Kitabı oku: «Искусство неуправляемой жизни. Дальний Восток»
Предисловие
Улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать.
В. Маяковский
Одним из самых поразительных открытий, свершившихся в последние десятилетия, стало открытие множества Россий. О другой России (отнюдь не об оппозиции) заговорили давно, уже в первой половине 1990-х годов. Россия «русскоязычных» жителей бывших советских республик и Россия российских регионов, Россия потерянная и Россия криминальная. Да, много еще разных скрытых стран и народов, проживающих на одной территории. Эти «разные страны» под влиянием ветров демократии стали обретать голос, стали спорить и решать на самых разных площадках, от площадки перед поссоветом до Верховного Совета последнего созыва.
Голоса эти были отнюдь не благозвучным пением ангелов грядущей демократии. Гораздо чаще они были грубыми, хриплыми и мало похожими на выступления европейских парламентариев. Но у них было одно важнейшее достоинство: они были голосами России, ее разных и очень разных жителей. За невнятность этих голосов стоит сказать спасибо артикуляторам общественного мнения, которые в тот момент артикулировали что-то совсем иное. При этом были искренне удивлены, когда оказалось, что артикулировали они не интересы старой или новой власти, не хриплые голоса «почвы», а выдуманный, вымечтанный ими объект.
Правда, потом, под победный грохот выстрелов по Белому дому в 1993-м, разговоры о разных Россиях отошли несколько в сторону, переместились из жизни в «исследование жизни». Так часто случается: когда нечто исчезает из жизни, его непременно начинают исследовать, реконструировать и толковать. В рамках регионалистики и изучения проблем федерализма, в рамках антропологических и этнографических штудий эти разговоры продолжались. Но продолжались они главным образом в академических аудиториях, в минимальной степени затрагивая толщу публичной речи, сознание основной массы жителей. Точнее, шел более или менее быстрый процесс вытеснения этих разговоров из легального и общего пространства в резервацию, ставший особенно стремительным в текущем столетии.
Да и сами эти разговоры были отнюдь не простыми, даже на уровне попыток научного описания. С одной стороны, ученые видели гигантские различия в образе жизни, типах хозяйствования, климате, кулинарных особенностях, эстетических пристрастиях, вплоть до цвета глаз и волос жителей Калининграда и Владивостока, Краснодара и Архангельска. С другой стороны, попытка их как-то объективировать чаще всего с треском проваливалась. Массовые опросы, контент-анализ прессы, да и статистические данные вполне укладывались в общую картину. Выламывающиеся из картинки элементы существовали на периферии смыслового поля.
Причина в целом достаточно очевидна. После расстрела парламента в 1993 году различия разных частей России уходят в тень. Они простирались в широких пределах от особенностей двойной бухгалтерии и устного найма до специфики криминальных крыш, разборок, властной дистрибуции, организации бизнеса и социального взаимодействия. Но многочисленные исследователи нашего «неформального всё» были сосредоточены более на фиксации несовпадения формальных принципов и неформальных правил. Веселая неформальность казалась важнее и интереснее, нежели описание ситуации, где неформальное и формальное слиты воедино. В результате реальность российской «живой жизни», точнее реальности, осталась несказанной. Важно и то, что в силу особенностей, о которых пойдет речь в книжке, она (реальность) и не особенно стремилась быть сказанной.
Эти очень разные, но главным образом неформальные отношения персонифицировались в фигурах «региональных баронов» – губернаторов 1990-х годов. Тех самых, которые «перегибы и произвол на местах». Тех самых вполне самовластных владык. Но при всем их могуществе в легальной и легитимной сфере они были только чиновниками, правда, всенародно избранными, то есть по уровню легитимности равными, скажем, президенту страны. Практически, будучи «императорами в своем королевстве», эти «императоры» оказались так и не способными создать легальный легитимизирующий дискурс. Достаточно тонкие и по-своему изящные попытки создать такой язык1 отторгались региональным сообществом как «чужие».
Предельно разные регионы, да и не только регионы России, обладали одним общим языком, идущим из центра. Разная реальность втискивалась в этот язык – и научный, и публичный, – воспринималась только через него. Иных форм презентации просто не оказывалось. Единый язык, существуя по законам семиотически упорядоченной совокупности текстов, создавал плотную стену смыслов, заслоняющих реальность и от взгляда исследователя, и даже от взгляда жителя. Реальность за пределами единого языка оказывалась непоименованной, а значит, неисследуемой и нефиксируемой.
В условиях, когда различия не столь существенны, такой единый язык скорее благо. Он позволяет легче осуществлять коммуникацию, согласовывать интересы. То, чем во имя нее жертвуют, в этом варианте оказывается не особенно существенным. Однако в варианте значимых различий, в варианте конфликта интересов общий язык, выработанный вне переговоров и согласований, превращается в «прокрустово ложе». Но иного языка и коммуникации, и самоописания просто нет. Неформальная реальность, не только экономическая или политическая, но и любая другая, продолжала «корчиться безъязыкая». Потому при опросах люди воспроизводили ритуальные речевые формулы, почерпнутые из последних телепередач. А интерпретаторы вычитывали из них привычные смыслы.
