Kitabı oku: ««Всё с вами, но не ваш». Избранное», sayfa 3

Часть I

Подорожная

 
Если вы очень любите жизнь
И вас волнует её дыханье, –
Презрите транспорт,
Идите пешком
Вслед за отступающим горизонтом.
И если у вас не ленивое сердце
И плесень спокойствия вас не коснулась,
Читайте дорогу,
Как вечную повесть,
Считая прологом своё рожденье.
И если щедрость ваша сильнее
Усталости вашей
И зрелости вашей, –
Дарите каждому встречному шутку,
Достойную самого яркого смеха.
Не надо жалеть о растраченной силе,
Она вернётся в сердце сторицей –
Святым ощущеньем себя
Как части,
При всём неустройстве,
Прекрасного мира.
Она вернётся
Бессмертием стебля,
Что гонит сквозь каменный грунт
Подорожник.
Она вернётся
Утренней песней,
Для вас пропетой целым народом.
Она вернётся
Мечтой о прекрасном,
Целебной, как воздух,
Влекущей, как юность.
Она вернётся
Нуждой бескорыстья,
Жестокой, как правда,
Насущной, как солнце.
Если вы очень любите жизнь
И вас волнует её дыханье, –
Презрите уют.
Собирайтесь в дорогу
Вслед за отступающим горизонтом.
И пусть холодные лунные блики
Ваш пыл не остудят на сонном пороге.
Да славится гордая участь великих:
Идти всю жизнь
И умереть
В дороге.
 

1956

Осторожно – листопад!

 
Я не видел, я не знаю
Замечательней поры –
Осень пала золотая
На московские дворы.
Не заметить невозможно –
Всюду надписи висят:
«Осторожно. Осторожно!
Осторожно – листопад!»
 
 
Сердце рвётся, сердце просит
Каплей грусти угостить.
Так нельзя ли книги бросить,
Пару лекций пропустить?
Но дощечки односложно
Отвечают невпопад:
«Осторожно. Осторожно!
Осторожно – листопад!»
 
 
Тополя горят, как спички,
Сколько рыжего огня!
Синеглазая москвичка
Посмотрела на меня.
Смотрит долго и тревожно,
Ну, а если я женат?..
«Осторожно. Осторожно!
Осторожно – листопад!»
 
 
Я не видел, я не знаю
Замечательней поры –
Осень пала золотая
На московские дворы.
Только ели потемнели,
Грустно вдаль они глядят.
И ложится на панели
Осторожный листопад.
 

1959

«Сказать по правде – худо дело…»

 
Сказать по правде – худо дело:
Я с вами так давно знаком,
И мне ужасно надоело
Считаться вечным шутником.
Дойдя до белого каленья,
Себе на смех и на беду,
Я перед вами на колени,
Да, на колени упаду.
Куплю цветов и всяких лилий,
Уместной шуткой согрешу,
Спою вам, как люблю вас,
Или
Стихи на память напишу.
Но если это вас не тронет,
Придётся выставить межу.
Я тут же, прямо на перроне,
Пожму плечами и скажу:
– Сердца друзей – не книга жалоб.
Исчерпан, кажется, вопрос…
 
 
И тут впервые не мешало б
Не принимать меня всерьёз.
 

1959

Жалоба турка

 
Женщина!
Страшней не знаю кобры я,
Не любите женщин, люди добрые.
Все они весьма непостоянные,
Мстительные, злые, окаянные.
Им бы только породить терзания,
Вдохновить на смелые дерзания
И умчаться к чёрту на кулички
После самой пустяковой стычки.
Не любите женщин, люди славные!
Сторонитесь женщин –
Это главное.
А не то недоброе получится –
Кто полюбит, вечно будет мучиться.
Это не холодное пророчество.
Всё, что прославляет одиночество,
Хмурым сердцем я собрал старательно.
Слушайте, друзья, меня внимательно.
 
 
Но не верьте глупому поэту.
Врёт, каналья.
Просто писем нету.
 

