Kitabı oku: «Другая жизнь», sayfa 5
Он не очень верил, что это правда. Но при определенных обстоятельствах могло стать правдой.
Когда они вернулись домой, Глинис настаивала, что не голодна, но Шеп убеждал ее, что сейчас необходимо поддерживать силы. Он отлично знал, что для нее такое предложение будет равносильно жизненному проклятию, но все же отважился и посоветовал ей набрать вес перед операцией. После буйства в гараже в Форд-Вашингтон – никто из них не поднял руку, но то, что произошло между ними, действительно было буйством – они вели себя спокойно, подчеркнуто безразлично. Шеп вызвался приготовить ужин, хотя это никогда не считалось его обязанностью. Он старался представить это как жест раскаяния; он хотел обозначить своим поступком начало целой эпохи раскаяния, в которой еще будет много уступок и жертв и еще много приготовленных им ужинов. Она не была настроена ругаться, как и готовить ужин, поэтому уступила.
– Папа готовит ужин? – удивился Зак, заглянув в кухню. По складу характера или из-за возраста в свои пятнадцать он стремился привлекать меньше внимания и оставаться почти незаметным. Он посмотрел на отца, чистящего картошку. – Что ты натворил?
Интуиция детей всегда поражала Шепа и немного раздражала.
– С чего мне начать?
Они решили не говорить детям о болезни матери до тех пор, пока не смогут подготовить их к тому, чего следует ожидать, и не получат вторичное подтверждение диагноза. Возможно, это был лишь повод; они просто старались отложить неприятный разговор. Но Зак чувствовал: что-то произошло. Поскольку он никогда не ужинал с родителями, этот факт проникновения в кухню можно было расценить как шпионскую вылазку, а изучение содержимого холодильника – всего лишь как предлог.
Однако Шеп был рад появлению третьего лица, что помогало разрядить обстановку и создавало видимость нормальной семьи – голодный прожорливый подросток, родители, роющиеся в кладовке в поисках продуктов. Банальная сцена из прошлой жизни. В скором времени Заку предстоит научиться быть «хорошим сыном», а заодно и притворяться.
– Куда-то уходишь? – спросил Шеп.
– Не-а, – ответил Зак, для друзей Зет.
Родители окрестили его Закари Накер еще до того, как узнали, что родится мальчик. Им обоим хотелось гармоничного звучания имени и фамилии, так стрекочет печатная машинка, тук-тук, и ритмично стучит колесами по рельсам старый паровоз. Похоже на название одной из книг «доктора Сьюза» («Кот в котелке» был, кажется, последней книжкой, которую Зак прочитал от корки до корки). Благодаря своему яркому имени он становился центром внимания, что было слишком для мальчика, отчаянно старавшегося не отрывать глаз от пола, зато он ютился в конце алфавитного списка и обозначался самой таинственной и загадочной буквой.
– Но сегодня же пятница! – сказал Шеп.
Он просто старался удержать сына в кухне. Зак нечасто выходил из своей комнаты. Редкие вылазки он совершал в основном в комнаты своих друзей. Они жили в Сети и часами не отходили от компьютера, не отрывались от игр, которые вначале приводили Шепа в отчаяние, пока он не нашел этому объяснение. Самым привлекательным в них была не жестокость и кровь. В те дни, когда выдавалось свободное время – когда это было? – Шеп любил разгадывать кроссворды. Он не был очень в них силен, но это даже лучше; к ним можно было вернуться в следующий раз, поскольку много клеточек так и оставались незаполненными. Смешно, конечно, сравнивать эти два занятия, но драйв тот же. В обоих случаях главным была предельная концентрация внимания; не важно на чем. Против этого нечего было возразить, он и не стал.
– Для меня это просто очередной день недели, – сказал Зак, закидывая пиццу в ростер.
Он был долговязый и худой, поэтому мог позволить себе такую еду. Шеп закончил с картошкой и с интересом посмотрел на сына. Части его лица росли и изменялись каждая по-своему: лоб слишком широкий, губы слишком пухлые, подбородок слишком маленький; полное несоблюдение пропорций, похоже на старый драндулет, собранный из деталей разных машин. Шеп мечтал успокоить мальчика, сказать, что через два-три года все уладится, черты лица обретут симметрию и четкость.