В результате, в отличие от ситуации в Империи Христиан после Вестфальского мира, «короли» оказались слабее императора.
Возглавляемые ими региональные сообщества попросту проиграли конкуренцию федеральному бюджету, одухотворенному нефтью и идеей спасения России. Слабые попытки построить «региональную идеологию» конца 1990-х годов были с легкостью раздавлены официальным дискурсом, использующим все ресурсы советского идеологического наследия и мощь федеральных трансфертов.
Региональная реальность, которая и в начале, и в конце 1990-х годов была близка к тому, чтобы обрести голос, была окончательно вытеснена из публичной сферы. Но, оказавшись без голоса, она не исчезает. Ведь условия жизни, условия коммуникации, вплоть до привычки ездить за вещами в Польшу, Турцию, Монголию или Китай, остаются прежними. Остаются прежними и социальные сети, пронизывающие каждую пору социальной ткани страны.
Их невидимое существование проявляется в классических формах – в оппортунизме, в тактике избегания встречи с властью, в стремлении регионов перенаправить федеральные трансферты из бессмысленных (для регионов) сфер в «правильные» (для регионов же). Этот «скрытый гул», проявлявшийся в самых разных формах на протяжении всех «нулевых» годов, стал прорываться на поверхность, как только сияющая нефтегазовая пленка, охватившая страну, ставшая символом ее единства, начала истончаться.
На поверхности выступили уже четыре России Натальи Зубаревич2. Россия столиц и мегаполисов, Россия малых городов и деревень. В очереди стоит гораздо больше. Недавно, как Колумб Америку, Россия с помощью Юрия Плюснина3 открыла для себя мир «отходников». Усилиями петербургских социологов из Европейского университета мы вот-вот откроем urbi et orbi загадочную реальность МВД. Все четче проявляются различия территорий. Казалось бы, в чем трудность? Есть разные миры, сосуществующие в одном политическом пространстве, в одной стране. Каждый из них обладает своей правдой, своей рациональностью. Соотнести их, выработать общие и взаимоприемлемые принципы взаимодействия – и нет больше Пиренеев.
Тут-то и возникает проблема. Все эти реальности «молчат». Их описание – всегда описание внешнее. Они в большей или меньшей степени, в зависимости от такта и проницательности исследователей, трансформированы актом описания, чужим языком. Принимая чужой язык описания, реальность невольно, как и в варианте с единым «федеральным» дискурсом, вытесняет за пределы видимого то, что в этот язык не вписывается. Все бóльшая часть реальности оказывается в непоименованном пространстве.
Более того, само описание здесь оказывается без адресата. Властный дискурс его отторгал как чужое. Региональный же вариант не видел особой разницы между тем и другим «книжным» ви´дением. Но то, что в отсутствие своего слова эти реальности смогли быть увиденными хотя бы наиболее внимательными исследователями, говорит о том, что общее слово вытесняет не случайное, факультативное, а сущностное содержание реальности. Сегодня это отсутствие языка все активнее прорывается в сепаратистских настроениях, в уверенности, что «Москва нас ограбила».
Ведь если вербализация, переговоры невозможны, то неизбежно возникает желание прекратить коммуникацию. Задача дать этому непоименованному миру язык пока просто не ставилась. В результате мир России начинает складываться из разных, но не осознающих свою разность сообществ. Невозможность эту разность выразить приводит к тому, что ее «выражают» другие. А взгляд соседа хоть и пристальный, но далеко не всегда доброжелательный.
Как говорят социологи, «чужая культура всегда грязная». В результате отличие разных миров были осмыслены не как другие, но как испорченные свои. Боль одного региона почти никогда в новейшей истории России не находила адекватной реакции у соседей. Так, катастрофические пожары на Дальнем Востоке 1998 года, в ходе которых сгорело более двух миллионов гектаров леса, полностью прошли мимо информационного поля России, массовые народные выступления на Дальнем Востоке 2007–2008 годов отразились в целых трех публикациях за пределами региона.
Выступления эти были в них «адекватно» оценены как «подготовленные и проплаченные криминалом». Стоит ли удивляться, что столичные приключения образца 2011 года остались для большей части регионов «движухой зажравшихся москвичей». Разные, но не осознающие свою разность регионы, социальные и профессиональные общности не могут договориться. Нет языка, на котором они могли бы выразить себя. Молчит реальность, по поводу которой нужно договариваться. Потому ей и необходим «стальной каркас» власти. Ведь власть из необходимой сферы сервиса превращается в сферу господства в тот момент, когда мы теряем способность или возможность договариваться сами.
