Kitabı oku: «Узник», sayfa 2

Иван толкнул локтем мужика и сказал:

– Потише, а то и вас пристрелят. Хотя какая разница, здесь или там?

– Невозможно спокойно смотреть на то, как вчерашние герои, которые провозглашали коммунизм, сегодня с легкостью сдаются немцам, – шепотом ответил впереди стоящий мужчина.

– Вы не знаете, далеко нас везут? – спросил Иван.

– Километров сорок где-то выйдет, – ответил мужчина.

– Как «сорок»? Поближе места для расстрела не нашли? – ухмыльнулся Иван.

– А вы что же, голубчик, думаете, нас стрелять будут? – сказал незнакомец. – Я думаю, что мы с вами, если не сдохнем от голода и болячек, то очень скоро окажемся в Германии, – добавил мужчина.

– Как «в Германии»? – шепотом спросил Иван.

– Да, дорогой мой друг, концлагерь это называется. Часть не доедет, умрет по дороге, другая умрет сразу после приезда, а кто выживет, будет пахать на Германию. Вы в какую категорию предпочитаете попасть?

Иван задумался. В какую категорию? Умирать страшно! Хотя только недавно, в комнате, он желал смерти. А здесь, на свежем воздухе, жить хочется…

– Почему вы сказали «сорок километров»? – спросил Иван.

– Там перевалочный пункт, для отправки в лагеря. Кто здоровый, останется жить, остальных расстреляют или сожгут в печах.

– Сожгут? – возмущенно спросил Иван.

– Да, юноша. Так проще, закапывать не надо.

– Откуда вы всё знаете? – поинтересовался Иван.

– Поживите с мое! – улыбнулся незнакомец.

Непонятно, радоваться или нет. Иван не представлял, что будет в немецких лагерях, но весть о том, что он, возможно, останется жив, взбудоражила его. На улице было холодно, конец октября. Ватник, который был надет на голое тело, совершенно не грел. Иван сжимал руки под мышками, медленно двигался к грузовику. Теперь у него появился собеседник, но почему он упрекнул коммунизм? «Может, из царских кровей?» – подумал Иван.

Стоявшие возле грузовика немцы вдруг ушли, им на смену пришли два человека, в черной одежде с белыми повязками на рукавах. Это были местные полицаи. В одном из них Иван узнал предателя Матвейку. Очередь стала двигаться быстрей, полицаи, в отличие от немцев, более энергично закидывали людей в кузов грузовика. «Выслуживаются перед немцами», – опять подумал Иван.

– Как тебе служится, Матвейка? – спросил Иван, плюнув ему в ноги.

– Не Матвейка, а Матвей Петрович, давай полезай, – ответил предатель.

– А-а-а-а, вон какой стал, – ответил Иван, с трудом запрыгнув в кузов.

– Ваш знакомый? – спросил незнакомец.

– Да, были знакомы! – с большой грустью сказал Рогов.

В грузовик забилось человек пятьдесят, а может, больше. Иван уселся в углу, а рядом – мужчина, с которым начался интересный диалог. Ивану этот диалог был необходим – он стал чем-то вроде поддержки. Борт кузова закрылся.

– Ну всё, поехали! – вздохнул Иван.

– Будем знакомы, юноша! Называйте меня Михаил Иванович.

– Иван, – ответил Рогов.

Дорога была длинная и мучительная. Михаил Иванович рассказывал какие-то истории, – как будто они едут в колхоз картошку копать, а не в немецкий лагерь. Вообще, Михаил Иванович был немного странным человеком – и принимал всю эту ситуацию как должную. Было ощущение, что ему не привыкать ездить по лагерям.

На вид ему было лет пятьдесят. С седоватыми волосами, достаточно хорошо одет. Иван обратил внимание на необыкновенную обувь Михаила Ивановича – кожаные темно-коричневые полусапожки с острыми носами и интересным рисунком. «Такой обуви в нашем колхозе я не встречал!» – подумал Иван, но постеснялся спросить их происхождения.

