Kitabı oku: «Украденный ключ», sayfa 4

Глава 6

15 мая, суббота

Медвежье озеро

Вячеслав Карпатский ненавидел Медвежье озеро ровно настолько, насколько живой человек в принципе способен ненавидеть какое-то место. Его бы воля, эту лужу давно засыпали бы песком или, на худой конец, обнесли трехметровым забором. Впрочем, высокие заборы только привлекают нездоровое внимание публики, поэтому песок надежнее. А еще надежнее: залить бетоном.

И все же он регулярно бывал здесь. После первых трех убийств, которые он расследовал, озеро негласно стало считаться чем-то вроде его «зоны ответственности». И когда там что-то происходило, звонили ему.

Приезжать сюда было тяжело. Каждый раз. До сих пор. Он еще не видел указателя и знакомого названия, но сердце уже болезненно сжималось, воспоминания оживали, и рука сама тянулась к пачке сигарет.

Сегодня, щелкнув зажигалкой и затянувшись ядовитым дымом, Карпатский вспомнил не только события десятилетней давности, но и то, как эта девочка спросила, справился ли он. Да уж, справился, конечно. Раз так и не пустил себе пулю в лоб, а живет, работает, ест, пьет, спит, значит, справился.

Прежде чем доехать до гостиницы и остановить машину на парковке, он успел выкурить еще одну сигарету, отчего во рту пересохло и горло слегка саднило, но Карпатский редко замечал такие мелочи. Ему было чем себя отвлечь.

В главном холле гостиницы, не успевшей проработать и месяца, но уже второй раз попавшей в поле зрения полиции, было людно. Карпатскому показалось, что большинство присутствующих здесь – лишние.

– Это у нас кто? Свидетели, потерпевшие, подозреваемые? – поинтересовался он у молодого полицейского из тех, кто первыми приехали на вызов.

Тот несколько удивленно оглянулся и пожал плечами.

– Да нет, просто постояльцы. Все идут мимо, некоторые застревают. Любопытно им.

– Ну так у нас тут не выставка, да? И не спектакль. Разгоняй их… – для верности взаимопонимания майор красочно уточнил, в каких именно направлениях стоит разогнать любопытный народ.

Парнишка торопливо кивнул и вместе с коллегами принялся выполнять распоряжение. Вскоре в холле стало значительно просторнее и тише. Здесь остались только испуганная девушка-администратор, обнимающаяся парочка на диване, вероятно, родители пропавшего ребенка, уже знакомый молчаливый охранник, хозяйка гостиницы и еще двое мужчин. В одном из них Карпатский сразу узнал Владислава Федорова, мужа хозяйки и, вероятно, совладельца бизнеса. Рядом с ним стоял мужчина лет шестидесяти, совершенно не похожий ни на охранника, ни на делового партнера. Впрочем, судя по внешности, он вполне мог оказаться адвокатом, например. В прошлый раз, когда Карпатский задержал Юлию Федорову, вызволять ее приехал другой, но у таких людей целые армии юристов.

Молодая хозяйка его, конечно, узнала. Едва увидела, сразу вся подобралась, даже плечи расправила и чуть подбородок вздернула. Посмотрела почти с вызовом, но без лишней дерзости. Она старалась транслировать, скорее, уверенность и чистую совесть.

Женщина была хорошенькой. Молодая, свежая, но уже очень серьезная, целеустремленная. Определенно не из тех, кто, поймав известным образом богатого мужика, занимается только надуванием сисек и губ. Нет, Юлия Федорова была другой. В серых глазах читались ум и желание что-то кому-то доказать. В иных обстоятельствах она, должно быть, даже понравилась бы Карпатскому.

Но что-то в ней заставляло его интуицию посылать тревожные сигналы. Какая-то искусственность, двуличие… или просто второе дно. Причин этого впечатления Карпатский все никак не мог уловить. Дело определенно было не в том, что Федорова красила волосы в более выразительный цвет – каштановый с золотым отливом. Это делают многие женщины, часто независимо от того, каким цветом наградила их природа. Вела она себя тоже нормально: не задавалась, не хамила, и ему пока ни разу не удалось подловить ее на лжи, но Карпатский все равно подозревал ее во всех тяжких. Это происходило на бессознательном уровне, на котором и работает интуиция, он просто следовал за ней. Потому что доверял.

