Kitabı oku: «День Солнца. Гл.1 Монах святой обители», sayfa 5
– Я уже отвечал на этот вопрос, – сказал Отай.
– Я знаком с материалами дела. Так что это?
– Система связи.
– Я хочу услышать правду.
– Правду? Ладно, я скажу правду. Это ПКС – поисково-контрольная система связи для сотрудников Станции транспозитации Земля-Земля, занятых в отдельно взятом сегменте Проекта неформального внедрения "Почта-икс/икс". Довольны? Я сказал чистую правду.
Комиссарий пожевал губами, покрутил побагровевшей от праведного гнева шеей. "Да, дело будет трудным", – написалось на его лице.
В комнате для допросов было душно и темно, чадно горел масляный светильник. Сидевший в углу секретарь не знал, записывать показания или нет. Перо висело в воздухе, с него капали чернила.
– Могу повторить, – сказал Отай, обращаясь к секретарю.
– Не стоит, – прожевал комиссарий, достал из-под стола какие-то бумаги, перелистал их. – Откуда ты взялся? До появления в монастыре о тебе не было никаких сведений. Ты свалился с неба или родился из пены морской?
– Опять хотите услышать правду? – поинтересовался Отай с вызывающей улыбкой. – Пожалуйста. Я прибыл к вам из 2547 года от рождества Христова… по делам.
– Если опустить указанную тобой дату, то…
– Не нужно опускать указанную мною дату, потому что именно в ней причина моей необычной с вашей точки зрения силы.
– Ты хочешь, чтобы я поверил в это? – усмехнулся верховный комиссарий.
– Но вы же верите в ведьм и гром небесный. Моя история кажется менее реальной?
Комиссарий покашлял в кулак, приподнял брови и сказал:
– Движение из будущего в прошлое недоступно человеку. Река времени течет только в одном направлении.
– Ну и что? Любая река течет только в одном направлении, и, тем не менее, можно плыть и против течения.
– Река времени подвластна только воле Господа. Как может человек менять предначертанное Им?
– Человек много чего может.
Секретарь торопливо заскрипел пером.
– Да это настоящая ересь! – взвился молчавший до сих пор судья. – Вот ты и разоблачил себя, еретик!
– Наплевать, – сказал Отай. Ему действительно было наплевать на все. Он знал, что исход дела предрешен, и допрос – пустая формальность. Он хотел вызвать огонь на себя. Пусть он станет главным обвиняемым, а о Неоло забудут на время. Может быть, Челон все-таки что-нибудь придумает.
Верховный комиссарий удовлетворенно ухмыльнулся.
– А Лоренца Пицони? Она тоже из две тысячи… как там?..
– Две тысячи пятьсот сорок седьмой год, – подсказал секретарь.
– Она тоже оттуда?
– Да, а ты напрасно улыбаешься. – Отай решил идти ва-банк. – Нас здесь много. Поэтому для тебя же будет лучше, если ты прекратишь это дело. В противном случае я тебе не завидую.
Ухмылка сошла с лица комиссария. Некоторое время они с подсудимым молча смотрели друг другу в глаза.
– Не знаю, чей ты посланец, будущего или дьявола, но ты ответишь за свою ересь по всей строгости закона Божьего, – медленно произнес священник. – Это очень важное дело и мы хотим его поскорее завершить. Мы осведомлены о твоем нежелании говорить правду, поэтому, чтобы не тратить время попусту, конгрегация Святой службы уже приняла решение подвергнуть тебя пытке. Опыт показывает, что это лучший способ добиться правды.
– Валяйте, – сказал Отай.
– Ты наглец и ты виновен, – заключил верховный комиссарий..
12
Челон прибыл в Рим три дня назад. Он остановился на постоялом дворе, выбрал не самый лучший, чтобы не привлекать к себе внимания. Он надел самое скромное платье, при нем не было слуг. Все три дня он просидел в своей комнате, глядя на монитор КПС. Координаты сигналов обоих разведчиков были идентичны. Отая и Неоло разделяли лишь каких-нибудь двести метров.
До конца смены оставалось десять дней. На одиннадцатый день трещина в пространственно-временном континууме зарастет. Значит, у него есть только десять дней на то, чтобы найти решение.
Он подошел к окну и, прячась за пыльной портьерой, выглянул на улицу. Близился к концу декабрь, булыжная мостовая была топка и грязна. Недавно выпал обильный снег, который держался неделю, а теперь быстро таял и превращался в чавкающее болото. То тут, то там из-под оседающих сугробов показывались трупы замерзших кошек и бродяг.
