Kitabı oku: «И вся любовь…», sayfa 2
… Очередь на регистрацию была длиной в полноводную, извилистую реку. Странно, снова гнетущее, тоскливое чувство, по-хозяйски расположилось в душе Артура. Откуда эта тревога, это ощущение, что он что-то не сделал или сделал неправильно?
– Это чей паспорт? – сухо и требовательно подняла на него подведённые глаза молодая девушка за регистрационной стойкой.
– В смысле? – Артур ещё ничего не успел понять, но откуда-то абсолютно достоверно знал, что никуда он сегодня не полетит.
Девушка, молча, продемонстрировала разворот чужого паспорта Артуру. С фотографии на него так же пристрастно и подозрительно взирало лицо вчерашнего мужика. Того, кто какого-то чёрта выезжал среди ночи со двора, не заметив автомобиля Артура на совершенно пустынной дороге.
– Ах ты ж… – Артур проверил карманы… Бесполезное занятие… Ничего и не может быть. Чёртов гаишник перепутал их паспорта… Или он сам… Или кто-то другой?
Когда всё выяснилось, прошло несколько часов. Но Артуру уже было всё равно. Конечно же, его самолёт улетел. Но и это его не беспокоило. Ему предложили поменять билеты, но он отказался.
– Мне нужно домой, – сказал он и вдруг обрадовался, от гнетущего чувства, что давило на него все эти дни, не осталось и следа. Он позвонил Симе и спросил, что купить к столу.
– Ты решил не лететь? – спросила она, вместо ответа, не заметив, что перешла на «ты».
– Я передумал… Я хочу встречать Новый год с тобой, если ты не против, конечно, – он помолчал и добавил, – просто я не сразу это понял.
– Это очень хорошо, – ответила она, – ты не представляешь, как я рада… А я боялась, что ты меня даже не заметишь…
– Нет, этого бы не случилось, мне ещё в детстве сказали, что я узнаю тебя…
Положив трубку, Сима подошла к зеркалу, сняла очки и распустила волосы… Филипп сидел на полу и внимательно наблюдал за ней. В выражении симпатичной, зеленоглазой кошачьей физиономии, внимательный человек обязательно бы прочитал:
– Всё верно, полностью одобряю вашу тактику…
Когда через пару часов Артур вошёл в квартиру, он ахнул. За красиво накрытым столом сидел Ангел из его сна. Златовласый, белокожий и голубоглазый. В чудесном платье цвета сияющей лазури.
– Это ты? – спросил Артур севшим голосом.
– Это я, – ответила Серафима и засмеялась.
– Я дома… Так вот же оно, счастье, – сказал Артур и шагнул к ней, – Спасибо тебе, господи! Спасибо, шестикрылый серафим!
Дорогая мама
Хочу поделиться с вами двумя историями о судьбах двух совершенно разных людей. Не знакомых друг с другом и никоим образом не пересекающихся. Объединяет их только одно – взаимоотношения с матерью. Или, как в первом случае – полное отсутствие таковых. Истории не просто реальные, они и записаны, примерно так, как были мне рассказаны. Практически от первого лица. Просто, честно и незатейливо. Если они и подверглись с моей стороны некоей литературной обработке, то лишь в самой незначительной степени.
История первая. Никогда не прощу
Славик 17 лет не был в родительском доме. И даже не собирается, ещё чего не хватало. После того, как с ним обошлась родная мать, нет уж, извините… Да, ему сейчас – 37. И да, с тех самых пор, с матерью он так и не разговаривал. Что случилось? А ничего не случилось, просто его использовали всю жизнь, как хотели, да и выкинули… Началось всё с его «семёрки», которую он купил ещё чуть не в восемнадцать, причём на свои деньги. Что? Откуда деньги? Да оттуда… Потому что пахал всю жизнь в колхозе, как проклятый, чуть не с 10 лет. Да плюс дома своё хозяйство, так сказать, тоже само о себе не позаботится – огород, ни конца, ни края, два бычка, куры, гуси, кролики. Всё на нём, потому как именно он из троих детей старший. Мать с раннего детства внушала, что «не потопаешь – не полопаешь». Да и на кого было рассчитывать? С отцом, развелись, когда они с сестрой совсем мелкие были, ни ответа, как говорится, ни привета от него за всю жизнь. Второй раз мать замуж вышла, он уж восьмой класс заканчивал. Так что повзрослеть очень рано пришлось. Понятное дело, не от хорошей жизни. Он и привык, что с ним считаются, что его слово, его мнение, чего-нибудь да стоят. Как выяснилось ничего подобного. Ни черта это не стоит. Первый раз он убедился в этом, когда сестра взяла, да и замуж выскочила в восемнадцать лет. Ну и что, что ему самому тогда всего двадцать было? Он ведь глава семьи, по факту-то. Отчим – мужик неплохой, кто спорит, смирный, по крайней мере, и не пьющий. Не чета, прямо скажем, родному папане. Но всё равно человек пришлый, да и к сорока годам в примаки податься, такая мутноватая история тоже, знаете, не для каждого. Да таких нигде особенно не жалуют. И потом, всё равно он родной только Витьке, младшему… Так что какой он там хозяин, так видимость одна, понятное дело.