Карпатский знал, что коллеги за его спиной посмеиваются над этой блажью, но действительно привык доверять интуиции. И чаще всего она его не подводила. Хотя всякое, конечно, случалось, от ошибок ведь никто не застрахован. Улики запутывают даже самых логичных, криминалисты что-то пропускают или неправильно интерпретируют, свидетели врут, причем часто ненамеренно, судьи и присяжные делают неверные выводы. Ошибается даже полиграф! Но если что-то хорошо работает в восьмидесяти процентах случаев, к этому стоит прислушиваться.

– Добрый день, Юлия Андреевна, – поздоровался Карпатский нарочито вежливо, поглядывая при этом на Федорова, который пока предпочитал держаться позади.

С этим парнем тоже что-то было не так. Он стоял в темных очках, и насколько Карпатский помнил, был слеп, но сейчас ему казалось, что чертов хозяин жизни смотрит на него.

– Добрый день, Вячеслав… – она замялась, нахмурившись. – Простите, не помню вашего отчества…

– Витальевич. Чем порадуете меня сегодня?

– Думаю, вам уже сообщили. – Она как-то беспомощно развела руками. – Девочка пропала. Судя по всему, прямо из номера, в котором ночевала с родителями.

И она предсказуемо указала на обнимающуюся на диване парочку.

Настала очередь Карпатского сдвинуть брови, недоверчиво переводя взгляд с родителей пропавшего ребенка на хозяйку гостиницы и обратно. Ему действительно сообщили, что на озере пропала девочка, отчего его сердце екнуло еще в тот момент, но по контексту создалось впечатление, что она просто потерялась. О загадочном исчезновении из номера речи не шло.

Федорова подвела его к парочке и представила. Родители девочки моментально подскочили с мест, заметно волнуясь.

Им было лет по сорок. Сначала казалось, что женщина несколько моложе, но лишь из-за того, что она сохранила стройность и явно лучше следила за собой, хотя вытравливание волос в цвет «платиновая блондинка» не шло им на пользу. У мужчины же рос живот и выпадали волосы. Последним страдал и сам Карпатский, только у него на голове образовались две не слишком критичные, на его взгляд, залысины, а у отца пропавшей девочки блестела вся макушка.

– Как зовут вашу дочь и сколько ей лет? – поинтересовался Карпатский, доставая блокнот.

– Марианна, – первым ответил отец, – но дома мы зовем ее просто Анечкой. Ей восемь. С половиной.

Записывая, Карпатский невозмутимо кивнул, никак не выразив удивления, хотя искренне не понимал, зачем давать ребенку такое вычурное имя, а потом в жизни называть обычным. Интересно, Диану тоже дома называют Диной? Или той же Аней?

– Как и когда вы обнаружили исчезновение ребенка? И вообще, расскажите поподробнее о том, что произошло.

– А вот что произошло – совершенно непонятно! – довольно эмоционально заявил отец, снова опередив жену. – Мы приехали вчера, немного погуляли, поиграли на улице, потом поужинали, еще раз сходили к озеру, Анечка покидала в него камушки, а потом мы пошли в номер. Посмотрели телевизор и легли спать. А утром, когда проснулись, Ани в номере уже не было.

– Во сколько вы проснулись?

– Около десяти. Может, без четверти.

Карпатский сделал пометку в блокноте и бросил взгляд на женщину. Обычно в таких ситуациях активными бывали именно они: отвечали быстрее, знали все точнее и вообще были куда более… заинтересованы в результате, так сказать. Исключения составляли случаи, когда из-за исчезновения или гибели ребенка мать пребывала в полуобморочном состоянии или находилась под действием лекарств. Но с этой женщиной определенно все было в порядке. Нет, она прижимала к лицу руку с платком, периодически промокала им глаза, ее пальцы заметно дрожали, но все выглядело как-то неправильно. Интуиция вновь зазвонила в тревожный звоночек: что-то с этой женщиной не так.