На улице стемнело, многие заснули, несмотря на холодную погоду. Кашель стоял такой, что иногда заглушал звук двигателя автомобиля. «Да, действительно, многие не доедут, Михаил Иванович прав!» – подумал Иван. Машина остановилась, где-то там слышался лай собак, как будто их целая стая. Открылся борт кузова, и немец крикнул: «Am Ausgang – на выход!»

Все стали прыгать на землю и строиться в две шеренги. Иван держался своего нового знакомого. Из кузова вышли не все, человек пять умерли по дороге, там и остались лежать. Немец запрыгнул в кузов, пошевелил всех, в каждого выстрелил из «Шмайссера».

Перед входом в лагерь висела вывеска Dulag 142. Это был настоящий концлагерь. С осени 1941 года он служил как перевалочный пункт для пленных, находился вблизи города Брянска.

Перед пленными вышел немецкий офицер, держа в руках папку, рядом с ним стоял солдат и светил керосиновой лампой. По всему периметру стояли немцы с собаками, сквозь проход в лагерь виднелись бараки. Пленные стояли долго, но немец с папкой чего-то ждал. Из ворот появился важный офицер, закутанный в черный плащ, сапоги блестели, в руках была длинная трость. Он подошел и кивнул. Тот, что с папкой, начал зачитывать фамилии по-русски, все в строю кричали «я».

После того как всех пересчитали, «главный немец» начал произносить речь.

«Русские, вы находитесь в плену. Германия гарантирует вам жизнь, если вы не будете нарушать распорядок дня. Попытка к бегству – расстрел на месте, непослушания – расстрел на месте. Часть из вас, самые сильные и выносливые, отправится в Германию, служить Третьему рейху».

Всю эту огромную толпу людей повели на территорию лагеря и остановили перед входом в какое-то помещение, начали заводить по три человека. Это была баня – или что-то вроде того. Пленные снимали одежду, заходили в душ, где двое крупных немцев обливали холодной водой из шлангов, затем выдавали новую одежду и выгоняли на улицу ждать других. Одежда состояла из черной робы и ватника, прилагались ботинки и шапка. После водных процедур всех загнали в барак. Длинное помещение с двухъярусными шконками, сбитыми из дерева.

Иван занял верхнюю шконку, а Михаил Иванович определился внизу. Когда все разместились, прозвучала команда «отбой». Была уже поздняя ночь, Иван впервые за это время захотел есть, даже пожалел, что не стал тогда есть кашу.

Иван не мог заснуть, склонил голову вниз, спросил у Михаила Ивановича:

– Как вам новая обувь, не жмет?

– А вы любопытный, Иван!

– Жалко, наверно, расставаться? Вы бы перед пленом чего-нибудь другое надели, – съязвил Иван.

– И с чувством юмора у вас всё хорошо, – ответил Михаил Иванович.

– А вы не из наших краев? Я вас раньше не встречал в городе, – поинтересовался Иван.

– В гостях был, да вот война пришла. Иван, давайте спать, – ответил Михаил Иванович.

«Всё-таки странный этот Михаил Иванович. Похож на интеллигента, общается культурно, меня на «вы» называет. Может, шпион какой? Нет, зачем шпиону на верную смерть идти? Фамилия у него какая-то странная – Бирд…» (Когда опрос был, Иван услышал).

Ивана тревожила мысль о личности Михаила Ивановича. С этой мыслью он и заснул.

Прозвучала команда «подъем». Между шконками шел немец и автоматом молотил тех, кто не встает. Некоторые так и не встали – умерли ночью. На входе стоял еще один немец и выгонял всех на улицу. Некоторые от страха не успевали надеть – кто шапки, кто обувь. Опять построение и проверка, так начался новый день.

После проверки загнали всех в барак и привезли большую бочку с едой. Каждому полагалось по посудине овощного супа и кусок хлеба. В углу барака стояла бочка с водой. Есть было невозможно – суп напоминал отходы. После противного завтрака всех заперли в бараке – и опять началось ожидание.

После долгого томления в барак зашел немец в сопровождении высокого мужчины в белом халате. Согнал всех пленных в одну половину, а вторая осталась пустая, начал отсчитывать по десять человек и выводить.

– Михаил Иванович, вы всё знаете! Что это было? – спросил Иван.

