Kitabı oku: «Между счастьем и бедой», sayfa 2

Глава 4
Быть Богом

В жизни каждого мужчины есть несколько значимых для него женщин. Он может любить их, безумно желать, осыпать подарками, но так до конца и не понять милых его сердцу дам. У доктора Пушкаревского в жизни было очень много женщин. Он их понимал. Он их тонко чувствовал. Он их видел насквозь. Он знал, как ранимы и уязвимы даже самые сильные из них. Он умел их лечить. Он чинил их, как сломавшихся кукол. Он продлевал им жизнь. Это было главным делом онколога Пушкаревского.

Вот только долгих разговоров и объяснений доктор терпеть не мог. Оперативки проводил коротко. Обход не затягивал. Старался как можно быстрее перейти к самому важному делу дня. Поэтому сам Пушкаревский никогда телефонную трубку не снимал, избегал досужих диалогов. А звонков было очень много!

Приходилось старшей медсестре Рае выполнять роль секретаря. Она знала, когда шефа лучше не беспокоить. Поэтому доктор был весьма удивлен, когда перед выходом в операционную Раиса попросила его ответить на звонок.

– Это ваши дети, – извиняющимся голосом сказала она. – Вдруг что-то срочное.

– Папа, папа! – прокричал в трубку двенадцатилетний Саша. – Можно мы с Анькой возьмем домой щеночка?

– На улице подобрали? – строго спросил отец.

– Нет, это щеночек соседский. Он такой хороший, чистенький и красивый! Мы обещаем, что будем сами за ним смотреть! Разреши, папа!

– Главное, чтоб не мешался у меня под ногами. И живёт пусть в вашей комнате, – коротко распорядился отец. – Всё у вас?

Спасибо!

– Еще звонили из мэрии, – раздался робкий голос Раи.

– Еще откуда? Говори быстрее!

– Еще из мусульманского управления. От муфтия Таджутдина.

– По каким вопросам? – голос Пушкаревского становился все более раздраженным.

– Не пояснили, сказали – перезвонят.

– Ну и пусть звонят попозже, после семи вечера. Все, меня нет!

Артисту, чтобы сыграть роль, удивить искусством, необходимо перевоплотиться в свой персонаж, взлететь над суетой. Хирургу тоже нужно отрешиться от всего мелкого, земного, почувствовать силу рук, решимость, ясность ума, уверенность. Стать ненадолго Богом.

Через пять минут Сергей Алексеевич стоял в операционной. Женщина, лежавшая перед ним, была ему важна и значима в тот момент больше чиновников, религиозных деятелей и даже собственных детей.

Операций в тот день запланировали три. Последнюю проводил Руслан. Пушкаревский наблюдал. Когда уже было ясно, что все идет своим чередом, без непредвиденных осложнений, он покинул операционную.

В узком больничном коридоре, рядом с его кабинетом стояли человек пятнадцать посетителей, не меньше. Пушкаревский выставил вперед согнутую в локте правую руку, словно щит. Так и проделал путь до своей двери. Потом развернулся, строго спросил:

– Это что же, за прооперированными столько набежало ухаживать? Вы будете мешать, господа хорошие, работе медсестёр. А сестрички наши свое дело знают. Попрошу очистить помещение и остаться по одному человеку на больную. Вашим близким нужен покой.

– А можно узнать о состоянии? – неуверенно спросил кто-то. Этот вопрос Пушкаревский слышал по десять-двадцать раз за день.

– Отвечаю всем сразу: тяжелых больных сегодня не было. Состояние у всех такое, какое и должно быть. Для каждой дамочки сделано всё, что возможно.

С этими словами он удалился в кабинет. А к нему уже спешила верная буфетчица Дуся с подносом в руках.

На обед был гороховый суп. Густой, наваристый. На второе – гречка с тефтелями. Ароматные мясные шарики с подливкой развалились вальяжно, гарнира не видно. А на третье – кисель. Рядом хлебушек – свежий, ноздрястый. Больничная еда – самая полезная.