– Марианна могла уйти сама? Или открыть дверь, если бы кто-то постучал?

– Она никогда так не делает, – уверенно отрезал отец. – Анечка знает, что уходить без нас нельзя и что дверь открывать никому нельзя.

– А если бы она проснулась рано и заскучала?

– Она бы разбудила меня, – с той же уверенностью заявил отец. – И если бы кто-то постучал в дверь, сделала бы то же самое.

– Именно вас? – уточнил Карпатский, на этот раз более выразительно посмотрев на его жену. – Не маму?

– Я мачеха, – наконец подала голос женщина. – Мы с Колей поженились два года назад.

– Та-ак… – протянул Карпатский. Теперь ее поведение стало гораздо понятнее: за ребенка она все-таки переживает, но дочь не родная, потому эмоции смазаны. – А мать Марианны?

– Погибла, когда Анечке не было и трех лет, – вздохнул отец. – Лихач на переходе. Она едва Анечку оттолкнуть успела…

Карпатский снова кивнул, делая пометки в блокноте и мысленно вычеркивая только что появившуюся версию похищения ребенка родной матерью. На всякий случай уточнил, нет ли споров по опеке с родственниками по материнской линии. Оказалось, что и там все спокойно: девочка регулярно гостит у бабушки и дедушки, а у брата погибшей женщины своя семья и на воспитание племяшки он никогда не претендовал.

– А какие у вас отношения с девочкой? – поинтересовался Карпатский у мачехи.

Та пожала плечами.

– Нормальные. Я люблю Анечку как родную, своих детей у меня нет, так что она у меня единственная. Я ее не обижаю, если вы на это намекаете.

– Я ни на что не намекаю, я выясняю обстоятельства дела, – спокойно поправил он. – Значит, накануне у вас не было с девочкой никаких конфликтов?

– Нет, ничего не было, – снова перехватил инициативу отец. – У нас нормальная семья. Анечка маму почти не помнит, и к Наташе она очень привязана.

– Вячеслав Витальевич, позвольте мне кое-что вставить, – вклинилась Федорова. – Дело в том, что девочка не выходила из номера. Мы уже просмотрели записи видеокамер из того коридора. Никто не заходил и не выходил из номера. Могу вам показать.

– А покажите, – не стал отказываться Карпатский.

Его отвели в комнату за стойкой администратора. Там на огромном столе стояли мониторы, на которые транслировалось видео с разных камер. В той же комнате Карпатский приметил диван, небольшой столик с парой стульев рядом и тумбочку с чайником и органайзером для пакетиков и стаканчиков.

Сидящий за столом с мониторами охранник уже был готов демонстрировать нужную запись, а в комнатку, кроме них с Федоровой, вошел еще и ее муж. Прежде чем Карпатский успел удивиться его присутствию, тот снял темные очки и с любопытством посмотрел на экран.

– Вот так раз! – не удержался Карпатский. – Я думал, вы слепой.

– У вас устаревшая информация, – усмехнулся Федоров.

Больше он ничего не сказал, а Карпатский не стал спрашивать: к текущему делу это отношения не имело. Во всяком случае, пока.

Ему продемонстрировали запись с камеры. Подробно показали отрывок, в котором было видно, как семейство из трех человек заходит в номер. Девочка выглядела довольно веселой, шла вприпрыжку и держалась за руку мачехи, словно та и впрямь была ее родной матерью. Дверь за ними закрылась в девять часов двадцать пять минут вечера.

Охранник включил перемотку. Когда в коридоре кто-нибудь появлялся, он сбавлял скорость воспроизведения, но никто не приближался к двери. Только одна женщина притормозила, проходя мимо, и повернула голову, возможно, услышала какой-то шум, но она тоже не остановилась, прошла дальше. Судя по тайм-коду, было это примерно в половину одиннадцатого. После коридор и вовсе опустел, поэтому следующие несколько часов они просмотрели в ускоренной перемотке, а вновь остановились, когда по коридору пошли люди. Время в углу показывало, что уже наступило утро, да и освещение об этом говорило: в окна лился солнечный свет.