Он не знал, как сказать это, чтобы не показаться льстивым, боялся, что его обещания, что Зак скоро будет очень красивым, лишь дадут понять сыну, насколько он сейчас безобразен.
– Привет, ма. – Зак покосился на мать, сидящую на краешке стула с необычайно сосредоточенным лицом. – Устала? Ведь только семь часов.
Она слабо улыбнулась:
– Мама стареет.
Шеп почувствовал, что игра в счастливое семейство для Зака уже слишком. Мальчик не знал, что до прошлой недели его отец собирался сбежать на Восточное побережье Африки, что его матери только что поставили редкий и страшный диагноз, и он даже не подозревал, что в болезни мамы виноват отец. Все недосказанное, эти непроизнесенные звуки вызывали тошноту, как гаджет, создающий набор высокочастотных ультразвуковых волн, который некоторые магазинщики прикрепляют на ночь к витрине, чтобы отпугнуть воришек. То, что притупившийся слух взрослого человека не позволял уловить, было доступно для подростка, такое поведение можно назвать эмоциональным мошенничеством.
Зак вытащил пиццу из ростера раньше времени, завернул в бумажное полотенце и понес свой полусырой ужин к себе наверх, даже не удостоив родителей фразой: «Давайте, пока».
Запеченная курица, отварной картофель и зеленая фасоль на пару. Глинис оценила его старания, но съела лишь несколько кусочков.
– Чувствую себя толстухой, – призналась она.
– Ты слишком худая. Тебе просто кажется. Надо перестать об этом думать.
– Я же не могу в одночасье стать другим человеком.
– Оставайся такой, какой была, но ешь больше.
– Думаю, – сказала она, – тут дело не в твоей курице. – Это было истинной правдой. Говоря о пользе хорошего питания, надо было учитывать, что хороший аппетит напрямую связан с общим позитивным настроем.
Шеп поймал себя на совершенно бесполезном, но очень сильном желании, чтобы этого всего никогда не происходило. Ему захотелось прекратить все одним властным приказом: так он говорил Заку, что запрещает ему играть в компьютерные игры, пока тот не станет учиться лучше, и все быстро разрешится. Но ничего не разрешилось, и желание пропало. Он встал у нее за спиной, положил руки на плечи и потерся щекой о ее висок, как преданный хозяину жеребец.
– Это не потому, – сказала она, – что любая уважающая себя женщина захочет, чтобы муж с ней остался.
– Ох, не думаю, что я смог бы уехать вопреки всему. Даже если бы ничего не произошло.
С его точки зрения, еще одна жертва. Вероятно, он действительно не смог бы уехать на Пембу. Как неустанно напоминал Свадебный фонтан, стоящий в соседней комнате, он был водой.
– А что, если бы все выяснилось через неделю или две?
Было ясно, что их разговор о том, почему женщина всегда хочет, чтобы мужчина остался с ней, продолжается, хоть и немного иносказательно на тот случай, если Зак опять появится в кухне. Типичный для многих родителей способ общения, приводящий, как правило, к обратному результату – подслушав такой диалог, дети находят в недосказанности подтверждение самых страшных своих опасений. Не важно. Во время их разговора Шеп был вынужден признать куда более страшные факты.
– Я бы вернулся, как только узнал, – сказал он.
– Ты же сказал, что не смог бы уехать.
– Ты говорила гипотетически. Я тоже. Прошу, давай не будем об этом.
Нелепая просьба. Десять лет назад ее сестра Руби отправила им в подарок настольный письменный прибор, однако ее выдала табличка на обратной стороне, сообщающая, что это бесплатная рекламная продукция «Сити-банка»; Глинис не упускала случая ответить ей тем же на каждый следующий день рождения. Так же Петра Карсон, ее заклятая подруга по художественной школе, приняла за чистую монету призывы Глинис откровенно высказать мнение по поводу ее работы и отважилась заметить, что ее лопаточка для рыбы, возможно, «немного коротковата и толстовата»; бедняжка пыталась, поняв свою оплошность, засыпать Глинис комплиментами, но безрезультатно. Если Глинис и могла воздержаться от комментариев по поводу передаренных подарков или критики ее творений, то простить или забыть о супружеском предательстве было выше ее сил.
