Kitabı oku: «У памяти – хороший вкус»

Yazı tipi:

Любовь, сплотив людей в народ,
Жить учит мирно и достойно.
И то, что разрушают войны,
Она опять воссоздает.
Лопе де Вега

Год 1968. Москва

– Почему мы едем к тебе на дачу, да еще ночью? Меня обязательно кто-нибудь там увидит и расскажет твоей жене или теще, или, вообще, всему свету.

– Я ушел из дома. Совсем. Живу на даче уже почти месяц.

– Почему?

– Разве это нужно объяснять?

– Думаю, да. Совсем недавно не было еще никаких причин для такого решения.

– Все. Поехали. Ты совсем ничего не понимаешь. Я люблю тебя.

Он взял двумя руками ее лицо и стал целовать губы, глаза, и шептать сумасшедшие слова, совершенно ему несвойственные. Соня всегда думала, что таких страстных, нежных слов он просто не умеет произносить, или даже не знает их вовсе. И это было так неожиданно и так прекрасно, и так долго, что ей показалось: вот, сейчас она потеряет сознание, и еще немного, и она просто умрет.

Теперь Соня знает, как умирают от любви.

После этого поцелуя прошло 45 лет, а Соня до сих пор знает это.

Оказывается, все эти почти полвека она помнила, чувствовала, носила на своих губах его губы, его любовь, его страсть, его запах, улыбку, нежность, уверенность, самонадеянность и властность. И… всегда хотела продолжения.

* * *

Все было волшебно. Тихий сумрак, приглушенно горящие свечи, потрескивающие дрова в камине, немыслимое для того времени вино, экзотические сыры и фрукты. Расстеленная постель, слабый запах прекрасных мужских духов, мягкое большое кресло, в котором она тут же утонула. Пушистый плед на ее ногах и светящиеся бокалы с вином цвета переспелого граната. И ОН…

Как же ОН был красив, как элегантен, изящен и необыкновенно добр и внимателен к малейшему проявлению ее желаний. ОН ее любил. Его любовь к ней этой ночью была так сильна, так нежна, так восхитительна, так прекрасна! Как будто ОН знал о том, что произойдет с ними очень скоро, что эта ночь – последняя, и следующая наступит только через 45 лет.

А тогда его сильные, нежные руки осторожно подносили к ее губам бокал с вином гранатового цвета, она отпивала маленький глоток и тихонечко, очень нежно отдавала несколько капель ему, вино смешивалось у них на губах, разливалось во рту, поцелуй от этого был совершенно сумасшедшим, и оба растворялись в этом «винном» объятии, и долго не могли, не хотели ни на секунду отпустить друг друга. Они были уверены: этот счастливый миг – вечен, все повторится, они будут вместе, если очень постараются. Они мечтали об этом, они оба безумно этого хотели!

Но утро, все-таки, наступило.

Год 1964. Начало. Москва

– Сонечка, а где ты работаешь?

– В «ящике», по распределению после института. Еще полтора года не отпустят.

– И как? Тебе там хорошо?

– Ужасно. Такая тоска!

* * *

Они сидели тет-а-тет за столом в доме ее родителей. Рядом с ним – жена.

Ее родители, симпатичные, доброжелательные люди, остроумные, особенно отец, – друзья Сониных мамы и папы. Соню всегда приглашали в качестве украшения стола: на нее приятно смотреть, она хороша собой, приятна в общении, вполне образована, с чувством юмора все в порядке.

К тому времени ей было 25 лет, у нее был 2-летний сын, уже целый год не было мужа, и она была социально опасна. По-настоящему, ее не следовало подпускать к молодым семьям; даже мужья ее подруг, на которых она никак не претендовала, неизменно делали попытки поухаживать. И, если бы не ее высокие нравственные принципы, святое отношение к дружбе, от нее были бы одни неприятности.

* * *

Эту семью Соня видела впервые.

ОН и ОНА, сидя напротив, легко и весело разговаривали ни о чем, оба были милы, остроумны и всех развлекали. Но всё уже случилось. Это было неизбежно, неотменимо, предрешено. Сила взаимного притяжения была столь велика, что ни у него, ни у нее не возникло никаких сомнений: они не могут друг без друга БЫТЬ.