– Сортировка началась. Сейчас мы с вами узнаем, будем жить или нет, – сказал Михаил Иванович. – Не переживайте, вы, скорее всего, будете, – добавил он.

– Почему вы так уверены?

– Сколько вам лет?

– Через месяц 17 будет, а что? – спросил Иван.

– Во-первых, молодой и здоровый, болячки ваши заживут. Во-вторых, вас же сразу не расстреляли, а вы из партизан… – сказал Михаил Иванович.

– Откуда вы знаете? Я этого не говорил!

– У вас на лице написано, – улыбнулся Михаил Иванович.

«Что происходит? Кто он такой? Может, во сне я кричал что-то про партизан? Ведь я ему не говорил, кто я. Всё-таки странный этот Михаил Иванович». Иван опять начал думать о загадочной личности своего соседа. Через некоторое время из десятка бедолаг вернулись шестеро, которые были помещены в пустую половину барака.

– Четверо пригодных! – заключил Михаил Иванович и добавил: – Если мы с вами сюда не вернемся, то поживем еще.

Так и случилось. В очередную десятку отобранных пленных попали Иван и Михаил Иванович. Их вывели на улицу, а затем провели в отдельное здание. Мужчина в белом халате оказался доктором, который проводил обследование пленных. Сложно было это назвать обследованием, но часть людей совсем не стояла на ногах, у многих был жар, кто-то практически выплевывал легкие от кашля, а у кого-то были переломаны конечности, – таких сразу отводили в сторону, даже не осмотрев. Остальных доктор-костолом щупал, простукивал молотком, даже некоторых слушал.

Относительно здоровых людей, которых было немного, отводили в сторону и отправляли в другой барак. Иван обследование прошел первым и попал в число здоровых. В конце шел Михаил Иванович. Иван уже стал переживать. Ему не хотелось потерять хорошего собеседника, тем более – оставалась тайна, кто такой этот загадочный мужчина по фамилии Бирд.

Внешне Михаил Иванович был абсолютно здоровым человеком, да и вообще складывалось впечатление, что он не очень страдал от плена. Иван всё-таки дождался своего нового друга – и в одной компании они отправились в другой барак. Он ничем не отличался от прежнего, если только более здоровой атмосферой среди людей.

Иван лежал на шконке, а Михаил Иванович сидел рядом, опять рассказывал какие-то истории, которые Ивану были непонятны. В бараке набралось человек сто. Прозвучала команда «на выход», и вся толпа вышла на улицу. Перед ними стоял тот же офицер с тростью. Складывалось впечатление, что этот господин выполняет функцию оратора – и не более того. Всех выстроили, как скотов, офицер произнес свою пылкую речь.

«Вам выпала большая честь работать на великую Германию. Третий рейх нуждается в рабочей силе, вы будете трудиться на самых продвинутых заводах Германии. Сегодня вы отправляетесь в самую лучшую страну мира».

– …Которую мы перебьем! – прошептал Михаил Иванович.

– Что вы сказали? – со злостью крикнул офицер.

«Всё, конец! – подумал Иван. – Нужно что-то делать, иначе Михаила Ивановича расстреляют, а я не узнаю тайну его происхождения».

– Господин офицер! Он сказал, очень признателен великой Германии, что ему сохранили жизнь, – и будет работать за двоих, – вступился Иван.

Офицер подошел к Михаилу Ивановичу, ткнул своей тростью в грудь и сказал:

– Хороший у вас друг.

«Фу, пронесло», – подумал Иван. Всех повели грузиться в машины.

– Зачем вы это сделали? – спросил Михаил Иванович.

– Затем, что мне интересно, где вы такие ботинки оттяпали, не отечественного производства, – ответил Иван.

Михаил Иванович улыбнулся и даже приобнял Ивана за плечо. Всю толпу людей погрузили по машинам под усиленной охраной немцев, поехали в долгий путь. Всего было три машины пленников, по два мотоцикла с немцами, спереди и сзади. Поездка заняла порядка трех часов.