Измотанная за день, Глинис решила лечь пораньше, и Шеп обещал вскоре к ней присоединиться. Когда она ушла наверх, он вышел во двор. Поле для гольфа через дорогу выглядело неухоженным и походило на запущенный сад. Погода прохладная, небо безоблачное. Без пальто было неуютно, он поднял голову и следил за самолетом на фоне звездного неба. Дождавшись, когда стихнет гул и исчезнут из вида проблесковые огни, он вернулся в дом, запер на ночь дверь и поднялся в кабинет. Из-под двери комнаты Зака пробивался свет. Шеп достал из верхнего ящика стола сложенную распечатку электронных билетов. На них стояла сегодняшняя дата. Один за другим он вставил их в шредер. Аппарат с треском поглотил бумагу; в корзину сыпались мельчайшие, словно конфетти, кусочки, в которые превращалась его Последующая жизнь. Он когда-то купил шредер, чтобы избежать случайного похищения документов; чудесным образом теперь аппарат похитил его собственное «я».
Шеп сел к компьютеру и зашел на сайт, адрес которого отыскал, нажав три клавиши. Найдя раздел «Данные о случаях выздоровления», решил не останавливаться ни на секунду – он всегда лучше всех нырял в ледяном озере в Уайт-Маунтин. Резко крутанул колесико на мышке. Внимательно прочитал статью, затем перечитал еще раз. Выключив компьютер, он старался плакать бесшумно, чтобы не разбудить жену.
Глава 4
«Рэнди Шаловливые Ручки» – пошлое прозвище, придуманное персоналом, – было таким точным, что оставалось удивляться, почему Погачник не придумал для своей фирмы название, менее располагающее к перефразированию, – Джексон давно смирился с новым положением дел. Он не пытался останавливать коллег, продолжавших отпускать колкие шуточки в адрес Шепа и иронизировать по поводу его «бегства от реальности». На его счастье, они узнали, как Погачник издевается над бывшим владельцем, и теперь чувствовали себя отвратительно. Чертовски отвратительно. Джексон это предвидел.
Он сознавал, что был для своего друга единственным доверенным лицом, с момента ужасной, глупейшей продажи «Нака», которая понизила Шепа от босса до рядового служащего, до сегодняшнего дня, – с тем сложным положением, в котором оказалась Глинис, и падением Пембы их отношения перешли в другую форму. Сейчас он стал для Шепа буфером. Эта роль давалась ему тяжело.
Шеп всегда стойко и мужественно сносил невзгоды, он мог быть за него спокоен. Нет, он никогда не протягивал руку, прося о помощи (как поступают многие в их никчемной жизни). Однако в его нестабильном положении из-за проблем с Фликой, пристрастия к азартным играм и постоянной задолженности по кредитной карте ему было просто необходимо иметь рядом плечо, на которое можно опереться. Ему приходилось молчать, а молчать для Джексона всегда было чем-то сверхъестественным.
Существовал один вопрос, поднять который было бы весьма соблазнительно, утешало то, что в этом случае у него есть прекрасный предлог и его стеснительность на этот раз не заставит, как это обычно случалось, отложить разговор. Обычно мужчины не говорят о таких вещах, хотя, возможно, и должны были бы, поскольку с женщиной такие вещи точно не обсуждают. Кроме того, следовало подумать и о восстановлении права на невмешательство в частную жизнь в той стране, где на каждой автобусной остановке вам расскажут жуткую историю из жизни совсем незнакомого человека, хотя вы просто попросили прикурить.