– Вот я и говорю, кто мешал Таньке, сеструхе, прежде чем в замуж этот самый прыгать, да ещё за армянина, прийти к старшему брату да посоветоваться? А я бы ей сказал, что не стоит этого делать, ни к чему хорошему это не приведёт. Потому что локти кусать будет, это уж, как пить дать…
– Да какая разница сколько они живут вместе… Подумаешь, двое детей… Дурное дело, как известно, нехитрое. А я тогда был против этого брака и сейчас так же думаю… Да причём тут благословение! Я что, не заслужил того, чтобы узнать моё мнение на этот счёт? Да я ведь всё для семьи делал, всё для них… Всю жизнь…
– Что произошло, когда первую машину купил? Да говорю же, ничего особенного. Ну, купил и купил… Рад был, конечно, ужасно… Что вы, первый парень на деревне. Меня от гордости прямо распирало. Ну а тут вскоре дружок мой нарисовался, только с армейки пришёл… Ну и знаете, как водится, дай покататься, в город мотнусь, типа того, кореша проведаю. Ну я и дал, конечно… Молодой, зелёный, ну и потом, друг и земляк, как отказать-то!? А он возьми и разбей машину. Меня ещё до этого мать грызла:
–Ты зачем дал машину? Тебе кто разрешил?… А уж, после всего, так и подавно, такое началось:
– Да как ты посмел?! Да кто ты, щенок, такой?!… Я ей: «Моя машина-то, забыла?» Ох, тут уж она совсем в разнос пошла: «А кто тебя, сопляка, кормил, чтобы ты свои деньги мог откладывать, а где ты жил всё это время? Да мы – семья, да где это видано, твоё, моё»… В общем, слово за слово, мать мне тогда и говорит совершенно серьёзно, отдавай, мол, ключи от тачки… Когда за ум возьмёшься, тогда и поговорим…
Ну я и отдал…ключи… Да и всё остальное… Короче, в чём был тогда, в том и ушёл. Да, семнадцать лет назад. Почему не бываю? Бываю и по работе, и так…. И потом, приятели там, брат младший. Но мать с сестрой не видел, и в дом не зашёл ни разу… И не зайду…
Мимо родительского дома проезжаю часто. Что? Нет, зайти не хочется… От слова совсем. Кто? Мать? Нет, она тоже ни разу не позвонила и не захотела увидеться. Да я её прекрасно понимаю, у нас характеры очень похожи. И зачем? Дело, я думаю, не в машине. Вернее, не только в ней. Отчим звонит иногда, ну и с Витюшкой, когда приезжаю, видимся. Хороший пацан, кстати, получился.
