Kitabı oku: «Посланница вечности»
ЖИЛИ-БЫЛИ ДЕД ДА БАБА
Раз, два, три, четыре, пять,
Начинаем мы считать…
Отец погиб неожиданно, нелепо, трагически. Организация похорон полностью легла на плечи Дэна. Он территориально находился ближе всех членов их не слишком многочисленного, шебутного семейства. Да и кому ж, как не ему, единственному сыну, было заниматься этой горестной процедурой?
Отец с матерью разошлись, когда Дэну едва исполнилось три года. Со свекровью же у матери Дэна отношения сложились нормальные, и внучок больше времени проводил с бабой Томой и дедом Никитой, чем с родителями, устраивающими свою дальнейшую судьбу каждый по отдельности.
Вскоре мать вышла замуж за военного, помоталась с ним по гарнизонам из конца в конец по Союзу. Сейчас они с мужем мирно проживали свою заслуженную счастливую старость в Крыму, в собственном доме. Приезжать на похороны бывшего мужа мать не собиралась.
Тетка Галина, сестра отца, жила еще дальше, во Владивостоке. Возраст, букет болячек, дальность расстояния, финансовые проблемы – все до кучи. Их единственный сын находился в очередном плаваньи, бороздил океанские просторы где-то у берегов Африки.
Дядька Григорий, младший брат, доживал век в онкологическом хосписе в Подмосковье. Вообще-то он был Георгием, но с детства терпеть не мог, когда его кликали уменьшительным «Жорик», по артюховским канонам. Он называл свое сокращенное имя собачьей кличкой и еще в детстве переделал себя в Григория. Постепенно и всех приучил к тому, что он – Гришка. Все равно ведь начинается на «г»!
Почему-то баба Тома всем своим детям давала имена на букву «г». Может, это было следствием ее дружбы с казашкой Нургалым. В казахских и татарских семьях не редкость, когда имена всех детей начинаются на одну букву. Денис учился с Айратом, брат которого был Азаматом, а три сестры – Айнагуль, Айшой и Айнур.
Дружили Тома и Нургалым много лет, с детства – из одной деревни были. Смолоду разъехались, а сразу после войны опять там встретились, хоть и не надолго. У обеих война забрала мужей. Потом Тамара вернулась в Артюховск, а Нургалым-апа так всю жизнь и прожила в родном селе, с сыновьями и многочисленными внуками, и до самой смерти бабы Томы, бывая в Артюховске, подкидывала подруге то мешок их знаменитой розовой картошки, то половину туши барана.
Приезжала сначала с сыном, а потом уже и с подросшим внуком. Сын – Степан, внук – Ханнат. Ханнат Степанович, местная экзотика. Дэн все дивился: сын и внук – прокопченные, скуластые, узкоглазые степняки, а волосы у обоих светло-русые и глаза светлые. Разительный контраст! Внучок за лето выгорал до белобрысости. Муж русский был, скупо объяснила баба Тома как-то раз.
А когда Тамара умерла, Нургалым ездить перестала. Наверно, теперь тоже уже в живых нет. Сын и внук тем более не приезжали, кто они им, Докучаевы, в гости ездить. Родня великая!
Двоюродные братья Дэна, сыновья дяди Гриши, довольно успешные московские бизнесмены средней руки, обещали прибыть ко дню похорон. А пока сказали: Дэнчик, ты уж там покрутись сам, материальную поддержку мы окажем. Дэн и не роскошествовал со своей зарплатой, но и не последний кусок доедал. Однако решил, от близких родственников почему не принять помощь?
Отца зарезали собутыльники, вследствие празднования 8 Марта. Обнаружил тело сосед – пришел утром разжиться поллитрой самогона в долг, полечиться. Геннадий Николаевич иногда являл милость, не отказывал страждущему ближнему. Но обмана не прощал, динамить себя не позволял. Долги он не выбивал, а просто закрывал проштрафившемуся клиенту кредит. Да даже и за деньги товар после инцидента не отпускал – молча закрывал перед носом калитку или форточку, смотря куда стучал покупатель с учетом времени – ночью или днем.