Когда в час дня они вышли из офиса на время короткого сорокаминутного перерыва на обед, Шеп предложил прогуляться вместо еды; после работы он спешил домой к Глинис и отменил еженедельные занятия в тренажерном зале на Пятой авеню. (Джексон испытал небольшое облегчение, когда эти тренировки прекратились; у Шепа всегда все получалось лучше его.) Хоть Джексона и расстроила перспектива остаться без любимого сэндвича, он сказал: «Конечно». Перед лицом рака все пасуют.
– Ты знаешь, Глинис никогда не умела долго хранить секреты, даже если очень старалась, – сказал Шеп, когда они довольно быстро шли по Седьмой авеню; было чертовски холодно, совсем не время для праздных прогулок. – Начали приходить счета.
– Ха, уж мне не объясняй, – горько усмехнулся Джексон. – Дай сам догадаюсь: и не один, их дюжины, верно? На пятнадцати страницах, все перечислено до мельчайших подробностей. А эти «Расшифровки услуг»!
– Я бы сказал, это объяснение, за что с тебя содрали деньги.
– Бумагами Флики занимается Кэрол, я этому рад, прямо до слез.
– И больше всего меня убивает, что в них практически невозможно разобраться. Пока у меня не появился бухгалтер, я сам вел бухгалтерию в «Наке» и не полный профан в этих вопросах. А тут сижу часами, чтобы понять, сколько и куда переводить.
– Черт знает что, ведь они должны все упростить, чтобы получить деньги, – возмутился Джексон. – Мне кажется, что все это сделано специально. Стопки бумаг, номера, коды. Это все для того, чтобы запутать окончательно. Ты заплатишь триста баксов за перевязку и даже не заметишь.
Джексон окинул улицу безнадежным взглядом. Он скучал по старому Парк-Слоуп – пиццерии, маленькие кофейни, в которых не просили четыре доллара за чашку, магазины инструментов, где можно было купить любую необходимую отвертку, а не набор по четыре штуки. «Облагорожено» – хотя ему было трудно понять, зачем выпускницы Бернарда уничтожили все, что назвали «устаревшим», – теперь здесь были площадки для занятий йогой, в барах подавали смузи из органически чистых продуктов, вели прием ветеринары.
– Помнишь, что сказала Кэрол? – спросил Шеп. – Правда, тогда я ее не понял. О «Уорлд Уилнесс груп». Они оплачивают услуги по тем ценам, которые считают «разумными и распространенными в определенном регионе». Иными словами, по таким, какими они должны быть, но на деле все совсем не так.
– Да, для тебя это в новинку, старик, – сказал Джексон с некоторой снисходительностью в голосе.
– Я покопался в Интернете и понял, кто устанавливает такие тарифы. Это просто разные подразделения одной компании. Они и под присягой в этом не признаются, но им выгодно, чтобы цифры были как можно ниже. Я бы сказал, они на все готовы, чтобы их не повышать.
– Так вот все и получается, – почти равнодушно произнес Джексон. – Допустим, мы собрались куда-то поехать на твоей машине, а я согласился оплатить бензин. Останавливаемся на заправке, ты заливаешь полный бак, говоришь мне, что это стоит пятьдесят баксов, и протягиваешь руку. Я с выражением, словно делаю тебе одолжение, достаю двадцатку. «Что это?» – удивляешься ты. А я отвечаю, что столько бензин должен стоить – поскольку он столько и стоил, когда мне было лет двенадцать. Страховщики живут в каком-то нереальном мире, а мы, на беду, застряли в этой действительности.
Шеп покачал головой:
– Мы с Глинис всегда строго контролировали расходы. Старались отложить на Последующую жизнь. Мы даже шампуни в супермаркете покупали по спецпредложениям. Туалетную бумагу выбирали в экономичной упаковке по двенадцать рулонов, только однослойную. Заказывали бургеры с индейкой, если они предлагались по специальной цене, даже если очень хотелось стейк. А теперь пятьсот за это, пятьсот за то… И они никогда заранее не предупреждают, что сколько стоит. Это похоже на лотерею, идешь в магазин покупать рубашку, а ни на одной нет ценника. У нас двадцать процентов в состраховании, но только после того, как расходы превысят определенную сумму. Самый маленький счет за анализы – это же черт знает сколько туалетной бумаги можно накупить.