Нет, постоянных отношений ни с кем нет, да оно, может и к лучшему. Да потому… Я ведь был женат, ха-ха, полгода целых. Конечно, развёлся, она ведь мне изменяла на каждом шагу. С чего взял? Да с того, знал, чувствовал… Так что, спасибо, конечно, но больше что-то не хочется в это самое наступать… Хорошее дело, действительно, браком не назовут… Тем более мне и так неплохо… Работаю на себя, от заказов отбою нет… Кстати, я ведь не только с металлом, я и по дереву работаю… Ну, это я просто, чтобы вы в курсе были, если что надумаете… Визитка моя у вас есть? Да-а… Так что всё отлично у меня… Зарабатываю нормально… Дом вот строю, а сад у меня какой, ну вы видели… Живу в своё, можно сказать, удовольствие. А тёлку, если приспичит, всегда найти можно… Да знаю я, я ж их в лицо так не называю…
Нет, мать я не прощу никогда… Да не нужно это мне, да и ей, по всему видать, тоже. Она уже всё решила, отчим сказал, что она бабкин дом на двоих поделила, между Танькой и Витькой, понимаете… Она давно уже меня вычеркнула и живёт себе припеваючи… Ну и я, собственно, не жалуюсь… Да это что-то в горле першит, с утра самого… Ладно, до свидания, в общем, надумаете, звоните…
История вторая. Как же мне повезло
…
Проходите… Сюда, пожалуйста… А, нет-нет, это не сестра – это мама моя… Что вы, не извиняйтесь, меня часто за её сестру принимают, я привыкла уж… Знаете, говорят, это не такой и редкий случай, когда мать и дочь долго живут вместе, и становятся похожи друг на друга. Да, много лет уже мы с ней вдвоём. Папа рано умер, у брата своя семья, а я вот с мамой. Да что тут считать, мне шестой десяток, мамочке – восьмой… Как говорится, арифметика простая. Да я и рада, что так жизнь сложилась. Вы сами посудите, разве плохо, что я в такое сложное время рядом с ней? А она со мной… Ведь страшно жить-то!! Как, почему? Да вы посмотрите, что творится на свете!! Вы какое варенье любите? Это всё мамочка закрывала… Она всё у меня умеет… И шьёт до сих пор, и вяжет, и коврики плетёт, а готовит как!! Она попозже тоже придёт чай пить, сейчас передача её началась о здоровье, она никогда её не пропускает.
Нет, и в молодости не хотела жить отдельно. Никогда и мыслей таких не было. Знаете, как говорят, от добра добра не ищут… Вот-вот… Чего только в семьях не происходит… Женятся, разводятся, детей бедных дёргают, нервы друг другу мотают… Я бухгалтером проработала в институте, так, знаете, чего только в одной нашей бухгалтерии не наслушалась. У одной муж пил, у другой изменял, у третьей ревнивец – постоянного отчёта требовал… Ой, нет… Это не для меня… Вам не холодно ногам-то? А то я носки дам… Да вы не подумайте, новые, мама вяжет, ах да, я говорила уже… А я мёрзну очень… Мама сейчас заварит чай, с травками, она умеет… Я так не могу. Так что, я вот посмотрю-посмотрю, на женщин, что делается-то: та – плачет, та – алиментов никак не добьётся, та – боится копейку потратить, потому что скандал будет дома, да и думаю, как же мне, всё-таки, повезло…
Добрый знак
Подходя к своему дому, Кирилл Аркадьевич очень удивился, заметив возле калитки довольно крупного, коричневого пса. Собака посмотрела на него уставшим, исполненным миролюбивого долготерпения взглядом, будто вот-вот собиралась сказать: «Ну, где же ты так долго ходишь, сколько можно ждать? Открывай скорее…» Кирилл Аркадьевич постоял в нерешительности, огляделся в поисках возможных хозяев и, не заметив никого, кто хотя бы чисто теоретически подходил для такой роли, снова посмотрел на пса:
– Ты кто? – не придумав ничего более оригинального, спросил Кирилл Аркадьевич, – Может, потерялся? – подумал мужчина, разглядывая довольно упитанные бока, лоснящуюся шерсть и кожаный ошейник животного. Всё говорило о том, что пёс явно не бездомный.