«Как же меняются люди, когда попадают в плен, – думал Иван. – Становятся зависимыми и готовы на любое поклонение, лишь бы не умирать. Вспомнить только того бедолагу, который стал ноги немцу целовать. Не постеснялся же опозориться перед собственными земляками, которые стояли в толпе. Может, он вовсе не местный, да какая разница? Позор-то какой. А Матвейка – он думает, что жить при немце хорошо будет. Где-нибудь оступится, они его первым и пристрелят. То ли дело Михаил Иванович, характер у человека чувствуется, и Трошин настоящим мужиком был.

Интересно, куда нас везут? Нарваться бы на наших партизан, может, удалось бы сбежать, я думаю, Михаил Иванович меня поддержал бы. Надо спросить у него».

– Михаил Иванович, как вы думаете, сбежать получится? – тихо сказал Иван.

– Тише, Иван. Ты думаешь, что здесь все этого хотят? Некоторые думают, что они в рай едут, хотя на самом деле там ад. Сдадут при первой остановке. Никому не доверяй, – прошептал на ухо Михаил Иванович.

Три или четыре часа дороги всех утомили. Остановки были, но только для немцев, которые справляли нужду в русском лесу. Пленных не выводили, многие справлялись прямо в штаны, поэтому по приезде стояла жуткая вонь. Машины остановились возле блокпоста, всех выгнали, только тогда разрешили сходить по-маленькому, после чего всех построили и пешком погнали к железнодорожной станции.

На станции было огромное количество пленных, которых грузили, как скот, в вагоны. Среди пленных были и женщины, но в основном – мужчины. Было много русских солдат, потрепанные, голодные. Ивана эта картина ужаснула, он спросил у Михаила Ивановича:

– Сколько же здесь людей?

– Не знаю. По всей видимости, не менее тысячи, – ответил Михаил Иванович.

Погрузка в вагоны была под завязку: чтобы не было давки, многие стояли. Наряду с полноценными вагонами были полувагоны, которые представляли из себя вагоны без крыши с высокими бортами. Так продолжился путь в ад.

«Путь был долгим и составил неделю, а может, больше – долго стояли на Западной Украине, в Польше. Бывало, проснешься, а рядом с тобой труп, так и едешь до ближайшей станции, а это полдня. На станции немцы запрыгнут в вагон, каждому пинка дадут, да заставляют трупы выносить на платформу. Из нашего вагона не доехало человек десять, а может, и больше, трудно было посчитать. Со временем привыкаешь, что кто-то должен умереть», – вспоминал потом Иван.

Ехали не только русские, было много евреев, до Германии они не доехали. Кто остался жив, высадили в Польше, и наоборот – польских пленников загружали в вагоны. Михаил Иванович сказал, что для евреев существуют специальные концлагеря смерти на территории Польши. С едой было плохо, кормили один раз в день, а может, и больше времени проходило – ориентировались только по световым ощущениям.

Остановки были даже за счастье, – приходила мысль, что нужно будет выносить трупы. Это была единственная возможность вступить на землю и чуть-чуть размяться. В мирное время это показалось бы ужасным, но таковы были реалии данного времени. Нет, конечно, никто и никому не желал смерти, но это стало восприниматься обыденным явлением, как должное.

Ивану запомнилась одна картина, где-то на Западной Украине, на одной из станций. Вышли из вагона, выносить очередного бедолагу, который не доехал. Из немцев было всего пара человек, остальные – полицаи. Они говорили кто по-русски, кто по-украински. Вели себя хуже немцев, а где-то там, вдали, возле здания вокзала, была вполне мирная жизнь. Женщины сидели и продавали какие-то пирожки, семечки – и даже цветы были. «В это нельзя поверить, как такое возможно?» – думал Иван.

В силу своей молодости Иван не мог понять, что ради вот такой мирной жизни люди предали свои интересы, пойдя на сделку с гитлеровскими войсками. Для Михаила Ивановича такая картина не стала неожиданностью, он только сказал – это итоги 1917 года. «Что же ему плохого сделала Советская власть?» – подумал Иван.

Очередная станция, раздался стук и послышался скрип дверного проема. Всем приказали выходить на улицу. Возле состава было множество немцев.