1959

«Когда-нибудь я брошу костыли…»

 
Когда-нибудь я брошу костыли
И вольно зашагаю по дороге.
И первый раз натруженные ноги
Почувствуют незыблемость земли.
 
 
И я услышу тихий плеск морей,
Как зреет хлеб и оседают горы,
И синие бездонные просторы
Вдруг станут
Высшей мудростью моей.
 
 
И я в себе такое отыщу,
Что победит законы обнищанья,
И я свои прозренья отпущу,
Не взявши с них ни мзды,
Ни обещанья.
 
 
И в том извечном, что во мне осталось,
Узнав свою давнишнюю мечту,
Я первый раз почувствую усталость
И первый раз, теряя, – обрету.
 
 
За бледный отсвет будущей удачи,
За то, что ярче не могу гореть,
За то, что ныне мучаюсь и плачу,
Не злитесь, люди,
Дайте мне созреть!
 
 
Когда-нибудь я брошу костыли,
И силой вдохновения нетленной
Я вдруг открою истину земли
И всех земель, живущих во вселенной.
 
 
Не покорившись слову и мечу,
Своею кровью оросив пустыни,
Я, может быть, вас счастью научу,
Какого в мире не было доныне.
 
 
Пускай ненастье,
Пусть судьбы немилость,
Всё, что имею, растопчу в пыли,
Сто раз умру,
Но, что бы ни случилось, –
Когда-нибудь
Я брошу костыли!
 

1959

Пеликаний пруд

 
Не улетаю от горькой обиды.
Я ухожу от неё пешком,
Как этот пеликан, повидавший виды,
С посеревшим от старости
Подклювным мешком.
Он уходит нехотя, он бредёт вразвалку.
И, как бы говоря: «Ничего… Ничего»,
С большим интересом оглядывается на палку,
Которую мальчишка бросил в него.
…Пришедший к мудрости через все укрощения,
Спокойно-медлительный, как древний чёлн,
Он знает:
Обида – тоже средство общения.
Он ценит обиду. Он слишком учён.
Когда-то,
Гонимый молодым неприятием,
Он множество видел различных стран.
И где-то есть у него приятель –
Отупевший от злобы
Одинокий варан.
По глупости обидчиков обозвавший врагами,
При всем величии до смешного мал,
Он еле движет неуклюжими ногами,
И пустыня скрипит, как сухой крахмал.
…Словом и делом прославляя землю,
Кротость твою
И твою пращу,
Во всех проявлениях жизнь приемля, –
И этот камень тебе прощу.
Я унесу его в подклювной сумке,
Мы будем вместе коротать вечера…
Нa парк Чишмиджиу опускаются сумерки,
Пеликаны зевают,
Домой пора.
 

Бухарест, 1959

Стихи о пеклеванном хлебе

 
А был он такой непонятный,
Единственный,
Очень приятный
И очень таинственный.
Я помню: краюха
От уха до уха.
Мы ели,
Сопели
И громко гадали:
Наверное, птицы его поклевали,
Иначе с чего ему быть «поклеванным»,
Таким ароматным,
Приятным
И странным?
Да, время…
Всё было –
И пепел, и пекло,
Голодная рвота в холодной теплушке,
Проклятое небо, как символ бомбёжки.
Ты жмых воровал, побирался и вшивел.
И в час, когда надо рыдать над «Кристофом»,
Слезами встречая рождение пыла,
Бездомный и рваный,
В степи под Ростовом
Ты плакал над сводкой.
Всё было!
Всё было…
А где же награда за то,
Чего не было?
За чистые слёзы, что втуне остались,
За руки любимой,
За вольное небо,
За сладкие муки, что нам не достались?
О, старый мой друг,
Не надеясь на встречу,
Я сам за тебя и спрошу, и отвечу.
Чего у нас нету –
Того и не надо.
А то, что мы живы, –
Большая награда.
Всё будет,
Всё будет!
Не так уж и плохо
Хорошую книгу читать с эпилога.
Конечно, седеем, лысеем,
И всё же
Мы с каждой весною намного моложе.
И то ведь:
Войну проклинать не устали,
А быть стариками уже перестали.
На всякие темы толкуем пространно,
Всерьёз принимаем Ромэна Роллана,
Всё чаще украдкой слезу утираем
И больше того –
От любви умираем!
Вот так,
Если век нам не выпадет краткий,
Всю жизнь отмахаем в обратном порядке.
Всё будет –
И день,
И тревожная лунность,
И поздняя юность,
И ранняя юность.
А где-то, когда уж конец недалече,
Весёлое детство нам выйдет навстречу.
Наверно, с дороги мы очень устанем,
Поэтому в ножик играться не станем,
Лишь, глядя спокойно в спокойное небо,
Съедим по куску
Пеклеванного хлеба.
 