Собака тяжело вздохнула и вильнула хвостом. При этом весь вид её и особенно выражение глубоко печальных, добрых глаз, словно говорили:
– Долго мы под забором-то стоять будем? Может, потом поговорим?… Кирилл Аркадьевич пожал плечами, словно отвечая, таким образом, своим мыслям, открыл калитку, а затем и дверь своего холостяцкого жилища:
– Ну, проходи, раз пришёл, – не спеша проговорил он, заглядывая в холодильник, – Вот только с угощением у меня не густо, – Ты уж извини, гостей, сам понимаешь, не ждал. Пёс махнул каштановой, ушастой головой, как будто успокаивал:
– О, какие пустяки, не волнуйся об этом, я тебя ничуть не обеспокою, – и быстро прошёлся по небольшой кухне и двум смежным комнатам. Вернувшись на кухню, пёс уселся на задние лапы, и ласково глядя терракотовым глазом на Кирилла Аркадьевича, чуть не сказал вслух:
– Ну что ж, неплохо, главное, спокойно и тепло… Ты не возражаешь? – почти «спросил» он у хозяина дома, направляясь к его старенькому газовому котлу и укладываясь прямо в цементной, выкрашенной масляной краской, в тон его шерсти, нише под ним. По крайней мере, именно так понял гостя Кирилл Аркадьевич:
– Так ты спать хочешь?! – догадался он. Пёс немного отвернулся и снова тяжело вздохнул, как существо высшего порядка, вынужденное регулярно общаться с непроходимыми болванами:
– Слава богу, приехали! – обречённо отозвалась собака, – А я о чём толкую тебе уже полчаса? Ещё у калитки был же разговор, между прочим…
– Погоди, – спохватился Кирилл Аркадьевич, – там тебе будет неудобно, – он на минуту задумался, затем улыбнулся и сказал:
– Сейчас вернусь, никуда не уходи, – и скрылся в маленькой комнатке.
– Даже если бы очень захотел, то уже не смог, – отчётливо было написано на собачьей физиономии, когда пёс широко зевнул и закрыл глаза.
– Вот, – Кирилл Аркадьевич вернулся в кухню со стареньким, детским одеяльцем. Он расстелил его между АГВ и стеной, ласково гладя рукой:
– От внучки осталось ещё, – он вздохнул почти точно так, как несколько минут назад это сделал пёс, – Ложись, если хочешь, отдыхай…– он тяжело поднялся и вышел. Когда через несколько минут, он вернулся, чтобы поставить чайник, собака крепко спала, уютно свернувшись на одеяле. Внутри у Кирилла Аркадьевича стало тоже необычайно уютно.
– Добрый знак, – почему-то подумалось ему.
Ровно через два часа, пёс встал, потянулся, сдержанно поблагодарил хозяина слабым колебанием хвоста вкупе с одновременным взмахом ушами, и побрёл к двери. Когда Кирилл Аркадьевич закрывал за ним калитку, провожая его взглядом, то удивился, насколько уверенно и бодро потрусила собака, свернув в явно хорошо знакомый ей переулок.
На следующий день, возвращаясь с работы, он увидел пса ещё издали. Тот снова встретил его с таким видом, будто в том, что он второй вечер подряд терпеливо сидит под калиткой совершенно незнакомого человека, нет ничего необычного. Пёс опять доброжелательно, но грустно смотрел на мужчину своими глазами карамельно-шоколадного оттенка, и легонько, но всё же весьма настойчиво постукивал хвостом по земле, мотая, время от времени кудлатой головой. Дескать, ну что же ты, стоишь, глазеешь на меня? Или снова разговоры разговаривать будем?
На этот раз собака не тратила время на обследование помещения и отвлечённые беседы, а сразу направилась к уютно урчащей отопительной системе, пару раз зевнула и тут же провалилась в глубокий, крепкий сон.
Ровно через два часа, она снова, будто повинуясь звонку некоего внутреннего будильника, поднялась, и умиротворённо виляя хвостом, пошла к двери. С тех пор так и пошло, собака появлялась каждый вечер, ложилась спать и затем быстро уходила. Причём от угощения вежливо отказывалась, и возвращалась к себе поспешным, слегка виноватым шагом, словно переживала, что за время её отсутствия могло невесть что случиться.
Кирилл Аркадьевич привык к приходам собаки, и даже иной раз больше обычного торопился домой, представляя, как возле калитки, смиренно понурив голову, терпеливо ждёт его загадочная, коричневая собака с волнистой шерстью и печальными глазами. При этом он постоянно думал о том, откуда приходит к нему этот пёс, почему он всегда такой уставший, и что, вообще происходит.
В какой-то момент, это случилось где-то недели через две, как пёс появился у дома Кирилла Аркадьевича впервые, мужчина не выдержал, взял блокнот, ручку и написал следующий текст: «Этот пёс регулярно приходит в вечернее время к моему дому, и сразу же ложится спать. Спит около двух часов, после чего поднимается и тут же уходит. Поскольку собака воспитанная и производит исключительно благоприятное впечатление, хотелось бы знать, почему это происходит, и не нужна ли помощь?» Немного подумав, Кирилл Аркадьевич приписал внизу своё имя и адрес.