ОН смотрел на нее с улыбкой, не отрывая глаз, он просто не мог их отвести, и потом сам ей с удивлением рассказывал, как не смог вспомнить, чтобы ему когда-нибудь хотелось так долго любоваться женщиной, смотреть на нее неотрывно и слушать, слушать ее смешливый, воркующий голосок, который к вящему его удивлению еще и не произносил никаких глупостей.

– Приходи ко мне работать. У меня лаборатория, поступишь в аспирантуру, будешь писать диссертацию, а я буду тебе помогать.

– Но меня же не отпустят, надо отрабатывать государственные деньги еще почти два года.

– Это я беру на себя.

* * *

Потрясающий был день. Когда они прощались в дверях, она впервые близко увидела его глаза, умные, насмешливые, полные интереса и уже… любви. Он уже тогда в свои тридцать был умный, как черт, все понимал с полуслова, полувздоха, полувзгляда. И никогда больше, ни у кого она не видела таких выразительных глаз. Эти глаза смотрели прямо ей в сердце и делали с ней, что хотели, а хотели они ЕЕ, всю целиком, без остатка. И было совершенно ясно: всё, что они хотят, они получат, сопротивление бесполезно. Да она и не думала сопротивляться.

Всё, абсолютно всё – изменилось! Вся ее жизнь совершенно неожиданно превратилась в праздник, в ожидание счастья, нежности, любви.

Она знала, знала! К ней стремительно приближается любовь такой силы, что как бы совсем не пропасть! Она только еще пока не знала, что его чувства тоже очень похожи на ее, и ОН, так же, как и она, бежал ей навстречу изо всех сил.

И тоже пропал. Совсем. Как она.

* * *

Все последующие события развивались с пугающей быстротой. Через несколько дней он принес письмо с подписью ректора на бланке вуза, где преподавал и заведовал лабораторией. Там было написано, что институт просит в порядке исключения отпустить ее для поступления в аспирантуру и, главное, что она, Соня, совершенно незаменимый специалист именно для этого конкретного вуза. А тот «ящик», т. е. секретный объект, куда она угодила после окончания института по недомыслию, даже не заметит ее ухода, и наоборот, будет иметь возможность вместо молодого полуграмотного специалиста взять на работу кого-нибудь стоящего. Все это было изложено на хорошем русском языке, корректно и убедительно.

Не прошло и месяца как она уже работала у него в лаборатории. Лаборатория располагалась в центре Москвы в подвале, который время от времени заливало. И тогда начинался настоящий праздник. Все, кто там работал, бегом бежали откачивать воду, убираться и… накрывать стол.

Все сотрудники лаборатории были молоды и работали на себя. Эта замечательная лаборатория под ЕГО руководством была фабрикой по изготовлению качественных кандидатов наук. Диссертации защищались с завидным постоянством, довольно часто. Никогда больше в ее жизни не было такой радостной атмосферы на работе, там царили любовь, взаимопонимание и дружеская поддержка. В СССР, пожалуй, это было одно из тех немногих мест, где работали свободные люди, сами того не осознавая.

Правда, начальника приглашали на праздники по случаю очередного наводнения нечасто, соблюдали субординацию. Но, все-таки, приглашали, и если вдруг он приходил, ему были рады, особенно женщины, они все были влюблены в него. И он того стоил. Блестящий лектор, талантливый ученый, он был самый лучший из всего факультетского, да и всего институтского профессорского окружения. Кроме того, он был, остроумен, галантен, что называется, всех мер, и к тому же красиво ухаживал за женщинами. До сих пор Соня встречает в институте (теперь университете) взрослых родителей своих студентов, которые когда-то учились у него, и сейчас мечтательно закатывают глаза при одном только упоминании его имени.

И только ей было известно из-за кого он приходил на работу так элегантно одетым и почему всегда садился не рядом с ней, а напротив. Чтобы видеть ее всю, рассматривать, ревновать, и если вдруг кому-то вздумается чуть превысить меру внимания к ней, немедленно вмешаться только ему одному позволительными способами.

Справедливости ради следует сказать, что в свои 25 лет Соня была привлекательной молодой женщиной и нравилась мужскому окружению. Она этого, пожалуй, даже не замечала, привыкла, это было в порядке вещей.

* * *

А роман был в самом разгаре. Им было очень хорошо вдвоем. Своего маленького сына она утром отводила в детский сад, и тогда ее любимый приезжал к ней в ее «воронью слободку», где у нее были две комнаты.

