Kitabı oku: «Царица Парфии», sayfa 2

Глава третья

Каждому народу дорога его история, но мало какой, наверное, так ценил свое прошлое, как римляне. Нравы предков были для них наставлением, идеалом и нормой, а движение времени вперед, соответственно, – нарушением идеала и нормы и, следовательно, – утратой, разложением, порчей.

Георгий Кнабе. Древний Рим – история и повседневность

Прежде чем продолжить повествование, я посчитала нужным сделать небольшое отступление, с тем чтобы читателю было легче представить себе не только психологию, систему ценностей, вкусы людей, идеологию, но и политические события, на фоне которых протекает действие романа. Неповторимость данного времени, его специфичность.

В первом веке до нашей эры античный мир жил в предчувствии полной смены времен. Покорение и ограбление других народов не прошли бесследно для римских граждан. Стали исчезать классические римские добродетели – суровое достоинство и умеренность, мужество и милосердие, справедливость и благочестие, святость домашнего очага. И, напротив, приблизились пороки – алчность и зависть, продажность сенаторов и подкуп избирателей, ненасытная жажда наслаждений и немыслимый разврат. Низшие слои населения Рима захлестнули иждивенчество, паразитирование, нахлебничество. Величественное здание римской res publica зашаталось.

В сорок девятом году до новой эры армия Гая Юлия Цезаря, вопреки запрету сената, переправилась через речку Рубикон. Рубикон отделял Цизальпийскую Галлию¹⁰ от Италии. «Пусть будет брошен жребий», – якобы произнес Юлий Цезарь. Это выражение осталось в истории как решение, после которого нет возврата, начало опасного предприятия, исход которого сомнителен.

Переход Рубикона сделал неизбежным столкновение Гая Юлия Цезаря с Гнеем Помпеем, и, следовательно, трагедия братоубийственной войны приблизилась вплотную. Легионы Цезаря выступили против легионов Помпея. Орлы против орлов. Римляне против римлян. Началась гражданская война, жестокая и кровавая. Борьба двух тиранов за власть. В результате этой войны Цезарь вступает в Рим. Помпей бежит из Италии на Восток.

В октябре сорок пятого года Цезарь празднует свой пятый триумф¹¹. Но как он отличается от предыдущих! Это не триумф над покоренной Галлией или Востоком. Диктатор празднует победу над согражданами.

Гай Юлий Цезарь решительно стремится сделать свою власть царской. Но не все согласны с тем, что славные дни Республики и Свободы миновали. В среде республиканцев созрел заговор. В заговоре против Цезаря приняли участие более шестидесяти человек. Они восстали против диктатуры правления одного человека.

В мартовские иды¹² сорок четвертого года до новой эры Гай Юлий Цезарь был убит. Заговорщики считали, что, убивая диктатора, они защищают республику, спасают Рим от грозящей ему тирании. Но отстоять идеалы республики заговорщикам не удалось.

После мартовских ид Цезарь намеревался отправиться на Восток. Слава Александра Македонского не давала ему покоя, впрочем, как и многим неординарным людям того времени. Восток манил. Армения, Парфия, Индия – эти названия звучали завораживающе.

Следить за последними приготовлениями к восточному походу в Македонию был отправлен внук сестры Цезаря, Гай Октавий.

Октавий уже шесть месяцев жил в Аполлонии, портовом городе на побережье Македонии, когда пришла весть об убийстве Цезаря. Октавием овладели страх и растерянность.

Между тем слухи о получении недоброго известия (вестник прибыл с пером на копье) быстро распространились по городу. Виднейшие жители Аполлонии собрались у дома, в котором жил Гай Октавий. Горели факелы. Собравшиеся волновались. Но и для Октавия еще ничего не ясно. С чьего одобрения совершено это гнусное убийство, кто замешан – сенат или заговорщики? Кого опасаться? Он полон сомнений.