1962

«Шумит весна, текут ручьи…»

 
Шумит весна, текут ручьи,
Плывёт солома.
Ступай, прохожий, не стучи –
Меня нет дома.
Такой уж нынче скорый век –
Всё будто снится.
Схватил калоши человек –
И за границу.
То позовёт его война,
А то – наука,
То вдаль поманит тишина,
То жажда звука,
То покорение светил,
То просто поезд.
Один на свадьбу укатил,
Другой – на полюс.
Извёстка сыплется, шурша,
Дверь не обшита…
И всем бы площадь хороша,
Да не обжита.
Вся эта прыткость наших дней
Мне так знакома!
Стучи, браток,
Стучи сильней –
Меня нет дома!
 

1962

Прощание

 
Сумерки вечерние
Упали на пруды.
Тихое свечение
Голубой воды…
По-смешному милая,
В дальние края
Пролетает мимо
Молодость моя.
В оперенье клетчатом
Серую сову –
Ни орлом, ни кречетом
Тебя не зову.
По морям не плавала,
Вишней не цвела,
От любви не плакала,
С горя не пила.
В толчее бездонной
Битая бедой,
Ты была бездомной,
Ты была худой.
Полымем повиты
Все твои года,
Бомбами побиты
Твои поезда.
Чёрная разруха,
Чужие края…
Ты была старухой,
Молодость моя.
Вот когда откашляю
Всех пожарищ дым,
Вот тогда я, молодость,
Стану молодым.
По обету трезвого,
Не забудь меня,
Золотого, резвого
Приведи коня.
Мы своё доскачем,
Дошумим, допьём,
От любви поплачем,
С горя попоём.
По белому снегу
Побежим с тобой,
На звезду на Вегу
Полетим с тобой.
Что не сбылось –
Сбудется,
Только погоди.
Ведь не зря мне чудится
Что ты впереди!
Сумерки вечерние
Упали на пруды.
Тихое свечение
Голубой воды…
По-смешному милая,
В дальние края
Пролетает мимо
Молодость моя.
 

1962

«Ты грустная сходишь с поезда…»

Рите Ш.

 
Ты грустная сходишь с поезда,
Который тебя привёз.
В глазах у тебя беспокойство,
Как свет улетающих звёзд.
Чем же тебя покорить?
Что же тебе подарить?
– Купить тебе книжку?
– Да…
– А может, перчатки?
– Да…
– А может быть, шубу?
– Да…
Вот ведь какая беда!
Печально мне и смешно.
Ты мне улыбаешься,
Но
Глаза беспокойные тают,
Как звёзд улетающих свет,
И я в них легко читаю:
– Купи мне… обратный билет…
 

1962

«Ах, что за время, что за век…»

 
Ах, что за время, что за век!
Летаем и ликуем.
Зайди, прохожий человек,
О жизни потолкуем,
Я тебе сказку расскажу,
Из чистой были свитую,
Я тебе чашку покажу,
Её рукой разбитую.
Нет, старых ран не обнажу.
По правилам науки
Я тебе просто докажу
Бессмысленность разлуки.
Она бездарна, милый друг,
Скандальна, как судимость.
О, каково увидеть вдруг
Её необходимость…
Но я не плачу, нет и нет!
Ведь, оптимист по сути,
Я в той игре увидел свет,
Где вы всегда пасуете.
В ней солнце есть –
И что мне тень,
Играй, душа, фортиссимо!
Мне каждый день,
Мне целый день
Легко и независимо.
Вот только к ночи, так с восьми,
Ужасно я скучаю…
Пойдём напьёмся, чёрт возьми,
Пойдём напьёмся чаю.
 