Там они были счастливы совершенно, им не надо было разговаривать, они понимали друг друга без всяких слов. Но и говорить было наслаждением! Наслаждением было всё! Легкое прикосновение, страстное объятие, просто взгляд, любое сказанное и несказанное слово. Они были влюблены. Нет, они любили!

Сейчас, спустя столько лет, Соня понимала, что никогда не забывала чуда той коммуналки, которая была полна любовью. В густом воздухе пронизанной солнцем комнаты его руки искали ее и неизменно находили, чтобы делать ее счастливой. Она помнила его руки всегда, всю жизнь, хотела этого, или нет.

* * *

– Если бы это было возможно, ты хотел бы со мной жить?

– Очень!

– А как долго ты можешь без меня быть?

– Совсем не могу.

– Зачем мы не вместе?

Соня часто бывала у них дома и на даче одна или вместе с сыном. Ее малыш был необыкновенно хорошенький и умненький мальчик. От него была одна радость. И очень был похож на нее.

Принимали их всегда с удовольствием все домочадцы, а ее грызла совесть, она ведь забирала у них самого главного человека, всеми любимого. На нем стоял дом, под него строились все отношения, для него готовились самые вкусные блюда, его аспирантов кормили обедами, все ходили на цыпочках, когда он работал. Он был стержнем этой семьи, фактически на нем она держалась.

* * *

Все люди – или разрушители, или созидатели, третьего не дано. По сути, Соня, конечно, созидатель, но в этот раз она разрушала, они разрушали, и оба понимали это.

И еще они понимали, что всё, что с ними происходит, сильнее их, что ничего ровным счетом от них не зависит. «Мы – провода под током. Друг к другу нас, того гляди, вновь бросит ненароком».

Оба они знали: нет ничего, что бы могло оправдать его уход из семьи, от жены, от ее родителей, любящих его и нуждающихся в нем.

И только любовь – то единственное перед чем не может устоять никакая семья, ни даже дети, ничего!

И если она пришла, все надо бросать и бежать, бежать ей навстречу, держать изо всех сил, не отпускать ни за что этот бесценный дар, который дается далеко не всем, а только тем, кто отмечен Богом.

Если бы тогда, сорок пять лет назад, они умели так думать, так знать, так понимать, наверное, вся их жизнь сложилась бы иначе!

Год 1968. Москва

Неизвестно, как бы она сложилась эта самая жизнь, только никто не должен был, не имел права вмешиваться, разрушать, убивать то потрясающее, божественное чувство, возникшее между ними.

Но рядом с ними жили родители, воспитанные в советской морали, которой сами никогда не придерживались. А вот дети! Им-то как раз и нельзя было позволить жить вне этой морали. Семью следовало сохранить во что бы то ни стало, любыми средствами, даже самыми недостойными. На следующий же день после Сониного приезда к нему на дачу все стало известно родителям его жены, а значит и Сониным. И началось!

Две мамы-подруги в едином порыве начали на него атаку. Да, какую! Они ему пригрозили чем-то таким, что он сказал Соне: «Меня обложили, как волка».

Призвали на помощь ее лучшую подругу и требовали от нее, бедной, чтобы она повлияла на Соню. Нельзя разрушать семью, нельзя, неприлично, недостойно!

Верная подружка все им обещала, и, зная Сонечку хорошо, как никто, ничего, конечно, не делала, даже не рассказала ей о своем «участии», и узнала Соня обо всем этом только сорок пять лет спустя. Не напрасно они так высоко ценили и берегли дружбу всю жизнь!

Мама Сони знала: на дочь повлиять невозможно, можно только рассердить, и тогда была угроза потерять ее, а этого мама совсем не хотела.

И весь мощнейший удар разъяренных мам обрушился на НЕГО.

Когда все это не возымело действия (он по-прежнему жил на даче и не собирался возвращаться домой), в ход была пущена тяжелая артиллерия. Приехал на дачу отец его жены и предупредил, что если ОН не вернется домой, ему в прямом смысле больше негде будет жить. Эти подробности, как и многие другие, Соня узнала тоже через сорок пять лет.

