахнула.

– Прямо в голову? А кто такой пролетарий?

– Ааа… была революция, рабочие – пролетарии вытаскивали булыжники из мостовой и кидали в буржуев, куда попало. Если ты меня постоянно терзать будешь, я вовек не закончу…

– Все-все, бабулечка, не буду больше…

– В общем, пришлось мне бежать домой за ведром, ножом да спичками. Мы разожгли костер, вскипятили воду, окунули туда гуся и ощипали. Самое трудное и неприятное оказалось – потрошить тушку. Мне такое дело никогда не поручали, а Галька уже опытная была: ее бабка заставляла все это проделывать. Гусиную тушку мы припрятали в овраге, завалив ветками, отвели домой коз, взяли велосипеды, спроворили все в момент…

– Спроворили?

– Ну да, быстро.

– Ветками прикрыли, чтобы никто не заметил? А если б волк почуял?

– О волках мы и не думали, боялись, чтобы взрослые ничего не проведали. Мигом домчали до Малинищ и продали гуся сразу первой же тетке, что у входа на рынок торговала птицей. В черном платке, вся такая страшная, в бородавках, она подозрительно покосилась на тушку, откуда, мол, гусь, а мы ей: соседняя бабка приболела, попросила продать, чтобы лекарства купить. Галька еще хотела поторговаться, чтоб больше денег выручить, но у меня зубы стучали от страха, что увидят нас какие-нибудь знакомые из деревни и родителям скажут. Схватила я деньги, не пересчитывая, крикнула: «Галька, покатили в аптеку за лекарствами!» Галя недовольно: «Ладно, только соседка просила еще в магазин заскочить за хлебом…» Мы – на велосипеды да дернули подальше от базара. Денег в аккурат хватило на брошку для меня да на бусы для Гальки и на кулек «разноцветных камешков» – наших любимых.

– Каких еще камешков?

– Тогда были такие конфеты – драже – в виде маленьких камешков, сверху – цветная глазурь, внутри – изюм. Очень вкусные.

Тата сглотнула, хотела что-то добавить по поводу конфет, но не решилась.

– Ну, вернулись вы, и никто ничего не заметил? А как же брошка, баб Кать? Носила ты ее?

– Один раз надела, вот прям на следующий день. Отправились мы на танцы в клуб, а мальчишки-то и не глянули ни на мою брошь, ни на Галькины бусы. Я свою брошку схоронила в носовом платке и Гальке посоветовала припрятать бусы…

– Почему?

– Да потому… если б шум поднялся из-за пропавшего гуся, а потом бы узнали, что какие-то девчонки на базаре ощипанную тушку продали, то родители за наши купленные сокровища влупили бы по первое число… – Баба Катя печально поглядела в темное окно. – Знаешь, милая, лучше б нам тогда влупили. Я всю жизнь маюсь, прощения прошу у безвестных хозяев гусей, да и у безвинной птицы тоже. Совесть – самый страшный судья: она все про нас знает, и спасу от нее никакого нет…

– А почему ж ты тогда не выбросила эту брошку, чтоб не думать о ней? – Тата заморгала, стараясь не заплакать, ей было жаль маленькую грустную бабушку.

– Наверное, чтоб тебе рассказать, Таточка. Не радуют самые дорогие вещи, если достаются нечестным путем. Время-то вышло, милая, давай спать…

Тата ласково погладила морщинистую руку:

– Я так тебя люблю, бабулечка, не расстраивайся, ты у меня самая лучшая на свете…

Повернулась на бочок, зевнула, подложила кулачок под щеку и засопела. Екатерина Тимофеевна погладила по светлой пушистой головенке, посмотрела на брошку и прицепила ее к старинному гобелену с оленями, висящему над кроваткой.

– Спокойной ночи, родненькая… будешь жить в ладу с совестью, тогда счастливую жизнь проживешь, вот тебе мой наказ и мое благословение.