На улице было людно. Кого-то сбило каретой, и горожане жадно толпились вокруг покойника, как коршуны над падалью. Люди кутались в серые одежды, небо над Вечным городом было серым, серые кучки снега лежали в тенистых подворотнях и канавах. Мрак, тоска, уныние, безнадежность. Скорее бы уж прошли эти десять дней…
Челон спустился вниз, без аппетита проглотил скромный обед. Потом вернулся в свою комнату и запер дверь.
13
Отай смотрел на подпись под каллиграфически выписанным текстом и силился понять, что происходит. Голова соображала очень медленно. Он читал: "Отай Марам, разведчик второго класса, отряд С300 СТЗЗ, стандартный номер 4942035, канал…", – и не понимал, как на этой бумаге оказались его настоящие реквизиты. Может, это бред? Да, вполне возможно – он только к вечеру пришел в сознание, тело сотрясала жестокая лихорадка, в глазах троилось, в ушах стоял звон.
Он не мог ни ходить, ни сидеть, ни стоять. В комнату его внесли на деревянных носилках, которые с грохотом опустили на пол, всколыхнув уснувшую было боль.
– Что это значит? – спросил знакомый голос.
"Если бы я знал", – подумал Отай.
Верховный комиссарий помахал рукой перед лицом лежащего на полу человека.
– Можешь молчать. Что бы они не значили, главное, что ты наконец раскаялся. Ты на верном пути, сын мой
Отай отодрал присохшие друг к другу губы. Во рту стало солоно.
– Не понимаю…
– Учитывая твое раскаяние, суд приговаривает тебя к публичному отречению и другим церковным наказаниям, после чего ты будешь отпущен на свободу.
– Я не понимаю…
– Чего ты не понимаешь? – удивился комиссарий. – Ты дал показания против ведьмы Пицони, ты во всем признался и суд посчитал возможным оставить тебе жизнь.
– Я не давал… показаний… это неправда…
Члены трибунала развеселились.
– Наверное, в твоем 2547 году не знали, что такое "велья", – хихикнул кто-то. – Она развяжет язык даже немому.
– Я не давал никаких показаний! Я не мог этого сделать!
– А эта подпись разве не твоя? – спросил комиссарий. Он один из всех был мрачен и серьезен. – Или ты отрицаешь, что твое имя Отай Марам и ты… – он заглянул в бумаги, – есть разведчик второго класса и так далее? Подобная ересь не могла прийти в голову членам святого суда, И, тем более, мы не могли знать, что окрутившая тебя ведьма тоже имеет некий стандартный номер и что она… -Комиссарий взглянул на подсудимого и отбросил бумагу. – Скорее лекаря!
14
Отай очнулся и увидел, что находится в церкви. На нем санбенито – позорное рубище еретика с намалеванной на нем половиной креста. На шее – кусок дроковой веревки, на голове – дурацкий картонный колпак, в искалеченных пальцах зажата свеча зеленого воска. Он стоит на коленях, поддерживаемый под мышки стражами Святой службы. Он не может говорить, поэтому необходимые слова за него произносит кто-то другой. Наверное, в церкви полно народу, потому что в спертом воздухе висит монотонный гул. Лица, голоса, конвульсивно дергающееся пламя свечей, все кружится, мешаясь и размазываясь. Только один голос звучит ясно, и эти звуки острыми молоточками бьют в измученное сердце: "Я дал показания против Неоло… Как же я мог!.. Я должен был подохнуть, но молчать… Трус, тряпка, предатель… Тоже мне, человек будущего… тоже мне, степень защиты… Я подписал ей приговор… я оклеветал ее… я… Почему я ничего не помню?.."
Языки свечей слились в единое пламя, и сознание отключилось.
Когда в следующий раз стало светло, он уже был на улице, лежал головой в снежно-грязной жиже. Перед лицом мелькали ноги, колеса, копыта, подолы. Было зимнее утро.
Нутро горело. Отай схватил ртом грязный снег и с наслаждением проглотил холодную влагу, ненадолго погасившую огонь. Он открыл глаза, сделал вдох и задохнулся от ворвавшегося в легкие морозного воздуха. Он забыл, что такое чистый воздух. Наверное, смена давно завершилась, подумал он. Сколько он был в застенке? Уже зима…
Он пошевелился и понял, что не сможет подняться. Ему оставалось одно – замерзнуть или быть затоптанным. Никто не придет на помощь, не поднимет его с земли, не согреет и не напоит. Человечество еще не дошло до того уровня развития, когда гуманизм и сострадание становятся частью сознания. Это произойдет не скоро, через тысячу лет. А пока он лежит в грязи, беспомощный, и медленно умирает. Не жаль. Он заслужил именно такой смерти. После того, как он погубил Неоло, неправильным было бы оставаться в живых.