Всю ночь Октавий провел в совещании с друзьями. Друзья советовали ему скрыться в войсках. Три легиона стояли в это время в Македонии. Но Октавий решает этого не делать. И тут он получает письмо от матери. Опасаясь за сына, Атия предлагает ему избрать жизнь частного лица. Но Октавий решил ехать в Рим, чтобы на месте понять, кто ему друг, кто враг.

Это было холодное и опасное для плавания время года. Но все же Гай Октавий с друзьями переправился через Ионийское море и пешком направился в Лупию. В Лупии Октавий узнает подробности убийства и получает копию завещания Цезаря. В завещании Гай Октавий объявлен наследником Цезаря и его приемным сыном.

Приходит новое письмо матери Атии и отчима Филиппа. Теперь они оба настойчиво уговаривают Октавия не принимать наследства Цезаря и не присваивать себе его имя, то есть отказаться от усыновления. Но Октавий посчитал такой отказ постыдным и отправился в Рим.

К притязаниям Гая Октавия на наследство Цезаря поначалу никто не отнесся всерьез. Ни Марк Антоний, стремящийся стать преемником Цезаря и мечтающий, как и он, о мировом господстве, ни проконсул Марк Эмилий Лепид, ни даже умница и хитрец Марк Туллий Цицерон.

В письме Децима Юния Брута к Цицерону промелькнула фраза, якобы сказанная Цицероном о том, что «юношу следует восхвалять, украсить, поднять». Фраза, надо сказать, двусмысленная, основанная на игре слов, на двойном значении глагола tollete – «поднять» и «устранить».

Октавию всего восемнадцать лет. У него бледное, слегка загоревшее в походе лицо, ясные голубые глаза, тонкий нос, белокурые вьющиеся волосы. Юноша он слабый, болезненный, но умный, расчетливый, гибкий и осторожный чрезвычайно. И уже через несколько месяцев все вынуждены были признать, что отмахнуться от этого юноши им не удастся, что он личность неординарная.

Итак, Октавий – наследник Цезаря, но армия в руках Марка Антония и Марка Эмилия Лепида. Римские воины теперь следуют за тем, кто больше платит. А денег у Октавия пока нет. К тому же, еще не зная о завещании Цезаря (оно, как и положено, хранилось у весталок), Марк Антоний силой присвоил себе казну Цезаря. Он, видимо, надеялся, что преемником Юлия Цезаря будет именно он.

Каждый из этих трех человек не прочь был стать диктатором, но еще жива в памяти народа республика, да и судьба Юлия Цезаря не может не беспокоить. Это и заставило Марка Антония, Марка Эмилия Лепида и Гая Цезаря Октавиана, как он теперь себя называет, объединиться.

В октябре сорок третьего года до новой эры они заключили соглашение, создали так называемый триумвират. Союз трех людей, которые стремились навязать государству нужные им решения. Триумвират захватил власть в Риме и потопил город в крови.

По Риму рыскали шайки убийц, выискивая тех, кто был внесен в проскрипционные списки. Найденным отрезали головы.

«Было отдано распоряжение, чтобы головы всех казненных за определенную плату доставлялись триумвирам, причем для свободнорожденного она заключалась в деньгах, для раба – в деньгах и свободе. Все должны были представить свои помещения для обыска. Всякий, принявший к себе в дом или скрывший осужденного или не допустивший у себя обыска, подлежал тому же наказанию. Каждый желающий мог делать донос на любого за такое же вознаграждение»¹³.

В проскрипционный список попали не только те, кого триумвиры считали своими недругами и от кого, как они считали, надо избавиться, но и те, кто был просто богат. Без денег нет власти. Наступило жуткое время.

Договор триумвиров предусматривал «обмен жертвами». Этакая торговля родственниками. Октавиан жертвовал Цицероном, Лепид – своим братом, Марк Антоний – дядей.

Далее они разделили римские владения. Марк Антоний получил в распоряжение восточные провинции. Марк Эмилий Лепид вернулся в западные провинции. В Риме остался Октавиан.

Пока они втроем. Пока. Но постепенно Октавиану удается отодвинуть от власти и Лепида, и Антония.

