Kitabı oku: «След механической обезьяны», sayfa 4

Глава 8. Дядя Евсей

Когда начальник сыскной оказался в комнате дяди Евсея, в нос ударил острый камфорный запах, такой же, какой исходил от механической обезьяны. «Похоже, старик говорил правду – игрушка была здесь, – подумал Фома Фомич. – Вопрос в том, сама ли она приходила сюда или ее кто-то приносил. А может быть, не то и не другое. Может быть, игрушку намеренно облили камфорой в детской. Но зачем? Запах – это след, и он должен привести к Евсею. Однако старик сам сказал про игрушку. Тогда запах – это всего лишь случайность». Мозг фон Шпинне работал так же быстро, как и у подбивающего барыши процентщика. Странно, что ни отец, ни сын Протасовы ничего не сказали об этом запахе. Хотя он их и не спрашивал.

– Как вас по отчеству? – поинтересовался Фома Фомич у старика после того, как быстрым взглядом окинул его комнату.

– А вам зачем? – проговорил сидящий на кровати дядя Евсей.

– Обращаться к вам по имени-отчеству будет для меня привычнее.

– Ну, привычнее так привычнее! – кивнул старик. – А звали моего покойного батюшку Марком.

– А вас, стало быть, Евсеем Марковичем!

– Да! Только меня так уже давно никто не называл, а может, и вру я, может, меня так и вообще никогда не называли… Сначала Евсей, потом дядя Евсей…

– А в детстве как вас называли?

– В детстве? – Старик медленно моргнул тяжелыми веками, с сожалением глянул на гостя. – Этого я не помню, уже и зрелые годы стал забывать. Другие старики, вот такие же древние, как и я, говорят, будто бы все помнят, что с ними было много лет назад, в том же детстве, в молодости. А я ничего не помню…

– Совсем?

– Совсем! – Евсей печально изогнул рот и уронил белую голову. Вздохнул. Но в следующее мгновение встрепенулся, улыбка озарила морщинистое лицо. – Зато они утверждают, будто ничего не помнят, что произошло, например, вчера или позавчера. А я, напротив, помню!

– Это же замечательно! – воскликнул начальник сыскной. Он продолжал стоять у порога, ничуть не смущаясь того, что ему не предложили сесть. Эту неучтивость хозяина комнаты он оправдывал преклонным возрастом.

– А чего же замечательного? – Печаль снова вернулась к старику. – Для меня важнее воспоминания о молодости, это приятно…

– Ну, может быть, в вашей молодости и не было ничего приятного, может быть, там одни беды да горе? Может быть, это и хорошо, что вы все забыли, а, Евсей Маркович? – в голосе начальника сыскной слышались нотки иронии, старик понял это и улыбнулся.

– В моей молодости не было ничего хорошего? А вы ведь специально меня подначиваете, да, господин полицейский…

– Меня зовут Фома Фомич!

– А вы зачем ко мне пришли, Фома Фомич? – Старик неожиданно сменил тему разговора.

– Да вы ведь сами меня к себе пригласили!

– Разве? – Евсей Маркович мутно уставился на фон Шпинне. «Похоже, старик ошибается, говоря о своей памяти. Он не помнит и того, что было несколько часов назад. Это плохо!» – подумал начальник сыскной.

– Да. Во время ужина, когда спорили со своим племянником – Саввой Афиногеновичем!

– А, теперь вспомнил. Ну да, я вас пригласил, если у вас будут какие-то вопросы. А у полицейских, я это знаю точно, всегда есть вопросы…

– У вас так сильно пахнет лекарствами. Болеете? – Фон Шпинне решил сделать небольшой маневр и зайти с фланга. Если старик болеет, этот вопрос наверняка разговорит его.

– Нет, у меня здоровье еще дай бог каждому…

– Откуда же этот камфорный запах?

– А вы присаживайтесь, присаживайтесь вон на стул, я вам сейчас все расскажу! – вспомнил наконец про законы гостеприимства Евсей. – Это после того, как ко мне игрушка заходила…

– Вы видели, как она входила к вам в комнату?