Без пяти минут десять дверь номера открылась и из нее выскочили обеспокоенные супруги. Звук камера не записывала, но было понятно, что они зовут потерявшуюся девочку.

– Вот так, – тихо выдала Федорова, скрещивая на груди руки. – Ничего не понятно.

– Это вам ничего не понятно, – хмыкнул Карпатский. – А мне становится яснее. Мне нужны все записи со всех камер за последние сутки. И покажите комнату, из которой пропала девочка.

Федоровы, по всей видимости, решили полностью содействовать полиции. Вероятно, действительно не чувствовали за собой вины и были заинтересованы в скорейшем благополучном разрешении ситуации. Записи ему пообещали и в номер сразу повели. Федоров только ненадолго задержался рядом с пожилым мужчиной и что-то ему сказал. Тот нахмурился, кивнул и пошел к лифту. Вероятно, это все-таки не адвокат, а кто-то из постояльцев, но не из случайных, а своих. Карпатский сделал себе мысленную пометку потом уточнить.

Родители девочки на этот раз пошли вместе с ними. Как Карпатский и ожидал, их комната оказалась на первом этаже: он заподозрил это еще по коду, который светился на записи рядом с отметкой времени.

Здесь оказалось весьма уютно. Помещение выглядело просторным, несмотря на две кровати (двух- и одноместную), письменный стол и три прикроватные тумбочки. На столе стоял небольшой чайник и чашки, в деревянном ящичке лежали пакетики с чаем, растворимым кофе и сахаром. На стене висели телевизор с плоским экраном и зеркало. Карпатский машинально отметил, что зеркало висит прямо напротив одноместной кровати, где, очевидно, спала девочка. Ему вспомнилось, как много лет назад жена сокрушалась, что в маленькой спальне зеркало не повесить: куда ни приткни, в нем отражается спальное место. Почему-то это было плохо, но теперь он уже не помнил почему.

Бегло осмотрев санузел и заглянув в шкаф, Карпатский пересек комнату и подошел к окну. Конечно, никаких решеток – это он помнил еще по виду здания снаружи. Большая створка легко открылась, стоило только нажать на ручку.

– Вы открывали окно накануне? – поинтересовался он, осматривая подоконник и раму.

– Да, – признал отец. – Мы проветривали перед сном. Но потом все закрыли. И утром окно было закрыто.

– Закрыто на замок изнутри? Вы это точно помните?

– Определенно!

– Тогда вариант остается только один, – хмыкнул Карпатский и повернулся к родителям. Точнее, к отцу и мачехе пропавшего ребенка. – Ну, или два, но в один из них мне верить не хочется. Весь вопрос в том, чем вам помешала девочка? И что вы с ней сделали?

Пока говорил, он снова пересек комнату и почти вплотную подошел к мачехе, глядя ей прямо в глаза. Та побледнела, зрачки заметно расширились, женщина тяжело задышала и отрицательно замотала головой.

– Я ничего… ничего не делала! Я люблю Аню!

– Майор Карпатский, не слишком ли вы торопитесь с выводами? Опять? – холодно поинтересовался Федоров, успевший догнать их.

Отец девочки обнял жену за плечи, демонстрируя, что доверяет ей и не даст в обиду, и нервно заявил:

– Наташа здесь ни при чем! Вы не там ищете!

Карпатский вздохнул и покачал головой. Ну что за люди? Почему все считают себя умнее полиции?

– Давайте опираться не на эмоции, а на факты, – предложил он, выразительно посмотрев на каждого, кто ему возразил. – Дверь номера не открывалась с тех пор, как вся семья вернулась с прогулки, и до тех, как исчезновение ребенка было обнаружено. Вы мне сами только что это показали и все видели. Комната находится на первом этаже, окно легко открывается изнутри и, естественно, не открывается снаружи. Соответственно, забраться внутрь можно, только разбив стекло, но оно целое, а вот выбраться наружу – легче легкого. Под силу и ребенку, и женщине. И даже мужчине, не особо следящему за формой.

Карпатский скользнул многозначительным взглядом по отцу девочки, но он, кажется, не уловил намека. Вероятно, его мысли сейчас были заняты другим.