Более того, задача «сказать регион» зачастую до настоящего времени воспринималась как чудовищная крамола, как посягательство на святое, на единство. Пламенных защитников единства в таком варианте, когда бóльшая часть населения просто лишена голоса (не права голосовать, но возможности сказать о себе), сегодня более чем достаточно. Но, как представляется, именно этот путь – дорога в распад, повторение пути СССР.
Разные территории, разные люди, «склеенные» с помощью ОМОНа, даже без идеологической анестезии просто распадаются при ослаблении властного давления или взрываются при его сохранении без массированных финансовых вливаний. Гораздо более продуктивным, далеко не гарантирующим успех, но содержащим в себе его возможность представляется иной путь. Путь, при котором разность не просто признается и постулируется, но разноречие, разномыслие становится основой для выработки нового единства, нового общего языка. Ведь общего у нас, на самом деле, очень много, а о разном при наличии языка можно договориться. Это путь к другому единству. Не единству кнута и страха, а единству взаимного интереса, согласованных принципов бытия. Почти трюизмом сегодня стала мысль, что Россия, возникшая в 1990-е, будучи небывалым, новым политическим, да и культурным образованием, в этом качестве ни разу осмыслена не была. К новой стране прикладывались самые разные маски – от советской до дохристианской. Но в каждом случае это были маски, скрывающие, а не организующие пространство.
Эта книга тоже отнюдь не решение проблемы, но маленький шаг в обозначенном направлении. Я попытаюсь сквозь дебри статистики, сквозь множество строгих и нестрогих объяснений, сквозь устоявшиеся социальные и политические фобии самих же жителей региона и его внешнего окружения прорваться к одной из территорий страны – к Дальнему Востоку России. Не потому, что эта Россия более значима, чем другие. А только потому, что я живу здесь, хожу по этой земле, люблю ее. Потому что я хочу, чтобы она заговорила своим голосом. Одним из многих.
Голосом по определению невнятным. Ведь речь идет о том, для чего слов еще не придумали. Да и сами жители региона за десятилетия пения чужими голосами привыкли думать о себе и своей жизни хуже, чем она есть на самом деле. Привыкли просить или ругать «начальство», что в равной степени бессмысленно. Уже на стадии обсуждения этой книжки и ее отрывков, выложенных на сайте gef er.ru, среди самых разных откликов были возражения типа: а ты уверен, что люди, принимающие решения, прочтут эту книжку?
Отвечу сразу: людям, «принимающим решения», я эту книгу и не адресую. Более того, я адресую книгу не только и не столько моим коллегам по цеху. Эта книга для тех, кто задумывается, как сказать реальность, как в этой реальности действовать. В первую очередь эта книга для тех, кто говорит и думает. Ведь именно от них, от их усилий зависит то, появится ли у регионов, у страны голос, голос свободных людей, договаривающихся о правилах совместной жизни с другими свободными людьми.
Но если этот голос состоится, как и другие голоса других регионов, сообществ, групп и группочек, то возникнет уникальная возможность – договориться. Не сконструировать мудрым полит-технологическим ходом в духе В. Суркова, а создать новое целое, новую сущность – Россию.
Несколько слов стоит сказать и о композиции этой книги. Она составлена из разных, хотя и концептуально связанных между собой статей. Но статьи эти писались для разных аудиторий, печатались в разных журналах. От жестко академических журналов до вполне публицистических изданий. Потому и различается стиль изложения, хотя я и приложил массу усилий для сглаживания этих различий. Чтобы несколько упростить задачу моим потенциальным и, без сомнения, уважаемым читателям, сразу оговорюсь. Тем, кого интересует этнографическая составляющая книги и ее общественное звучание, стоит начать чтение со второй части книжки. Тех, кого интересует политическая теория (вдруг найдутся и такие), прошу сосредоточиться на первой части изложения. Тех же, кто хотел бы понять, для чего, собственно, автор решил отнять несколько часов его уникальной жизни, очень прошу проявить терпение и снисхождение и прочесть этот небольшой текст полностью и не очень быстро.