Отай представил себе Станцию. Как не странно, голова была ясной. Он увидел центр управления, камеру транспозитации, нервно кусающего губы Рибана, замерших у пультов операторов, мигающие на стенах датчики, почувствовал шершавый поручень и слегка дрожащую от напряжения платформу генератора. Энергетическая спираль медленно оборачивается вокруг его тела, кожу слегка прокалывает и очертания окружающих предметов немного смазываются. В воздухе синими искрами вспыхивают слабые разряды, пахнет озоном. До старта осталось почти ничего. Пять, четыре, три, два…
Улица вдруг ожила, ноги, колеса и копыта заторопились, все движение устремилось в одну сторону. "Ведьму, ведьму везут!" – донеслось до его ушей. Крики, визг, смех, причитания. Отай встрепенулся. Ведьму?..
– Ведьму везут! Ведьму!
Это везут на костер Неоло, подумал он спокойно. Переживания и угрызения совести остались позади. Он понял, что ему надо делать. Ему любым путем нужно оказаться там, чтобы тоже броситься в огонь. Да, именно так. Он спасет свою душу только если умрет вместе с Неоло.
Он поднял голову. В лицо полетели грязные брызги. Он осмотрелся и заметил на противоположной стороне улицы у стены калеку. Тот сидел на грубо сколоченной каталке с деревянными колесами и то ли спал, то ли был мертв. Глаза были закрыты, голова откинута.
Изо всех сил работая локтями, Отай пополз на другую сторону улицы. На это ушла уйма времени, но ясность цели придавала сил. Он спихнул мертвеца с каталки и втащил на нее свое тело. Кое-как подтянул ноги, воя от боли, нашарил в сугробе два "утюга" и, отталкиваясь ими, двинулся туда, куда бежали люди.
Дорога была недолгой. На первом же повороте он увидел толпу, сдерживаемую вооруженной стражей. Он снова подумал, что все идет по заранее продуманному плану. Его специально бросили неподалеку от площади, чтобы он мог добраться к месту казни. Наверное, по сценарию, он должен сам покончить с собой. Так уж захотелось авторам этой жуткой истории. Что ж, он исполнит свою роль до конца. Он их не разочарует.
Отай работал "утюгами" во всю. Он чуть не опоздал. Когда он пробрался к первые ряды и уперся в ноги стражников, костер уже разгорался. Ведьм было трое – Неоло, Анна и одна из ее помощниц. Последние две кричали и плакали, моля о пощаде. Неоло же стояла прямо и молча смотрела в небо. Она будто чего-то ждала. Отай догадался, и ему стало душно. Она ожидает помощи от НИХ! Бедная Неоло, мечтательница, фантазерка, любимая, несчастная, единственная…
Пламя встало стеной. От черного дыма стали слезиться глаза. Он уже не видел лица Неоло, голоса ведьм потонули в общем шуме. Люди кричали, молились, женщины падали в обморок, плакали дети, рявкали стражники. Отай почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Нужно было торопиться. Собрав последние силы, он замахнулся "утюгом" и ударил стоявшего впереди стражника в поясницу. Тот отлетел в сторону и упал на своего товарища. Путь освободился.
В несколько мгновений Отай оказался у помоста, бросил свое тело на ступени и начал рывками ползти вверх. Ступенек было три. Он преодолел их и почти дотянулся до огня, когда услышал:
– Смотрите! Там человек! Он сейчас сгорит!
Его схватили и стали тащить. Он цеплялся за доски, хватался за все, что попадалось по пути, и кричал, не понимая, что кричит на своем языке.
– Дайте мне умереть! Я должен умереть! Я хочу умереть!
Он умолял, просил пустить его к ней, дать ему обнять ее в последний раз и позволить вместе отправиться на небеса. Он кричал, что они не имеют право убивать ее, потому что она еще не родилась и не принадлежит их времени, проклинал пришельцев, Рибана, Станцию, себя, всех на свете, грозился. Но стражникам не было дела до стонов калеки. Они выволокли его из толпы, протащили шагов двадцать и бросили в канаву.
15
Он лежал без движения и смотрел в небо. Ему казалось, он видит, как душа Неоло парит над толпой и машет ему на прощание. Он просил ее подождать, надеясь, что не доживет до ночи. Как нарочно, сознание не собиралось покидать его, и он продолжал все слышать и чувствовать. Это было страшнее самой страшной пытки.