– И двуслойной, – сказал Джексон.
– Я вот думаю: зачем мы ели эти бургеры с индейкой? Может, мне не стоит об этом задумываться? Впрочем, я и не задумываюсь, сейчас для меня главное – Глинис.
– Они на это и рассчитывают, наивный. С Фликой то же самое. А это ребенок. Что нам делать, сказать, что не будем лечить ее от пневмонии в очередной раз, потому что хотим купить пишущий плеер? Эх, дружище… Неприятно такое говорить, но это только начало.
– Я знаю, – тихо признес Шеп, они свернули налево на Девятую авеню и пошли по Проспект-Парк. – Для того чтобы оплатить кипу последних счетов… Знаешь, я уже залез в деньги, оставшиеся от продажи «Нака». Они предназначались для Последующей жизни, я к ним никогда не прикасался. Наших сбережений не хватило, и я был вынужден взять деньги из «Мерил Линч». Я ни разу не выписал ни одного чека на этот счет. Номер 101 пошел на оплату УЗИ.
– Полагаю, ты уже выписал и 115. Послушай моего совета и заранее закажи новую чековую книжку. Чем быстрее, тем лучше.
– Подписать первый было невероятно сложно. Несмотря на то что это «всего лишь» деньги, как сказал бы отец.
– Да, «всего лишь» результат двадцатилетнего труда. «Всего лишь» восемь лет унижений перед Рэнди Погачником.
– Это не имеет значения. Ведь тогда я даже не подозревал, на что их откладываю.
– Не подозревал? А Пемба?
– Нет, – сказал Шеп и сменил тему. – Думаю, тем не менее нам повезло. Мы живем в Штатах. У нас самое лучшее медицинское обслуживание в мире.
– Подумай, что ты говоришь, старик. Сравни с другими богатыми странами, например с Англией, Австралией, Канадой, не помню остальные. Просмотри статистику – детская смертность, скончавшиеся от рака – сам скажешь. Мы последние в списке. А платим раза в два больше.
– Да уж. По крайней мере, у нас нет социальной медицины.
Джексон загоготал. Шеп не глупец, просто предупредительный и вежливый человек. Монстр под названием «социальная медицина» зародился в 1940-х, когда Гарри Трумэн ввел Государственную службу здравоохранения, как в Британии. Обеспокоившись, что врачи будут загребать деньги, Американская медицинская ассоциация придумала этот термин времен холодной войны, еще долго наводящий ужас на граждан. Злой гений стереотипов. Так, например, супермаркеты предлагают линейку продуктов «собственного производства» и упаковывают вполне нормальные продукты в некрасивую, черно-белую упаковку, гарантирующую, что никто никогда это не купит, по цене вполовину ниже брендовых товаров. Это срабатывает. Даже весьма стесненная в средствах мать Джексона готова скорее умереть, чем положить в тележку такой товар.
– Ты отдаешь себе отчет в том, что сорок процентов населения страны обслуживаются по программе «Медикейд» или «Медикэр»? – сказал Джексон; на уроках истории Шепа всегда клонило в сон. – Все эти охи-ахи о том, как нам не нужна социальная медицина. У нас есть социальная медицина почти для половины населения. Поэтому вторая половина платит за двоих. Слюнтяи платят первый раз за томографию Сатрапов плюс еще конфискационные налоги, – «конфискационные» казалось ему прекрасным словом, которое Джексон узнал около года назад и употреблял при каждом удобном случае, – а второй раз за их личные обследования на этом чертовом томографе.
– Ты с таким презрением говоришь о «Медикейд» и «Медикэр». Не хочешь же ты, чтобы малоимущие и старики не получали вообще никакой медицинской помощи.
Джексон вздохнул. Такая реакция была предсказуема. Среди простодушных дурачков, к которым Джексон, безусловно, тоже принадлежал, Шеп Накер мог бы стать лидером.