– Видел, я же ночами не сплю – бессонница! Так только, лежу с закрытыми глазами. Иногда дремлю, вот и весь сон.

– Расскажите, как это было. – Начальник сыскной поднес стул поближе к старику, сел и подобострастно заглянул ему в глаза. На лице Евсея появилось довольное выражение.

– Как было, – начал он и причмокнул, – ну, лежу с закрытыми глазами, почти сплю. Слышу, ручка дверная пискнула. Она у меня, когда нажимаешь, попискивает: днем не слыхать, а вот ночью, в тишине, слышно… Я вздрогнул, насторожился. «Кто бы это?» – думаю. Лежу, но глаз не открываю, чуть-чуть только. Сквозь щелочки вижу, медленно так дверь открывается… – Старик замолчал, вытер рукой влажный рот и продолжил: – Входит обезьяна. Я обомлел, ну, думаю, вот она, смерть моя, пожаловала…

– Погодите, погодите! – остановил старика фон Шпинне, ему не хотелось, но он был вынужден это сделать. – Почему вы подумали о смерти?

– В доме поговаривают, будто бы обезьяна эта не так просто ходит, будто в нее душа чья-то вселились – неупокоенная, – старик говорил тихо, как на исповеди. Потом замолчал, всматриваясь в глаза полковника, словно пытался высмотреть иронию или сомнения. Но глаза фон Шпинне излучали только интерес. Евсей продолжил: – Ну, слушайте, значит, дальше. Испугался я сильно, весь липкий стал от пота, как сухарь в меду. Лежу сам не свой, а обезьяна эта прямиком к моей кровати следует. Тихо ступает, вроде как и не идет по полу, а летит…

– Вы хотите сказать, что не слышали ее шагов?

– Не слышал, вот вам крест, не слышал!

– А может быть, к вам никто и не приходил, может быть, это все привиделось, раз не слышали звука шагов?

– Я сразу тоже так подумал – сплю. Потом понял, не сон это, обезьяна настоящая! А в лапе у нее что-то зажато, подошла к кровати, уперлась и вдруг говорит: «Здравствуй, Евсеюшка!»

– Прямо так и сказала – Евсеюшка?

– Прямо так и сказала, и голос у нее точь-в-точь как у моей покойной жены. Я глаза-то открыть открыл, а вот пошевелиться не могу, лежу как дубовая колода у нашего амбара. А обезьяна стоит надо мною и лапами в воздухе машет, как обнять хочет…

– Дальше! – Начальник сыскной, чтобы приободрить старика, коснулся его плеча.

– Ну, я собрался с духом и спрашиваю: «Это, мол, ты, Ольга?» Мою жену Ольгой звали. После этих слов обезьяна вздрогнула и выронила то, что держала в руке. Это был пузырек с камфорой, который тут же и разбился.

– Зачем она пришла к вам с лекарством?

– Да не знаю я, может, ошиблась!

– Говорите, вздрогнула после того, как вы обратились к ней, назвав Ольгой?

– Да, вздрогнула!

– Но разве игрушка может вздрогнуть, разве она вообще может испугаться?

– Игрушка не может! – ответил старик, потом добавил, как бы разъясняя: – А вот если в нее душа вселилась… Духи, они пугаются, это я точно знаю…

– Когда умерла ваша жена? – спросил фон Шпинне.

– Давно!

– Это мне ни о чем не говорит. Сколько лет прошло?

– Лет тридцать, наверное… – сказал старик.

– И вы до сих пор помните ее голос?

– Помню! – неуверенно кивнул Евсей.

– И не сомневаетесь, что это был голос вашей покойной жены?

– Нет…

– Хорошо, это я понял. Что было потом, после того как обезьяна выронила склянку?

– Она повернулась и вышла из комнаты!

– Вы не посмотрели, куда она пошла?

– Я хотел, даже вскочил, но наступил на стекло и порезал ногу…

– Можете показать шрам от пореза?