– Добро пожаловать в Германию, – тихо сказал Михаил Иванович.

Всех выстроили и начали пересчитывать. Иван впервые видел такое большое количество больных и угнетенных людей. Некоторые теряли сознание прямо на улице, может быть, от бессилия, а может, оттого, что впервые за долгое время оказались на свежем воздухе.

Наряду с военными немцами были гражданские. Ивану запомнилась одна примечательная парочка. Они ходили с важным немецким офицером вдоль этого огромного строя несчастных людей и всматривались в лица пленных. На мужчине был длинный серый плащ, на голове – черная шляпа. Под руку его держала очень красивая девушка лет двадцати пяти, которой, кажется, пленные были совсем неинтересны. Длинное темно-синее платье сочеталось с серым полушубком, на котором была большая брошь в виде цветка. Ее темные волосы были красиво уложены, их прикрывала элегантная темно-серая шляпка, которая прекрасно сочеталась с полушубком. Ярко накрашенные губы и большие глаза и вовсе поразили Ивана.

Это был какой-то богатый промышленник, он выбирал себе пленников, чтобы они работали в его владениях по хозяйству и выполняли разные поручения. В годы войны такая практика широко применялась в Германии не только по отношению к мужчинам, но и к пленным женщинам, которые выполняли работу по дому. Предпочтения отдавали полякам, украинцам, в меньшей степени – белорусам и русским. Для евреев был запрет на подобный род деятельности в Германии.

Из строя вывели трех пленников, офицер достал блокнот и сделал записи. Под охраной одного рядового немца парочка с новыми рабами стала уходить, прежде поблагодарив этого важного офицера. Проходя мимо, Иван позволил себе поднять глаза и всмотреться в этот красивый женский взгляд.

Началась сортировка пленных, кого-то опять загоняли в вагоны, видимо, для отправки дальше, но множество людей осталось, в их числе были Иван и Михаил Иванович. Под бдительной охраной немцев всю эту толпу повели в подземный переход. Он был довольно длинный, метров пятьсот, а может, больше. По выходу из тоннеля пленников ждали уже привычные грузовики. «Ничего не меняется!» – подумал Иван.

Всех погрузили по машинам, и опять началось долгое ожидание. Там, где-то недалеко, была вполне мирная, но немецкая жизнь. Ничто не напоминало о войне, работали магазины, прачечные, парикмахерские. Это был немецкий город Гамбург, вернее, его окраина. Там же, на реке Эльбе, и находился концлагерь под названием Нойенгамме, крупный трудовой концлагерь Германии, который существовал с 1938 года. Через несколько часов грузовики пересекли ворота лагеря, и начался ад.

Глава 2

В Нойенгамме всё было устроено так, чтобы впечатлить вновь прибывших. Это был город в городе, с многочисленными бараками, административными зданиями, больницей – и даже имелся сад, в котором росла плакучая ива. Стоял густой туман, атмосфера была жуткая, напоминала заброшенное кладбище с призраками, только вместо них – живые люди в полосатой одежде. Узники ходили, не поднимая глаз, а при встрече с офицерами СС останавливались, опуская голову.

В лагере содержались заключенные разных национальностей – русские, украинцы, поляки, французы, испанцы, евреи и даже немцы. Имен не было, вместо них присваивался номер, который был нашит на форму. Помимо номеров, узники помечались специальными треугольниками с буквами. Треугольник с буквами SU означал – советский военнопленный. Евреи помечались двумя треугольниками, лежащими друг на друге, образующими звезду Давида. Этим жутким городом руководил группенфюрер Рудольф Беккер.

Внешне Беккер был человеком спокойным, высокого роста, с невозмутимым взглядом. Он носил маленькие очки. Про него ходили легенды, что его миловидное спокойствие является маской, – на самом деле он был жестким и властным человеком. Поговаривали, что он лично участвовал в казнях и любил смотреть, как сжигают людей в крематории.

Вновь прибывших узников заставили раздеться догола. Погода была холодная, ведь на дворе стоял ноябрь 1941 года. Беккер лично участвовал в осмотре. Когда он проходил мимо строя, на его лице светилась ехидная улыбка. Затем он отобрал несколько человек, которых, полностью обнаженных, куда-то увели. Остальным выдали полосатую одежду, присвоили номера и заставили их пришить, после чего началось знакомство с бараком.