Через неделю он вернулся домой, молча прошел в свою комнату, лег на диван и несколько дней не вставал, не разговаривал, не ел. Он был очень болен. Впервые в жизни у него была тяжелейшая депрессия, с которой он, сильный, волевой, молодой мужчина не мог справиться. Впервые он понял, что значит – болит душа. Потом, через много лет, это состояние возвращалось к нему не раз, и он худо-бедно научился с ним справляться, но тогда все, что происходило с ним, было невыносимо, чудовищно, несправедливо. И главное – было ясно осознаваемое чувство вины. Он понимал, что он Соню, их обоих предал, сдался, чего-то испугался. Чего? Ответить на этот вопрос он не мог, не хотел, боялся. И жить с этим, он знал, ему предстояло долгие годы, может быть, всю жизнь.

Год 2012. Лето. Германия

ОН пришел к ней рано утром в отель, чтобы отвезти к себе домой, где жил с женой и ее старенькой мамой. Той самой.

В этом довольно большом отеле Соня почему-то жила совсем одна, и это в августе, в самый сезон! ОНА и ОН! И всё! И больше никого! И жара 36 градусов! И только рано утром можно выйти на улицу ненадолго. А все остальное время надо быть в прохладном доме, а еще лучше, в совершенно пустом отеле.

– Подожди немного, я только возьму сумочку.

Они поднимались к ней на второй этаж.

– Всё. Можем идти.

ОН взял двумя руками ее лицо и поцеловал тем долгим сорокапятилетней давности поцелуем. И… она опять почти потеряла сознание, совсем, как тогда, как всегда, как ждала, как знала, что это обязательно еще когда-нибудь случится.

– Ты приехала! Я ждал тебя! Я люблю тебя! Ты понимаешь?

– Боже мой! Ты сошел с ума! Прошло сорок пять лет, целая жизнь! Этого не может быть!

– Может, может. Ты прошла через всю мою жизнь и никогда из нее не уходила. Я люблю тебя. И сейчас сильнее, чем когда бы то ни было. Ты совсем не изменилась, только стала лучше. Наверное, ты никогда не постареешь, годы, будто вообще не властны над тобой. Что это за феномен такой? Почему ты не стареешь?

– Наверное, потому, что мне предстояла эта встреча с тобой. Я хорошо подготовилась. Правда?

Никогда, ничего не было прекрасней ни в его, ни в ее жизни, чем это летнее жаркое утро. Может быть, это было сравнимо только с той ночью на даче сорок пять лет назад.

ОН держал ее опять в своих удивительных руках так крепко, так нежно, как тогда, как в их коммуналке, и опять не хотел, не мог, не собирался отпускать!

Все начиналось сначала. Только чувства, овладевшие ими, были глубже и сильнее, чем тогда в молодости. В них сосредоточился весь опыт прожитой жизни, они стали умными, опытными, глубокими людьми, терпимыми и внимательными. Их нежность стала безмерной, любовь изысканной.

Они многому научились за долгую жизнь, с ними произошли самые разные события, и оба научились извлекать из этого бесценного опыта все лучшее и переносили то, чему научились, на нынешние отношения, отчего с каждой минутой они становились еще прекраснее.

* * *

– Скажи, тогда сорок пять лет назад у тебя были в отношении меня серьезные намерения?

– Были, конечно.

– Почему же ты их не осуществил?

ОН резко повернулся. Она никогда раньше не видела у него такого жесткого выражения лица, даже злого.

– Потому что я кретин!

– Нет, не говори так. Ты – умный, самый лучший, удивительный. Просто мы тогда были молоды и глупы, и ты не смог справиться с той нашей любовью. Она была так велика, что оказалась тебе не под силу. И тогда ты еще не знал, что за всё в жизни придется платить.

– Слишком высокая цена.

* * *

У них было всего пять дней. Пять дней обрушившегося на них счастья. Пять дней немыслимой любви и нежности. И… ничего впереди. Никакой, даже слабой надежды на то, что еще когда-нибудь они встретятся, и она сможет его обнять, а ОН поцеловать ее так, что она опять почти потеряет сознание.

ОН опять был заложником своей семьи, жены, медленно умирающей тещи и, главное, у него был взрослый сын, в прошлом – ее любимый студент, очаровательная невестка и 2-летняя внучка.

