Kitabı oku: «Осторожно, двери закрываются!», sayfa 3
Ирина Крилишина. «Не бойся счастья»
– Привет! Я на «Римской», жду тебя у фонтана, – мужчина, разговаривающий по телефону, толкнул меня, но даже не заметил этого.
Суматошное утро, впрочем, как всегда. Казалось, вход в метро с одной стороны затягивал бездушную людскую массу, а с другой выплевывал. Мне даже это нравилось. Здесь, в этой толпе людей, я была одна. Не нужно улыбаться, здороваться, никому не нужно смотреть в глаза. Никто никому не друг и не враг.
Хорошо, что я ехала на работу, когда основной пассажиропоток уже разъехался.
Да, здесь, в метро, мы все не люди, просто пассажиропоток.
Бабушка, за которой я ухаживала, живет недалеко, всего пять остановок метро. Мне нравилась эта работа. На работу я приезжала к 10:00 и работала до 20:00.
Дочка моей подопечной старушки была дама обеспеченная и платила хорошо. Бабушка – божий одуванчик. Ухаживать за ней было легко, мы быстро нашли общий язык и при физической беспомощности моя подопечная имела трезвый рассудок. Хотя в моей работе это редкость. Обычно уход за стариками – и физически, и душевно тяжелая ноша. Да, в этот раз мне повезло!
Моей зарплаты хватало на жизнь, и я смогла понемногу откладывать. Эта работа когда-нибудь закончится, ведь моей бабульке 95 лет. Моя работа всегда заканчивается одинаково, но я смогла наконец-то удобно уложить факт смерти в своей голове. Смерть так же естественна, как и жизнь, хотя не так красива, зато логична и строга.
Давно мечтаю съездить в Санкт-Петербург на месяц. У меня будет достаточно денег, чтобы никуда не спешить и ни о чем не думать. Хочется гулять по городу, не впитывая его суету, раствориться в старых зданиях и мостовых.
Мои уши уловили звук прибывающего поезда. Странно, но в метро, как дома. Все знакомо, и поэтому все происходит на автомате. Мне кажется, я сажусь в этот вагон метро, второй от головы поезда, всю свою жизнь, и даже не приходится отвлекаться от своих мыслей.
Да, я еду в этом вагоне метро всю свою жизнь: утром на работу, вечером домой. У меня даже есть свое место в углу вагона. Хоть и людей совсем немного, но забиться в угол превратилось в потребность. Никому не мешать. Да, потребность никому не мешать и обезопасить себя от чужого вмешательства.
Я сидела в углу и рассматривала вагон метро, как будто вижу его в первый раз. Синие сидушки, не очень чистые окна, какие-то объявления, налепленные не очень ровно. Взгляд уткнулся в край моей сидушки. Что-то задержало мой взгляд. Треснутый край кожзама и торчащий уголок бумажки. Руки сами потянулись к бумаге, потому что бумажка в сиденье была непорядок, а непорядок я тоже устраняла на автомате.
В руках у меня оказалась половинка тетрадного листа в клеточку. Сверху синей ручкой было что-то написано. Я достала из сумки очки и прочла: «Почему, имея богатого и любящего мужа, Маргарита ушла искать кого-то с этими отвратительными желтыми цветами в руках?»
Я сидела и таращилась на этот простой вопрос? Я-то понимала почему, но человека, написавшего это, видимо, очень волновал этот вопрос. Сложно объяснить человеку, никогда не любившему, как это – любить. Трудно объяснить, как желание любить и быть любимой может выгнать на улицу и заставить бродить по улицам с этими мимозами в руках. В надежде…
Не знаю почему, но я достала из сумки ручку и ниже на листочке написала: «Любовь – это такое чувство. Безумное, нелогичное, нерациональное, сильнее нет. Испытав его один раз, ты будешь искать его всегда!»
Поезд замедлял ход, это была моя остановка. Я быстро свернула бумажку и затолкала ее обратно в сидушку, оставив торчать только уголок.
Бабулька встретила меня улыбкой во весь свой беззубый рот. Сегодня у нее день рождения. 95 лет.
– Маша, знаешь, что мне сын подарил? Смотри, сказал, чтобы я не скучала.
У бабушки в руках был новенький планшет.
– Максимовна, а вы разберетесь? Все-таки сложная штука.
Бабулька засмеялась.
– Это ноги мои не работают, а мозги еще, слава богу, варят. Вот и в социальных сетях меня зарегистрировал. Теперь я всех разыщу! И Верку, и Пашку! И детей их найду, и внуков! Может, и тебе кого найти?