– Располагайтесь, коммунисты, – крикнул надзиратель и ушел.

Он говорил по-русски, а одет был в черную форму. Бараки не запирались, а перемещение по лагерю было относительно свободное.

– Давайте знакомиться, земляки, – где-то раздался голос. – Александр, сам из Рязани, все зовут Усик, по фамилии. В плену месяц, здесь вроде старшины, – добавил он.

– Расскажите, Александр, про местные правила, что можно, а что нет? – обратился к нему Михаил Иванович.

Усик был среднего роста, с большими выпуклыми глазами. Он прихрамывал на правую ногу. Так называемый «старшина» подошел к Михаилу Ивановичу и сказал:

– Ну, садитесь, мужики, расскажу. Через полчаса будет ужин, еду приносят сюда. У каждого – своя миска и кружка, которые нужно мыть, в обязательном порядке.

Его перебил один из заключенных. Ухмыльнувшись, он сказал:

– А если не помыть?

Это был Тимоха – Тимошенко Андрей, из уголовников, который сбежал из советского лагеря при бомбежке, долго прятался в лесу, а потом сам сдался немцам. Скользкий был тип, постоянно всё вынюхивал и расспрашивал.

– Расстреляют! – ответил Усик спокойно и продолжил: – Скоро, скорее всего, пойдете в местную парикмахерскую и фотографироваться, после чего сам Беккер будет вас опрашивать. У кого есть профессии – сразу говорите, может, повезет, при лагере останетесь работать. Остальные будут пахать на кирпичном заводе. Есть еще завод по производству «Вальтеров», но туда не всех берут.

– А вы кем работаете? – спросил Михаил Иванович.

– На складе кладовщиком, – ответил Усик.

– Едрить-колотить, за какие такие заслуги? – выкрикнул Тимоха.

– Да хватит вам уже язвить, дайте человеку сказать, – с упреком произнес Михаил Иванович.

– А ты, я смотрю, из благородных кровей, дядя, – сказал Тимоха и плюнул на пол.

Михаил Иванович молча встал и со всей мощи врезал Тимохе по физиономии. Тот рухнул между шконками с криками:

– Я это запомню!

– Продолжайте, Александр, – спокойно сказал Михаил Иванович.

Ивану такая картина понравилась, он впервые за долгое время улыбнулся – и на душе стало как-то легко. Именно тогда он стал понимать, что нужно переставать сопротивляться внутри себя и принять нынешнее положение, иначе не выживешь.

– А кто этот человек, который нас сюда привел? – спросил Михаил Иванович.

– Петька, надзиратель – хохол. Немцы выбирают из заключенных, но предпочтение отдают своим, которых здесь немного – и те уголовники и украинцы, – ответил Усик.

– Воевали? – спросил Михаил Иванович.

– Да, в тридцать шестой армии, под Смоленском был ранен, попал в плен – и вот, сюда, − ответил Усик.

Усик был порядочным и искренне верил, что Красная армия погонит фашиста. Многие заключенные, в отличие от него, уже не верили в это. В бою под Смоленском Усик был ранен в правую ногу, оттого и хромал. Раздался громкий стук, появился Петька-надзиратель, привез еду.

– Жрите, русские свиньи, – сказал он на своем украинском акценте.

Еду раскладывали сами заключенные, этим занимался в основном Усик. Он контролировал, чтобы никого не обделили. Заключенные выстраивались в очередь, и каждый со своей миской подходил на раздачу. Это можно было назвать едой, но порции были небольшими – немного картофеля и кусок мяса с хлебом.

– Съедобно! – прожевывая недоваренный кусок мяса, пробормотал Иван.

Стоял звон тарелок, это был первый полноценный ужин за последние недели, а для некоторых – и месяцы. «Кормят, – значит, пока не умрем», – подумал Иван. Еще не успели поесть, как в барак ворвался надзиратель и крикнул: «Становись!» В этот момент зашел Беккер с двумя офицерами, а за ними – два солдата. Все построились, а некоторые поспешно глотали еду, пытаясь доесть уже начатое. Начальник со своим невозмутимым взглядом прошел мимо строя, затем громко сказал:

– Говорящие на немецком есть?