– Зачем? – удивленно посмотрел на фон Шпинне старик. Затем удивление в его взгляде сменилось догадкой. – Вы думаете, я вру?

– Нет! Просто привычка все проверять! Служба в полиции делает человека подозрительным!

– Понимаю, я, признаться, сам такой, тоже на слово не верю, все проверяю и перепроверяю… Вот и со мной был такой случай…

– Вы вначале покажите порез, а затем уж и расскажете, какой с вами был случай, – оборвал старика начальник сыскной.

– Да, да, конечно! – Евсей, кряхтя, нагнулся. Вначале снял тапку на войлочной подошве, затем с электрическим потрескиванием стянул шерстяной носок, оголяя белую ногу с узловатыми пальцами и синими жилами. – Вот! – старик показал Фоме Фомичу подошву.

– Но здесь ничего нет!

– Как нет? – Евсей ощупал стопу. – Действительно, ничего… – проговорил удивленно, а потом, прихлопнув себя по лбу, воскликнул: – Вот я дурак, это ведь не та нога, я другую ногу порезал!

– Ну, в таком случае покажите мне ее! – спокойно глядя на Евсея Марковича, сказал начальник сыскной.

– Сейчас!

На другой ноге Фома Фомич увидел зарубцевавшуюся рану величиной с вершок.

– Ну что, довольны? Заставили старика разуваться, носки снимать, думаете, легко все это?

– Нет, но в жизни человек делает не только легкое, но и тяжелое, тем более я ведь не сильно настаивал, вы сами согласились снять носки!

– Это верно. А что же мне прикажете делать, раз полиция требует? Вот я и снял!

– Да помилуйте, разве я требовал? Я просто вас попросил об одолжении, вот и все! – сказал тихим голосом фон Шпинне.

– Одолжение? – с ехидством в голосе переспросил Евсей. – Я-то думал, это приказ, напугался, даже в ногах запутался…

– Да-да… – бросил начальник сыскной, подозревая, что не случайно старик спутал ноги.

– Я вам так скажу, мне врать уже нет никакого резона, потому всегда говорю только правду, тем более полиции. Можете мне верить.

– Я вам верю. Но давайте вернемся к камфоре. Вы говорите, игрушка держала в лапе склянку, которую потом выронила. А в доме кто-нибудь пользуется камфорой?

– Наверное, кто – точно сказать не могу, не знаю. Вы это у Саввы Афиногеновича спросите, он-то в курсе, кто в доме чем пользуется! – ответил старик.

– Обязательно спрошу. Он, как мне показалось, заходил к вам только что?

– Откуда вы знаете?

– Догадался!

– Ну, заходил, – нехотя согласился старик.

– И как часто он это делает?

– Вы, наверное, хотели спросить, зачем он ко мне заходил?

– Нет, я спросил, часто ли он к вам заходит, и хочу получить ответ.

– Нечасто, можно даже сказать, совсем не заходит.

– Вас не удивил его визит?

– Нет, я знал, что он ко мне зайдет! – чуть приподняв бритый подбородок, ответил Евсей.

– Откуда?

– Да ведь я пригрозил, что все слышал…

– А вы действительно что-то слышали?

– Ничего, просто взял его на пушку, а он поверил…

– Значит, говорил что-то, не предназначенное для чужих ушей, вот и боится теперь! – заметил начальник сыскной.

– Наверное.

– А вы, значит, его обманули?

– Ага! Я из этой комнаты почти не выхожу, только к столу, да и то не всегда, порой здесь и ем…

– Почему? Нездоровится?

– Да я уже говорил – на здоровье не жалуюсь, просто порой меня к столу не зовут! Мне это намного удобнее, чем в столовой, там на меня все смотрят как на главного пожирателя харчей…

– Вы полностью находитесь на иждивении Саввы Афиногеновича?

– Ну уж, конечно, полностью! У меня есть небольшая рента, вот на нее и живу. А он мне только угол предоставляет, и более ничего…

– Следовательно, вы вполне самостоятельны и в любой момент можете уйти отсюда?

