Kitabı oku: «Кофейня на рельсах»

Глава 1. Девушка с зажигалкой

Девушка с зажигалкой

Утро встало сегодня раньше меня. Оно уже было в душе, когда я проснулась. Я пила свой кофе и смотрела, как рассвет, совершенно нагой, стоит под струями дождя, а под ногами у него вместо рыбок и корабликов плывут игрушечные человечки с зонтиками, машинки, багровые и золотые листья состарившегося сентября. На ум пришли строчки из стихотворения Басе: "Ваша осень созрела, поспела, упала, хрустнула – яблоком сочным, кленовым листом поджаристым". Сентябрь от слова "сентиментальный". С ним всегда грустно расставаться. Это мой месяц, поскольку он запечатлел день моего рождения. Завтра сентябрь уезжает к старому приятелю Августу. Я соберу чемодан с нашими совместными прочитанными книгами, просмотренными фильмами, фотографиями, прослушанной музыкой, любимыми тёплыми свитерами, носками и кружками и провожу его на вокзал. Мы встретимся с ним в следующем осеннем сезоне и купим новый чемодан. Мы долго думали, где проведём наш последний совместный день в этом году, и решили, что это будет "Кофейня на рельсах". Так называлась одна из главных достопримечательностей города – двухэтажный трамвай, в котором царил умопомрачительный запах кофе, восточных пряностей и свежей выпечки и благоухали книги и письма. Трамвай был кофейно-молочного цвета с изображениями кофемашин, под которыми сидели известные писатели, книжные герои и обычные читатели, подставляющие свои кружки под кофе, льющееся из чудо-техники, и читающие книги. На одной из дверей трамвая было написано:" Не тормози, если занёс ногу для шага", а на другой – " В какой бы двери ты не оказался, входя в неё или выходя, ты идешь от себя или к самому себе". На корпусе трамвая поселились мысли известных кофейных фанатов и кофеманов-инкогнито. "Ради кофе можно пойти на всё. Даже на работу" (Билл Гейтс). "Кофе – это удивительный напиток, который согревает весь мир" (Дэвид Юм). " Самый вкусный кофе – тот, который пьешь в пути" (Макс Фрай). "Я пью кофе, не чтобы проснуться – я проснулся, чтоб выпить кофе" (Паша Броский). "Кофе – не роскошь, кофе – средство передвижения (неизвестный автор). " Иногда мне кажется, что я могу всё, а потом кофе перестаёт действовать" (неизвестный автор). Внутри трамвая был уютный приглушённый свет, который исходил от подвесных лампочек на проводах. Особую атмосферу придавали находящиеся там виниловый проигрыватель, старые пластинки, пианола (механическое пианино), ведущая на второй этаж винтовая лестница, каждая ступень которой представляла собой полку с разнообразными книгами на любой вкус. Пассажиры трамвая могли взять любую из них для прочтения в пути или поучаствовать в буккроссинге – перекрёстном обмене книгами, иными словами, обменять принесённую с собой книгу на другую находящуюся в библиотеке трамвая. Всем желающим пассажирам выдавались беруши для того, чтобы посторонние звуки не мешали процессу чтения. На стенах трамвая висели кофейные рисунки Виктора Гюго и несколько картин с изображением трамваев на конной тяге. Оказывается, что до того, как трамваи перешли на электричество, они ходили в хвосте у лошади, и это странное изобретение называлось конкой. В трамвае работали вагоновожатый, кондуктор-экскурсовод,  бариста-кондитер, гадающая на кофейной гуще, диджей, книгогид, почтальон и Бог мелочей (так называли продавца лавки, находящейся в трамвае). Интересен тот факт, что трамвай гуляет по рельсам 24/7 и никогда не ночует в трамвайном парке. Он уходит в сумерки и по утренней росе выплывает из тумана. В связи с этим среди местных жителей стали ходить легенды, что у кофейни на рельсах сомнамбулизм или она сама является объектом чужих ночных сновидений, или трамвай постоянно находится в бодрствующем состоянии от количества выпитого в нём кофе.

