Kitabı oku: «Некрасивая», sayfa 9
Очевидно поступок с моей письменной работой не давал ей покоя. Нервы разошлись, вследствие этого (я кое-что знаю о болезни лунатиков, у нас рассказывали об этом в пансионе), и снова наступил припадок, из-за раскаяния, мучения совести, из-за меня, из-за меня… Не даром же она во сне целовала меня, прося прощения. Бедная девочка, я должна, должна спасти тебя, или погибнуть за тебя, или… Или с тобой…
А она все по-прежнему висела, чуть покачиваясь над пролетом, облитая серебряными лучами луны. Теперь её лицо было спокойно. Очевидно ей грезился сладкий сон. На размышления мне больше не оставалось ни секунды. Каждый миг худенькие руки Зверевой могли ослабнуть и выпустить из точки опоры, и… Какая ужасная смерть!
Заглушая срывающиеся с моих губ стоны ужаса, я рванулась к ней, скользнула под перила, села на боковой стороне ступени лестницы, и в следующую же минуту одна рука моя обвивала крепко талию Незабудки, другая же цепко стиснула пальцами столбик перил. Я сидела в самой неудобной позе, перегнувшись всем телом, и судорожно сжимала худенький стан спящей девочки, всеми силами пытаясь водворить ее, в тоже время назад за перила. Но увы! Это плохо удавалось! С каким-то безотчетным упрямством сомнамбула не поддавалась моим усилиям. А под нашими ногами раскрывался огромный глубокий колодезь лестничного пролета при одном взгляде, на дно которого у меня захватывало дух и кружилась голова…
На одну минуту у меня мелькнула даже мысль осторожно разбудить Незабудку… Но увы! Она была далеко не удачна – эта моя мысль! Проснувшись, больная девочка наверное затрепещет, испугается, забьется при самом лучшем исходе, и у меня не хватит силы удержать ее…
Но и не возможно, с другой стороны, сидеть так долго, скорчившись на ступеньке, со спущенными вниз ногами и удерживать одной рукой четырнадцатилетнюю хотя бы и худенькую и тщедушную девочку, какой была Незабудка.
Я уже с ужасом подумала о том, что ночь длится бесконечно и что первый человек, который явится сюда, чтобы тушить газ в коридоре, ламповщик, не придет ранее пяти часов утра.
Вдруг я ощутила, что все тело Незабудки как-то дрогнуло, вытянулось и бессильно повисло на моей руке… В ту же минуту я почувствовала что тяжестью этого тела меня тянет вниз… С неудержимой силой… Еще минута и я соскользнув со ступени, очутилась над провалом, имея единственной точкой опоры мою правую руку, казалось слившуюся в одно со столбиком перил…
Боже Великий! Теперь наша гибель была уже несомненна… Я поняла это сразу в ту секунду, когда колючие искорки напряжения забегали от локтя к пальцам, и плечо начало заметно и быстро неметь…
С тяжелой ношей, на одной руке, держась на другой, висела я над пролетом…
Мои мысли начинали путаться… Мое сердце теперь билось тяжелыми гулкими ударами, ледяной пот градом катился по лицу… Так вот они каковы, должны быть последние минуты жизни!
Сколько их вынесет еще моя затекшая рука?.. Все тяжелее и тяжелее становится Незабудка! О, если бы удалось спасти ее, только ее… Но, сладкая мечта так и останется мечтой… Никто не войдет сюда ранее пяти часов… А рука еще больше немеет… дрожит… Сейчас… Сейчас выпустит она спасительный столбик… Что ж, так и надо! Так и должно быть! Значит, так указано самим Богом! Милый мой папа, скоро, скоро теперь я увижу тебя!