– Ну, Дусенька, куда ж так много?!

– Ешьте, Сергей Алексеевич. С устатку хорошо пообедать – милое дело, – суетилась буфетчица.

– Да, устал, есть немного. Но если такими порциями поглощать твою еду, то я работать не смогу, спать потянет. А мне еще в поликлинику на приём.

– А вы поспите полчасика, – вкрадчиво посоветовала Дуся.

– Ой, Дуся! Ну, да иди уже, корми больных. Поди, ходячие наши дамы гремят там ложками в столовой. А я и вправду отдохну минут двадцать. И вперед!

* * *

Вот уже второй десяток лет Пушкаревский вел первичный приём с одной и той же акушеркой – Алевтиной Николаевной. Когда он только пришел сюда молодым врачом-интерном после института, она уже была опытной медичкой и работала с его наставницей – известной в своё время доктором Французовой. Годы шли. Французова давно на пенсии. Пушкаревский заменил ее, стал завотделением. А Алевтина Николаевна так и осталась тем, кем была. Время текло, как вода, наука развивалась, но очереди на прием становились все больше.

– Снился мне сон, Алевтина Николаевна, что пришли мы с тобой в этот кабинет, а принимать некого. В коридоре пусто, – пошутил Пушкаревский, быстро что-то записывая в карточке больной.

– Роздыху пока нам не предвидится, Сергей Алексеевич. Тянутся страдалицы со всех концов.

– Давай, приглашай следующую дамочку.

– Там рвется одна, говорит из Балтачево. Без направления.

– А-а…пришла колхозница! Давай, заводи ее, – Пушкаревский вспомнил свою утреннюю попутчицу.

– Ну, куда же ты с такими сумками? – возмутилась Алевтина Николаевна, глядя на странную пациентку. – Неужели нельзя оставить в гардеробе?

– Она без сумок никуда! – засмеялся Пушкаревский. – Я с ней немного знаком.

– Я здесь в уголок их поставлю, – бойко затараторила больная.

– Гляди, в кресло не прыгни с сумками, кенгуру, – ворчала акушерка.

– А мне к Пушкаревскому было надо! – выпалила деревенская молодка. – Где он принимает?

– Ну, ты, девка, совсем! – приструнила Алевтина Николаевна. – А это кто же? Фамилию давай свою говори, год рождения да ложись в кресло.

– Муфтахова Оксана. Двадцать восемь лет.

– Погоди, не пугай ее, Николаевна, – улыбаясь, сказал доктор.

– А я не боюсь. Только примите. А я в долгу не останусь!

– Да-да, ты нам с Алевтиной Николаевной мяса, мёда привезешь. Сахара еще из совхозной столовой притащишь.

У акушерки вытянулось лицо.

– Я отблагодарю, не сомневайтесь, – продолжала свою песню пациентка.

– Все, молчать! Не мешай мне работать. Лежи смирно! – прервал ее Пушкаревский.

Ненадолго воцарилась тишина. Послышалось чириканье воробьев за окном, да шарканье прогуливающихся во дворе больных.

Минутами позже доктор сказал:

– Коровы не хватит со мной рассчитаться. Пузырный занос у тебя. Последствия безобразно выполненного аборта. Можешь в суд подавать на тех, кто тебе аборт делал.

– Ну, какой уж там суд! – запричитала Оксана. – Лечиться скорее надо. Возьмёте меня к себе?

– Возьму, – Пушкаревский уже заполнял документы. – Звони домой, говори, что остаешься у нас недели на две. Надо срочно начинать курс химиотерапии. Справятся дома без тебя? Дети маленькие?

– Мальчишке семь, а девчонке три. Так еще две коровы у меня, – шустрая Муфтахова не терялась.

– С тобой можно болтать до утра про твоих коров, – остановил её доктор. – Иди на третий этаж, к медсестре Кате. А за коровами теперь уж муж пусть смотрит.

– Так разошлась я с мужем недавно! – весело сообщила пациентка.