– Нет, Максимовна, некого мне искать.
Я поспешила на кухню, чтобы избежать расспросов.
Моя подопечная целый день была занята своим планшетом. Покушать пришлось уговаривать. То и дело из комнаты слышалось:
– Маш, ты только глянь! Во дают!
Знакомство с Интернетом удалось.
Вечером поздравить бабушку пришли и дети, и внуки, и правнуки, а меня пораньше отпустили домой.
В метро попала в час пик. Все спешат домой. На платформе не протолкнуться. Молодежь уткнулась в телефоны. Толпа людей впихнула меня в вагон, двери закрылись, и поезд тронулся.
Мои мысли настолько поглотили меня, что я совсем перестала замечать окружающую меня толпу людей, а слышала только укачивающий стук колес. Перед моими глазами стояла картина семейного счастья: Максимовна с планшетом в руках, ее дети, и внуки, и правнуки. Эта старушка прожила насыщенную жизнь и даже в 95 лет продолжала радоваться жизни. Я на ее фоне в свои 48 лет просто бледная тень. Ни детей, ни родственников, мама умерла десять лет назад, даже кошки у меня нет. Никто нигде не ждет меня.
Я открыла дверь своей квартиры и вошла в пустой и темный коридор. Закрыв дверь, я прислонилась к стене, и слезы потекли по моим щекам помимо моей воли.
Всю ночь я металась в четырех стенах, как раненый зверь. Я привыкла к своему одиночеству, но были ночи, когда оно приносило физическую боль, рвало душу на части, открывая закрывшиеся когда-то раны. Мой мозг, как в калейдоскопе, перескакивал с одного события в моей жизни на другое.
Дед Мороз, которому я оторвала бороду, оказавшийся папой.
Папа, стоящий у двери с чемоданом, и плачущая мама.
Мама, вечерами сидящая у окна, не отрывая от него глаз.
Моя собака на асфальте, которую переехала машина.
Я сижу под кроватью и плачу.
Мама на больничной койке с синими губами.
Я на больничной койке и диагноз: бесплодна.
Мой уходящий муж с чемоданом в руке.
Мои бесконечные одинокие вечера.
Так и не уснула до утра. К утру я кое-как восстановила душевное равновесие.
Это моя жизнь. Как есть, так есть.
Улица встретила меня промозглой погодой и туманом. Сырость и холод пробирали до костей. Метро манило ярким светом и теплом. Здесь не существует погоды.
Звук прибывающего поезда вызвал улыбку. Друг, который всегда приходит вовремя.
Почему-то сегодня, ожидая поезд, я испытывала нетерпение, которого раньше никогда не было. Казалось, я что-то забыла в этом вагоне. Вот он, мой вагон, второй от головы поезда. Я вошла и села на привычное место. В порванном сидении торчит уголок бумажки.
Интересно!
Аккуратно достаю листочек. Даже без очков вижу, что после моей записи, добавлена еще запись: «Я бы предпочла любящего и богатого мужа, чем поиски чувства, которое может меня убить. Ну или сделать несчастной».
По крайней мере понятно, что это пишет женщина, хотя, наверное, все-таки девушка. Подростковый максимализм так и выпирает!
Мы с ней чем-то похожи. Желание спрятаться и не рисковать. Что хорошего принесло мне это в жизни. Одинокие вечера? Слезы в подушку? Мне уже поздно что-то менять, вряд ли можно что-нибудь исправить, но начинать жизнь с этого?
Я достала ручку и дописала: «Когда-нибудь ты возненавидишь своего обеспеченного мужа и себя возненавидишь за душевную трусость. За то, что никогда так и не испытала…»
Моя остановка. Я быстро затолкала бумажку в сидение и рванула на выход.
Последние события вывели меня из состояния равновесия, вернее эмоционального анабиоза, в котором я пребывала последние несколько лет.
Душа почему-то потянулась к этой незнакомой мне девушке. Хотелось объяснить, что экономия на эмоциях, запихивание себя в комфортный режим, отсутствие стремлений и желаний в конце концов сыграет с ней злую шутку.
Одиночество…
Бескрайнее и непреодолимое одиночество. И сожаление. Сожаление об испытанном страхе и отказе от борьбы. И будет поздно, слишком поздно.
С этим настроем я и пришла на работу.