И вдруг мне показалось, что у меня вырастают крылья за спиной… Что пролет лестницы наполняется розовым туманом и я закрываю глаза…
Сейчас! Сейчас – конец… Я широко раскрываю взор… Смотрю вниз… На площадке четвертого этажа я вижу бледные, встревоженные лица… Передо мной мелькает испуганное, как мел белое, лицо Аннибал, округлившиеся от ужаса глаза Мурки, панический страх в лице Строевой и искаженные черты Феи…
«Это сон! Сон! Я вижу их всех во сне» – шепчет мне уже притупившееся сознание и в тот же миг последние силы покидают меня. – Смерть! – быстрым вихрем проносится в моей голове… Моя рука слабеет… Я судорожно прижимаю другой к своему телу худенькое тело Незабудки… Мои пальцы разжимаются… Те, что держались за столбик, перил и… В глаза мои заглядывает ужас последнего мгновения. Это смерть.
У неё, у моей смерти было бледное без кровинки лицо, округленные ужасом глаза и сильные руки… Этими сильными руками она схватила мои плечи… Потянула к себе и в тот же миг я не выпуская из рук Незабудку почувствовала прикосновение чего-то холодного к моей спине, плечам и босым ногам…
– Воды! Воды и мокрых полотенец! – приказывал чей-то повелительный шепот, и опять, то же лицо смерти, но уже менее похожее на смерть, а на кого-то знакомого мне, много раз виденного человека, склонилось надо мной…
– Дитя мое! Выпустите вашу ношу, вам будет легче, – услышала я мягкий голос надо мной.
Я взглянула опять усталыми глазами вокруг себя… Все знакомые, все те же на смерть перепуганные лица Мурка… Фея… Строева… Аннибал… И она спасительница наша моя и Незабудки, Лидия Павловна Студнева, успевшая в самый момент падения подхватить меня…
Но об этом я узнала уже позднее, а пока я плохо соображала, что случилось со мной. Какая-то суета… Те же испуганные милые лица и новое прикосновение чего-то мокрого и холодного к моим плечам, затекшим рукам и голове. На минуту мелькнула четкая, вполне сознательная мысль.
«Не испугали бы они Незабудку!»
И я тотчас же высказала ее в слух:
– Не разбудите ее… Она – лунатик. Берегитесь ее испугать… И скорее ее в спальню, и не пускайте сюда больше… Второй раз мне ее будет уже не спасти… Ни капли силы в руках не осталось… Не спасти…
И с этим последним словом я лишилась сознания…
Глава XX
Я – героиня
Мой обморок перешел в сон и этот сон был сладок и приятен. Я грезила странными видениями, казавшимися продолжением недавней действительности. Я видела себя летающей над бездной с сильными крыльями за спиной в каком-то розовом облаке и кто-то певуче, как музыка шептал надо мной:
– О, как хороша ты теперь Ло! Как чиста твоя душа, давшая тебе возможность подняться так высоко, – прости же прости, милая великодушная Ло, за нанесенные тебе так несправедливо обиды и муки…
– Прости! Прости! – глухо вторили где-то другие голоса. В ту же минуту что-то ударило мне в глаза ослепительным светом и… Я проснулась.
Я лежала на моей постели в нашем дортуаре, на ночном столике горела свеча, а на коленях у моих ног обхватив их крепко руками кто-то бился, исступленно рыдая и произнося безостановочно одно только слово:
– Прости! Прости! – Я успела только увидеть типичный курчавый затылок. И протянула руку.
– Римма? О чем ты? Аннибал? Милая!
В тот же миг курчавая голова приподнялась и ко мне повернулось вспухшее от слез и все залитое ими лицо.