– С мужем разошлась, но забеременеть сумела. И на аборт сбегала. Ладно, мы с тобой еще обсудим твою личную жизнь, времени у нас будет много, – рассмеялся Пушкаревский.

Вечернее солнце щедро струило розовое золото в чисто промытые окна. Все процедуры закончены, назначения выполнены. Коридоры опустели. Наступил час сериала – роскошное развлечение и эмоциональный допинг в однообразной больничной жизни.

Столовая превратилась в кинозал. Буфетчица Дуся и санитарка тетя Галя, строго чтя местные традиции, пресекали всяческие попытки новеньких переключить «с этой мути на что-нибудь посодержательней». В отделении давно утвердились свои вкусы. Да и то верно – в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Бывали тут продвинутые пациентки, лежали со своими телевизорами. Но вскоре убеждались, что вместе следить за развитием сюжета, сливаться в едином ахе или охе куда как интереснее и полезней для психики, чем сидеть в одиночестве в палате, просматривая тревожные новости. И индивидуальные телевизоры либо замолкали, либо служили службу, если столовая совсем уже не вмещала всех желающих, и женщины делились по группкам.

Перед началом сеанса из уважения к временно отсутствующим по поводу операции и вновь вернувшимся в ряды товарок, кратко излагалось содержание предыдущих серий. Затем разговоры стихали, отключались сотовые телефоны, и только редкие негромкие возгласы раздавались в больничных стенах.

Которую неделю смотрели бразильский сериал «Семейные узы». Роскошная актриса Вера Фишер, игравшая главную героиню Елену, стала всеобщей любимицей. Из бессовестных газет знали про ее порочную личную жизнь, но все прощали за трепетный образ на экране. Дочь Елены, Камилла, вышла замуж за красавца Эдуардо. Радость омрачилась известием о том, что у молодки лейкемия, рак крови. На протяжении нескольких серий Камилла боролась с недугом, проходя курс химиотерапии. У нее выпадали волосы, ее тошнило – все точь-в-точь, как у многих пациенток отделения. Кому-то там, за стенами больницы этот безрадостный поворот сюжета мог показаться неинтересным. В гинекологическом отделении онкологического диспансера считали незатейливый бразильский фильм очень близким к правде жизни, и потому хорошим. Все происходящее с Камиллой воспринимали с большим пониманием.

Пушкаревский неслышно прошёл до столовой, встал сзади у стеночки. Экранные страсти доктора не волновали. Он с грустной улыбкой смотрел на затылки и плечи своих подопечных. Отметил про себя, что больные теперь одеты гораздо лучше, чем лет десять, даже пять назад. Этакие модные халатики! Даже какие-то удобные мягкие костюмчики из бархата наблюдаются. А какое разнообразие тапочек! Какие кокетливые парики на некоторых надеты! У двоих модные яркие банданы на бритых головах. Сотовые телефоны торчат из карманов. В общем, во внешнем облике женщин явный прогресс, чего не скажешь о здоровье. Тревожнее всего, что молодые женщины стали болеть чаще. Почти половина пациенток не старше тридцати лет. Диспансер работал, как конвейер, без простоя.

Пушкаревскому оставалось сделать описания операций. Потом можно и домой. Но трезвонивший телефон отвлекал, не давал сосредоточиться. Раиса уже ушла. Пришлось снимать трубку самому.

Слушаю, – глухо отозвался завотделением.

Говоривший долго и церемонно представлялся. Пушкаревский поморщился, понял, что это кто-то из мэрии, но позволил себе прервать его:

– Я не очень разбираюсь в чинах. В чем суть вопроса?

– К вам из нашей поликлиники направлена сотрудница, руководитель отдела внешнеэкономических связей. Хотелось бы, чтоб вы позаботились о ней. Отдельная палата, уход, питание. Лекарства мы вам достанем, какие потребуются.

– Отдельных палат нет, —сухо и устало сообщил доктор. – И не предвидятся пока. Больных очень много. Даже часть столовой и ординаторской у нас давно разгорожены под палаты. Люди лежат по десять человек. Тяжёлые – по четверо. Насчет лекарств – спасибо. Обратимся, скромничать не будем. Уход обеспечим.