1962

«О снотворное, сон творящее…»

 
О снотворное, сон творящее!
Снится мне незаконченный стих,
Марсианские синие ящеры
И как будто я мир постиг.
Снится мне, что тридцатый век,
Много всяких продуктов питания,
Карпы плавают в белой сметане,
К сковородкам стремя свой бег,
В нашем городе – на что уж маленький –
Есть зверинец для медных лбов,
Есть музей пограничных столбов,
И зимой не нужны уже валенки,
Потому что совсем тепло,
Всюду никель, бетон, стекло.
А земля-то!
Цветы, цветы…
Что ни яблоня – то невеста!
Солнце.
Грига играют.
И ты
Прилетела из Бухареста.
– Добрый вечер! –
Я говорю.
– Добрый вечер! –
Ты мне отвечаешь,
Головой восхищённо качаешь
И без грусти глядишь на зарю,
Где осталась твоя земля,
Города твои и поля,
И журчание тёплых рек,
И далёкий двадцатый век.
 

1962

«То на «вы» тебя назову…»

 
То на «вы» тебя назову,
То на «ты» тебя назову…
 
 
Я похож на большую сову:
Вижу ночью цветы и траву,
Вижу, как ты идёшь домой,
Вижу, как ты заходишь в дом,
И садишься за белый стол,
И склоняешься над листом.
Ты мне пишешь, что я дурак,
Что не надо горячку пороть,
И что всякий беспочвенный страх
Надо радостно гнать и бороть.
– Да… –
Качаю я головой.
 
 
Как приятно мне быть совой!
Но чуть утро – нету совы.
Не видать ни цветов, ни травы.
И ещё, что прискорбно весьма,
Снова нету от вас письма.
Я креплюсь из последних сил,
Но душа объявляет аврал.
Где же вы?
Гром бы вас поразил!
Где ж ты?
Чёрт бы тебя побрал!
 

1962

«Опять я вижу разноцветный сон…»

 
Опять я вижу разноцветный сон.
Всё так объёмно, точно и весомо…
Вкатилось солнце жёлтым колесом,
Лежит на печке чуть припухший сом,
Воскресный день,
И ты как будто дома.
Мертвящею разлукою томим,
Я долго ждал такого воскресенья:
Звучит мазурка, юркая, как мим,
Мы молча сигаретами дымим –
Всё просто так –
И всё как потрясенье.
Конечно же, я знаю, – это сон.
Он кончится – и снова в доме пусто,
И там, на печке, никакой не сом,
А просто в блюдце кислая капуста.
Конечно же, ты не пришла ко мне,
Ни пожурить тебя и ни коснуться…
Я сплю и думаю:
Да, это всё во сне.
И плачу.
И стараюсь не проснуться.
 

1962

«Под окошком, под окном…»

 
Под окошком, под окном
Третий вечер кошка
Машет медленно хвостом
И глядит в окошко.
Старая она, старая,
Усталая, усталая,
Худая, облезлая –
Одни усы…
Слушай, братец кошка,
Хочешь колбасы?
Хочешь поселиться
У меня в дому?
Будешь веселиться
Так, нипочему.
Детей у меня нету,
Мышей у меня нету.
Все твои заботы –
Трын-трава.
Никаких обязанностей,
Одни права!..
Отвечает кошка,
Пройдя вдоль стены:
Очень, дескать, мило
С твоей стороны.
Только я ведь гордая –
Вот какой вопрос!
Я сначала сделаю
Вступительный взнос:
Чтобы есть не даром
Твою колбасу,
Я тебе большую
Крысу принесу.
Улыбнулась кошка
И ушла во тьму.
Что мне с нею делать?
Никак не пойму!
Глупо иль не глупо?
Да! Но, между тем,
Она ведь не знает,
Что я крыс не ем…
 