Затем сложил листок вчетверо и закрепил на ошейнике. Уже на следующий день вместе с четвероногим постояльцем, аккуратно прибывающим на двухчасовой отдых, пришёл ответ.
«Здравствуйте, Кирилл! Спасибо Вам, добрый человек, что даёте возможность отдохнуть нашей замечательной собаке, которую зовут Чарли. Дело в том, что сейчас у меня живёт дочка с тремя детьми дошкольного возраста. Внукам моим – 3, 4 и 5 лет соответственно. Можете себе представить, как весело у нас в доме! А Чарли – пёс с повышенным чувством ответственности и беззаветно предан всем троим, чем иногда сверх всякой меры пользуются эти прелестные создания. Не удивительно, что он сильно устаёт и даже иногда выбивается из сил. Тем более что он не так уж молод и не привык к такой насыщенной активными играми и постоянной беготнёй жизни. Когда я вижу, какой довольный и отдохнувший он возвращается от вас, то наряду с радостью за любимого пса, испытываю самую банальную зависть, и думаю, как было бы хорошо и мне отдохнуть где-нибудь пару часов…
С уважением и благодарностью, Анна, любящая, но отчаянно уставшая бабушка».
Кирилл Аркадьевич сидел какое-то время неподвижно и мечтательно смотрел вдаль. Мыслями в этот момент, он был очень далеко.
– Добрый знак! – снова вдруг подумалось ему. Затем мужчина перевёл взгляд на спящую собаку, мирно посапывающую во сне и, глянув на часы, понял, что она скоро проснётся, а значит времени у него не так уж и много. Он взял лист бумаги, ручку, глубоко вдохнул, словно готовясь внутренне к чему-то очень важному, что возможно повлечёт за собой весьма значительные последствия, улыбнулся какому-то внутреннему своему настрою, ещё раз перечитал письмо, и стал писать ответ.
Жила-была Берта
Да, так меня зовут… Берта. Хотя, согласитесь, имя это не слишком годится для чистокровной неаполитанки, у которой за плечами тысячелетняя история её рода. Хотя, в принципе, мне всё равно, как меня зовут. Ведь чаще остальных ко мне обращается именно Она, а для меня только это имеет значение. Всё остальное не так уж и важно. Но обо всём по порядку… Так вот меня решили назвать Бертой.… Я помню, что когда появилась в их доме, Она предлагала и другие имена, запомнилось почему-то одно – Дженни, наверное, потому что понравилось. От него веет изяществом и трогательной нежностью. А ещё отчётливо звучит грация и женственность, то есть именно то, чего мне, как раз, и не хватает. Я это знаю. И Она знает. И те, кто был с ней рядом, видимо, тоже знали, потому что кто-то из них засмеялся и сказал: «Да ты что?! Какая из неё Дженни?! Ты только посмотри на эту морду… Нет, ей нужно имя сильное, мощное, желательно с рычащим звуком, чтоб не лилось, а летело… Чтобы моментально резало слух и обрубало нечистые намерения, чтоб было понятно сразу, с кем имеешь дело… И чтобы никаких, понимаешь, этих самых розовых соплей, достаточно с нас того, что она и так женского пола».
И тогда Она погладила меня по голове и сказала упрямо и даже с вызовом:
– Неправда, она очень-очень милая, стоит лишь увидеть эти щёчки, заглянуть в эти умные глазки, – и Она проделала тот фокус, которому впоследствии суждено будет стать для меня наивысшим проявлением любви, заботы и ласки. Она накрыла своими тёплыми ладонями мои уши, ласково улыбаясь, покачала в руках мою голову, наклонилась и заглянула мне прямо в душу. Да так с тех пор в ней и осталась. Навсегда. Больше там ни для кого места нет. И уже, понятно, не будет.
Тогда я этого ещё до конца не осознавала, поскольку была мала, но даже в тот период, глядя на Неё неотрывно, слушая Её голос, я уже догадывалась, что это лучшее, что могло произойти в моей жизни. И этого уже ни изменишь. Так просто есть. И так будет до самого моего конца. А его, я думаю, ждать уже недолго. Тем более что мы не из породы долгожителей. Это просто факт, к которому я и мои сородичи относятся, уж поверьте, абсолютно нормально. То есть спокойно и с абсолютным пониманием всей сути происходящего. В отличие от большинства людей. Ведь мне не так уж мало лет. Шестьдесят с хвостиком. Хотя, знаете, это смотря с чем сравнивать, по собачьим, например, меркам, так мне даже и девяти лет ещё не исполнилось.