Я стояла на остановке, с крыш которой извергались водопады. Капли дождя отскакивали от луж, танцевали пересекающимися кругами, нарушая покой воды. Бархатные грязные лапы бродячего пса бежали по отражающемуся свету фар. От дождя запахло живым, запахло землёй. Под остановку забежал какой-то парень и попросил у меня прикурить. Я спасла его зажигалкой, посмотрев ему прямо в глаза. Между нами вспыхнуло зажженное мной пламя, но он даже не догадался, что тем временем тоже зажёг огонь, от которого нельзя было прикурить, но который проникал прямо в сердце. Подъехал долгожданный трамвай – кофейное укрытие от дождя.

Я захожу и оплачиваю билет. Затем направляюсь к баристе и, не изменяя ритуалу и своим привычкам, заказываю капучино, круассан с марципановой начинкой и ароматное, присыпанное корицей печенье с предсказанием на день. У баристы тоже свой ритуал и свои правила. Покупатель должен самостоятельно выбрать кружку, из которой будет пить свой кофе. Я выбираю темно-синюю, без рисунка, с широкими краями. Пока готовится кофе, подхожу к диджею и прошу поставить в порядке очереди две песни на двух разных языках: "Marketa Irglova feat Glei Hansard – If you want me" и "Lafee – Sterben fur Dich. Затем забираю свой кофе, миндально-сахарный рогалик и сладкий пышный хрустящий прогноз на день и выбираю для себя место по принципам " не с краю" и "милый сосед". Я даже в постели не сплю на краю. Мне нужно чувствовать себя защищённой  даже во сне, чтобы по обеим сторонам меня подпирали стена и любимое теплое тело, и только за ним пропасть. Я сама столкнула его. Он хотел спать на двух кроватях одновременно, но так не бывает, а если бывает, то так быть не должно. Не смотря на то, что вместо него осталось достаточно большое пространство и я всё ещё продолжаю спать у стены, я чувствую рядом с собой чёрную пропасть, в которую могу свалиться. Я подхожу к парню без зажигалки и прошу разрешения присесть рядом с ним. Он встаёт, предоставляя мне возможность пробраться к окну  а затем происходит идеальная синхронизация. Я делаю глоток божественного кофе, одновременно трамвай приводит себя в движение, одновременно включается заказанная мной песня "If you want me". Я надкусываю печенье. Заветный свёрток… Перевожу взгляд на незнакомца, сидящего вдоль моей правой руки, чтобы не подглядывал, и улыбаюсь про себя и не только…

Глава 2. Парень, просящий огня

Парень, просящий огня

Безумно хотелось курить, до изнеможения, до нервного срыва. И, как назло, в спешке я забыл зажигалку дома. К счастью, на остановке стояла девушка, ожидавшая трамвай и любезно поделившаяся со мной спасительным огнём. Пачка сигарет, дрожащая у меня в руках, спряталась обратно в карман, до смерти боясь убийственной воды. Им предпочтительный медленный танец собственной агонии с огнём, поцелуй случайного незнакомца, вдохнувшего их душу, тем самым заключив их бессмертие в себе, прежде чем успеет поместить их прах и жалкую оскудневшую телесную оболочку в пепельницу, закрыв крышкой, как гроб с покойником, или просто растопчет на грязном, пропахшем дождём асфальте, как это сделал я. И нисколько не жаль. Хотя нет, жаль чуть-чуть, что, едва успев начаться, наша  любовь с очередной сигаретой, так быстро закончилась. Подъехал трамвай, в котором можно было переждать ливень и вволю напиться кофе. Забравшись в Ноев ковчег, я попросил баристу сделать Макиато в классической чёрной кружке, заказал диджею песню "In this Shirt"  группы In the Irrepressibles, поднялся  по винтовой лестнице на второй этаж, где находилась лавка мелочей. Недолго думая, я прикупил себе там кофейный ликёр и электронную кофейную сигарету – десерт для дома, ибо трамвай – все-таки общественное место, и в нём могут быть дети. Но хуже всего взрослые брюзги, которым кофейную сигарету в рот не клади, в кофейном ликере губы не купай, дай вылить ушат своего дурного настроения на первого попавшегося под руку, поделиться с ближним своим, так сказать. Я спустился вниз, забрал свой кофе и сел на место, на которое сразу упал взгляд. Не успел и глотка кофе сделать, как ко мне подошла девушка, одолжившая мне на остановке свою зажигалку, и попросила позволения присесть рядом со мной у окна. Я огляделся. Мы вошли на конечной. Трамвай совершенно пуст. Тем более я сижу с краю, а не у окна, что делаю намеренно, дабы избежать соседей в пути. Почему она выбрала именно это место, решив перелезть через меня с находящейся в руках кружкой горячего вулкана с хохолком пара? Эта девушка явно не ищет лёгких путей. Тем не менее, я решил облегчить её передвижение, встал и предоставил возможность пролезть к окну. Она красивая, кудрявая, волосы хмелем вьются, –  подмечаю я про себя и улыбаюсь. Несколько минут спустя какая-то неведомая сила подталкивает меня с ней заговорить.