1962

«Бейся, буйствуй в молодой отваге…»

 
Бейся, буйствуй в молодой отваге,
Только щит в бою не оброни.
Кучка пепла, словно от бумаги,
От моей испытанной брони.
То ли зрелость, то ли обречённость –
Не поймёшь со страху ни рожна.
Где-то есть другая защищённость,
Только я не знаю, где она.
Бога нет, молю тебя, природа, –
Чтоб душа не лопнула, звеня,
На краю большого огорода
Посади подсолнухом меня.
Убери любовь и вдохновенье,
Разожми на миг свои тиски,
Дай мне день зелёного забвенья,
Дай мне отдышаться от тоски.
Мокрый луг и заревое ржанье…
В белый клевер мордой упаду.
Дай мне выходной без содержанья,
Дай мне отдышаться на ходу!
Я готов за веком и над веком
Отпечатать трудные следы,
Только дай остаться человеком
Под высоким бременем беды.
Бога нет, хвала тебе, природа,
Да звенит бессмертие твоё!
Где-то есть высокая свобода,
Дай мне сил добраться до неё.
 

1962

«Шутки шутками…»

К. Г. Паустовскому

 
Шутки шутками,
А Бобик сдох…
От любви собака околела.
Он душой почувствовал подвох,
И душа смертельно заболела.
На сто вёрст пугая тишину,
На манер пустынника-шакала
Он всё выл ночами на луну,
Но луна ему не помогала.
День хозяйки нет,
И месяц нет…
О жестокосердая столица!
О позор! О женщины! О свет!..
Променяли Бобика на шпица…
 
 
Вскроет стужу остриё луча,
Будет май,
Но не бывать свиданью.
Каблуками острыми стуча,
Не придёт коварное созданье.
Ей, – святой, летящей к небесам, –
Бесконечно жаль тебя, беднягу.
Но прилично ль,
Ты подумай сам,
По Москве прогуливать дворнягу?
– Ты крепись, – я говорил ему. –
Ты смирись… –
Но он меня не слушал,
Всё смотрел на мир как на тюрьму,
 
 
Всё худел и ничего не кушал.
И понятно – что ему в куске?
Разве тем продлишь свою дорогу?
Зиму он промаялся в тоске,
А весною
Душу отдал богу.
В живописный тихий уголок
За ногу страдальца я сволок
И в часы животворящих гроз,
Что, рыдая, небеса пролили,
Закопал
И кустик алых роз
Посадил на трепетной могиле.
Словно флаг, горят они в лесу,
И простая надпись всем открыта:
«Стой, мужчина! Урони слезу:
Здесь собака верности зарыта». –
Здесь закопан Бобик – мой сосед,
Наш собрат по роковой печали.
О позор! О женщины! О свет!
На кого мы сердце расточали!
Я могилы этой не прощу,
Да гремит угроза повсеместно!
Я виновных, Бобик, разыщу.
Я за всё, я страшно отомщу.
Но кому –
Пока что неизвестно…
 

1962

Реквием

 
Вот так штука, вот так номер:
Жил я, жил, да взял и помер!
Всё прошло предельно просто –
Скуки не тая,
Уронили меня в яму
Добрые друзья.
Хоронили – будто спали
На моей беде.
Закопали, закопали
И забыли, где.
Ах вы, чёртовы собаки,
Как же это так!
Хоть цветов бы положили
На один пятак.
Что спешить? Не на вокзале,
Дело не зимой,
Хоть бы речь одну сказали!
Нет, бегут домой…
Так-то, брат, –
Один уходишь
За свою межу.
Где-то вечер,
Где-то люди,
Я один лежу.
Двух вещей боялся в жизни,
Как слепой щенок,
А теперь вот обе сразу:
Мёртв и одинок.
Проклинаю путь бесплодный,
Горькую судьбу…
Просыпаюсь – пот холодный
У меня на лбу.
В остальном же всё в порядке –
Я вполне живой.
Только гуще пахнут грядки
Первою травой,
Всё невиданно живое
Близко и вдали,
И всего как будто вдвое –
Неба и земли.
Мокрый тополь почкой треснул,
Радуясь весне…
 