Екатерина Тимофеевна с трудом встала, поковыляла к выходу, перекрестила издалека внучку и тихонько прикрыла за собой дверь.

Гири Хаютиной

В нашей семье самой популярной из бабушкиных присказок была такая: «Ты прямо как Белла Хаютина с гирями…».

Эти слова адресовались любому из нас в качестве комментария бестолковому действию, которое мы совершали или только собирались совершить.

Надо пояснить, что наша бабушка Юля окончила МИНХ (Московский институт народного хозяйства), где преподавали такой интересный предмет, как логистика. Бабушка рассказывала, что как-то на одном из занятий студентам велели выстроить оптимальный маршрут покупок. Каждому дали листок с перечнем товаров, которые нужно закупить за один поход по магазинам, и к этому списку приложили карту Москвы с адресами магазинов.

В группе училась одна оригинальная девушка, специфическая, по словам бабушки, фигура. Звали ее Белла Хаютина. Белла, в отличие от большинства студентов того послевоенного времени, была довольно упитанной, носила очки с толстенными стеклами в коричневой роговой оправе и короткую стрижку. Одевалась всегда в одну и ту же вязаную черную кофту и грубые серые башмаки на стоптанной подошве. Ходила, немного косолапя, переваливаясь, как уточка. Имела неприступный вид и вздорный, упрямый характер. На всех лекциях украдкой под столом читала потрепанные книги.

После того как студенты сдали преподавателю выстроенные маршруты, Белла навеки осталась легендой в истории института, передаваемой из уст в уста. Дело в том, что в перечне товаров, которые надо было приобрести, значились две пудовые гири. Спортивный магазин, где продавались гири, располагался прямо по соседству с институтом, поэтому Белла первым делом отправилась туда, обозначив спорттовары первым пунктом своего похода. Оттуда, уже с приобретенной гирей, она таскалась по маршруту за прочими товарами из списка, аккуратно проставляя галочки в графе «куплено».

Посмотреть на колоритную Беллу приходили студенты других факультетов. Хаютина в институте стала знаменитостью, притчей во языцех, предметом всеобщих насмешек – иначе как «наша Хаютина с гирями» ее и не называли.

– Бабушка, а почему ее прозвали «с гирями», если она купила только одну?

– Потому что в списке значились две гири, но Белла принципиально вступилась за права женщин. Она заявила нашему преподавателю: «Советская женщина – не ишак какой-нибудь, пудовая гиря весит шестнадцать кило, значит, две гири – тридцать два килограмма, и таскать такие тяжести девушкам, собирающимся в будущем стать женами и матерями, нефизиологично. Мы – не Иваны Поддубные, чтобы так надрываться, хватит с вас и одной гири…», – отрезала Белла, решительно вычеркнув из задания вторую гирю.

О дальнейшей судьбе однокурсницы бабушка не рассказывала, как мы ни просили.

– Ничего хорошего, как вы понимаете, на ее пути ни с гирями, ни без гирь не было. Ума Бог не дал, считай, калека, – поджимала тонкие губы бабушка, ехидно поглядывая на нас с братом.

Мы ежились под ее насмешливым взглядом и тщательно продумывали свои слова и поступки, прежде чем ляпнуть и проштрафиться, став мишенью острого бабушкиного языка.

В моей голове строптивая Белла Хаютина присутствовала всегда. Все детство я боялась повторить ее путь и не знала худшей страшилки, чем незавидная, по непререкаемому мнению бабушки, судьба несчастной Беллы.

А вот брат много позже мне потихоньку признался:

– Знаешь, я часто думал о Белле Хаютиной, какой она была принципиальной и смелой девушкой. Я бы с ней в разведку пошел, наверное. И вообще мог бы в нее влюбиться, во всяком случае, подружился бы точно…

– Несмотря на толстые очки в коричневой оправе?