Максимовне сегодня было плохо. Я измерила давление, и оно оказалось высоким. Полчаса уговаривала ее выпить таблетки. Бабушка не хотела смотреть телевизор, не нужен был и новый планшет. Она тихонько лежала, не открывая глаз. Уговорить ее покушать мне так и не удалось. Я сидела возле нее и смотрела, как слабо, почти незаметно, поднималась и опускалась ее грудная клетка. Я вышла на кухню и позвонила дочери. Дочь вздохнула и сказала, что все как будет, так и будет, и попросила остаться с бабушкой на ночь.
Как медленно и неотвратимо угасает человек. Ничем нельзя помочь, когда жизнь просто закончилась. Чья-то жизнь заканчивается раньше, чья-то позже, а кто-то не живет уже при жизни!
Я с ужасом осознала, что я мертва уже очень давно. Я не живу, я существую, хотя сама не понимаю зачем! Зачем я тяну эту лямку так много лет?
Максимовна уходила из жизни тихонько, без боли и страданий, казалось, она просто засыпает. Она исчерпала свою жизнь до дна, испила до последней капли!
Она использовала каждую минуту своей жизни. В ее жизни было все: и счастье, и горе, и предательство, но она не сдалась!
А я сдалась! Опустила руки и позволила жизни просто волочь меня. Я просто жила и ожидала свою смерть, а Максимовна жила и радовалась каждому дню.
Я вспомнила ее вчерашние сияющие глаза и слегка дрожащие руки, держащие планшет.
К вечеру бабушке стало лучше, она открыла глаза и попросила молока. Я нагрела стакан молока, добавила ложечку меда, как она любила.
Я потихоньку с ложечки поила бабушку молоком. Максимовна зажмурилась от удовольствия.
– Маша, ты не представляешь, какое вкусное это последнее молоко! Дай мне стакан.
Я дала ей в руки наполовину полный стакан. Ее руки слегка дрожали, создавая рябь на поверхности молока, сухие пальцы нежно поглаживали ребристые грани стакана. Я не стала говорить ей, что ей еще жить и жить. Она знала все. Она знала, как и я, что это улучшение последнее в ее жизни, как и последний стакан молока.
– Хорошо, что сейчас со мной нет ни детей, ни родственников. Они бы суетились и плакали, я с ними вчера попрощалась. Хотела дожить до 95 лет. Мне почему-то казалось это важным. Я сделала в этой жизни все, что хотела. Устала я, Маша.
Она отдала мне стакан с недопитым молоком и взяла мою руку. Ее сухонькие теплые руки тихонечко сжимали мою ладонь.
– Маш, ты какая-то грустная сегодня. У тебя что-то случилось?
– Нет, Максимовна, у меня все хорошо.
– Тогда я посплю.
Старушка закрыла глаза и заснула. Ее руки так и не отпустили мою.
Максимовна умерла поздно вечером. Она просто перестала дышать, ее руки отпустили мою ладонь.
Я плакала, мои слезы капали на сухие руки старушки.
Приехала дочь Максимовны и взяла на себя все хлопоты. Она провожала меня в коридоре.
– Маша, спасибо вам большое, – ее голос дрожал, – мама очень вас любила, вы скрасили ее последние дни, мы вам очень благодарны. Вот, возьмите.
Я кивнула и взяла конверт из дрожащих пальцев.
Только дома я его открыла. Этих денег мне хватит на полгода. Я могу не работать полгода и могу все-таки съездить в Санкт-Петербург.
Утром я проснулась, как обычно, сработала привычка вставать в одно и то же время. Я не спеша пила кофе, но ощущала какое-то беспокойство. Когда я задумалась об этом, то поняла, что меня тянет в метро. Девушка, оставляющая записки в рваной сидушке, была единственной моей собеседницей за многие годы.
Я вдруг поняла, что я должна с ней встретиться. Даже если мы просто обсудим «Мастера и Маргариту» за чашкой кофе. Если я это не сделаю, то это очень долго будет беспокоить меня, отравляя и без того печальное мое существование.
А я хотела уехать в Питер, и мне нужны спокойные душа и сердце. Я хотела смаковать эту поездку, как любимое мороженое.
Я быстро оделась и побежала, нельзя пропустить мой поезд. Метро встретило меня шумом и суетой. На платформе бегали и кричали дети. А вот и поезд, второй вагон, место в углу. Бумажку почти не видно, почти полностью спрятана. Пришлось достать ручку, чтобы выковырять листочек, но сегодня я никуда не торопилась.
