Kitabı oku: «Левушка», sayfa 2
II
Было студеное январское утро. В окопах разводили маленькие костры и грелись вокруг них, как могли. Говорили о том, что у «него», в нескольких стах шагах по ту сторону заледеневшей реки, куда лучше; будто в «его» окопах, ровно в горницах, убрано: и ковры, накраденные в фольварках у окрестных помещиках, и чуть ли не пианино, добытое тем же путем. Впрочем, говорила больше молодежь, а старые солдаты усмехались скептически:
– Ишь, выдумывают тоже!.. Поди-кось, они корни древесные жуют – жрать им нечего, а вы – пьянины. Небось, пьянины-то в голове у тебя, парень!
– Никак нет, дяденька, потому как никаких пьянин в головах таперича иметь не полагается. Все как есть черезвые на подбор, – бойко под общий хохот отшучивался молодой солдатик.
– А ну-ка, братцы, давай-кась я поддразню «ево»! – обратился он к товарищам и прежде нежели подоспевший к группе подпоручик Струйский, мог остановить храбреца. Солдатик пулей вылетел из окопа на низенькую насыпь. Здесь, приложив руки ко рту трубкой, он закричал, сильно напрягая голос:
– Эй, немец-перец, колбаса! Как тебя? Гутен морген! Ступай к нам, коли жив еще, чай пить в окоп.
– В о-о-окоп! – повторило вдоль берега эхо. На неприятельских позициях видимо расслышали, зашевелились. Откуда-то из земли показались сначала головы в касках, а потом и дула винтовок.
– Назад, Семирякин, назад! – скомандовал Левушка.
Но солдат, прежде чем снова спрыгнуть в окоп, низко поклонился в «его» сторону в ответ на потрещавшие выстрелы.
– Ишь, тварь неблагодарная, колбаса протухлая! Его честь честью добрые люди приглашают, а он заместо спасибо ишь тебя чем… Ну, постой же ты! – и, схватив первую попавшуюся винтовку, Семирякин выстрелил.
* * *
– Господа, поздравляю: дождались дела. Нашему батальону выпала честь первому пробраться за темнотой к тем восточным окопам и взять их, во что бы то ни стало, в нынешнюю ночь, – произнес маленький плотный батальонный командир, обращаясь к офицерам своей части.
– Ночь по-видимому будет благоприятная, безлунная… Только бы их проклятые прожекторы не подгадили дело! – и капитан Рагужин, ротное начальство Левушки, обвел большими близорукими глазами небо.
– Господа, я предлагаю желающим отправиться с наступлением темноты в секрет, снять неприятельских часовых и подать сигнал в удобный момент к атаке, – снова проговорил батальонный.
– Я… разрешите мне! – вырвалось так непосредственно у Левушки, что сам он сконфузился, а окружающие его товарищи невольно рассмеялись.
Молодой офицер не раз уже исполнял поручения начальства и всегда успешно. Глядя в это молодое лицо, как-то верилось в благоволение к нему судьбы, в его счастливую звезду.
– Но позвольте, господа, и другие бы не прочь и я, и Лаврицов, и Никольский, – произнес Черемицын, друг и приятель Левушки, которому не менее Струйского хотелось попасть в опасное ночное предприятие.
– Прекрасно, прекрасно! И вы, вы и Струйский… Ступайте с Богом и сигнализируйте, когда будет все кончено с караулом. А теперь пожалуйте сюда! Вот ваш надлежащий путь по плану, – и, развернув на спине ближайшего к нему солдата карту, батальонный стал водить по ней карандашом.
Левушка и Черемицын следили за движением его зоркими, внимательными глазами.
Потом, когда ушел батальонный, до самого наступления сумерек Левушка писал письмо в окопе на своей походной постели. Когда Черемицын позвал его пить чай с сухими черными походными сухарями, Левушка взглянул на него большими глазами и заговорил тихо чуть слышно:
– Вот, Ваня, если того… если убьют, отвезешь в Липки, с образком вместе, которым мать благословила. И письмо, и мои трофеи. Кате я обещал немецкую каску. У Тарасова, моего денщика, возьмешь ту, которую я добыл в последнем бою с головы убитого мной офицера. Ты знаешь… Отвезешь все сам в Липки, если меня того… Понимаешь?