– Вкусный кофе?

– Восхитительный! Хотите попробовать?

Я беру её кружку и делаю глоток.

– Да, действительно. А вы знаете, что угостить человека кофе из собственной кружки, тоже самое, что разделить с ним косвенный поцелуй?

Она смущённо улыбается и молчит.

– Вообще, редко кто пьёт из одной кружки, даже самые близкие люди, – продолжаю я, – у меня были женщины, которые брезговали пить после меня. Я расценивал это как признак отторжения и прекращал с ними всяческую связь.

– Я согласна с вами. По мне, пить из одной кружки – это весомое подтверждение того, что вы одно целое.

– К тому же, вы угостили меня каппучино. В Греции существует традиция: если девушка заваривает мужчине кофе, на котором густая пенка, значит ей нравится молодой человек.

– Но ведь я его не заваривала, – произносит она. А улыбка с губ не улетает.

Это не важно, – отвечаю я, – совершенно не важно.

Между нами возникла недолгая неловкая пауза.

– А что вы ещё знаете о кофе?, – поинтересовалась она, прервав молчание.

– Ну, например, что ваш любимый напиток был создан монахами-капуцинами. Католическая церковь ввела запрет на кофе, провозглашая его дьявольским напитком, поскольку он взбадривал и вызывал привыкание. Тогда монахи стали добавлять в кофе немного козьего молока, за счёт которого он становился нежнее, а его греховность уменьшалась.

– Очень познавательно. Никогда не задумывалась о происхождении капучино. Вы историк?

– Нет, я книголюб и кофеман.

– А вы знаете, что на втором этаже трамвая находятся почтовые ящики? Здесь можно письма друг другу и себе отправлять, представляете? Даже посылки передавать. Порой я подхожу к этим ящикам и слышу, как они что-то тихо и ласково шепчут, звонко смеются или горько плачут.

– Письма разными голубями приносятся. Одни крылом тебя гладят, воркуют, перьями щекотят душу, а другие – топчут, когтями твоё нутро раздирают и острыми клювами в груди бьют.

– У меня был тяжёлый период в жизни. Такой, что хотелось рыдать навзрыд, кричать во всё горло, но все мои слезы и звуки оставались закупоренными во мне. Я подавляла свои эмоции. И вдруг в один из своих печальных дней натолкнулась на почтовые ящики в этом трамвае. Я начала писать себе письма. Это очень эффективная техника освобождения от негативных эмоций. Ты пишешь до тех пор, пока не иссякнет весь их поток и сказать будет нечего. В Иерусалиме есть даже специальное почтовое отделение, принимающее такие письма. Их потом относят к стене Плача.

Диджей поставил песню Lafee – Sterben fur Dich.

– Ты читала то, что отправляла себе? ( я даже не заметил, как перешел на ты).

– Ещё нет. Не хочу ворошить.