Последняя запись заняла почти весь листок: «Кто ж полюбит уродину???»
Я перевернула листик и на чистой стороне крупными буквами написала: «Давай встретимся и обсудим «Мастера и Маргариту». Я угощу тебя кофе. В воскресенье в 12:00 в кафе «Ромашка» на площади Ильича».
Я засунула записку на место и задумалась. Сегодня среда, я дала девушке достаточно времени, надеюсь, она придет.
Только вечером меня осенило! Как же она меня узнает? Она даже не понимает, с кем она переписывается – с мужчиной или с женщиной.
На следующее утро я опять помчала в метро, но записки в сидушке уже не было. Я выдрала из блокнота листик и написала: «Я женщина 48 лет. Буду в розовой куртке».
Утром в субботу я проверила наш тайник. Моя записка осталась на месте. Она не захотела с мной знакомиться? Не смогла забрать записку? А если она придет, то как узнает меня?
И я решила. Все равно пойду в кафе. Надежда была совсем призрачная, но делать мне все равно нечего.
Вечером я заказала билет в Петербург на вечер понедельника и забронировала гостиницу на месяц. Еще час потребовался на сборы чемодана.
Как бы ни сложилась завтра ситуация, послезавтра я уеду в Петербург. Буду пить, есть, гулять и потрачу кучу денег в магазинах. Путешествие уже заняло все мои мысли.
В цветочном магазине рядом с метро я купила букет мимоз, в сумке у меня была книга Булгакова, розовая куртка совсем не гармонировала с хмурым и серым утром.
Надеюсь, если девушка придет, то узнает меня.
В кафе я приехала на час раньше, выбрала столик у окна и заказала завтрак. Пока девушка придет, я успею позавтракать и согреться. На улице дул пронзительный ветер и моросил надоедливый холодный дождь, а в кафе было тепло и уютно. Я не спеша ела свой завтрак и наблюдала бьющий в окно дождь и серые фигурки людей, спешащие куда-то. Какое же это удовольствие! Почему я не делала этого раньше? Теперь буду!
На столике передо мной уже дымилась чашка с кофе, рядом лежала книга и отвратительно желтые цветы.
Я сидела лицом ко входу и эту девушку заметила сразу. Невысокого роста, невзрачная одежда, мокрые волосы. Ее взгляд кого-то искал. Когда ее взгляд наткнулся на мимозы, она медленно подошла ко мне. Прочитав название книги, она подняла глаза на меня.
– Это с вами я переписывалась в метро? – пальцы девушки нервно мяли поясок пальто.
– Да, это я. Меня Маша зовут. Садитесь, вы какой кофе любите? Я закажу.
– Катя. Капучино.
Коротко и информативно.
Пока несли кофе, мы молчали. Я не знала, с чего начать. С Булгакова? А потом неожиданно для себя спросила:
– А почему вы решили, что вы уродина?
Катя поежилась.
– А что, не видно?
– Катя, давай на ты перейдем? Ничего не видно. Ты симпатичная девушка! Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
Катя подняла на меня глаза и нерешительно улыбнулась.
Мы пили кофе и разговаривали. Разговор завязался легко, как будто мы знали друг друга много лет.
Я медленно брела домой и думала, что не усну сегодня совсем. Мы выпили очень много кофе. А завтра мне в дорогу, но ехать уже не хотелось. Хотелось обдумать все, что мне рассказала новая знакомая.
Мы с ней – два одиночества, которые случайно встретились.
Я смирилась, что одинока в 48 лет, но одиночество в семнадцать – это страшно.
Не знавшая материнской любви, ее мама умерла, когда ей было два года, она совсем не помнила ее. Папа ее вырастил и воспитал, но любви дать не сумел. Катя – маленькая, недолюбленная, одинокая птичка. С отцом так и не смогла найти общего языка, но мы вдвоем разговаривали и не могли остановиться. Говорили обо всем: о Булгакове, родителях, школе, моей работе, рецепте борща.
В телефоне записан Катин номер телефона. Я думаю, мы будем общаться.
Вот уже неделю я в Петербурге.
Мерзкая погода в Москве невыносима, но погода в Петербурге в десять раз более мерзкая. В сильный туман и люди, и машины, и здания теряют четкие очертания, и все время моросит дождь, бесконечный, холодный, липкий дождь.
Но я не грустила. Я открыла для себя петербургские кафе. Такие разные, но такие теплые и уютные. Днем в них совсем мало людей. Я садилась за столик у окна, пила кофе и пробовала все время разные пирожные. Я никуда не спешила, я думала. Мысль зрела во мне постепенно, и в конце концов я поняла, что не хочу больше работать с больными стариками. Достаточно с меня боли и смертей.