 
Страшно это.
Но полезно –
Умирать во сне.
 

1962

«К тому углу, где жили мы…»

 
К тому углу, где жили мы,
Привыкнуть не могу.
Как от чумы,
Как от тюрьмы,
Я из дому бегу.
В зелёном городе у нас
Все улицы тихи.
И я брожу за часом час
И бормочу стихи.
Им дали дальние близки,
Любовь и боль моя.
В них столько грусти и тоски,
Что чуть не плачу я.
Словами горького огня
Они былое жгут.
Мои стихи сильней меня –
Они тебя не ждут.
А я оставил все мосты,
Смятением объят.
Где б ни была сегодня ты –
Пускай они стоят.
По ним за десять тысяч рек,
Тоскуя и скорбя,
Ушёл хороший человек,
Ушёл искать себя.
Неблизкий час, нелёгкий путь,
И не видать ни зги…
Но всё равно когда-нибудь
Услышу я шаги.
Мелькнёт в улыбке свет и тень.
Я голову склоню…
Но ты мне скажешь:
– Добрый день!
Давая имя дню.
И я навстречу побегу
И, всем стихам назло,
Мосты заветные зажгу,
И станет так светло,
Что ты по строчкам, может быть,
Сумеешь угадать,
Как я хотел тебя забыть,
Чтоб было легче ждать.
 

1962

Привет и браво чудакам

 
Вам, чьи проекты необъятны,
В чьей лени – целый мир идей,
Чьи мысли слишком деликатны,
Чтоб пригодиться для людей.
 

Э. Ростан

 
Привет и браво чудакам,
Меланхолическим буянам,
Их знаменитым чердакам,
Насквозь прокуренным и пьяным,
Их жёнам, теплящим восторг
В своих глазах сливоподобных,
Доверчивых и допотопных,
Как неразгаданный Восток.
Привет идущим до конца,
Мятежный дух доверив фарту,
Привет поставившим на карту
Свои заумные сердца,
Шагнувшим в ночь,
Плывущим слепо,
Не доверяя маякам,
Жрецам игры, гигантам блефа,
Привет и браво чудакам.
Привет их поискам и пробам,
Их толкованиям весны,
Привет провидцам узколобым,
Всю жизнь плетущимся за гробом
Недооткрытой новизны.
Я сам оплакал ваши срывы
И вашу горькую вину…
Как вымирающие рыбы,
Они уходят в глубину.
И, потакая тёмным силам,
Вторженье разума кляня,
Они свирепо дышат илом
И косо смотрят на меня.
Возвестники слепой зари,
Тупые, как мясная муха,
Привет вам, дилетанты духа,
Юродствующие кустари.
Бессмертных чувств живые морги,
Проказа мира и краса,
В тяжёлом гуле мутных оргий
Я слышу ваши голоса.
И вас в себе прибрав к рукам,
Кричу, свирепствуя и мучась:
Меня да минет ваша участь!
Привет и браво чудакам.
 

1962

«Промок до основания…»

 
Промок до основания,
По улице идя.
– Нельзя ли прекратиться? –
Спросил я у дождя.
И он ответил вежливо,
Сморкаясь на ходу:
– Простите, невозможно:
Я жив, пока иду.
 