– Такие письма следует сжигать, а у тебя как раз есть зажигалка. А у меня есть кофейный ликёр, чтобы потом всё это дело отметить. Всё, что с тобой произошло, должно обернуться дымом и пеплом. Не следует это хранить, перечитывать, проживать заново. Ты высвободилась от этого, вылив всё на бумагу, и не должна впитывать в себя это снова. Иначе никакого исцеления не произойдёт. В детстве я проделывал подобное, но не с письмами, а с воздушными шариками. Вкладывал в них всю свою боль и проблемы и отпускал далеко в небо. Им было не место рядом со мной. В том и практика – овеществить негативные мысли и максимально красочно их уничтожить. Пойдём, заберём твои письма. Но сначала допей свой кофе. Тогда сможешь делать глупости ещё энергичнее и быстрее.

Они поднялись на второй этаж. На центральной стене, прямо противоположной месту их нахождения, а следовательно смотрящей на них и бросающейся прямо в глаза, висели мудборды: "доски настроения" с атмосферными фотографиями и иллюстрациями; "доски планирования" с сезонными и глобальными (годовыми) целями пассажиров (каждый желающий мог внести свою лепту, вписав один или несколько пунктов) ; "доски визуализации желаний", на которых посетители трамвая делились своими самыми заветными мечтами и стремлениями в наглядной форме, и, наконец, "  "Доски жалоб, восторгов и предложений" относительно "Кофейни на рельсах" и всего, что в ней происходило. Вдоль правой стены стояли полки со смешбуками – дневниковыми записями пассажиров, их билетиками, фотографиями и другими памятными мелочами; скетчбуками – рисунками путешественников по рельсам; дневниками сновидений. За полками следовала сувенирная лавка или лавка мелочей, благодаря которой на втором этаже царил головокружительный запах продающихся там свечей, самодельного мыла и аромомасел, шоколада, ликера, сигарет и даже парфюма с ароматом кофе. Многие вещи на продажу приносили сами пассажиры (кристаллы, сухоцветы в эпоксидной смоле – куполе времени, ловцы сновидений, картины с мандалами из кофейных зерен, почтовые открытки, закладки для книг, стеклянные шары с книжными героями и писателями внутри, кружки с цитатами из шедевров литературы, маленькие фигурки в виде чашечки кофе, стопки книг, трамвая – точной копии "Кофейни на рельсах", магниты с его изображением, миниатюрные книги с полноценным текстом и многое другое). На полу в центре трамвая стоял огромный телевизор и кресла-мешки, лежали подушки, на которых можно было сидеть, погрузившись в чтение, письмо,  или просматривать фильмы и мультфильмы. Рядом стояли плетёные корзины с тёплыми пледами, которыми можно было укрыться в ночные часы, в минуты озноба или просто для поддержания атмосферы и уюта.

Вдоль левой стены второго яруса трамвая расположились те самые почтовые ящики, каждый из которых носил собственное наименование: "Письма себе", " Письма ближнему", "Письма Богу", " Письма в никуда" и "Старые письма" (все письма, срок годности которых (ровно 1 год) истёк, которые не были получены адресатом и не имели его вовсе). В каждом ящике обитали безмолвные голоса. Неподалёку за своим рабочим местом в виде  большого письменного стола сидела девушка – почтальон. На столе лежали стопки крафт-листов, конвертов и стикеров. Девушка с зажигалкой попросила почтарку достать из почтового ящика "Письма себе" конверты, адресованные ей, подтвердив свою личность. Получив все письма, она вместе со своим спутником направилась вниз по лестнице на первый ярус трамвая. Им необходимо было выйти. Не важно где, значимо как. Также, как и вошли, – вместе.  У нас есть личные остановки "вход" И "выход". Я употребляю слово "личные", поскольку во всём мире, как и в этом трамвае, есть общие двери, но с совершенно разным значением для каждого. В наш выход может кто-то входить, а из нашего входа – выходить. Надеюсь, вы понимаете то, что я хочу донести, а если нет, то понимайте, как хотите. Соавторство никто не отменял. Иначе, что это за книга, которая несёт читателю кофе на блюдечке с голубой каёмочкой? Писатель и читатель должны готовить кофе (книгу) вместе, каждый по своему вкусу. Каждый будет удовлетворён выпитым, если не счастлив. Трамвай остановился. Они выбежали, держась за руки, и спрятались под крышу остановки от непрекращающегося дождя.