С бюстов Октавиана смотрит на зрителя красивое лицо с аккуратными, несколько даже женскими чертами. Высокий лоб, четкий рисунок губ. Он кажется утонченным и нежным. И его никак не сравнить с грубоватым, решительным Марком Антонием.

До сих пор историки пытаются объяснить, как Октавиан – тщедушный, болезненный юноша, отнюдь не военная косточка – смог стать вровень с Марком Антонием, одним из лучших полководцев Юлия Цезаря, отважным воином, любимцем легионов. Встать вровень, а затем и отодвинуть, затмить последнего.

Более того, в тридцать первом году до новой эры Октавиан победил Марка Антония, и победа эта была представлена римским гражданам как победа Запада над Востоком, порядка над хаосом гражданских войн, Римской республики над восточным деспотизмом.

Римской республики?! А существовала ли она к этому времени? Внешне – да. Но постепенно усилиями Гая Цезаря Октавиана сенат все более отстранялся от власти, и, напротив, все больше власти сосредотачивалось в его руках.

Октавиан упорно старался представить свою власть как власть обычного гражданина республики, который если и сосредоточил в своих руках несколько магистратур¹⁴, то лишь благодаря личным заслугам и доверию сената. Он называет себя принцепсом, что значит всего лишь «первый среди равных», «первый человек в сенате».

Октавиан не стремился называть себя императором, но, по сути дела, он им уже был. «В конце концов, разве дело в том, как величает себя правитель?! Хоть цезарь, хоть монарх, хоть президент, хоть канцлер, хоть диктатор, хоть император»¹⁵.

В политической структуре Римской державы произошла фундаментальная трансформация: властный центр тяжести сместился, и отныне высшая власть над войском, право управлять провинциями, возможность накладывать вето на любые акты магистратов, право созывать собрания плебеев, иными словами, все законы и политические решения зависели от воли одного – от воли принцепса.

Фактически в конце первого века до новой эры Римская республика сменилась Римской империей.

Глава четвертая

Кого может удивить переменчивость судьбы и превратность дел человеческих?

Веллей Патеркул. Римская история. Кн. II, LXXV (2)

Кто же был избранником Симилы? Кем был тот, ради кого она забыла свой долг? Как попал он в дом Карвилия Политы?

Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется пересечь Средиземное море и пристать в прекрасной гавани легендарной Александрии, столице Египта, столице царей-греков. Величайший город Античности вырос рядом с дельтой Нила на узкой полосе земли между морем и лагуной. Огромный, величественный, многоязычный. В Александрии проживали македоняне и греки, финикийцы и фракийцы, иудеи, сирийцы, египтяне.

Прямые ровные улицы, жилые районы правильной прямоугольной формы, роскошные дворцы и храмы в греческом стиле. Само название города – Александрия – звучит и искрится, словно музыка.

Город делился на пять кварталов. В царском квартале Брухейон и в центральном районе Неаполис с его широким главным проспектом, рядами колонн, высившихся вдоль всего проспекта, жили в основном эллины. Иудеи расположились в восточной части города. А египтянам остался район Ракотис на юго-западе столицы. Туземный район, выросший из древнего селения с тем же названием. В Ракотисе улицы были узкими, дома – одноэтажными, сложенными из саманных кирпичей¹⁶. Египтяне не считались александрийскими гражданами, а скорее обслугой более привилегированных слоев городского населения.

На одной из узких улиц района стоял дом ремесленника Исаба, изготовителя папируса. Папирус был особым, «стратегическим» товаром, предметом экспорта, монополия на производство которого принадлежала государству.

Исаб входил в профессиональный союз единомышленников, то есть таких же ремесленников, изготовителей папируса, аккуратно платил членские взносы в общую кассу. Союз имел своего бога-покровителя, свое святилище. Исаб очень гордился, что его всегда приглашают на общие обеды, религиозные празднества, на выполнение религиозных обрядов.

Исаб был египтянином, как и все его многочисленные предки. Но настолько велико было уже влияние эллинизма, что, хотя египтяне и считали имя человека магическим, нередко давали своим детям эллинские имена. Именно поэтому сын Исаба, потомок древней египетской культуры, и получил имя греческое – Алексион.