– С лица воду не пить. Эту бабушкину поговорку я тоже на всю жизнь запомнил. Белла была личностью, а красивые девочки, что мне попадались, пустые куклы.

1960-е годы

Целый лимон

Лена ждала первенца. Беременность протекала беспокойно и утомительно – тошнота, головная боль и прочие «радости». Молодая семья жила предельно скромно. Денег хватало лишь на самое необходимое. Из питания – кашки и овощные супчики, мясо – раз в неделю, а Лене в ее интересном положении хотелось то соленого, то кислого. Валентин старался угодить любимой, но, если соленые огурцы и квашеную капусту достать в те годы не проблема, то лимон – из области фантастики. Однажды Лене приснился лимон – огромный, глянцевый, ярко-желтый. Так бы и съела прям с кожурой. Цитрусовые в майской Москве начале шестидесятых – экзотика и страшный дефицит.

Валя по вечерам подрабатывал чертежником, а вечерами на всех парах несся домой к любимой, чтобы провести уютный вечерок за чаем с сушками и маминым вареньем. Только Лену вновь стало тошнить от сладкого и мучного, и опять приснился красивый большой лимон. «И такой, знаешь, кислый-прекислый…», – с трудом сглатывая, объясняла она утром мужу. Беременной необходим этот чудесный источник витамина С, но Вале с Леной – преданным потребителям картошки, морковки, свеклы и капусты – экзотика не по карману. Задачка посложней математического уравнения: достать лимон при всех неизвестных составляющих.

Каждый вечер после работы Валентин методично прочесывал район за районом. В овощных магазинах разводили руками. Лена ждала, волнуясь.

– Валечка, ангельчик мой, не приходи ты так поздно, боюсь я вечерами одна, вдруг что-то случится.

– Ленчик, маленький, не волнуйся, что может случиться, я мысленно всегда с тобой. Каждую минуту думаю о тебе, о нас, о нашем малыше.

Через неделю старый Валин приятель Генка справлял день рождения. Гена, человек не бедный, собрал ребят, бывших одноклассников, в ресторане «Узбекистан». Ресторан открылся недавно, и новый директор стремился поразить гостей роскошным дворцовым убранством и великолепием восточной кухни.

В ресторане Генка объявил, что через неделю женится, поэтому решил совместить именины и мальчишник. Генка предпочитал совмещать шик с экономией и радовался, когда ему это удавалось. Мужская компания уелась и упилась. Валя в жизни не пробовал таких яств, но расслабиться и получить истинное удовольствие не получилось – все время беспокоился: как там Ленчик? Телефона в квартире не было, предупредить жену он не мог, так что сильно задерживаться в Валины планы не входило.

– Генк, извини, пойду, меня Ленка ждет…

– Валюх, ты чего, сейчас будет самое главное: торт, чай с лимоном и коньяком и… обнаженная девушка! Тебе, старик, по секрету скажу: девушка будет внутри торта.

– Как это? Запеченная, что ли?

– Остряк-самоучка. Там в середине пустое пространство, ровно для танцовщицы. Мне обещали откровенный танец живота. Ты ж потом локти себе будешь кусать: нигде больше такого не увидишь…

– Ген, я, может, много чего в жизни не увижу, но зато скоро увижу своего сынищу. И, старик, поверь – для меня сейчас это самое важное. Не хочу расстраивать Ленку из-за какой-то девушки в торте…

– Не из-за какой-то, а из-за восточной красавицы. Разнюнился, что там может случиться с твоей Ленкой, посидит еще часок без тебя. Она же не знает, что тут обнаженные девушки, а… меньше знаешь, крепче спишь, учись, пока есть у кого…

– Да пошел ты, тоже мне нашелся учитель…

– Сам пошел, скатертью дорога, подкаблучник хренов!