Дом фасадом стоял вплотную к тротуару, палисадник отсутствовал, как и у всех домов на их улице Горской. Когда, с какого перепугу ей дали такое название, никто из старожилов не ведал. Гор поблизости и в помине не было, а была река – та самая знаменитая, которая течет издалека долго.
Форточку отец устроил в створке специально, как раз такую, чтобы бутылка пролезала. Отец и в ставне выпилил кусочек дерева, как раз на уровне форточки, и посадил его на петли. То есть, для форточки обустроил персональную ставеньку. Она присутствовала в центре большой ставни неким анклавом, государством в государстве, как Ватикан в центре великого города Рима.
Отец, проникшись духом времени и модой на англоязычие, называл свою форточку алкомаркетом. Невнимательному взгляду незаметна – закрыта и закрыта ставня на ночь, как во всех остальных порядочных домах. Или в летнюю жару, когда спасу от зноя нет, термометр ползет за сорок. А люди знающие открывали замаскированную мини-ставеньку и стучали в форточку условленным стуком: «старый барабанщик – старый барабанщик – старый барабанщик крепко спал»… Когда-то дед Никита научил выстукивать эту барабанную дробь отца, а потом и Дэна. Дэн тогда еще был Дениской.
Короче, все у отца было отлажено, продумано и безопасно даже в самые трудные, репрессивные для самогонщиков времена фронтальной борьбы с самогоноварением. Участковый про всё знал, но «крышевал», человек ведь слаб от природы и использует для повышения жизненного уровня те возможности, какие ему судьба посылает.
В то время как матери повезло, она устроила свою дальнейшую судьбу почти сразу после развода, отец всю жизнь оставался в поиске. Уйдя от последней, пятой или шестой по счету гражданской жены, он решил больше не экспериментировать и вернулся в отчий дом. Баба Тома к тому времени умерла, и они с дедом Никитой холостяковали на пару. Дед был неродным отцом Геннадию Николаевичу, и тот всю жизнь считал себя нелюбимым сыном. Может, и были у него какие-то основания так думать, но на последнем отрезке жизни сосуществовали они вполне мирно. После смерти деда Никиты ни Галина, ни Григорий на дом не претендовали, не требовали продать и поделить, – и отец жил себе хозяином.
Продукция его имела немалый спрос. Геннадий Николаевич поначалу был широко известен в узком кругу выпивох только старой части Артюховска, что на правом берегу. Но со временем круг этот значительно расширился. Уже и в гордом молодом многоэтажно левобережье появились у него, как принято сейчас изъясняться, пользователи. Любил и сам употребить. И вот, индивидуально-частное предпринимательство его закончилось трагическим образом.
Полиция шерстила ближайшее окружение Николаевича и широкий круг его клиентуры. Отца не просто примитивно пырнули ножом – его, судя по количеству и характеру ран, пытали. Это отвечало версии следователей о бытовухе: пили вместе, потом собутыльники потребовали деньги. Знали наверняка, что они у хозяина водятся, и шли к нему именно с целью ограбить.
Денис не мог сказать, сколько денег пропало, и пропало ли что-то вообще. Они с отцом не были слишком близки, не то, что с дедом. Кроме того, ему был несимпатичен отцовский бизнес, и Денис в его финансовые дела не вникал. Пенсию отец получал приличную.
В кошельке денег не было. Точнее, не наблюдалось самого кошелька. Небольшую сумму – месячный прожиточный лимит, надо полагать – Дэн обнаружил в коробочке с лекарствами на прикроватной тумбочке. Там же находился и записанный на обрывке листочка пин-код от банковской карты. То ли отец не надеялся на собственную память, то ли записал на всякий случай, для сына. Сама карточка нашлась в пластиковой папке, вместе с другими документами: паспортом, пенсионным удостоверением, полисом… На карточке фигурировала довольно приличная сумма.
Все пьющие люди микрорайона отнекивались, отбрыкивались, отбояривались, ушли в несознанку. Участковый, спасая должностную шкуру, деятельно участвовал в расследовании и «стучал» на весь свой неблагополучный контингент. Про благополучный же благоразумно помалкивал, как и про свою роль, разумеется.