В то утро Алексиона отправили отнести заказ. Мальчик вышел из дома, прижимая к груди объемный пакет. В пакете, завернутые в чистую льняную ткань, находились четыре свитка папируса.

В свои десять лет Алексион был худ и высок ростом. Его движения были ловки и грациозны, как движения зверя. Смуглая кожа, прямые черные волосы. Он не был красив, но его лицо привлекало своеобразием. В больших темных глазах светился живой любознательный ум. И хотя он не был благородного происхождения, он был хорошо воспитан. Умел вежливо разговаривать и помолчать, если это было необходимо, уступить дорогу старшему, отойдя в сторону. С четырех лет Алексион посещал школу. Умел читать, писать, складывать и вычитать числа.

Раннее утро ласкало прохладой, и мальчик шел, наслаждаясь прогулкой. Оставив позади узкие улицы своего квартала, он направился в район Неаполис. Лучи восходящего солнца сверкали, отражаясь от белого мрамора колонн, стоящих вдоль улицы, мягко тонули в густой темноте полированного гранита лестниц. Храмы, мимо которых он проходил, сияли мрамором, горели золотом.

Нужный дом Алексион нашел быстро. Отдав сверток управляющему и получив монетку, мальчик спрятал ее в складках набедренной повязки, одернул рубашку и остановился, зачарованный открывшимся с холма видом.

Полукруг берега, словно богатая рама, обрамлял море, и оно, как живое, блестело, искрилось, сверкало, дышало. Волны шли полосами, каждое мгновение меняя цвет, и были то светло-зелеными, то темно-синими. Поразительное зрелище простора – все вдаль и ввысь до задыхания, до дрожи – вызывало чувство невыразимого восторга и притягивало взор, и Алексион стал спускаться с холма не влево, в сторону своего дома, а прямо в сторону берега.

На пристани кипела повседневная жизнь. Шум, суматоха, живая пестрота. Груды бочек, перевязанных тюков, круги канатов. Запахи моря и гниющей рыбы, аравийских благовоний и индийских пряностей, шерсти и пищи. Крысы бесстрашно шныряли между тюками и под ногами проходивших. Крикливые чайки кружились над головой.

Алексион сначала рассматривал корабли, плавно качающиеся в гавани, стараясь угадать по вымпелам и флагам страну. Потом засмотрелся на вереницу осликов. Осторожно переступая тонкими ногами, они чинно, друг за другом, неспешно шли по дамбе к маяку, находящемуся на острове Фарос. На спине каждого ослика было по две вязанки дров.

– Огонь в фонаре должен гореть всю ночь, – сказал потрепанного вида матрос в рубахе до колен с лицом одутловатым и желчным.

Подойдя ко входу в квадратную башню маяка, ослики так же неспешно стали скрываться внутри. Алексион, родившийся и выросший на побережье, естественно, знал, для чего ослики везут дрова, он также знал, что внутри маяка есть винтовой пандус, по которому ослики и шли на верхний этаж. С набережной до маяка было далеко, но Алексиону казалось, что, подпрыгивая, он видит головы осликов и их поклажу, мелькающие в окнах первого и второго этажей.

Теплая волна счастья, радости, веры в будущее прихлынула к сердцу мальчика, и он весело и беспечно запрыгал, радуясь послушному и здоровому телу, энергии, напору жизни. У детей есть свойство видеть все, что их окружает, в преувеличенно радостном свете. С годами это свойство, к сожалению, проходит.

Запыхавшись, мальчик остановился и открыто, доверчиво улыбнулся матросу, улыбнулся как старому знакомому.

Бронзовокожий матрос, небрежно привалившись к мягким тюкам с шерстью, казалось, доброжелательно наблюдал за Алексионом. Но неожиданно в ответ на улыбку мальчика мужчина зло рявкнул:

– Чего околачиваешься без дела? Убирайся отсюда, паршивец! Исчезни!