Эмпирическим основанием для моих вполне спекулятивных рассуждений стала коллекция биографических интервью, собиравшихся с 1994 по 2013 год среди жителей Дальневосточного региона. На разных этапах в центре внимания оказывалась внутрирегиональная миграция (грант фонда «Культурная инициатива», 1994 год), криминальный мир региона (грант МОНФ, 1998 год), бизнес-сообщество во взаимодействии с региональной властью (гранты Фонда Форда, 1999; фонда «Институт «Открытое общество», 2000; МОНФ, 2001; РФФИ, 2003; РГНФ, 2005; ФЦП «Кадры», 2011). Структура повседневности населения южной части Дальнего Востока исследовалась в 2010–2013 годах при поддержке РФФИ, ФЦП «Кадры» и фонда социальных исследований «Хамовники». Дополнительным источником региональной информации стал мониторинг социального самочувствия населения Хабаровского края, проводимый при поддержке правительства Хабаровского края при участии и под руководством автора в форме анкетного опроса по постоянной выборке. При работе над текстом мы ориентировались и на опросы, проведенные соискателями, ныне кандидатами наук, работавшими под руководством автора этих строк. Опросы проводились в Камчатском и Приморском краях, Еврейской автономной области, Амурской области. Далеко не все материалы включены в книгу. Но каждый из результатов я попытался учесть в своей попытке «сказать регион». Насколько она была удачной, судить Уважаемому Читателю.
Мне же остается выразить благодарность людям, так или иначе имевшим отношение к этой книге. Г. О. Павловскому, без инициативы и поддержки которого я не решился бы на написание этой книжки. Отдельная благодарность профессору Иркутского университета В. И. Дятлову и доценту того же вуза К. В. Григоричеву. Именно их усилиями сложился уникальный коллектив людей, представляющих крупнейшие научные центры страны от Омска до Владивостока, который и дал возможность увидеть разные лица России, услышать ее голоса.
Важным посылом для написания этого текста стали беседы с С. И. Каспэ и А. Ф. Филипповым, в ходе которых уточнялась авторская позиция. Очень многое из того, что нашло отражение на этих страницах, родилось в беседах с замечательным питерским социологом Э. Л. Панеях и замечательным хабаровским философом В. П. Чернышевым. Много важных для меня идей я тихо позаимствовал у С. Г. Кордонского и В. В. Волкова. Существенные элементы предлагаемой в работе модели регионального развития в постсоветской России я позаимствовал из работ Ю. С. Пивоварова.
Огромную помощь в сборе эмпирического материала мне оказали мои аспиранты, а сегодня вполне самостоятельные исследователи С. А. Соловченков, Н. А. Пегин, Е. В. Галкин, Т. А. Лидзарь и Д. И. Канарский.
Я благодарен также редакциям журналов «Полис», «Полития», «Отечественные записки», «Политическая наука», «Гефтер», на страницах которых ряд положений, представленных в книжке, прошел апробацию. Очень многое в этой книге не появилось бы или выглядело бы иначе, если бы не мои дорогие друзья, лучшие представители дальневосточного бизнеса, знающие, что такое честь, ответственность и дружба. Именно их критика моих «кабинетных соображений» была для меня наиболее важна. Я благодарен тебе, любимая. Без тебя бы ничего не было.
Леонид Бляхер
Часть I
Мир глазами региона
Глава 1
Европейский казус и неевропейские политии
Мы разделяем интеллектуальность и язык, но в действительности такого разделения не существует.
Густав Шпет
Любое описание «особенностей», так или иначе, предполагает и наличие хотя бы эскизного очерка того мира, в котором эти особенности проявляются. О том, что Дальний Восток – особый регион, писалось уже множество раз, в том числе главным до недавнего времени дальневосточником Виктором Ишаевым4. Однако стоило от деклараций особости перейти к описанию, как перед нами оказывалось вполне типичное региональное образование. Вероятно, проблема в том, что любое подобное описание представляет собой попытку приложить к территории и территориальному сообществу некоторую изначально заданную схему, встроить сообщество и территорию в некий инвариант. Такое внешнее описание бессмысленно для региона, не воспринимается им.
Ведь если оно совпадает с уже сложившимся самоописанием региона, то оно излишне. Если же не совпадает, то с региональной точки зрения оно ложно. Когда же само описание регионом себя отсутствует, то любое внешнее описание возможно, но, увы, недействительно. Действительным оно становится только при принятии его самим сообществом. Для внешнего же окружения это дорога к самым глубоким и устойчивым заблуждениям. Внешняя модель, которая настолько широка, что способна включить в себя все мыслимое разнообразие, чаще всего оказывается моделью ничего, пустоты, беспредельной и бессмысленной. Но любая другая, менее общая картина становится насилием над реальностью.
Именно поэтому я начну свое повествование, пожалуй, с попытки выйти за стандартный категориальный аппарат описания. Для чего? Ну, хотя бы для того, чтобы избежать пути, где описание регионального своеобразия уже не состоялось. При этом «выход за пределы» сложившегося базового алгоритма описания отнюдь не отменяет самого алгоритма. Скорее, наш подход представляет собой некий вариант пролиферации П. Фейерабенда5, умножения подходов, дополнения к уже существующему представлению. Я попробую не с высот мирового центра взглянуть на далекую периферию, но окинуть своим вполне периферийным взглядом внешний мир, простирающийся за пределами одной третьей части России, одной седьмой части суши. Словом, посмотреть на мир из региона, наделить его региональными смыслами. Засим и приступим.