– Соответственно, остается не так много вариантов. Потому что, если бы девочка сбежала сама или ее выманил посторонний, окно не получилось бы закрыть. Соответственно, утром оно было бы приоткрыто, но нам уверенно заявили, что оно было закрыто изнутри. Стало быть, один из вас ночью открыл его и выбрался наружу вместе с Марианной, а вернулся уже без нее. Закрыл окно и лег в постель. Будь перед нами родные родители девочки, я бы в первую очередь подозревал вас.

Карпатский снова посмотрел на отца, и на этот раз заметил, как его щеки покрывают красные пятна – кажется, от злости.

– Потому что по статистике подавляющее большинство педофилов именно мужчины, живущие в браке или состоящие в постоянных отношениях. Но поскольку мы имеем дело с мачехой, – он перевел взгляд на женщину, – первое место в списке подозреваемых переходит к вам. Поэтому я повторяю свои вопросы. Чем вам помешала девочка? И что вы с ней сделали?

Бледная как смерть, Наташа только смотрела на него и беззвучно открывала и закрывала рот, качая головой. Ее пальцы дрожали, ее всю трясло, в глазах собирались слезы. Муж все еще обнимал ее за плечи, но смотрел уже немного иначе: логические цепочки, очевидно, заставили его задуматься.

Женщина так ничего и не ответила, поэтому Карпатский уже собирался потребовать отдельную комнату для разговора с ней – чтобы додавить гадину, но не успел. В номер вошел охранник, который топтался в холле, и молча протянул Федорову какую-то распечатку. Тот сначала нахмурился, глядя на лист, а потом усмехнулся и посмотрел на Карпатского с видом победителя, словно только что раскрыл дело. Или как минимум сумел разрушить стройную версию полиции.

– Что там? – поинтересовался Карпатский, кивая на бумагу.

– Игорь догадался проверить логи открытия замка на двери номера. Знаете, каждый раз, когда к нему прикладывают карточку, это фиксируется в системе. Так вот, дверь все-таки открывали ночью. В три пятнадцать. Как минимум к замку прикладывали карту.

Федоров протянул ему распечатку, чтобы Карпатский смог убедиться в верности его слов.

– Но судя по записи с камеры, в это время в коридоре никого не было. Получается, записи и логи системы безопасности противоречат друг другу?

– Получается, – согласился Федоров и посмотрел на жену. Та выглядела шокированной этой новостью.

– Что ж, это все меняет, – признал Карпатский. – А что означает слово «мастер» вот здесь, английскими буквами?

– Мастер-карта, – пояснила Федорова. – То есть ключ от всех дверей. Они у горничных, охранников…

– И у вас? – предположил Карпатский, сверля ее взглядом.

– И у меня, – мрачно подтвердила она.

– Что ж, это действительно все меняет. Кажется, я у вас задержусь.

Глава 7

15 мая, суббота

г. Шелково

Вернувшись домой, Диана снова – уже в который раз за утро! – почувствовала себя неловко. В гостиной был бардак, какого эта комната еще ни разу не видела за все то время, что Диана здесь жила. На полу валялись пакеты из-под чипсов, сухариков и прочей дряни, привезенной накануне Лерой, две пустые бутылки из-под вина, какие-то крошки. В тарелках на столике перед телевизором засыхали недоеденные куски пиццы, кружочки колбасной нарезки, оливки. В комнате все еще пахло алкоголем и нездоровой едой, поскольку все окна в квартире были закрыты.

Диана покачала головой и порадовалась тому, что хотя бы эту часть ее падения никто, кроме нее, не увидит.

Мысленно дав себе обещание вообще больше не пить, она раздернула шторы, открыла форточки, собрала все упаковки, бутылки и остатки еды в мусорный пакет, убрала посуду в посудомойку и включила ее, хотя та осталась полупустой. Очень уж хотелось поскорее уничтожить все следы гулянки и забыть о позорном эпизоде.

Пропылесосив комнату, Диана задумалась о том, чтобы устроить день генеральной уборки, но быстро отмела эту идею. От развитой бурной деятельности голова начала снова побаливать, а силы, которых и так было на донышке, моментально исчерпались. Да и стены квартиры, в которой она безвылазно провела несколько дней, давили.