На мгновение Алексион опешил, но затем опомнился и стремглав помчался домой. Он бежал и, размышляя, недоумевал, что именно не понравилось суровому матросу в его беспечном поведении, почему он так зло прогнал его из гавани. Уже к вечеру он даст себе ответ на этот вопрос.

Пробежав по улицам и подняв ногами белую пыль, осевшую слоем на его ногах, Алексион, запыхавшись, остановился у дверей дома и замер.

Дом Исаба состоял из двух небольших, выбеленных известкой комнат. Полы были выложены небольшими гладкими камешками желтого и черного цветов, создававшими простой узор. Потолок поддерживало несколько колонн. Дверь с улицы вела в мастерскую. Сквозь эту почти всегда открытую дверь в комнату проникал свет и взгляды прохожих. Дверь слева вела в спальню, в которой спали все члены семьи. А дверь напротив вела в небольшой двор.

Во дворе росла финиковая пальма, дававшая редкую, призрачную, но такую желанную тень, и был небольшой цветник – гордость женщин дома.

Немного в стороне бабушка Хион на разогретых камнях пекла лепешки к завтраку, мама Юф-сенб варила из тонкой муки и уксуса клей. А на разостланной под пальмой потертой циновке играли с деревянными куклами две младшие сестры Алексиона – Туйа и Архиби.

Сквозь открытые двери в мастерскую вливался сухой горячий ветер, но, несмотря на это, пахло травой и болотом. Ведь именно в стоячих водах и заболоченных рукавах дельты Нила росло растение папирус, из которого и изготавливали бумагу.

Задержавшись в порту и чувствуя свою вину, мальчик осторожно заглянул в открытую дверь мастерской. Возле двери на низком табурете сидел Исаб. Это был человек среднего роста с добрым усталым лицом, согнутой от постоянной работы спиной и распухшими суставами рук. Ловкими движениями он рассекал ствол папируса сверху донизу на две половины и затем отделял полоску за полоской, осторожно ведя иглу. От размеров нарезов – порой они составляли ширину детской ладони – зависело качество бумаги.

Нарезать папирус Алексиону пока не доверяли, а вот раскладывать полосы на смоченный водой Нила стол он уже умел вполне профессионально. Но сейчас на его месте возле стола работал единственный домашний раб Хархуф. Хархуф был стар, и руки у него дрожали, когда он клал полосы вплотную одну к другой. Порой у него это не получалось сразу, и он беспокойно двигал полосы по мокрому гладкому столу, с трудом добиваясь аккуратности.

Мальчик почувствовал укол совести. Ведь это была именно его работа. Он переступил порог. Налил из глиняного кувшина, стоящего на небольшом столике у входа, полную чашку воды, жадно выпил, отер губы тыльной стороной ладони и, подойдя к столу, плечом легко подвинул Хархуфа. Старик облегченно вздохнул и, шаркая босыми ногами, пошел во двор.

Второй слой полос папируса нужно было класть перпендикулярно первому. Затем эту двухслойную кладку прессовали. Покрывали клеем, чтобы не растекались чернила, выглаживали скребками из раковин, отбивали молотком, склеивали отдельные листы в свитки. Изготовление бумаги – процесс трудоемкий.

Отец при появлении сына не произнес ни слова. Лишь бросил на него быстрый укоризненный взгляд и вновь вернулся к работе. Почтенной семье надо много работать, чтобы справляться с трудностями и исправно платить налоги в царскую казну.

В работе прошло несколько часов, когда неожиданно у двери раздалось:

– Мир и счастье этому дому.

И в мастерскую вошел купец Эшмуназар. Финикийский купец был невысоким полным мужчиной. У него было круглое, загорелое, обветренное лицо, казавшееся из-за своей полноты добродушным. Крупный восточный нос, двойной подбородок, пухлые красные щеки. Маленькие глаза купца были привычно прищурены и словно прятались в глубине век под седыми бровями. Длинная одежда финикийца доходила почти до щиколоток и имела большое количество складок, бахромы, нашитых камней, что выглядело очень нарядно и богато.