– Но вы понимаете, это вам не просто пациентка… – упорствовал голос в трубке.

– У меня тут равенство, дорогой товарищ, – спокойно ответил завотделением, – Органы, с которыми я имею дело, устроены у всех женщин одинаково, независимо от социального статуса. Онкология не жалует ни старых, ни молодых, ни простых, ни высокопоставленных.

– Мне рекомендовали вас, как приличного человека, уважаемого хирурга, – чиновник начал раздражаться.

– Я дорожу только репутацией специалиста в своей области. Если резок – извините, каков есть. А дамочка пусть подходит. Обработаем в лучшем виде, не извольте беспокоиться. До свидания.

На этом помехи не закончились. Следующий звонок был из мусульманского Управления.

– Так случилось по воле аллаха всемогущего… – витиевато и певуче заговорил красивый баритон на том конце провода.

«Этого еще только не хватало! Спокойно завершить работу сегодня не дадут!» – подумал Пушкаревский, вслушиваясь в пафосную речь и нетерпеливо поглядывая на часы.

– Я не религиозен, господин, как вас там, – наконец удалось ответить ему. – Попрошу вкратце и попроще изложить дело.

Оказалось, что у взрослой замужней дочери муфтия обнаружена небольшая опухоль. Требовалось обследование, возможно, операция. И в который раз пошёл разговор об особых условиях. Требования касались не только палаты, но и того, чтобы рука мужчины-врача не коснулась тела правоверной. Палату, операционную и инструментарий должен был освятить мулла.

Пушкаревский в своей ироничной манере заявил:

– Ну, в палату я вашего аллаха ещё допущу. А в операционной я сам Бог и господин, так что извините, уважаемый. Подойдите в день, назначенный вам, с вашей принцессой. Посмотрим, что там у неё припухло.

– Сергей Алексеевич! – это уже из-за двери раздался голосок дежурной медсестры Кати. – Вы здесь?

– Здесь я, здесь, – пробурчал Пушкаревский, не вставая из-за стола.

– Вы мне расход обезболивающих не подписали, – прозвучало из-за двери.

– Катюша, на полчаса оставь меня в покое. Я зайду к тебе сам.

– Девочки, кто завтра к операции готовится – приглашаю в клизьменную, – Катин милый голосок послышался уже в отдалении, звеня где-то в коридоре. – Девочки, клизьмиться, пожалуйста, пройдите.

Дом встретил тишиной, безлюдьем и легким беспорядком. Скинул куртку в коридоре. Долго мыл руки душистым мылом. Включил электрочайник. Есть не хотелось. Дуся накормила плотно.

Хлопнула входная дверь. Легким шагом вошла жена.

– Серёжа! Ты дома, – то ли обрадовалась, то ли удивилась она. – Устал? Голоден?

– Да нет, Лена, я бы чайку крепкого с лимончиком и медом выпил.

– Сейчас организуем, – жена Лена закружилась по маленькой кухне, тесноватой даже для двоих. – А мы с ребятами наскоро поужинали яичницей, да я побежала к соседям. Димка у них заболел. Укол сделала.

– А дети где?

– Собаку пошли уже выгуливать. Ты же им разрешил стать собаководами! Ешь варенье, клубничное. Соседка Зинаида презентовала. А у тебя как дела?

– Все, как всегда, Лена. Ты расстели мне постель. Я прилягу.

– Как всегда – это значит всё нормально, Серёжа, – утешительно – резюмировала жена.

Уже засыпая, в полудреме, Сергей Алексеевич слышал, как вернулись дети. Топот в коридоре, негромкий смех, шиканье Елены. Тонкий щенячий лай нового члена семьи. Когда жена юркнула к нему под одеяло, он уже крепко спал.

Глава 5
Илья Муромец в белом халате

Очередь тянулась, как путь в бесконечность. Я заняла за женщиной в сером жакете и погрузилась в вязкое томительное ожидание.