Если бы не бурная ночь, Диана заткнула бы уши плеером и отправилась на пробежку, но сегодня от мысли о беге сразу замутило, поэтому она предпочла принять быстрый душ, переодеться и отправиться на прогулку. Погода обещала быть чудесной, а свежий воздух и ходьба всегда идут на пользу.

Музыка в ушах помогала заглушать мысли, но они все равно то и дело пробивались. Диана поймала себя на том, что дуется на Лерку, ведь та бросила ее в клубе в бессознательном состоянии и до сих пор даже не позвонила спросить, жива ли она вообще. Но потом сообразила, что с точки зрения подруги все может выглядеть точно так же: Диана бросила ее в клубе и не потрудилась узнать, как она.

Пришлось выключить музыку и набрать номер Леры. Та ответила не сразу, а голос ее прозвучал сонно и недовольно. Впрочем, узнав Диану, она оживилась и принялась делиться впечатлениями о прошедшей ночи. Судя по всему, у нее сохранилось больше воспоминаний.

– А ты куда потом пропала-то? Даже не попрощалась! – добавила Лерка, попытавшись изобразить возмущение. – Мы думали, ты в туалет пошла, но тебя там не оказалось. Колись, свалила с тем губастеньким брюнетом, с которым танцевала?

Диана прикрыла глаза, с трудом принимая очередную порцию новостей. Какой еще брюнет? Впрочем, теперь уже неважно. Хорошо, что она с ним не «свалила».

Рассказывать, как все было, совершенно не хотелось, поэтому Диана ограничилась лаконичным объяснением, что сама не помнит, как уехала из клуба (что было правдой), и заверением, что с ней все в порядке, но в ближайшее время она не собирается ни на какие тусовки.

– Как скажешь, конечно, но тебе хоть стало лучше? – немного обиженно уточнила Лерка.

– Стало, Лер. Спасибо тебе, – со всей доступной ей искренностью соврала Диана.

На чем и распрощалась с повеселевшей подругой.

После она бродила по паркам и улицам города еще добрых два часа. Прошлась по набережной и другим прогулочным зонам, прокручивая в голове события последних дней и недель, но чаще мысленно возвращаясь в сегодняшнее утро. Ощущение потерянности никуда не делось, но к нему примешалось стойкое чувство отвращения к самой себе. И с этим что-то нужно было делать.

Окончательно выбившись из сил, Диана добрела до ближайшей кофейни, коих в центре города хватало. Есть не хотелось, но организм настаивал на порции кофе. Обычно она выбирала капучино на обезжиренном молоке, но сегодня решила побаловать себя рафом¹. Народу в зале было немного, поэтому ей досталось шикарное место у огромного окна, выходящего на оживленную улицу.

В кофейне играла вполне приятная музыка, а уши устали от наушников, и Диана решила дать им отдохнуть, поэтому сразу услышала, когда над ней кто-то внезапно произнес:

– А я все думал, ты это или не ты, решил зайти и убедиться.

Она вздрогнула от неожиданности, подняла голову и с удивлением узнала в заговорившем с ней мужчине Дениса Савина. Держа в руках чашку со своим напитком, он вопросительно кивнул на второе кресло за ее столиком.

– Не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?

– Ничуть. Не ожидала тебя здесь встретить. Ты какими судьбами опять в Шелково? Еще одна лекция?

– Да нет, пока рановато. Две мотивационные лекции подряд в Шелково не прокатят, – усмехнулся он, садясь напротив и машинально проводя рукой по темным волосам, чтобы убрать от лица слишком отросшие пряди. Скользнув по ней внимательным взглядом, мягко поинтересовался: – Как ты? Выглядишь… ну, хуже, чем обычно, скажем так.

– Вот спасибо! – фыркнула Диана, но не обиделась.

И так знала, что сегодня не лучший день в ее жизни. Наверное, не стоило удивляться, что именно сегодня к ней как магнитом притягивает знакомых мужчин: сначала Карпатского, теперь Савина. Впрочем, полицейского майора притянуло еще ночью, и ему достался худший вариант. Стоило вспомнить об этом, как снова накатили стыд и неловкость.