При появлении Эшмуназара Исаб встал, вежливо поинтересовался:

– Что привело тебя вновь в мой дом, благородный Эшмуназар? Вчера ты уже приобрел весь папирус, имевшийся у меня. Полки пусты.

И Исаб повел рукой, показывая на деревянные полки вдоль стены. Действительно, они были пусты, и лишь на верхней полке лежал единственный свиток.

– Я куплю его. Мне хочется сделать подарок моему близкому другу-философу.

– Но ты вчера отверг этот свиток, сказав, что он недостаточно хорош.

– Кто не ошибается.

Купец вытащил серебряную тетрадрахму. Исаб нервно сглотнул. Плата была необычно щедрой, а деньги были как нельзя кстати. Взяв монету, Исаб почувствовал желание достойно отплатить купцу за его любезность.

– Хархуф поможет тебе донести свиток, – сказал он и, шагнув к открытой во двор двери позвал: – Хархуф!

Старик с седой лохматой бородой появился на пороге. По лицу купца пробежала недовольная гримаса. И тут Алексион и Исаб оба совершили трагическую ошибку. Алексиону надоело клеить полосы, и возможность прогуляться до гавани сейчас, когда солнце уже спускается и зной смягчился, была очень заманчива, и он вызвался помочь купцу.

В гавани Евнос («счастливое возвращение») стояли у причала или качались вдали от берега на якорях суда, преимущественно торговые. Возбуждающе пахло соленой морской водой, водорослями. Там, где темно-лазурное небо залива сливалось на горизонте с темно-изумрудным морем, оно сверкало в лучах заходящего солнца невыносимо для глаз.

Большой торговый корабль, принадлежавший Эшмуназару, стоял у причала. Изогнутый нос корабля был украшен головой льва. На высокой корме два мощных весла. Вдоль борта шла деревянная решетка для ограждения палубного груза. Быстрые глаза Алексиона еще издали разглядели все подробности. Он был восхищен увиденным.

Портовые грузчики как раз заканчивали погрузку. Сильные загорелые мужчины, обнаженные до пояса, ловко пробегали с полными зерна мешками на плечах по шатким мосткам, соединяющим палубу с причалом. Сновали матросы. Слышались громкие возгласы, брань.

Купец остановился возле мостков, повернулся к шедшему за ним мальчику и протянул вперед руки, как бы желая взять сверток у мальчика, но неожиданно передумал, руки опустил и спросил, словно эта мысль только что пришла ему в голову:

– Не хочешь ли, мой юный друг, подняться на палубу?

Глаза мальчика сверкнули от любопытства, но осторожность заставила его ответить отрицательно.

– Отец не говорил мне, что я должен взойти на корабль. Я должен лишь донести свиток до него. Прикажи кому-нибудь из команды забрать у меня сверток.

– Все матросы заняты работой. Помоги уж мне взойти с этим свертком на палубу. – И Эшмуназар доброжелательно улыбнулся.

В это время на корабле развернули парус, до этого обвивавший рею. И он заполоскался огромным полосатым пурпурно-белым платком. Ветер был южный, дул с материка. Он наполнил прямоугольный парус, выгнул его в сторону моря.

Желание почувствовать себя матросом, отправляющимся в чужие страны, заворожило мальчика. Он вскинул на соблазнителя доверчивый взгляд и решился подняться на борт всего на несколько минут, чтобы почувствовать покачивание палубы под ногами, шум ударяющих о борт волн.

Его заперли в каюте. Мальчик понял, что погиб. Начал кричать. Колотил руками и ногами по двери каюты. Его сердце гулко стучало, готовое выпрыгнуть из груди. Потом он бросился к маленькому окошечку. Родной берег медленно отходил вдаль.

Ребенок завизжал, завопил изо всех сил:

– Помогите!

Заскрипела дверь каюты. На пороге появился огромный матрос. Он стоял в дверном проеме, широко расставив ноги. Алексион бросился вперед, попытался проскочить между ногами великана. Тот сгреб его в охапку и дал оплеуху.

– Хватит вопить, гаденыш.