Уже 17 лет они жили в Германии. Ни разу за эти годы ОН не приехал в Москву и не собирался приезжать впредь. Не хотел. За это время они виделись несколько раз. Дважды Соня с мужем приезжала в Германию, и они даже путешествовали все вместе по Европе. И только однажды в Лиссабоне ОН, вдруг, оказавшись с ней наедине, сказал: «Я все помню. До мелочей. Я ничего не забыл».

Соня тогда рассердилась. Она ничего не хотела помнить. Сорок лет, прожитых с Женей, замечательным человеком и прекрасным писателем, были годами счастья, радости и любви.

И там, в Лиссабоне, она вдруг услышала от мужа:

«Все, что было до меня, меня не касается». Что он почувствовал? Что увидел? Никогда за сорок лет совместной жизни она не давала ему повода для ревности и уж, конечно, никогда не изменяла. Потому что любила.

Год назад ее любимый Женя умер, и поездка по городам Германии, где живут близкие друзья, как раз и была связана с его смертью. Она везла в подарок книги мужа, изданные в Америке и России, и в город, где жил ОН, в том числе.

* * *

А сейчас был август 2012 года. Отель. Тридцатишестиградусная жара. Прогулки с НИМ по тем местам, где она гуляла с мужем, где и они, двое мужчин, бесконечно близких друг другу по духу, по интеллекту, по отношению к жизни, к искусству, к литературе много времени проводили вдвоем. Они могли разговаривать друг с другом часами, им всегда было интересно и очень комфортно вместе.

Сонечку с Женей звали, уговаривали переехать в Германию, чтобы вместе жить, общаться, разговаривать на одном языке, смотреть одни фильмы, читать одни книги. Все четверо, обе супружеские пары, были люди одного мировоззрения, одних интересов и пристрастий.

И она готова была ехать хоть сейчас. Она, но не муж. Его уговорить не получилось. А если бы получилось, может быть, в Германии его вылечили, и он сейчас был бы с ней. Но его нет, и больше не будет никогда. Не будет никогда его мягкого, тихого голоса, всегда нежной, настойчивой заботы о ней, его удивительной доброты, деликатности и любви. Он любил ее так сильно, что иногда ей в прямом смысле было трудно дышать.

Жени не было с ней уже почти год. Этот год она прожила, как в летаргическом сне и была в шаге от инфаркта, инсульта или какого-нибудь тяжелого психического заболевания. В Германию она приехала совсем в плохой форме.

И вдруг… ОН! Как спасение, как подарок судьбы, как помощь Бога! Своей любовью ОН фактически спас ее от смерти. ОН возился с ней, как с тяжело больной. А она и была тяжело, смертельно больна.

ОН привел ее в церковь Святого Луки, и она поставила свечи всем, кого любила: и живым, и тем, кто ушел. И свет затепленных свечек начал потихоньку растапливать ее изболевшееся сердце.

Потом они гуляли вдоль реки тоже по знакомым местам, и она начинала, начинала потихоньку приходить в себя, и это случилось именно здесь, потому что именно ОН оказался рядом!

Соня всегда будет помнить об этом и благодарить ЕГО за спасение, за нежность, за неизменную готовность немедленно броситься на помощь, за озабоченный, внимательный, ничего не упускающий взгляд. За всё! За память! У памяти – хороший вкус! За ту «старую» любовь и за эту «новую»! За то, что она опять узнала, вспомнила, как это прекрасно – умирать от любви! За его глаза! Опять эти глаза! Те же глубокие, умные, насмешливые глаза снова смотрели прямо ей в сердце, но теперь в них было столько тоски и боли, что ей самой смотреть в них было невыносимо! Потому что с первой минуты ОН начал с ней прощаться.

В один из немногих жарких дней вся семья собралась в «Биргартене». Это такое замечательное место, куда люди приезжают со своей едой, и покупают много знаменитого баварского пива. Потом долго сидят за столами под густыми деревьями, беседуют, смеются, даже плачут. Что хотят, то и делают!

Все ждали чуть припозднившихся детей, сына и невестку с маленькой дочкой.

– Сонечка, моя дорогая! Как я рад тебя видеть! Как хорошо, что ты приехала! Ты знаешь, как я тебя люблю! И Женю я тоже очень любил, и он меня тоже! Правда, же?!

– Конечно.