– Честно говоря, я и чувствую себя весьма паршиво, – призналась она, стараясь отогнать неприятные мысли.

– Хочешь поговорить об этом? – предложил Савин с улыбкой.

– Хочу, но не с кем.

– Как же не с кем, когда у тебя есть я?

Диана с сомнением наморщила лоб.

– Чтобы ты задвинул мне одну из своих речей о важности позитивного мышления?

– Слушай, ну я же не только коуч! – обиженно отмахнулся он. – По большей части я нормальный человек.

Сняв очки, Савин положил их на стол рядом с собой и уставился на Диану чуть воспаленными глазами. Она знала, что он уже три года страдает бессонницей, и подозревала, что за прошедшие с их последней встречи две с половиной недели ситуация принципиально не улучшилась.

– Видишь? Я уже не мотивационный спикер Савин, а просто Денис. Человек, вместе с тобой переживший одну из самых странных историй. Может, мы и не особо близкие друзья…

– Да мы вообще не друзья, – насмешливо перебила Диана.

– Ай! Это было больно, – с напускным трагизмом заявил он, приложив ладонь к груди с левой стороны. – Но даже если так… Зато я в курсе твоей ситуации. Со мной можно поговорить.

И он был прав. Как минимум это достаточно безопасно, ведь Савин – редкий гость в ее жизни. Почти случайный попутчик. Диана набрала в легкие воздух, собираясь вывалить на него все, что накопилось в душе, но вдруг поняла, что все равно не может. Не знает, с чего начать, не находит слов. Она просто… не привыкла откровенничать с кем-то.

В итоге вместо всего, что хотелось, Диана сказала совсем другое:

– Двенадцатого у нас с Кириллом была бы пятая годовщина отношений.

Она сказала это и замолчала. Не дождавшись продолжения, Савин мягко уточнил:

– И ты задаешься вопросом, как бы все сложилось, если бы не история с записями?

Диана задумалась ненадолго и неопределенно качнула головой, то ли отвергая его версию, то ли соглашаясь с ней.

– Наверное, я больше задаюсь вопросом, кем была для него. Он ведь дал мне все! Квартиру, в которой я живу, машину, на которой езжу, салон, который меня обеспечивает… Он заботился обо мне, и я верила, что он меня любит. И любила его. И старалась быть лучшей версией себя – для него! А он врал мне. И хотел убить. Я не понимаю, как одно вяжется с другим…

– Оно нормально вяжется в ненормальном сознании, – спокойно пояснил Савин. – Обычно, когда мужчина влюблен в женщину, он желает близости с ней. Он окружает ее заботой и при возможности осыпает подарками, что само по себе приносит ему удовлетворение, но хочет он именно физической близости и при удачном стечении обстоятельств рано или поздно получает ее. Дальше в списке желаний идут сложившиеся в нашем сознании атрибуты счастливой совместной жизни: свадьба, общий дом, дети и все такое. Но в травмированном сознании твоего Кирилла одним из атрибутов счастья стала смерть. Убийство. Для него это такая же потребность, как для другого – секс. Чем сильнее он любит, тем сильнее хочет убить…

– Чушь, – тихо перебила Диана. – Ты не видел его в тот день. Это была не любовь и даже не страсть. Он ненавидел меня в тот момент…

– Одно другого не исключает. Любовь и ненависть всегда ходят рука об руку. Можно получать неземное удовольствие от убийства и ненавидеть это. Это как… пирожное или сладкий жирный раф-кофе! Очень вкусно, но чувство вины так и гложет. Разве нет?

Диана посмотрела в свою чашку, вздохнула и кивнула. Да, эта аналогия была ей близка и понятна.

– Что тебе действительно нужно осознать, так это то, что ты ни в чем не виновата. И даже он не виноват. Виновата детская травма. Но она все равно делает ваши отношения невозможными. Когда устремления настолько расходятся и его абсолютное, пусть и краткосрочное счастье означает твою гибель, любви не остается места. Это надо просто принять. И идти дальше. Жить своей жизнью.