– Она не умерла! Она пришла в себя, она выздоровеет! Да она выздоровеет теперь! Ах, Лиза! Лиза! – И прежде нежели я успела придти в себя Африканка с ей одной присущей стремительностью, бросилась ко мне, обхватила мою голову, тесно прижала ее к своей взволнованной груди и заговорила трепетно и бурно выбрасывая слова, сквозь рыданье, разрывавшее ей горло…
– Гродская! Лиза! Ло! Родная! Светлая ты наша! Ты наша! Прости ты меня! Прибей! Искусай! Исцарапай, мне легче будет. Но прости! О, ты, великодушная! Ты лучше всех нас! Даже Феечки лучше! Даже моей Дины! Я обожаю тебя! Я боготворю тебя! Я преклоняюсь перед тобой! С той минуты ты мне сердце повернула, все сердце на изнанку, когда… Когда за нас с Незабудкой наказание приняла, не выдала ни одним словом, а сегодня… Ночью… Звереву спасла от смерти… Сама жизнью рискуя… Феечка все видела… Она не спала… Она как Незабудка из дортуара выходила, проснулась… И когда ты вышла за ней, она за тобой следом пошла… Подоспели тогда, когда вы уже обе над провалом висели… Она умница – Дина… Сразу поняла в чем дело… Что лунатик Незабудка, и оповестила Лидию Павловну и нас… Мы все на лестницу высыпали… Лидия Павловна строго запретила произнести хоть одно слово, и сама к вам… Подхватила тебя, когда ты уже срывалась, спасая Ольгу. Лиза! Гродская! Графинечка ты моя непонятая, золотая, прости ты меня, за все Лизочка, а я собачкой твоей буду, рабой, Фею для тебя разлюблю, если хочешь! Как Бог свят! Милая ты моя!
И град исступленных поцелуев сыпался на мое лицо, голову руки и слезы горячие, искренние слезы юной дикарочки обливали мои щеки, губы, лоб и глаза… А кругом стояли девочки и при свете горящей свечи, поставленной чьей-то услужливой рукой на мой ночной столик я видела их всех, растроганных взволнованных с глазами, полными слез и восхищенья и глубокого чувства нежности обращенными ко мне. Десятки рук тянулись мне на встречу, десятки губ искали моих поцелуев. И снова как и из уст все еще рыдающей Аннибал я услышала и из других губ тихие робкие слова любви… Признательности… Дружбы.
– Мы не понимали тебя… Не ценили, – за всех подруг своих, наконец, нашла силы проговорить рыженькая Наташа и потянулась ко мне…
– Прощу ли я? О милые мои, милые, родные? Мое сердце давно было раскрыто для вас. Все забыто, все прощено… И дурнушка Ло чувствует себя такой счастливой такой ужасно счастливой!
Кто это плачет там в темном уголку. Это – Мурка… Она так дрожала бедняжка за жизнь своей Лизы и теперь напряжение нервов вылилось в слезах!
Но почему же среди милых, сияющих растроганных лиц я не вижу ни Феи ни Незабудки… Или одна все еще не хочет меня знать, а другая лежит беспомощная потрясенная, испуганная, больная?
– Где Фея? Где Незабудка!
Со страхом спрашиваю я у окружающих меня девочек.
– Не бойся, милая, душка ты наша! Они здесь, – и Ляля Грибова закрепляет свою фразу крепким поцелуем. Вмиг расступается передо мной вся толпа девочек и пропускает вперед две тонкие стремительно бросившиеся ко мне фигурки.
– Вы героиня, Лиза! Позвольте мне поцеловать вас! – слышу я красиво вибрирующий всеми своими металлическими нотками голос и серые, обычно холодные глаза сияют мне теперь мягко, мягко, как вряд ли кому из чужих сияли они, когда-либо в жизни, эти прекрасные глаза.
Я протягиваю руку… Мои губы не в силах произнести ни слова… Мое сердце слишком полно… Я пожимаю изящные хрупкие пальцы Феи, я принимаю её ласковый поцелуй.
– Я уважаю вас за величину вашей души, графиня Лиза! – звучит снова металлический голосок и искренностью веет от этих слов красавицы Дины.
– Лиза! Лизочка! Дорогая! Любимая! А меня… А меня пожелаешь ли ты простить и поцеловать! – слышу я дрожащий слезами голос и с каким-то мне самой непонятным чувством нежности и любви широко раскрываю объятия.
Один миг и бледное худое личико, подернутое усталостью, и огромные цветы – глаза, оттененные синевой, обычно насмешливые глаза, а теперь полные такого глубокого, такого горячего чувства скрываются у меня на груди.
С минуту времени мы обе я и Незабудка крепко сжимаем в объятиях друг друга. Ведь обе мы избегли смертельной опасности в эту ночь… Ведь обе были на волосок от смерти… Оля тихо судорожно всхлипывает у моего сердца… Потом быстро откидывает голову назад… Забрасывает мне на плечи свои худенькие руки и говорит прерывистым шепотом:
– Я все знаю… Аннибал мне все рассказала. Если б не ты… Отец с матерью никогда-никогда бы не увидели больше их Олю… О как ты, отплатила мне за принесенное тебе зло, моя добрая, моя чудная, моя смелая Лиза! Ах, если бы я могла, если бы умела благодарить.