– Нет, дело совсем не в этом. Я хочу сказать, что люди, получающие пособие по болезни, даже не подозревают, что сами оплачивают все свои счета. Они цепляются за страховки, полученные на работе, и радуются халяве. Но это не халява! Они не понимают, что получали бы сотен на пятнадцать больше, если бы не это проклятое пособие! Все чертовски печально, приятель.
– Деньги не могут взяться ниоткуда, Джекс. Налоговую декларацию тебе через крышу пропихнут, но заставят заплатить. Туда и уходят твои пятнадцать штук. Грустно, если к тому же и зарплата невелика.
– Не все обращают на это внимание. Подумай об этом. Каждая бумажка, которая попадает к тебе в почтовый ящик, стоит денег. Какому-то болвану платят зарплату за то, что он заполнил эту бумажку, каждую строчку, пометил нужные квадратики галочками и отправил все пять копий в пять разных мест. Тридцать процентов денег, потраченных на медицинское обслуживание в этой стране, идет на так называемое «администрирование». На деле самый жирный кусок прибыли страховых компаний исчезает на пути от Глинис к ее врачу, целая стая проклятых кровопийц делает деньги на ее болезни. И ни один из них понятия не имеет, как вылечить сломанную руку. Убрать этих гадов из схемы, и на эти деньги можно будет вылечить всю страну, причем без пятидесяти счетов, приходящих каждую неделю на твой адрес.
– Ты хочешь, чтобы правительство взяло на себя обязанности по обеспечению медицинского обслуживания? – спросил Шеп, криво усмехнувшись, и покачал головой. – Джекс, ты же ненавидишь правительство. Ты анархист.
– Все эти компании так повязаны с правительством, что могут и сами стать правительством. – Джексон замолчал, сбитый с толку поразительной наивностью Шепа; да, возможно, его рассуждения не во всем верны, но, по крайней мере, он много читал об этом, размышлял, в отличие от других, которые принимали все, что им говорят, на веру. – А по какой причине тогда, по-твоему, ни один мало-мальски перспективный кандидат в президенты, в том числе и демократ, не обещал ликвидировать всех этих нахлебников? Если власти ничего не изменят к лучшему, то хуже уж точно не будет. Основной принцип страхования – перераспределение рисков, верно? Объединить здоровых людей и таких, как Флика, чтобы добиться равновесия сил. Что может быть лучше «разделить риск» между всем населением? Здравоохранение, пожалуй, единственное, чем это чертово правительство обязано заниматься. И возможно, я сказал, возможно, если человеку не надо будет брать кредит, чтобы пойти к врачу, они будут думать: «Да, мы платим большие налоги, но, по крайней мере, и получаем что-то». А сейчас ты хрен что получаешь. Ой, прости. – Джексон пнул ногой бордюр. – Вот, например, новые бордюры получаешь. Вечно забываю.
Он же дал себе слово молчать и сконцентрироваться только на проблемах Шепа. Но до сих пор самое главное они так и не обсудили.
– Эй, – сказал он, поймав грустный взгляд, которым Шеп обвел тусклый, в сероватой дымке парк, зимой он был похож на размытый рисунок. – Это не пустые разговоры, дружище. Это касается вас с Глинис, сложившейся ситуации, из которой надо найти выход, а ты меня не слушаешь.
– Извини. Просто… Ну, мы получили еще одно заключение специалистов. Из «Каламбиа Пресвитериан». Они работают в паре, терапевт и хирург. Не пойми меня неправильно, но они классные. В определенном смысле.
– В определенном смысле, – повторил Джексон, заставляя себя сосредоточиться. Умение слушать не было его отличительной чертой.
– Я думал, они скажут что-то другое. – Шеп понуро опустил голову. – Ведь эта мезотелиома встречается редко. Она практически неизвестна. Я даже сам не предполагал, до чего надеялся на то, что они скажут: все это ошибка. Когда они сообщили, что диагноз подтвердился, мне казалось, что я теряю сознание. Честно, перед глазами все поплыло, какие-то черные круги. Я чуть не упал в обморок, как девчонка. Именно Глинис, а не я восприняла это как настоящий мужчина. Она уже уволилась.