– Уйти могу, только куда? Век свой здесь доживать буду.

– И еще один вопрос, Евсей Маркович, вы слышали о том, что обезьяна ходит по дому?

– Она же ко мне приходила!

– Нет, вы слышали разговоры об этом до того, как она к вам пришла?

– Савва рассказывал за столом, будто обезьяна приходила к нему. Я поначалу думал, врет…

– А почему вы так думали?

– Ну, я ведь его, Савку, с детства знаю! Ему что соврать, что перекреститься – все едино!

– Вы хотите сказать, верить ему нельзя?

– Нельзя! Да и кому можно? Мне вот тоже нельзя, могу соврать… – старик запнулся. – Нет, раньше мог, а теперь уже все, баста! Больше не вру, потому как грех это!

– Ну а племянник ваш, значит, продолжает грешить?

– Продолжает! – кивнул старик, после чего потянулся к небольшому стоящему у кровати столику. Взял с него маленькую коробочку. Щелкнул по ней ногтем. – Вы позволите понюшку сделать? – спросил он у полковника.

– Да, конечно! Можете меня не спрашивать, ведь вы у себя дома, я всего лишь гость!

– Э-э-э, не скажите. К гостям нужно уважительно относиться, это первейший закон, вон, на Кавказе. Там гость – это главный человек в доме…

– А вы про это откуда знаете?

– Откуда? Приходилось бывать в тех краях… Так я втяну понюшку?

– Втягивайте!

После того как старик запустил себе по понюшке в каждую ноздрю и отчихался, разговор продолжился.

– Но вы-то сами, Евсей Маркович, что думаете по поводу этой бродячей обезьяны?

– Ничего! – сказал, вытирая нос платком, старик.

– Так уж и ничего? Не может быть!

– А тут не надо думать, обезьяна ходит, сам видел. До того, как не увидел, не верил. Я и Савке так прямо сказал: «Не верю я в то, что обезьяна ходит по дому». Потому как без завода она ходить не может. Значит, ее должен кто-то завести. И если нам чего-то ждать, то не от игрушки, а от человека!

– Вы говорите разумные вещи, но раньше утверждали, будто в обезьяну вселился дух?

Глава 9. Предположение дяди Евсея

– Да это я так, болтаю… – Старик повинно склонил голову. – На самом деле обезьяну заводят…

– И кто же, по вашему мнению, это делает?

– Да не по моему мнению, а я точно знаю, кто это делает, точно!

– Назовите мне, кто он?

– Савва заводит обезьяну!

– Савва Афиногенович? – переспросил начальник сыскной, чтобы потом не оказалось, что есть еще какой-то Савва.

– Да, он!

– Почему вы решили, что это именно он, а не кто-то еще? Я, к примеру, подозреваю другого человека…

– Кого? – насторожился старик, вытирая уголки слюнявого рта тем же платком, которым незадолго до этого вытирал перепачканный табаком нос.

– Ну, вообще-то говорить подобные вещи я не имею права, но вам, Евсей Маркович, скажу, вы ведь тоже поделились со мной предположением.

– Да это никакое не предположение, это правда! – возмущенно выпалил старик.

– Я все еще не могу понять, зачем ему это нужно?

– Что зачем нужно?

– Зачем Савве Афиногеновичу заводить обезьяну, ведь он серьезный человек, не похоже на него!

– Не похоже? Вы не глядите, что он постоянно щеки дует, это у него видимость одна, а внутри как был шалопутом, так им и остался! А вы кого подозреваете?

– Сергея!

– Серегу? – Старик задумался, уставившись на лежащую у кровати домотканую дорожку. Поправил ее ногой.

– Разве Сергей не мог заводить обезьяну?

– Ну почему же не мог, мог! – отозвался, все еще глядя себе под ноги, старик. – Да, может быть, вы и правы. Может быть, он заводит, может быть!

– Минуту назад вы утверждали другое, будто бы игрушку заводит сам хозяин…

– Да. Так ведь они могут в паре это делать – вместе! – сказал раздраженно Евсей.