Контингент все же опасался в отместку стучать на участкового – мало ли, как оно там повернется! Все они там, в ментовке, одна шайка-лейка, все равно вывернется и останется на своем месте, рассуждали они. А тебе потом – хоть место жительства меняй.
Но следователь утешал Дениса: рано или поздно найдем. Все равно где-то что-то выплывет.
* * *
Поминки устроили в ближней кафешке. Учитывая местную специфику, прибывшие братья процесс поминовения не пустили на самотек и зорко бдили, чтоб никто не излишествовал и не засиживался за столом.
– Земляк, – говорил кто-нибудь из братьев, прохаживавшихся вдоль поминального стола, в ухо поминальщику, начинавшему вдруг беспричинно повышать голос или протянувшему руку со стопкой, чтобы уже и чокнуться за здоровье присутствующих, – надо и другим помянуть. Уступи стульчик-то! Там на выходе тебе бутылку дадут и закуси, дома с товарищами еще помянете нашего дядю.
И все устремлялись к выходу не ропща. Расход, конечно, увеличился, но не намного, в основном, продукция покойного пошла в ход. Зато все прошло вполне пристойно.
– Дэнчик, – сказали кузены потом, – денег мы тебе оставим и на девять дней, и на сорок, а ты уж организуй. А через полгода мы приедем с доверенностью от бати, наследство делить. Или, лучше, через год… Хотя чего тут делить?! Ну, соберемся по-семейному в кои-то веки, может, Славик из своих морей-океанов подтянется. Вроде как по закону положено. Сделаем родительское гнездо местом сбора, вроде общей дачи? Будет, куда приезжать в отпуск, на рыбалку. Словом, остаешься на хозяйстве. Хочешь – квартирантов пусти на год, тебе же деньги не помешают? Не возражаешь?
Дэн не возражал… Квартирантов в дом он пускать не стал, хотя жить ему было где: дед и родители когда-то скинулись и в качестве свадебного подарка купили ему скромную однушку в старой пятиэтажке. Но Денис уже тоже второй год холостяковал. Гены отцовские дурные, что ли?! Или бабы нормальные перевелись? Всем подавай крутых и богатых.
У артюховских красоток запросы не сильно отличаются от запросов красоток столичных. Когда он учился в педухе, студентки, которых там было большинство, выпархивая после лекций на улицу, хвастались: вон мой на ауди, а мой на БМВ… Ни одна не сказала: а вон мой на жигулях или мотоцикле, но я его люблю, а ваши, на иномарках, ему и в подметки не годятся.
Но, надо признать, тут Дэн преувеличивал. Иначе как бы он, идя по стопам отца, женился студентом, на своей однокурснице? Детьми они сразу обзаводиться не стали, и правильно сделали – времена другие. Молодежь поумнела, медицинские средства стали доступными, а жизнь, наоборот, усложнилась. Но долго тоже не прожили.
Оказалось, что у них с Дашей абсолютное несходство характеров, и не стоит даже время тратить на притирку. Даша вернулась к родителям и озаботилась устройством карьеры, как она это понимала, то есть прыгала из фирмы в фирму в поисках то ли хлебного места, то ли надежного мужа.
Поэтому сейчас проблем с отцовским хозяйством, в смысле пригляда, никаких не возникло. Дэн попросил соседей по площадке некоторое непродолжительное время прислушиваться к звукам в его квартире и посматривать в глазок. Рыбок, кота и попугая у него не было, цветов не водилось.
Дэн собрал рюкзачок с кое-какими вещичками и отбыл на Горскую, в дом, где прошло почти все его детство. Захотелось ему перед грядущей продажей дедовского гнезда пожить там хоть недолгое время. Ностальгия, что ли, взыграла? Вроде того, как в песне поётся: «Дайте до детства счастливый билет».
С работой все уладилось легко. Весна, особого наплыва туристов еще нет. Его отпустили на недельку, в счет отпуска, без проблем.
* * *
Когда-то (впрочем, не так уж давно) Дэн баловался стихами. Как-то изумительной июльской звездной ночью, вертясь во дворе в марлевом пологе по причине юношеской бессонницы, он вдруг почувствовал прилив вдохновения. Толчок высокому чувству придало грешное земное происшествие, весьма нередкое в их доме: баба Тома ссорилась с дедом Никитой. Или наоборот. У Дениски, вынужденного прослушать свару от начала до конца из-за открытых настежь окон, родились строки:
Что связывает их? Любовь, привычка, внуки?