Это ЕГО сын, ее любимый студент. У нее с ним всегда были особые отношения. Часто после лекции он прибегал к ней на кафедру, они садились в машину и ехали куда-нибудь недалеко пить кофе и разговаривать, про жизнь, про любовь, про всё. Ему было интересно с ней, так же, как и ей с ним. Он был большая умница. После четырех лет учебы он уехал на практику в Германию и… больше никогда не вернулся в Россию.

Он был – «невозвращенец», и по тем временам не мог вообще больше приехать в Москву. Никогда. Никакого другого выхода у его родителей не оставалось: рано или поздно они должны были уехать к нему в Германию, в город, где он поселился.

Чуть позже подошла его жена Верочка. Молодая совершенно обворожительная женщина, принцесса Диана с царственной посадкой красивой головы. Она обняла Соню и сказала: «Сонечка, я так много слышала о тебе (можно на ТЫ?), но ты превзошла все мои ожидания. Я просто в тебя влюбилась».

– Спасибо тебе, моя дорогая девочка. Но всё же такое признание дорогого стоит и требует объяснения. Ты можешь рассказать мне, почему ты так на меня среагировала? Мы же видимся впервые! Что ты увидела во мне такого, что тебя так поразило? Мне очень важно это знать.

– Я прямо сейчас не могу тебе ответить, но обещаю подумать и все сказать. Можно мне тебя поцеловать?!

По щекам Сони побежали слезы. А эта девочка, одно из самых сильных ее потрясений последнего времени, стояла рядом, обнимала ее, гладила по голове, как маленькую, и говорила:

«Не плачь, пожалуйста, ты – лучше всех. Я никогда не видела таких добрых людей».

Скоро она приедет в Москву, в которой никогда раньше не была. Обещала. И, конечно, обещание выполнит. Обязательно.

* * *

На следующий день вечером Соня улетала в Москву, а утром ОН приехал в отель совершенно больной и говорил только: «Сонечка, беда! Тупик!

Нет никакого выхода, никакого решения! И я совсем не понимаю, как теперь жить без тебя!»

Никакие слова не помогали. А она говорила, говорила, и сама верила в то, что говорила!

Что с нами случилось чудо! Что жизнь сделала нам обоим последний бесценный подарок, который невозможно переоценить, нельзя не принять, и было бы преступно отказаться.

Ни я, ни ты, говорила она, не простим себе никогда, если кто-то из нас примет безумное решение разрушить нашу любовь, или перестать надеяться на встречу, или насильно (по-другому не получится) попытаться заставить себя не думать о нас, не тосковать, не любить.

Я думаю, выход один – оставить пока всё, как есть и стараться делать все возможное, чтобы время от времени видеться, и тогда можно будет жить дальше и снова, снова надеяться … и ни за что не отпускать от себя всё, что у нас есть сейчас и будет потом. И всегда.

– Вчера мой пятилетний внук по телефону на мой вопрос: «Ты где?» ответил: «Я пока нигде».

Так вот, я тоже «пока нигде», пока тебя не будет рядом со мной, и всё, что только можно, я буду делать, чтобы быть «где», если и ты этого захочешь.

* * *

У нее самой горели глаза, как у кошки, она помолодела лет на тридцать, если не больше. И действительно, если о пожилой даме можно было сказать, что она хороша собой, то это о ней. Ее переполняла радость, все пело внутри, ощущение невиданного счастья не покидало ее ни на минуту.

Соня вдруг заплакала, и это тоже было счастьем. Вот уже почти пять лет она не плакала, закаменела от горя. Не плакала на похоронах и на поминках, не плакала, когда Женя умирал у нее на руках. Не плакала потому, что не могла.

И тут слезы полились сами. Это были спасительные слезы, она стала оттаивать, она начинала выздоравливать. И всё потому, что в ее искалеченную смертью жизнь снова пришла любовь.

Я, решила про себя Соня, вообще могу существовать только в состоянии любви, и если вдруг она уйдет, меня просто не станет. Как же теперь мне жить дальше!?

А ОН не мог, не умел разделить эту ее радость. ОН страдал и опять, теперь уже на ее глазах, заболевал. Она ничем не могла ему помочь, и от этого ей тоже было невыносимо больно.

В день отъезда, их последний день, ОН задержался утром позже обычного, а уже давно должен был приехать. Она начала волноваться, позвонила.