1962

«– Ну, как погрезили…»

 
– Ну, как погрезили?
– Спасибо, ничего! –
Мы научились над собой смеяться,
И сразу стало нечего бояться.
– Ну, как страдается?
– Спасибо, ничего…
 
 
Я вижу –
Где-то у большой реки,
На людном берегу и оживлённом,
Стоит мужчина.
Вдаль из-под руки
Он смотрит, улыбаясь просветлённо.
Но каплями солёными на грудь
Давно уже проложена дорога.
– Вы плачете…
Случилось что-нибудь?
– Нет, нет! Спасибо…
Просто я растроган.
 

1962

«Нехорошо…»

 
Нехорошо!..
А может, хорошо?
Я сам не знаю, что со мной такое.
Всё позади, девятый вал прошёл.
И бури нет, и нет ещё покоя.
Неясным чувством роковой вины
Наполнен я от края и до края.
И вижу я, как прошлое, сгорая,
Не освещает новой новизны.
Свобода вот – и вроде нету воли.
И летний день – а всё пурга метёт.
Как бы освобождение от боли,
Оно само гнетёт меня, гнетёт…
Неужто вправду завещала ты
Сквозь тернии всю жизнь мне продираться
К пределам той ужасной высоты,
Где человек не может удержаться?
Всё пеплом стало, но не гаснет свет.
Ну что ж, вперёд!
Да будет восхожденье.
И возвращаюсь я на старый след.
И нет покоя мне.
И нет освобожденья.
 

1963

«Ты мне когда-то рассказала…»

 
Ты мне когда-то рассказала,
Как трое суток голодала
И как тебе ужасно не везло.
Хитро по-детски расставляя сети,
Ты в гости шла.
Но при тебе соседи
Обедать не садились, как назло.
О женщина!
Беспомощность твоя
Всю душу мне тогда перевернула.
И я простил тебе всё, в чём ты обманула
Меня:
Побег твой в дальние края,
Тот странный день, когда ты вдруг проснулась
С мечтами о себе, а не о нас.
И то, что ты к другому потянулась,
А всё меня держала про запас…
Не ты, а я перед тобой в долгу.
За каждый грех твой я один в ответе:
Преступными ведь не бывают дети.
И если ты попросишь – прибегу.
Сквозь всё пройду, другим, себе солгу,
Но допустить вовеки не смогу,
Чтоб ты одна осталась вдруг на свете!
 

1963

«Мне непонятно, кто идёт за кем, –…»

 
Мне непонятно, кто идёт за кем, –
Я за стихами иль они за мною.
Я бы хотел вести без всяких схем
Своё существование земное
И быть собой.
Но подоплёка дня –
Она не день. Она совсем иная.
Про то, что нынче мучает меня,
Я написал вчера ещё,
Не зная,
Что это так и будет наяву.
И вот как бы в прошедшем я живу:
Душой и пониманьем в этом дне,
Ловлю его дыханье и горенье,
Но пониманье служит только мне –
Стихи живут законами прозренья.
И вижу я порой в счастливый час,
Как где-то в них то самое лучится,
Чего на свете нет ещё сейчас,
Но что уже не может не случиться.
 

1963

«Благословляя дальнюю звезду…»

 
Благословляя дальнюю звезду,
Как бы по краю пропасти иду
К вершинам той жестокой простоты,
Огромного общенья на пределе,
Где день за днём, где долгие недели
Ни сердца рядом –
Только я и ты.
В моём пути, судьба, меня храни!
Я снова счастлив, снова без брони.
Забыла, разлюбила…
Как смешно!
Всё это ничего не означает:
За чувство человек не отвечает.
Ему на это власти не дано.
Да и зачем?
Всё можно извинить,
Когда не страсть, а близость торжествует.
Здесь измениться –
Значит изменить,
Других измен уже не существует.
Слиянием души и естества.
На тыщи лет растянуты мгновенья,
И, как грядущей правды откровенье,
На ум приходят странные слова:
Нет, ты не огорожена стеною.
Во всём вольна. Что хочешь, выбирай.
Люби другого. Стань ко мне спиною.
Ничто на свете не сочту виною.
Убей меня.
Но только не предай!
 

1963