– Ну что, приступим к огненному ритуалу очищения, пока мир очищается водой?, – произнёс он.

И все-таки она медлила и колебалась. Ей было жалко сжигать письма.

– Может их просто захоронить где-нибудь?, – спросила она.

– Исключено. Всё, что зарыто, рано или поздно будет откопано.  Вот к примеру, был такой поэт Данте Габриэль Россетти, который похоронил свои стихи вместе с возлюбленной, а затем раскопал могилу, чтобы их вернуть.

– Ничего себе. Мрак!

– И такое бывает.

– Умеешь отбить любую идею и сделать её тошнотворной.

Она нажала кнопку возгорания на зажигалке и начала подносить письма к сжирающему пламени. Тёмные листы сворачивались, корчась от боли. Буквы, сложенные в слова, разлетались по ветру. Ее рука, писавшая те письма со злобой, ненавистью, разочарованием, болью, грустью, сжигала их с любовью, принятием и смирением.

Они пили кофейный ликёр из одной бутылки и танцевали под дождём, выбегая из-под укрытия остановки прямо на рельсы. Вода хлюпала в ботинках, заливалась за воротник. Дождь пытался залепить им глаза и рот, но у него это слабо получалось. Она пела: "Знаешь, наши письма сквозь меня словами  рассыпаются, но я не помню числа и летят конверты вновь без адреса…" (песня группы Амели на мели "Наши письма"). И он пел: " Поздно… ночью… через все запятые дошел, наконец, до точки. Адрес. Почта. Не волнуйся, я не посвящу тебе больше ни строчки. Тихо. Звуки. По ночам до меня долетают редко. Пляшут буквы. Я пишу и не жду никогда ответа. Мысли. Рифмы. Свет остался, остался звук – остальное стерлось. Гаснут цифры. Я звонил, чтобы просто услышать голос… " (песня группы Сплин "Письмо" ).

Уставшие и насквозь промокшие они вновь забежали под остановку.

– У нас всё ещё остались свидетели. Стоит их убрать?, – спросила она.

– И кто же это?

– Почтарка. Она слышит голоса писем. Да, да, не смейся. Ты заметил, как она подозрительно на нас смотрела? И почтовый ящик нельзя не брать в расчёт. Он читает письма, находящиеся в нём, как рентген. Он видит, что от добрых писем исходит внутренний свет, словно кто фонариками подсвечивает, а от недобрых – тёмная тень ложится вокруг. От светлых писем он согревается, а от тёмных озноб берёт. Таким образом, день и ночь, а также температурный режим ящика зависит от рук письмоносцев, вернее от того, какое письмо, они в него помещают.

– Пусть живут себе, свидетели эти. Чужие воспоминания никому не мешают и не ложатся тяжкими гирями на сердце. Другие о них быстро забывают. Своего добра хватает, так, что в черепную коробку не умещается. Вот и приходится им, подобно тебе, письма писать, а что ещё хуже, дневники вести, книги издавать, песни записывать, фотоальбомами, флешками и дисками обзаводиться, чердаки и кладовки забивать картонными коробками, доверху напичканными прошлым.

Вот так и стояли эти две точки, которые то сближаются, то расходятся, вычерчивают линии в необъяснимой Вселенной. Они были пьяны и невообразимо счастливы, даже не подозревая, что когда-то вместе едиными усилиями уже сожгли своё прошлое, пойдя на отчаянный шаг, стерев воспоминания друг о друге в ходе экспериментальной медицинской процедуры, в результате которой смогли предать забвению лишь образы друг друга (голоса, имена, лица). Они помнили, что с ними произошло, но совершенно утратили в своей памяти того человека, который к этому был причастен. Содержание этапа проведённой совместной жизни осталось. Не осталось человека, который был рядом. И вот, они снова встретились, не зная друг друга, чтобы начать заново, чтобы в этот раз не ошибиться, не упасть в пропасть, не писать душераздирающих писем и не сжигать их.