Несколько секунд стояла тишина.

– Есть, господин начальник, – по-русски ответил Михаил Иванович.

– Фамилия? – обратился Беккер.

– Бирд, господин начальник, – на немецком заговорил Михаил Иванович.

Беккер подошел к Михаилу Ивановичу и всмотрелся в его лицо, шевеля пухлыми губами. Потом он произнес:

– Увести. Остальных – на завод.

Кабинет Беккера был похож на маленькую пыточную. В углу стояла шконка с цепями и кандалами. На столе красовался человеческий череп, который выполнял роль пепельницы, там же лежали аккуратно сложенные бумаги и папки. Бросилась в глаза фотография, которая располагалась на небольшой полке возле стола. Там был запечатлен Беккер с самим Гитлером. Было ощущение, что фотография обрезана и вставлена в рамку. Таким образом Беккер хотел подчеркнуть свое близкое знакомство с фюрером. Беккер уселся в свое кресло, держа в руке дело Михаила Ивановича, и сказал:

– Где вы научились говорить по-немецки?

– Матушка моя – немка, – ответил Михаил Иванович.

– Интересно! Фамилия ваша на английский лад?..

– Дед был английским поданным, затем женился на русской, с середины XIX века семья проживает в России, – сказал Михаил Иванович.

– А ваш отец уже женился на немке? Интересное у вас переплетение, господин Бирд, вы, случайно, не шпион? – спросил Беккер, засмеявшись.

– Нет, господин начальник. В Советской России отбывал наказание. Пятнадцать лет лагерей за антибольшевистскую деятельность, освободился в 1939 году.

– Ну признайтесь, господин Бирд, вы ведь русский офицер? – Беккер встал из-за стола, подошел к Михаилу Ивановичу, предложив ему сигарету. На его лице была всё та же ехидная улыбка.

В углу стоял небольшой кожаный диван, куда уселся Беккер, закинув ногу на ногу, и произнес:

– Я вас слушаю! Вы курите, курите, господин Бирд. А если хотите, присаживайтесь рядом, здесь и пепельница имеется, – показал на череп.

– Нет, спасибо, я постою, – ответил Михаил Иванович.

– Давайте я угадаю! Вы белый офицер и воевали с большевиками в гражданскую, ведь так, господин Бирд? – вальяжно держа сигарету, спросил Беккер и продолжил: – Вы ненавидите коммунистов, провели пятнадцать лет в лагерях. Мы тоже сражаемся не против русского человека, а против большевиков. У нас общие цели.

– Да, только вы пришли на нашу землю, а не мы к вам, – по-русски ответил Михаил Иванович.

– О да, я приблизительно понимаю, что вы сейчас сказали. Кстати, у вас прекрасный немецкий. Вы будете работать при штабе, выполнять различные поручения, но наш разговор продолжится, обязательно продолжится, господин Бирд, а сейчас вы можете идти. Завтра вам дадут первые распоряжения, – сказал Беккер.

Михаил Иванович вышел из кабинета-пыточной Беккера, держа в руках не прикуренную сигарету, которую сжимал в кулаке, и под конвоем немца направился в барак, а сам думал: «Хитрый и лживый начальник лагеря, такой же у нас в Сибири был. Бывало, вызовет, а сам чая предлагает и расспрашивает аккуратно, что видел, что слышал». Бирд только зашел в барак, как Иван с порога заявил.

– На немецком общались, али с переводчиком?

– Не язвите, Иван, начнем с того, что я вам ничего не обязан, но всё же объяснюсь, чуть позже, – сказал Михаил Иванович, посмотрев на Тимоху, который ошивался рядом.

Перед сном всех постригли, довольно коротко, и сделали фотографию для личного дела. Прозвучала команда «отбой», но Ивану не терпелось выслушать очередную байку от Михаила Ивановича. Теперь их шконки были рядом, на нижнем ярусе. Погас свет, Иван приступил к допросам.