– Разве она у меня есть? – горько усмехнулась Диана. – Я жила его жизнью…

– А теперь заведешь свою. Тут главное – принять решение, отказаться от чувства вины и идти вперед, не оглядываясь назад. Пойми, чего ты хочешь. Ты вольна сохранить прежний образ жизни, но теперь стараться не для Кирилла, а для себя. А можешь перевернуть все с ног на голову в поисках истинной себя. Не знаю… Продай подаренные им бизнес и машину, а деньги отправь на благотворительность, чтобы освободиться от прошлого и начать с нуля. Найди работу по душе…

– Нет уж, спасибо, – сухо отказалась Диана, глядя на него, как на сумасшедшего. – Я, конечно, в стрессе и в подавленном состоянии, но не рехнулась. Быть несчастной гораздо проще, когда в кошельке и на карточках есть деньги. И не надо везде ходить пешком.

– Некоторые считают, что бедность очищает, – улыбнулся Савин.

– Да, меня большую часть жизни пытались убедить, что лучше быть бедной и больной, чем богатой и здоровой, – проворчала она. – Я не верила в это тогда, не верю и сейчас.

Он вопросительно приподнял брови, предлагая ей рассказать. Диана слегка поморщилась и призналась:

– Мои родители. Большие поклонники теории о честной бедности, которая обалденно очищает. Мы всегда жили… ну, может, не совсем плохо, но нехорошо, понимаешь? И они никогда не стремились к тому, чтобы сделать лучше. Потому что, по их мнению, много зарабатывают только воры и подлецы, а они выше этого. Работа должна быть тяжелой, ненавистной и низкооплачиваемой – тогда это действительно работа. А если денег не хватает на жизнь, значит, жить надо скромнее. Еда должна быть простой и дешевой, одежда – практичной, а не красивой. Я уже не говорю про всякую там косметику – это страшное излишество, нужное только не очень хорошим женщинам, если ты понимаешь, о чем я.

– Понимаю, – улыбнулся Савин.

– А честной женщине хватит и просто мыла, чтобы быть чистой. Ну, ладно, я немного утрирую, потому что шампунь и дезодорант у нас все-таки тоже были. А еще детский крем. Знаешь, такой в тюбиках?

Он снова кивнул, подтверждая, что знает. А Диана все больше распалялась, рассказывая.

– У нас дома было только очень нужное и практичное. Ничего красивого. Даже захудалого парадного сервиза где-нибудь в шкафу. Мама – учительница, а папа – инженер. Мама никогда не брала учеников, как делают другие, отрабатывала только стандартную ставку, потому что так правильно. А в свободное время предпочитала читать, потому что только чтение дает духовное развитие. Правда, папа проводил вечера перед телевизором, разгадывая кроссворды и сканворды. Ему это разрешалось. Он мог спокойно заниматься этим, даже когда у него не было никакой работы. Найти что-нибудь не по специальности, но чтобы платили? Нет, зачем? Это же роняет достоинство инженера! А ходить двадцать лет в одном костюме – ничего не роняет.

Диана вдруг замолчала, снова опуская взгляд в чашку, где на поверхности кофе еще пенились взбитые сливки. Она словно размышляла, стоит ли говорить дальше.

– Ты тогда спросил, кто из родителей поднимал на меня руку. Так вот, мама себе это позволяла. Нечасто, несильно, но позволяла. Ее любимым наказанием было поставить в угол. Меня ставили в угол лет до тринадцати, представляешь? И я стояла! Если я тупила, она могла дать мне подзатыльник. Потом, когда я подросла и во мне проснулся дух бунтарства, появились пощечины. До затылка уже не всегда получалось дотянуться, а в углу я стоять отказывалась. Я мечтала о том дне, когда смогу уйти из родительского дома. Выбор профессии рассматривала только через призму вопроса: «Где можно побольше заработать?» Решила, что надо идти в экономику или юриспруденцию, потому что на программирование у меня мозгов не хватало. Все лето перед одиннадцатым классом я подрабатывала промоутером, просто чтобы купить себе какой-нибудь красивой одежды. И косметики. Мама ругалась, конечно. И настаивала, чтобы я после школы шла в педагогический.