– Это все чертовски тяжело, старина.
– Прежде всего для Глинис. Она ослабла, устала и напугана. Она весь день одна, и, когда я прихожу вечером, мне хочется, и я считаю себя обязанным, хоть немного поднять ей настроение. Обычно у меня ничего не получается. Приходится столько носиться с бумажками. Для повторной консультации мне пришлось столько всего собрать. Рентгеновские снимки. Биопсию. Взять во всех отделениях результаты анализов и письменные заключения. Заполнить дюжину всяких бланков по истории болезни. Каждый вечер я сидел до двух ночи. Кроме этого, мне приходилось еще и готовить. Делать покупки. Появляться в офисе и хотя бы делать вид, что работаю.
– Да, я хотел тебя предупредить. Я случайно услышал, как Погачник интересовался, сколько отгулов ты уже взял. Будь осторожнее с прогулами.
– У меня нет выбора. Два дня я потратил на пререкания со страховой компанией. Этих спецов из «Каламбиа» нет в списке, как и предупреждал доктор Нокс. Пришлось умолять оплатить консультацию Глинис у этих профи, а это значит снова и снова вести разговоры. Сам знаешь, тебя переключают на разных людей. Потом сорок пять минут сидишь и слушаешь «Зеленые рукава» по сотому разу. Никак не могу выкинуть все из головы; просто с ума схожу. Наконец тебя соединяют, и выясняется, что это не тот отдел. Опять возвращаешься к набору в тональном режиме. В нашем офисе без перегородок я не могу часами висеть на телефоне, если только не говорю, спасибо нашим специалистам, с леди, у которой взорвался установленный ими бойлер.
Шеп всегда вел себя сдержанно и хладнокровно, Джексон редко замечал за ним желание выговориться.
– В любом случае, – продолжал Шеп, – я имею право опротестовать. Погачник оформил эту страховку, они настоящие сволочи, даже пальцем не пошевелили. У Эдварда Нокса за всю практику был лишь один случай мезотелиомы. По бумагам страховой компании выходит, что он чуть ли не дока в этих вопросах. Если мы будем обращаться за консультацией в «Каламбиа», придется платить сорок процентов сострахования.
– Сорок процентов чего?
– Сорок процентов счета.
– Господи. А вы и правда не можете обойтись услугами Нокса?
– Тут решается не вопрос, какую туалетную бумагу покупать. Если врачи из «Каламбиа» действительно такие хорошие специалисты, я готов на них раскошелиться. Речь идет о жизни Глинис.
– Джим! – Джексон вспомнил фразу Доктора Маккоя из телесериала «Звездный путь» («Речь идет о человеческих жизнях, Джим!»), но друг даже не улыбнулся.
– Я не собираюсь выбирать бургеры с индейкой, когда стоит вопрос о жизни и смерти.
– Тебе еще повезло, что у тебя есть запасы. Многим на твоем месте пришлось бы платить кредиткой.
– Весьма своеобразное везение. Но да, мне повезло. Я богат.
– Но сейчас…
– Я богат, – перебил его Шеп, и Джексон достаточно хорошо знал сына священника, чтобы понять, что это не пустое хвастовство. Он чувствовал свою вину. – Ты не путешествовал так много, как я.
– Что ж, извините. Совершенно забыл отдать десять лет жизни работе с Корпусом мира в Малави.
– Мне не следовало говорить о деньгах. Надо просто вычеркнуть эту программу из системы, потому что по сравнению с Глинис… у меня нет причин жаловаться на работу. Почаще напоминай мне об этом.
– Я никогда не слышал, чтобы ты на что-то жаловался. Думаю, тебе лучше понемногу привыкать к этому. Нехорошо, когда жизнь все подбрасывает человеку новое и новое дерьмо, если он и так уже в лежачем положении.
– Мы оба в лежачем положении, Джекс. Только ты при этом еще и не затыкаешься.
– Тогда хочу сказать, что придумал новый заголовок для моей книги, – сказал Джексон, стараясь, чтобы голос звучал задорнее. – Готов? ОБДИРАТЕЛЬСТВО: Как Ловкие Паразиты от Бродяг до Вице-президентов Дурят Нас, Трусливых Меринов.