Телесные наказания не были новостью для Алексиона, впрочем, как и для всех, кто посещал школы. Дисциплина в египетских школах была суровой. Старинное изречение гласило: «Ухо мальчика на спине его, он слышит, когда его бьют».

Но безжалостный матрос ударил мальчика настолько сильно, что в голове ребенка загудело, перед глазами сверкнуло и он потерял сознание. И уже не слышал запоздалые слова купца, стоящего за матросом:

– Полегче… Не испорть товар.

Да, товар, который купец получил совершенно бесплатно и который принесет ему, он надеялся, приличную прибыль.

Сколько времени Алексион пролежал без сознания, он не знал, но, видимо, долго. В каюте было уже темно. Продолжая лежать на полу, мальчик постепенно вспомнил все, что с ним произошло. Сколько раз он слышал рассказы о том, как финикийские купцы похищают детей, сколько раз бабушка Хион пугала его, стараясь предостеречь. Напрасны были ее слова. Он глупо попался.

Алексион сел в угол каюты, обхватил руками колени и дал волю слезам, предугадывая свою дальнейшую судьбу. Он плакал долго и безутешно. Слезы не приносили облегчения. Пахнущий морем прохладный ночной воздух вливался в небольшое окно каюты, веял по комнате.

…Первой отсутствие Алексиона взволновало Хион. Ее не было дома, когда приходил купец, и до конца своих дней женщина корила себя за то, что задержалась у лавки, разговаривая с соседкой. Ах, если бы только она знала, она прилетела бы домой птицей, она не позволила бы внуку идти с этим человеком!

Хион вошла в дом. Полосы на столе раскладывал Хархуф. Сердце женщины странно екнуло.

– Где Алексион?

– Пошел помочь купцу Эшмуназару донести папирус. Ему не хватило того, что он приобрел вчера.

– Ты позволил Алексиону идти с финикийцем?! О, горе мне! Мой сын лишился рассудка.

– Что ты, мама, Эшмуназар мой постоянный покупатель, он постоянный клиент монополии. Как ты могла даже такое предположить? Он хорошо заплатил.

– Заплатил?! Беги на берег, лишенный рассудка, беги, несчастный!

Волнение Хион передалось всем. Все побежали на берег – Исаб, Юф-сенб, раб, Хион, девочки.

Долго взволнованные родители бегали взад и вперед по берегу мимо бесчисленных причалов, верфей, складов с товарами, расспрашивая прохожих, матросов, владельцев судов. Мальчика никто не видел. Исаб послал Хархуфа проверить, не вернулся ли Алексион домой, пока они искали его в порту.

Хион села на камень. Архиби и Туйа прижались к ее коленям. Хион гладила шершавыми узловатыми пальцами девочек по плечам. Ее доброе лицо, всегда хранившее выражение терпеливого спокойствия, было печально и скорбно. Она была уверена, что несчастье произошло. Алексион похищен, и вряд ли когда-нибудь они его увидят вновь.

Ожидая возвращения раба, усталый Исаб присел рядом с матерью, и в это время к ним подошел оборванец, каких немало околачивается в гавани, зарабатывая тем, что иной раз нанимаются разгружать корабли. Волосы его были всклокочены, тело грязно и, видимо, давно не видело масла¹⁷. Из одежды только передник.

– Вы ищете мальчика? – спросил оборванец. – Я видел его.

Все впились глазами в говорившего.

– Он вместе с финикийским купцом поднялся на корабль «Элисса». Корабль уже покинул гавань.

Домой тащились, едва передвигая ноги под тяжестью навалившегося несчастья. У Исаба было растерянное лицо, Хион словно закаменела, Юф-сенб, рыдая, громко причитала, рассказывая прохожим, какое несчастье посетило их дом. Девочки плакали, размазывая грязными кулачками слезы по лицу.

Из-за угла узкой улицы появился Хархуф. Все остановились, затаив дыхание в последней надежде. Напрасной надежде.