Где-то там, в конце узкого длинного коридора вершил высший суд доктор Пушкаревский. Не верилось, что сегодня всё закончится и разрешится. Немного обвыкнувшись, я начала ориентироваться. Половина присутствующих людей – сопровождающие. Мамы привели дочек, дочки поддерживают мамочек. Даже несколько мужчин застыли в скорбном молчании. Видно, привезли на приём каких-то дорогих им женщин.

Прямо на полу у стены расположились глазастые цыганки, похожие на стайку птиц с ярким опереньем. Они сидели на каких-то сумках или баулах, коротали время, переговариваясь вполголоса. Значит, этих вольных людей недуги тоже не жалуют, но не все же они больны. Цыганки, видимо, привыкли к таборной, коллективной жизни и им было странно отпустить свою товарку одну. Для меня же потянулись тягостные минуты одиночества и тревожных раздумий.

Прошло часа три, не меньше, когда я наконец-то вошла в небольшой кабинет. Мои документы лежали на столе. Незнакомый, чужой человек в белом халате, мужчина, похожий на немолодого Илью Муромца, бегло и устало листал карточку.

– Дети есть? – почему-то спросил он.

– Сын.

– Хорошо! Необходима операция. Ольге Викторовне я доверяю, но позвольте мне еще самому взглянуть.

Я повиновалась.

– Да, я так и думал. Подойдите недельки через три. А лучше сразу после майских праздничков, одиннадцатого мая. С вещичками в приемный покой. Все документы будут там.

– А оперировать будете вы?

– У вас несложный случай. Вполне справятся мои коллеги. У меня слишком плотный график более серьёзных операций. Есть еще вопросы?

– Да, – еле слышно сказала я. – А после этого живут?

Хирург холодно и досадливо взглянул на меня, потом на акушерку. Пожилая акушерка легонько подтолкнула меня в спину, направляя к выходу. Предательские слёзы набухали, застилая глаза. Уже у двери она коротко и чётко сказала мне в самое ухо:

– Не будь дурой.

Спасибо, неласковая женщина. Мне помогли эти три слова. Я поняла, что за место на операционном столе надо драться, как и за всё хорошее в жизни.

* * *

Я – золовка, она сноха. Она – сноха, а я золовка. Слово то, какое! Что в корне – зло или золото? Что имел в виду наш мудрый народ?

Мы сидим друг против друга на кухне. Так уж сложилось, что у нас нет никого ближе и родней. Между нами разница в десять лет, но нам это не мешает.

Мы пьем терпкий зелёный чай со смородиновым вареньем. Ей рожать через несколько дней, мне чуть позже на операцию, после которой уже не бывает детей. Роды – это больно, но естественно. Это продолжение жизни. Когда же тебе предстоит прижизненное вскрытие, чтобы иссечь что-то внутри – это страшно своей непредсказуемостью. Я так мечтала помочь ей с ребенком в первый месяц, а оказалось помощь потребуется мне самой.

– Итак, мы две здравомыслящие женщины, – заявила моя умница сноха. – Какие у нас исходные данные?

– Нам нужно попасть под нож обязательно к доктору Пушкаревскому. Но его операции расписаны далеко наперед. Он только смотрит вновь поступивших и берет сложные случаи, – ответила я.

– Будем писать список тех, кто мог бы нам помочь. Действуем по японской системе – не отсекаем даже малозначительных и невнятных персонажей, – руководила процессом Лена.

Список получился небольшой. Фролов Алексей – потомственный гинеколог в горбольнице № 18. Лёша – сын друзей моих родителей. Его мама принимала у меня роды. А сам Алексей принимал у Лены первую дочь. Может, врач врачу не откажет в просьбе. Если, конечно, Лёша согласится замолвить словечко. Лена добавила свою знакомую Лялю, гинеколога, у которой наблюдалась. Лялина подруга знает этого Пушкаревского лично. Вместе мы дописали Римму Петровну. Она терапевт с большим стажем, в городе знает многих. Добавили еще журналистку из Ленкиной редакции, которая брала когда-то у Пушкаревского интервью для местной газеты по проблемам онкологии. Не густо, но уже что-то.