С домом, в который меня привезли в трёхмесячном возрасте, и где я живу всю жизнь, мы – ровесники. Хотя, это не дом, в прямом смысле слова, это коттедж. Я знаю, что для многих людей – это имеет значение. Но только не для Неё и не для меня. Она искренне любит свой дом, и я увидела в ней это сразу. И мне это очень понравилось, потому что чрезвычайно важно. Если человек любит и уважает свой дом, если ему хорошо в нём и покойно, он вряд ли будет предосудительно себя вести и сознательно причинять вред, находясь в чужом. Я, например, с ходу определю по любому, случайно или намеренно зашедшему к нам человеку или животному, есть ли у него вообще свой дом, а если есть, то любит он его или нет. А вот дом это или коттедж, для меня так вообще никакой разницы: главное, что у меня есть Она. А ещё моя собственная крыша над головой, с двумя тёплыми и сухими комнатками, и даже мои личные железные ворота, которые закрываются вслед за мной, по мере надобности. В основном, тогда, когда в дом приходят чужие. Ну не люблю я их, ничего не поделаешь. К тому же, это, помимо всего прочего, входит в мои обязанности, реагировать на посторонних.
Всех людей я делю на три, совершенно неравномерные и, разумеется, неравноценные группы, а именно: 1. Она (здесь нет, и не может быть никого больше); 2. Те, кто не слишком важен (как правило, члены Её семьи);
3. Чужие (самая большая группа, потому что в неё входят все остальные).
Отдельной, отнюдь не дружелюбной группой, идут коты всех мастей и, особенно, собаки. Да, вот такая ирония судьбы.
Хотя с котом, однажды, я дружила. Да, был в моей долгой жизни и такой период. Она принесла откуда-то котёнка отвратительно рыжего цвета. Но Ей это обстоятельство, видимо, даже нравилось. Потому что Она так и назвала его – Рыжий. Но справедливости ради, надо сказать, что кот этот по характеру выгодно отличался от остальных представителей своего бесцеремонного и наглого рода. И несмотря на свой довольно вызывающий окрас, имеющий, кстати говоря, как и всё семейство кошачьих, тоже весьма дурную репутацию, вёл себя довольно прилично. Он не орал, не лез в дом без спроса, не попрошайничал, слишком явно не воровал, и вообще был тихим и весьма интеллигентным. Так что у нас завязались весьма скоро приятельские отношения.
Кот мне даже нравился, тем более, мне было приятно, что Ей доставляет удовольствие наблюдать за нашим общением. Хотя поначалу Она это не очень-то одобряла, так как переживала за Рыжего. И с какой, спрашивается, стати? Виноваты во всём, я считаю, глупые предрассудки. Ну не съела бы я его, в самом-то деле! Хотя пару раз слегка потрепала, было дело. Но он не был в обиде, понимал, значит, что я обязана следить за порядком. И даже несколько раз, в плохую погоду, он шёл ночевать ко мне. А я пускала, мне не жалко, если ты себя порядочно ведёшь, то и к тебе соответствующее отношение. А потом с Рыжим произошло что-то плохое, он не сказал, да это было и неважно. Мы вообще очень редко пользуемся словами. У нас гораздо лучше развита другая коммуникация. Мы говорим на языке сердца. А в ту ночь, Рыжий приковылял ко мне на трёх лапах, окровавленный и дрожащий, забился в угол и вскоре умер. Да, вот такая история про то, как я дружила с котом. Я, Берта, представительница старинного итальянского рода: рослая, статная, с широкой грудной клеткой и отлично развитой мускулатурой, с тяжёлой поступью и грозными висящими брылями, которые уж казалось бы, сами по себе, каждому взглянувшему на меня или услыхавшему мой «ангельский» голосок, должны были бы дать понять, что им здесь не рады, не брезговала общением с беспородным, к тому же, рыжим котом. Признаюсь, я и сейчас иногда вспоминаю, как мы сидели с ним в моём деревянном домике и слушали дождь, который настойчиво стучал по железной крыше, словно просился в гости. И было нам так хорошо молчать каждый о своём, особенно если я знала, что Она тоже дома и Ей ничего не угрожает.