Весь вечер в дом Исаба приходили друзья и соседи. Они сочувствовали горю, давали советы, призывали обратиться за помощью к богам, к властям, подать жалобу в царскую канцелярию, ведь гражданин Александрии не может быть рабом. Каждый совет действовал на Исаба благотворно. Он словно воскресал в каждой новой надежде.

Жалоба была красиво и грамотно написана писцом Унамоном.

«…Я страдаю, подвергнувшийся такому несчастью», – записал он слова отца.

Но, сочувствуя и советуя, все друзья знали, что жалобы и просьбы напрасны. Украденный финикийцами человек исчезал навсегда.

Хион просидела весь вечер на низком табурете, сложив на коленях руки. Она молчала, и по ее лицу с плотно сжатыми губами было непонятно, слушает ли она говоривших или думает о чем-то своем. Как истинная египтянка, она верила лишь в силу и помощь богов.

Утром Хион направилась на берег Нила, наняла лодочника, который согласился отвезти женщину вверх против течения реки к храму Исиды. С глубокой древности Исида пользовалась в Египте всеобщим почитанием.

Основоположник династии Птолемеев Птолемей l ввел культ бога Сераписа, пытаясь связать религии двух общин – греков и египтян. Культ Сераписа почитали, но культ Исиды его затмевал. Хион верила, что богиня знает все помыслы и желания и может вмешаться в дела людей в любой момент.

Лодочник остановился рядом со ступенями лестницы, ведущей к храму. Медленно ступая босыми ногами, Хион прошла мимо массивных башнеобразных пилонов из красного гранита, сверху донизу покрытых барельефами. Между пилонами был узкий проход, одновременно как бы соединяющий и разъединяющий мир людей и божественный мир.

Далее шел отрытый двор, окруженный многочисленными гранитными колоннами. В конце двора находился вход в небольшой зал. После яркого блеска солнечных лучей тьма внутри храма казалась почти черной. Но вот глаза женщины привыкли к властвовавшему глубокому полумраку. Сквозь маленькое отверстие в потолке лился мягкий рассеянный свет, освещая барельефы на стенах. Между колоннами неспешно двигались озабоченные верующие, бесшумно скользили бритоголовые жрецы в белых льняных одеждах.

Далее находилось святилище, недоступное для непосвященных. Именно там начинались таинства. Там стояла статуя Исиды. Богиня держала на руках своего сына Гора. Издали Хион видела стройную молодую фигуру богини, полуприкрытую полумраком и курившимися благовонными смолами.

Хион, грузная, старая, медлительная, распростерлась перед статуей богини, заговорила проникновенным шепотом:

– О Исида, владычица всякой земли, рек, ветров, моря. Ты, что распоряжаешься молнией, укрощаешь и вздымаешь волны моря. Ты – старшая дочь Кроноса, жена и сестра царя Осириса, мать царя Гора. Ты положила закон людям, и, что ты положила, никто изменить не в силах. Ты положила, чтобы родители любили детей, ты установила наказание для родителей, не знающих любви. Ты утвердила силу справедливости. Ты сделала справедливость ценнее золота и серебра. Благодаря тебе различают по природе прекрасное и постыдное. Ты налагаешь кару на поступающих несправедливо. Ты милосердна к просителям. Все, что ты решишь, свершается. Ты побеждаешь судьбу. Радуйся, Египет, взрастивший тебя. Не перестану прославлять твое могущество, бессмертная избавительница, носящая много имен. Внемли моим молитвам, Госпожа великого имени, окажи свое милосердие, избавь от печалей. Я хотела порадовать тебя и принесла тебе прекрасную вещь. Прими ее, милосердная.

Хион вынула из сверточка бусы, тяжело подползла на коленях ко входу в святилище, положила подарок. Ярко блеснули красные камни. Отползла назад, зашептала страстно, заливаясь слезами:

– О Исида, отмеченная любовью и милосердием, верни мне, справедливейшая, моего внука. Накажи злодея, укравшего ребенка у матери, лишившего опоры отца, погасившего свет в моих глазах. Измени ветер, заставь корабль вернуться. Верни его, верни, верни!¹⁸