– Действовать начнем уже сегодня. Я всех обзвоню сама, – продолжала Лена. – У тебя голос сейчас очень жалкий, хотя держишься ты молодцом. А ты пока старайся спать, есть нормально и много не думать.

Видно, Лена была убедительна, или люди в нашем списке оказались очень отзывчивыми, но Пушкаревскому позвонили все. Даже журналистка Эльза, которая видела его всего-то один раз, очень настойчиво просила за меня. Каждый отзвонился моей снохе и сообщил результаты переговоров. Пушкаревский отвечал всем примерно одно и то же. Из его слов трудно было понять, как же он поступит со мной.

Самой решительной оказалась Римма Петровна. Она позвонила мне сама:

– Как же ты могла сразу мне ничего не сказать? Я знаю тебя с детства, ты мне как дочь! Слушай, я не знакома с ним напрямую, но, конечно, наслышана о нем. Давай-ка сделаем так: я просто приеду к нему и попрошу. Не должен он отказать коллеге.

Дорогая Риммочка Петровна! Как много ещё будет она поддерживать меня словом и делом!

Глава 6
Подруги по несчастью

Новенькие сидели в опустевшей после завтрака столовой отделения, каждая со своими пожитками. Числом семеро. Шестеро были весьма дородны, даже молодая деловая краля, которая без умолку давала какие-то указания по сотовому телефону. Все переоделись еще в приёмном покое в халаты, носочки и тапочки. Одна я, седьмая, торчала среди них, как стручок горького перца, в бордовеньких джинсиках и красной водолазке. Только туфли сменила на тапочки. Я хваталась за свою добольничную жизнь, боялась с ней расстаться. Отсюда происходил этот нелепый молодежный прикид, несоответствующий учреждению.

Все тихо нервничали. Одна что-то отрывисто писала в блокноте. Другая читала одну и ту же страницу в газете уже с полчаса. Смуглая в ярком халате несколько раз снимала и одевала теплые шерстяные носки.

Деловая в дорогом шикарном халате тоже терзала сотовый не от хорошей жизни. Видно, обзвонив всех, кого знала, она первая и сказала:

– Ну, девки, знакомиться будем что ли? Чего молчком сидеть? Раз уж попали сюда, ё!

– Давайте, милые, – затянула плаксиво нараспев самая старшая из «девок». – Анна Платоновна я.

– Пенсионерка, поди? – усмехнулась очкастая и кудрявая.

– А то… Мне уж семьдесят лет отмечали.

– А выглядишь на пятьдесят! – хохотнула кудрявая. – Люба я.

Анна Платоновна и впрямь была хороша собой. Румяная, круглолицая, пухлая. Седые волосы сплетены в косу и уложены венком.

– Я Зиля, – чирикнула смуглая в шерстяных носках.

– Чего носки теребишь, Зиля? – балагурила Люба.

– Да не пойму – холодно тут или тепло, – отозвалась Зиля. – Нервничаю маленько.

– Прохладно, – это, оказывается, я заговорила. Голос слышался словно издалека. – Я Зоя.

– О! – загоготала деловая краля. – Девки! И я Зоя! Две Зои не часто собираются. Садитесь, между нами, на счастье.

Люба схватила свой пакет и села между нами.

– Надо использовать шанс! – нервно усмехнулась она. – Может, повезёт, живая отсюда всё же выйду.

– А то какая? – строго спросила молодая Зоя. – Я так здесь больше десяти дней задерживаться не собираюсь. Мне лежать некогда. И уйду ногами, как вошла.

– Ой, девоньки, и мне надо как-то выжить, – запричитала Анна Платоновна. – Внучка на мне. У меня сын со снохой все сходятся-расходятся. А я девку воспитываю. Ей уже четырнадцать лет. Такая девочка хорошая. Как она без меня? Мне годков пять-десять еще пожить надо обязательно. Умницу мою на ноги поставить!