И она еще долго целовала меня, пока неожиданно появившаяся Лидия Павловна не приказала всем расходиться из дортуара, чтобы дать мне покой. Последнее обстоятельство крайне поразило меня. Я думала, что все еще длится ночь, ночь моего ужаса и борьбы за жизнь. Оказалось, что было уже утро и девочки вернулись сюда после молитвы, караулить мое пробуждение.
– Дитя мое, если вы чувствуете себя хоть сколько-нибудь дурно, скажите я сведу вас в лазарет! – услышала я тревожный голос классной дамы и взглянув на нее увидела заботливо устремленный на меня взгляд. И тут только я вспомнила чьи сильные руки подхватили меня в страшную минуту опасности, кто вырвал меня и Незабудку из когтей смерти. И не отдавая себе отчета, принято ли так поступать, я исполненная неизъяснимого чувства признательности схватила руку Лидии Павловны и благоговейно, как святыню, поднесла ее к моим горячим губам.
Глава XXI
Мой выбор
Моему сладкому сну было суждено продолжиться еще долго, долго… Происшествие с Незабудкой и со мной очень быстро облетело весь институт. Меня звали к начальнице, ласкали, благодарили… Старшие и «свои» смотрели на меня восхищенными глазами, и всячески старались сделать, что-нибудь приятное для меня, младшие толпой бегали за мной наперегонки и «обожали» меня так, как никого еще не обожали до сих пор… Наконец, в один из четверговых приемов меня позвали в лазарет, где была на время излечения помещена Незабудка. Когда я вошла в приемную комнату нашей институтской больницы навстречу мне поднялся высокий статский и небольшого роста худенькая дама, как две капли воды похожая на Незабудку. Последняя в своем белом больничном халатике встретила меня еще на пороге и, схватив за руку, потащила к своим.
– Папа, мама! Вот она моя спасительница! Вот спасительница вашей Оли! – и прыгнув мне на шею она, буквально душила меня поцелуями плача и смеясь.
Глубокие прочувственные слова отца, нежный, нежный поцелуй матери, в котором вылилось накопившееся чувство долго сдерживаемой признательности, сладко, отозвались в душе неизбалованной лаской Ло! И когда маленькая ручка госпожи Зверевой перекрестила меня, а губы еще раз прошептали на прощанье:
– Благослови тебя Бог милая девочка за нашу Олю! – я не выдержала и разрыдалась навзрыд..
Уже вдогонку летели за мной поспешные фразы и просьбы приехать к ним, провести с ними праздник одной родной и тесно сплоченной семьей.
Я не помню как выскочила я из лазарета, как промахнула всю длинную лестницу весь «райский путь», выражаясь институтским слогом и очутилась в классе.
Мне суждено было, очевидно, быть счастливой весь этот день до конца…
Едва я переступила порог знакомой светлой комнаты, как заметное волнение и суматоха происходившие там сразу бросилась мне в глаза. Девочки теснились вокруг кафедры, на которой торжественно восседала Аннибал и неистово колотя по столу руками, кричала:
– А я говорю вам, что она согласится скорее всего поехать ко мне! У нас чудно в «Затишье» нашем… Горы ледяные… Каток… Охота… Стрельба в цель… Тройки с бубенцами… Словом, как Бог свят, все, чего душа попросит.
– Нет, нет лучше ко мне! Она повеселится у нас на святках! Мама мне костюмированный бал делать будет… – звонким голосом выкрикивала рыженькая Наташа.
– А мы елку для бедных устроим. Ей это больше всего придется по душе! – старалась перекричать Ляля Грибова.
– Да вот она сама! Пусть решает скорее! – зазвенел металлический голосок Феи и все головы повернулись к порогу комнаты, у которого я стояла прислонясь к дверям.