– Не понимаю, зачем им это нужно?

– Напугать кого-то хотят!

– Кого?

Старик поднял глаза. Он не спешил с ответом. Сидел и внимательно разглядывал начальника сыскной, склонял голову то вправо, то влево. По всей видимости, ему было что сказать, но он раздумывал, стоит ли говорить полицейскому. Фома Фомич это понимал.

– Так кого они хотят напугать?

– Вы вот у меня спросили: «Кто в доме камфорой лечится?» А я сказал: «Не знаю…» Ну так вот, это неправда, знаю я, кто камфору использует.

– Кто?

– Арина Игнатьевна! И, стало быть, я так думаю, обезьяна шла в ее комнату, но почему-то спутала дверь, она ведь тут рядом с моей!

– Постойте, постойте, а как быть со словами обезьяны «Здравствуй, Евсеюшка!», как с этим быть?

– Увидала меня и поздоровалась!

– Нет, нет! – энергично замотал головой фон Шпинне. – Как это? Этого не может быть! Обезьяна, напомню вам, просто игрушка, внутри которой находится механизм. Он говорит: «Протасов Миша, здравствуй!», больше ничего. А если голос обезьяне поменяли, я могу это предположить, то она должна была сказать: «Здравствуй, Аринушка!», а не «Евсеюшка»! Вам, наверное, померещилось!

– Куда там! Я все слышал, я ведь не глухой, как они все думают…

– Значит, обезьяна шла к вам!

– Зачем она тогда несла камфору, я ведь не больной?

Начальник сыскной только диву давался: они разговаривают со стариком как два умалишенных из Пантелеймоновской больницы, наделяют игрушку человеческими качествами. Если бы их сейчас слышал чиновник особых поручений Кочкин, ох и посмеялся бы, подлец, а потом, к случаю и нет, поминал бы этот разговор.

– Зачем она вам несла камфору, я сказать не могу.

– Шла она не ко мне, а к Арине Игнатьевне. Савва хочет ее со свету сжить.

– Что? Ну ладно – муж! Но я не могу поверить, чтобы сын замышлял против матери!

– Да в наше время все может быть! Кто такой этот Сергей? Гимназист, а это почти революционер! Так порой на меня глядит, даже страшно делается. Вот скажите мне на милость, чему их там, в гимназиях, учат? Да и зачем они, гимназии эти? Зачем? Вот мы раньше читать, писать научились, и все, хватит. А главное, ума ведь у нас не меньше, чем у них. Не меньше, даже больше, если присмотреться. А у них только бахвальство одно, а чего ни спросишь, не знают, вот как! И что для них мать или отец? Да они убьют и даже не скривятся. Нет, эти гимназии, они к добру не приведут. Я так думаю, закрывать их надо! – заключил Евсей Маркович.

– Да! – согласился с ним Фома Фомич. – Верно вы все говорите, надо эти гимназии закрывать, а то действительно…

– Вот-вот, я же вижу, вы человек не дурак, не зря в полиции служите. А Савва с сынком точно задумали Арину Игнатьевну со свету сжить! Я же за ними наблюдаю, а порой и прислушиваюсь. Они думают, я дурак, а я не такой уж и дурак, как это им представляется…

– Так все же, Евсей Маркович, что вы слышали?

– Что я слышал? – Старик сделал глуповатое лицо.

– Да.

– Это вы про то, что я за ужином Савке говорил?

– Да и про это тоже!

– Ну, слыхал, конечно, слыхал, отпираться не буду…

– Точнее.

– Да затевали они Арину Игнатьевну со свету сжить!

– Кто затевал?

– Савка, кто же еще!

– С кем он говорил об этом, с Сергеем?

– Не знаю. Слышал, как он, Савва Афиногенович, говорил, а вот кому, не знаю, врать не буду. Случайно я подслушал.

– Где был разговор?

– В кабинете, я у двери остановился и услышал. Потом спрятался неподалеку, в нише, думаю, погляжу, кто из кабинета выйдет, с кем там Савва, племянник мой дорогой, планы планировал.