И сейчас, бывают дни, когда сердце моё наполняется печалью до такой степени, что мне хочется выть, потому что я много чего знаю, а ещё больше чувствую. Хотя вообще голос я подаю довольно редко. Не таких мы кровей, чтобы брехать понапрасну, как некоторые, да что там далеко ходить, мои соседи, к примеру. Но вот недавно был, так сказать, прецедент. Она уехала. На целую неделю. И поручила меня тем, из второй группы, кто не так важен. Меня, разумеется, ежедневно навещали, приносили еду и оставляли чистую воду. Но это было совсем не то. Нет, Она и раньше уезжала, но сейчас кое-что изменилось…В первую очередь, я сама… Мне вдруг стало страшно… Первый раз в жизни. Я подумала, что уйду туда, куда ушёл Рыжий, и откуда летят к нам холодные белые мухи, и не увижу Её. Не почувствую Её руку на своей голове и не услышу Её голос. Единственный из всех звуков на этой планете, который мне по-настоящему дорог. И тогда я стала заводить свою песнь. Так мне было легче переносить разлуку, когда становилось совсем невмоготу. Когда моё сердце наполнялось печалью и тоской до такого предела, что казалось, сейчас оно разорвётся на десять тысяч лоскутков, я начинала петь. А когда грустная песнь просится сильнее всего наружу? Правильно, конечно же, ночью. Наверное, ей сообщил кто-то из соседей о моём ночном соло. Потому что Она вернулась раньше, чем намеревалась. И я была счастлива, хотя видела, что Она недовольна. Но мне было всё равно! Пусть ругает, пусть, зато мы снова вместе. И я не буду совсем-совсем одна, когда придёт мой час. А он приближается, я знаю. У меня неважное здоровье: я почти ничего не вижу, плохо слышу и уже еле хожу. Она даёт мне таблетки, капает глаза, а затем кладёт ладони на мою голову и говорит:
– Ничего, Берта, ничего старушка, прорвёмся. А я смотрю на Неё и, конечно же, соглашаюсь, хотя знаю, что от старости и немощи лекарства нет. Она смотрит мне в глаза, а я смотрю в Её. И не могу насмотреться. Так было всегда, я вообще не вижу никого кроме Неё. Я хорошо отношусь к тем, кто не важен, только потому, что Она любит их. Но если я не увижу больше этих людей, ни разу в жизни, я это вряд ли даже замечу. Если я пойму, что не увижу Её, я умру сразу, причём совершенно сознательно…И в этом нет никакой трагедии или упаси бог, позёрства. Нам это не свойственно, вы же знаете, наверное. Это всего лишь факт. Мне просто незачем будет жить. А что может быть ущербнее и несчастней жизни, лишённой смысла?!
Я знаю, что скоро опять придёт стылая, угрюмая скорбь, люди называют это время зимой. И я вряд ли переживу её… Пожалуй, не в этот раз…
Зачем я решила поделиться своими мыслями? Кому это интересно, могли бы вы у меня спросить. Тем более что я не выдающаяся личность. Я не спасала утопающих, я не отыскивала чересчур самонадеянных альпинистов в заснеженных горах, я не вынесла испуганного малыша из горящего дома, я даже, страшно сказать, ни разу не была матерью. Она говорит, что не нашлось для такой родовитой невесты подходящего и не менее породистого принца. Я всего лишь стою на страже этого дома. Потому что не могу допустить, чтобы с ним или с Ней случилось что-то плохое. А ещё, когда-то в молодости я катала на санках маленького сына той, кто не так важен. А Она смотрела, хвалила меня и смеялась. И мягкий снег, который в тот день кружился в воздухе, был Ей очень к лицу.
А ещё я точно знаю, что такое Любовь. Истинная, чистая, бескорыстная и вечная. Потому что это именно то, что я чувствую, когда она гладит меня по голове или заглядывает в мои глаза. И это останется с нами навсегда, это останется в Ней… Даже, когда я уйду… Потому что Любовь не умирает. И вот об этом я хотела бы сказать, если бы могла. Вот что я желала бы испытать каждому. Независимо от того, кто ты. Даже если ты всего лишь собака…