Пришлось вытянуть наружу все мои знания и умения. А может, мне научиться чему-то новому? Почему нет?
Я открыла на планшете перечень вакансий и часами примеряла на себя новые профессии. Да, я приеду домой и сделаю это. Найду себе новую работу, работу, которая будет приносить мне радость и удовлетворение.
А пока я открыла для себя спорт. В гостинице, где я жила, работал небольшой спортзал. Там и тренер был. Я несколько дней не решалась войти. За все свои 48 лет я ни разу не ходила в спортзал. Потом выдохнула и вошла. Тренером оказалась приветливая молодая девушка. Оценив масштаб проблемы, она начала со мной заниматься. Целую неделю я не могла двигаться без боли. Казалось, болела каждая мышца в моем теле, но потихоньку я вошла в ритм и вдруг поняла, что мне нравится!
А еще я сделала новую стрижку и закрасила свою седину. Когда я привела волосы в порядок, оказалось, что мне нужна косметика. Я уже и забыла, как ею пользоваться. Я очень долго ходила по огромному магазину с косметикой, не решаясь ничего выбрать, пока меня в дальнем углу не выловила продавец.
Быстро выяснив, что я хочу, она водила меня за руку и рассказывала, рассказывала. В итоге я купила все, что хотела, и то, о существовании чего я даже не знала. Я и Кате купила подарки.
Она звонила каждый день и рассказывала, как прошел ее день. Я очень скоро знала о ней все. Когда я сказала, что купила ей в подарок косметику, она разрыдалась. Никто не дарил ей таких подарков.
Я стояла перед зеркалом с новой прической и макияжем и понимала, что моя розовая куртка ни к черту не годится. И в конце концов нужно купить себе новое белье.
Остатки денег я потратила на одежду и обувь. Все деньги, которых мне должно было хватить на шесть месяцев, я растрынькала за месяц. Хорошо, что я дома оставила немного денег. На месяц, пока я буду искать работу, должно хватить.
Приехав домой, я вдруг ощутила себя новым человеком. Мне улыбались мужчины, и это было странно. Последние десять лет они меня вообще не замечали, я была просто теткой.
С Катей мы встретились на следующий день после моего приезда. Я подарила ей набор косметики, который она взяла в руки, как бомбу.
– Маша, ты знаешь, я совсем не умею этим пользоваться. Вообще, совсем! Ну вот что мне с этим со всем делать?
На ее лице была написана растерянность, переходящая в отчаяние.
– Маш, пошли ко мне домой. Папа на работе до позднего вечера, а ты меня научишь делать макияж! Пошли, пожалуйста!
– Ну хорошо, почему бы нет!
Катя с папой жили в старой пятиэтажке. В квартире было чисто, но как-то пусто.
Мы несколько часов наносили и смывали макияж, пока результат нас не удовлетворил. Мы болтали и смеялись. Время текло незаметно. Наконец, совсем устав, мы уселись на кухне и пили ароматный чай.
– Маш, а хочешь я тебе свои детские фотографии покажу. Ты будешь смеяться. Там есть фото, где папа мне подстриг челку. И я была первая в мире снежинка с косой челкой!
Она притащила фотоальбом, и мы долго рассматривали Катю, начиная со снежинок и заканчивая стеснительной студенткой. В конце альбома лежала черно-белая фотография. Взглянув на нее, я задохнулась. На ней был мой отец с маленьким мальчиком на руках.
– А это мой дедушка и маленький папа, – с грустью сказала Катя, – дедушка умер уже давно.
– Катя, а у тебя есть еще фотографии твоего дедушки? – мой голос дрожал.
Катя принесла толстый фотоальбом. Я достала фотографию и всматривалась в молодое лицо моего отца. Я боялась ошибиться, но последняя фотография расставила все по своим местам. В моем альбоме была точно такая же фотография. Папа держит меня за руку у фонтана, и мы улыбаемся.
– А это дедушка со своей дочкой. Ну из первой семьи. Это единственная фотография, дедушка часто ее рассматривал.
Мысли галопом неслись в моей голове. Поверить моему счастью было совсем невозможно. Получается Катин отец – мой брат, а Катя – племянница.
Ключ тихо повернулся в двери. Я встала и приготовилась сказать:
– Ну, здравствуй, брат…