– Поставишь! – заверила Люба. – До семидесяти дожила, а до восьмидесяти рукой подать.

– Ты чего пишешь там всё? – бесцеремонно спросила молодая Зоя женщину в синем велюровом халате. – Стихи что ли? Или заявление?

– Я? Вы мне? – женщина подняла большие заплаканные глаза.

– Как зовут? – поинтересовалась Люба.

– Надежда я… – проговорила женщина и снова заплакала. – Сыну письмо пишу.

– Ну, чего плачешь? – Зиля была ближе всех, обняла Надежду. – Вместе уж как-нибудь вылечимся. Тебя, я видела, такой интересный мужчина провожал. Муж?

– Да, – тихо отозвалась Надя.

– Видишь, как хорошо! А меня мой бросил недавно, – спокойно сказала Зиля. – Тоже интересный был. А я не плачу. А у тебя муж, сын!

– Два сына, – опять тихо сказала Надя.

– Два сына! Муж! Да ты счастливица! Не плачь, силы береги, – утешала Зиля.

– Осталась я одна, – улыбаясь, сказала симпатичная пышечка в уютном розовом махровом халате. – Валя я.

– Значит так. Ты будешь маленькая Зоя, а ты – Зоя-большая, распорядилась шустрая Люба. – Согласны?

Маленькой она назначила ту, что помоложе и крупнее. Я же, назначенная большой, была старше, но мельче.

– Согласны, – сказала я, опять слыша свой голос издалека.

Валя, похожая на певицу Надежду Кадышеву, плавными движениями заплетала косу из русых волос. Улыбаясь чему-то своему, задумчиво сказала:

– Сидим уже давно. Хорошо бы чайку.

– А давайте попьём! – подхватила Люба. – Попросим женщину, которая столовой заведует.

Ждать долго не пришлось. Из раздаточной вышла буфетчица. У нас, как известно, от маленьких людей многое зависит. Все понимали, что чай мы попьем, если она позволит.

– Что-то беспокойные больные нынче пошли, – строго сказала буфетчица. – Тише давайте! Операции идут. Скоро завотделением обедать подойдет. Я ему сейчас накрывать буду. А вы тут расшумелись, словно галки.

– Это Пушкаревский, что ли? – спросила Зиля.

– Да, он самый, – отвечала хозяйка столовой.

– Уважаешь начальство? – поинтересовалась Люба.

– Уважаю! – с вызовом заявила буфетчица. – Вас много, а он один. Поесть нормально некогда нашему Сергею Алексеевичу.

– А врач-то он хороший? – спросила Анна Платоновна.

– Таких ещё поискать! – гордо ответила женщина. – Лучше не бывает.

– Тебя как звать? – продолжала поддерживать контакт Люба.

– Дуся я. Евдокия.

– Вы бы нам чайку горячего налили, Дусенька, – улыбнулась Валя. – Сидим уже два часа.

– Пейте, не жалко, – разрешила Евдокия.

– Ура, девочки! Сдвигайте столы! – оживилась Зоя-маленькая. – У кого что к чаю запасено?

– Пожалуйста, возьмите у меня! – попросила грустная Надежда. – Мне свекровь такую сумку собрала!

– Ого, вот это свекровь! Вот это я понимаю! – уже разбирая пакеты и баночки, удивлялась Люба. – Нам всем на неделю хватит. Садитесь, девчонки! И ты, Евдокия, подсаживайся. Не стой как не родная.

* * *

Дежурная сестра Эльвира закончила выписку, проверила освободившиеся палаты, оформила истории новеньких и пошла в столовую – распределять пациенток. К её удивлению, она увидела дружную компанию разновозрастных подруг, пьющих чай, как ни в чём не бывало.

– Я вижу, вас хорошо бы в одну палату? – вслед за словами Эльвиры летела очаровательная улыбка.

– Да, хорошо бы! – дружно поддержали новенькие.

– Нет, мои хорошие, не получится. Вы расписаны к разным врачам. Вызываю по фамилиям!