– Дождались?

– Дождался.

– И кто вышел?

– Савва Афиногенович…

– Это нам известно, а кроме него кто?

– Он один. Я тоже удивился, даже в кабинет заглядывал, а там пусто.

– Вы дословно можете мне передать, что именно говорил Савва Афиногенович?

– Нет, не помню, да и слышал я не все, только то, что Арину нужно со свету сжить…

Начальник сыскной понимал, дядя Евсей заговаривается, по старости лет что-то путает, и к его словам нужно относиться с большой осторожностью. Однако он понимал и то, что к словам старика стоит прислушаться, подвергнуть их анализу, ведь среди откровенного бреда может проскользнуть и что-то настоящее, за которое можно будет ухватиться. Да и потом, у Фомы Фомича из головы не выходила сцена во время ужина – перебранка Саввы Афиногеновича и дяди Евсея. Если хозяин дома так нервничал, что даже грозился вытолкать старика в шею, значит, в словах Евсея Марковича была толика правды. Может быть, в этом доме говорилось такое, чего начальнику сыскной знать нельзя было. Это с одной стороны, а с другой – зачем же он в таком случае пригласил его разбираться с механической обезьяной, зачем? Может быть, Протасову нужен свидетель, свидетель чего-то, что должно произойти в доме? Может быть, дядя Евсей, утверждая, будто слышал, как Савва Афиногенович замышляет убить жену, говорил правду? Можно предположить, что Протасов задумал избавиться от жены… Но почему? Если муж хочет избавиться от жены, на это, как правило, всегда есть несколько причин. Самая распространенная – деньги! Но это если жена владеет основной долей семейного капитала. Начальник сыскной успел перед приездом заглянуть в личное дело промышленника. Предположение о том, что Савва Афиногенович может убить жену из-за денег, отпадает. Все капиталы и так принадлежат ему. Тогда из-за чего? Может быть еще одна причина: Арина Игнатьевна знает что-то, что может навредить Протасову, и уже угрожала ему. Фабрикант – довольно вспыльчивый человек, по крайней мере, из разговора Протасова с дядей Евсеем можно было сделать такой вывод. А для того чтобы задумать и осуществить убийство, вспыльчивость не нужна, тут нужен холодный расчет, которого у Протасова нет! Однако, может, фабрикант специально ведет себя так, чтобы сбить полицию с толку?

– Скажите мне, Евсей Маркович, – оторвался фон Шпинне от раздумий, – я видел, как Савва Афиногенович разозлился в столовой. Он всегда такой вспыльчивый?

– Да я бы не сказал, бывает, пылит, но тут как порох загорелся…

– Раньше он так не выходил из себя?

– Нет!

– А вот Сергей говорит, будто вы с Саввой Афиногеновичем всегда спорите и ругаетесь.

– Сергей говорил? – Глаза Евсея приобрели осмысленность, но лишь на мгновение, потом их снова затянула старческая муть. Начальник сыскной понял – старик не совсем выжил из ума, как может показаться на первый взгляд.

– Да, Сергей! – утвердительно кивнул Фома Фомич.

– Врет гимназист, врет! И откуда он только взял, будто бы мы с его отцом всегда ругаемся? Не было этого раньше, это, пожалуй, первый раз!

– Но зачем Сергею врать?

– Да кто его знает зачем! – бросил старик. – Затевают они что-то, а что – не могу понять, вот и меня приплетают…

– Ну как же, вы говорили, они затевают убить Арину Игнатьевну!

– Может, затевают, а может, и не затевают, кто их разберет…

Старик начал отказываться от своих слов, и это значило – беседу надо заканчивать. В голове начальника сыскной и без того была настоящая каша. Что происходит в доме Протасовых? На этот вопрос нельзя было ответить быстро и правильно. Потому фон Шпинне решил оставить старика в покое. Поднялся, сказал, что уже поздно и ему пора. Дядя Евсей никак не отреагировал, точно и не было в его комнате никого.