– Вот, Лиза, – подходя ко мне своей легкой воздушной походкой произнесла Дина, – решайте сами, у кого из нас вы желали бы провести Рождество. Нечего и говорить, что все мы жаждем иметь вас своей дорогой гостьей и от вас самих зависит решить осчастливить которую либо из нас… Выбирайте же, Лиза!
Я была смущена таким неожиданным оборотом дела. Чем я заслужила такую дружбу, такое внимание к себе?.. Я хотела говорить, но слова не повиновались мне от охватившего мою душу волнения… А Аннибал уже стоит надо мной и кричит мне в самое ухо:
– Ко мне! Ко мне поедешь ты на святки, непременно! У меня елка до потолка и тройки, стрельба и горы…
– А у нас костюмированный бал! – прерывает ее Наташа.
– А у нас праздник для бедных!..
– А у нас любительский спектакль. Поезжай к нам Лиза! Непременно к нам!
Я стою смущенная, красная и окидываю глазами все эти милые, приветливо обращенные ко мне лица. О, сколько заманчивых, сладких удовольствий, которых ты еще, не встречала в жизни, бедная Ло, сулят они тебе!.. Но вот глаза мои снова перебегают с одного лица на другое, отыскивая кого-то. Где же она?
Передо мной мелькает унылое, грустное личико… Печальные глаза теперь лучатся так тускло и скорбно.
«Ах как жаль, что я не могу предложить тебе всех этих заманчивых удовольствий. Я ведь лишена всего этого!» – казалось, говорят они, эти лиловато-синие глаза с их чарующими лучами.
Точно что-то разливается по моему сердцу, мягкое и нежное, как теплая, благоухающая роса. Я бросаюсь навстречу лиловато-синим глазам, хватаю худенькие, бледные руки и говорю трепетным голосом, исполненная нежности и любви:
– Мурка, милая, дорогая Мурка, с тобой… У тебя… В твоих скромных двух комнатках… Весь праздник у тебя проведу я… Слышишь, Мурка, и надеюсь, подруги не осудят меня за это… – добавляю я тихо, обводя смущенным взором весь класс.
Нет, они поняли и не осудили… А лиловато-синие глаза заискрились и засияли снова всем своим ласковым, лучистым сиянием, как весеннее небо в солнечный день.
* * *
Снег… Ветер… Морозец… Морозец на диво… Настоящий Крещенский денек… Через два дня сочельник. Марья Дмитриевна Мурина, Валя, Кукла и я едем в небольших санях, все четверо сжавшись в тесную группу. На Вале и Кукле новенькие салопы, капоры и платья, вчера только привезенные Лидией Павловной из Гостиного двора. Марья Дмитриевна долго отнекивалась от них, не желая принимать моего подарка, и только усиленные просьбы Мурки и мои, да неистовый рев Куклы, решили дело в нашу пользу. Бедная труженица, истерзанная непосильной работой и борьбой с жизнью, склонилась, наконец, на наши горячие мольбы и взяла от меня эти вещи, заимообразно.
– Отработаю, отдам, – говорила она растроганным голосом и слезы застилали ее глаза, такие же милые и оригинальные, лиловато-синие, как у обеих ее девочек.
Снег… Ветер… Морозец! Холодно и славно…
Щиплет нос и щеки, уши и лоб… Мы едем и смеемся… И сами не знаем чего… У Куклы ее пуговка, исполняющая роль носа, покраснела как вишня… Кукла пищит:
– Уж скорее бы доехать, что ли…
Пищит и смеется. И Мурка смеется, беспричинно весело, по-детски… И смеется и щурится, и сияет от удовольствия своими лучистыми глазами…
Как хорошо! Боже мой, как хорошо! Дурнушка Ло забывает все былое горе, все ее печали и невзгоды… Впереди все так радостно и легко… Счастливые тихие праздники в милой, тесной и дружной семье рядом с любимыми друзьями, а там дальше возвращение, возвращение не в чужие холодные стены, не в чужую неприязненную среду, а к милым подругам, любящим и нежным, успевшим понять бедную одинокую Ло…
Милый папа! Видишь ли ты это?..