Валька схватил со стула пиджак, выскочил из ресторана, помчался по Неглинной в сторону Большого театра, вбежал на станцию «Площадь Свердлова», успев впрыгнуть в закрывающиеся двери последнего поезда, отправляющегося на Речной вокзал. По дороге, перебирая в памяти эпизоды сегодняшнего вечера, Валька решил, что Генку, как приятеля, он потерял, ну и ладно, им давно не по пути. Генка сразу после школы устроился работать к дяде в гараж. Гараж был не простым – министерским. Вскоре хваткий паренек перешел в личное подчинение замминистра – стал персональным водителем. Приличная зарплата, министерские пайки, командировки. При встречах с одноклассниками Генка не забывал подтрунивать:

– Эх вы, гнилая интеллигенция, засели по своим институтам-университетам, жизни не знаете, достать ничего не можете, а я все могу, только попросите.

Кто-то просил, но Валя – никогда. Генка наверняка мог сразу не один лимон достать, а целый килограмм. Стоп-стоп-стоп. Лимон! Что-то он говорил про чай с лимоном в ресторане…

На следующий день Валя после работы понесся в «Узбекистан». При входе стоял солидный швейцар.

– Молодой человек, куда это вы разбежались?

– Да мне только спросить, мы вчера у вас большой компанией гуляли, помните?

Вчерашний Генкин праздник, наверное, произвел впечатление. Швейцар подмигнул Вале и пропустил в зал. Администратор в строгом синем костюме и белоснежной рубашке направился было к случайному посетителю, но тот отрицательно покачал головой, заискивающе улыбнулся и рванул прямиком к барной стойке, уставленной разнокалиберными бокалами и разноцветными импортными бутылками:

– Будьте добры, товарищ бармен, скажите, пожалуйста, можно ли купить у вас один лимон?

– Молодой человек, мы – не магазин, овощами-фруктами не торгуем. – Бармен в белой накрахмаленной рубашке и красном галстуке-бабочке презрительно выпятил губу. Маленькие глазки сквозь опухшие веки смотрели недобро.

– Но у вас же есть в меню чай с лимоном?

– Будете заказывать? – Он раскрыл маленький блокнотик и приготовил остренький карандашик.

– Буду. Только у меня вопрос: для скольких стаканов чая вы нарезаете один лимон?

– Почем я знаю, я ж не математик и не повар!

– А можете спросить у повара?

– Уже бегу! Делать мне больше нечего. – Бармен хмыкнул и закрыл блокнот.

– Товарищ дорогой, ну, пожалуйста, я буду очень признателен. Мне позарез нужен целый лимон. Я закажу ровно столько чая, сколько потребуется, только умоляю: не режьте лимон по стаканам, отдайте его мне. А чай посчитайте, я заплачу, а пить не буду.

Бармен округлил глаза, но тут же прищурился:

– Что значит, пить не буду, вы что, того…

– Ну, поймите же меня наконец: лимона нигде не достать, а у вас он есть. Без лимона я отсюда не уйду. Пойдите мне навстречу, пожалуйста. Всем от этого будет лучше. Вы мой чай другим заварите и наварите сверху, а я доставлю лимон самому нуждающемуся в нем человеку – моей беременной жене.

Наваривать с чая бармену до сегодняшнего дня в голову не приходило. Пожав плечами и хмыкнув, он неторопливо удалился. Через десять минут на стойку был выставлен поднос с пятнадцатью стаканами кипятка и целым лимоном. Валентин благодарно взял лимон, быстро сунул его в карман, чуть не порвав единственные приличные брюки, расплатился (денег едва хватило), поклонился и немедленно удалился.

Швейцар недовольно посмотрел ему вслед:

– Мог бы и чаевых дать, очкарик.

Бармен крикнул администратору:

– Володь, скажи швейцару, пусть больше не пускает голь перекатную…

* * *

– Миленький, лимон такой кислющий, кажется, нашего малыша передернуло, наверное, он больше любит сладкое, давай лучше выпьем чаю с сушками и вареньем.

Валя рассмеялся и нежно погладил круглый Ленкин живот.