Шеп ответил легкой улыбкой:
– Неплохо. Особенно понравилось «обдирательство» и «меринов». Хорошая метафора. Только «паразиты» сюда не очень подходит.
– Буду над этим работать.
– Вот это и значит «трусливый». Никогда не замечал, что все твои лозунги так или иначе связаны с членом?
Джексон тяжело взглянул на друга:
– Хочешь мне его отрезать? В основе моего сочинения лежит личный опыт.
– Что ж, кастрация тоже… практикуется. Мой любимый намного острее.
– Какой?
– Демократия – это шутка.
– Да. Просто и колко, – самодовольно произнес Джексон. – Хорошая фразочка. Теоретически вполне возможно, чтобы пятьдесят один процент населения добились от оставшихся сорока девяти всего, чего им нужно. Тот парень в Венесуэле, как его, Чавес, кажется. Он так и делает. Просто отправляет чеки беднякам. Даешь этим попрошайкам деньги, и они за тебя голосуют.
– И ты хочешь об этом написать?
– Может быть, – уклончиво ответил Джексон. – Главное в этом деле – заголовок. Если он будет правильным, уже не важно, что внутри. Можно продать пачку чистых листов, если написать на обложке «Как ирландцы спасли цивилизацию». Эти ирландцы такие самовлюбленные, что мигом раскупят их по двадцать пять баксов за штуку, только для того, чтобы положить на журнальный столик, а сами могут и не заглянуть дальше титульного листа.
– Может быть, в этом и проблема твоих заголовков. «Пенисы и приколы». – Шеп стал вспоминать. – «Как Мы, Бесхарактерные Тупицы, С Удовольствием Позволяли Высасывать Из Себя Все Соки, Тогда Как Другая Половина С Удовольствием Их Сосала». Такие слова никому не лестно услышать.
– Дело в том, что тот, кто этими книгами торгует, сам чувствует себя полным идиотом, в отличие от всех остальных, которые этого не понимают.
– Уверен, любой человек предпочтет спасти цивилизацию.
– Только не мои читатели. Они лучше спалят.
Когда они возвращались, Шеп поднял воротник и закутался шарфом.
– Глинис назначили операцию через две недели.
– Это мы проходили, – проворчал Джексон. – Мы с ужасом ждали операцию Флики на позвоночнике. Лично я на милю бы не подпустил человека с ножом к ребенку. – Ему было трудно сдерживать себя, и он постоянно требовал, чтобы на ночное дежурство оставили более опытного сотрудника.
– Вообще-то я хотел извиниться, – сказал Шеп.
– За что?
– Я никогда не проявлял должного сочувствия к тому, что вам пришлось пережить с Фликой. Я даже представить не мог, чего вам, ребята, это стоило, пока сам не оказался по уши в таком же дерьме. Мне следовало быть более внимательным.
– Бред, приятель. Ты был очень внимателен. Да и как такое можно понять, пока сам не переживешь? – Однако ему приятно было это слышать. Шеп действительно даже не представлял, что происходит, да он и сейчас еще не до конца понимает.
– Я столько раз слышал о том, что кто-то «ложится на операцию». Но никогда об этом не задумывался всерьез. Отдает Средневековьем. Словно я повезу жену на скотобойню.
– Действительно, очень тяжело. Это только кажется, что самое страшное происходит в операционной, на самом деле самое страшное начинается после. Флика говорила, что она лежала и думала о том, например, стоит ли ей беспокоить маму и просить ее подать журнал с комода. Не самой взять – только попросить.
– Спасибо, – с горечью произнес Шеп. – Это очень успокаивает.
– Послушай, а что ты хочешь? Чтобы я рассказывал тебе сказки? Глинис – «стойкая женщина», способна «все преодолеть» и стать «здоровой как лошадь».
– Прости. Нет, я понимаю. Мы должны быть готовы ко всему.
– Не заморачивайся. Все равно ко всему готов не будешь.