– Откуда вы знаете немецкий?

– Мать у меня немка, поэтому с детства разговариваю на двух языках, – тихо сказал Михаил Иванович.

– Ну а дальше? – возмутился Иван.

– Дальше давайте спать, Иван, – сказал Михаил Иванович.

Наступила тишина, слышался храп заключенных, в бараке было прохладно, одеяло совсем тоненькое, – как скатерть у матушки, которую она доставала и стелила на стол по праздникам. Хотелось спать, но мысли были сильнее сна. В голове крутилась недолгая жизнь – мамка, сестренка, братишка, батя. Самое страшное, что нет никакой ясности. Что будет дальше? Немец под Москвой – и новостей никаких с фронта. Мириться с такой рабской жизнью тоже нельзя. С этими мыслями Иван засыпал, как вдруг ощутил руку на своем плече. «Тише!» – приложил палец к губам Михаил Иванович. Иван вскочил, в полудреме тихонько прошептал:

– Созрели для разговора? – и продолжил: – Начнем с ваших модных полусапожек?

– Сапожки были хорошие, немецкие, – улыбнулся Михаил Иванович, сделал небольшую паузу и спросил: − Вы хотели узнать, кто я?

Иван молча кивнул, а Михаил Иванович начал рассказывать:

– В двадцать четвертом меня арестовали. У меня была семья – жена и сын. Было прекрасное утро, мы собирались погулять, раздался стук в нашей петроградской квартире, на пороге стояли чекисты – и с тех пор нас разлучили. До сих пор не могу привыкнуть к названию города – Ленинград, – улыбнулся Бирд. – Я был офицером Белой армии, первый раз арестовали в девятнадцатом, но быстро отпустили и даже звания не лишили. Тогда же решил принять Советскую власть, ради семьи, и даже преподавал в морском училище. Позже, когда Советская власть утвердилась, начались чистки – и меня под каток коммунизма, как предателя Родины. Сначала дали десятку, а пять уже в лагере накинули. Жена сразу написала отказ от меня, чтобы не попасть под клеймо врага народа. Поменяла фамилию, на девичью, себе и сыну. Вышла замуж и уехала в Беларусь. Да, я её не осуждаю, понимаешь, Ваня? Жить с такой печатью никому не пожелаешь.

В тридцать девятом освободился, каким-то чудом не сдох. Начальник порядочный попался, тоже из бывших, – как мог, помогал, чтобы не протянул ноги. Вернулся, уже в Ленинград, а там меня никто не ждет. Жилье наше забрали, хорошо, брат приютил. А потом узнал адрес и решил навестить сына, но мне сказали, выбыл. Таким образом и оказался в ваших краях, в поисках сына. Когда немцы пришли, я в лес ушел с местными мужиками.

– Как же вы тогда в плену оказались? – спросил Иван.

– Немцы взяли, когда в лес отходил. Всё, я удовлетворил твое любопытство? – спросил Бирд, неожиданно перейдя на «ты».

– Ну, а сапожки-то – жалко? – засмеялся Иван.

– Еще лучше будут, когда отсюда выберемся, – Бирд потрепал Ивана за лысину и сказал: – Всё, отбой!

Петька-надзиратель орал так, что мертвого можно было поднять, а заключенные прыгали со шконок и бежали на улицу. Так начался новый день в Нойенгамме. Вся толпа выстроилась на улице в морозную погоду, один из офицеров начал кричать команды звучным и противным голосом, а Петька переводил:

– Сесть! Лежать! Встать! Сесть! Лежать! Встать!

Так продолжалось бесконечно долго, некоторые не могли подняться, тогда надзиратель подходил и кнутом лупил по спине. Кабинет Беккера был расположен на втором этаже, а окна выходили на плац. Беккер всегда наблюдал за утренней зарядкой из окна, попивая кофе, и ехидно улыбался.

После всех построений и зарядок проходил развод и распределения на работы. Кто-то оставался в лагере, остальные отправлялись под усиленным конвоем на кирпичный завод. Так, Михаил Иванович остался в лагере и выполнял поручения начальства, а Иван отправился с конвоем.