Страх одиночества или постельный грех?
Их жизнь – качели, цирковые трюки:
Вверх – вниз. Сегодня слезы, завтра смех…
Сколько он себя помнил, деда с бабкой мир не брал. Дед у бабы Томы в добром расположении духа звался МикитУшкой в глаза и за глаза, с этакой непередаваемой ухмылочкой. То ли уничижительно, то ли ласкательно… У бабы Томы сердитой – ПроклЯтым. Баба обычно именовалась дедом Чокнутой и Патлатюкой (у бабы Томы были роскошные волосы).
Дед был вторым мужем бабы, а она – его первой. Первый муж умер от ран сразу после Победы, и никогда не приходилось ни Денису, ни трем его двоюродным братьям слышать от бабы какие-то разговоры, упоминания о первом муже. Может, она его так любила, что не могла простить деду Никите своего второго замужества, всю жизнь сравнивая их, и сравнение было не в пользу деда?
Дед уходил на фронт неженатым, молод еще был на ту пору. Баба Тома была старше него на пять лет. Дед после войны пришел к бабе Томе примаком. По сути, этот дом – бабкин. Но то, что домишко, переваливший столетний рубеж, не клонится набок и не врастает одним углом в землю, а стоит, пряменький да бравый, да нарядным сайдингом обшитый, – это, конечно, дедова заслуга.
Отец Дэна, Геннадий Николаевич, старший бабин сын, был от первого мужа. Они с отцом – Подкорытовы, дед Никита и, соответственно, тетка Галина и дядя Гриша – Докучаевы.
Что дед, что баба были большими шутниками, приколистами по-нынешнему. И постоянно что-то друг от друга прятали. Поначалу это, наверно, было для них вроде азартной игры, почище всяких казино. Постепенно стало образом жизни. Нынче называется – квест. У обоих развилась необычайная розыскная интуиция. Нюх, говорили они.
Баба Тома понемногу утаивала от деда денежки, заворачивала их в полиэтиленовый кулек и регулярно перепрятывала. Вдруг однажды, ни с того ни с сего, МикитУшке взбрело в голову топить среди лета печь в доме, к чему он вообще не имел никакого касательства, к тому же должен был в это время ковыряться в огороде. Баба Тома, возившаяся в летней кухне, унюхала дым, выскочила во двор – уж не пожар ли? Нет, во дворе все в порядке. Слабенький прозрачный столбик поднимался из трубы над домом.
Баба фурией влетела в дом и двинула со всей мочи сидящего на скамеечке перед дверцей печи деда. Дед улетел, скамейка следом. Баба, словно безумная, стала кочергой выгребать в железный таз сгоревшие бумажки, но выгребать там было уже нечего.
А она, моча, вдруг возьми да стукни! Дед просто засовывал в печь пустую пачку от сигарет, увидел, что все забито, и решил маленько помочь жене.
– Тебя чего черт дернул топить среди лета?! – рыдала баба.
– А тебя не иначе черт дернул туда деньги совать! Вот в следующий раз думать будешь своим котелком!
– Да ты ж, проклятый, хоть бы посмотрел, чего ты там подпаливаешь! – она сама же и рушила свои логические построения.
– А зачем же я буду в этом барахле рыться? Кому нормальному в голову придет деньги в печке прятать?! Только такой чокнутой, как ты!
Но и у деда случались убытки.
Стояла как-то баба и молча смотрела, как дед поливает смородину. Кусты ранней весной были окопаны, но бортики от поливов и дождей размылись, почти сравнялись с землей. Вода, стекая, поливала бурьян. Тамара скорбно покачала головой и скрипнула зубами, но смолчала, может, в тот раз в чем-то грешна была перед мужем.
Никита так и не понял, с чего это супруге вздумалось тут стоять и наблюдать за процессом полива. Поучить решила? Ну-ну! Но она так и ушла молча. А через пару-тройку дней взяла лопату и направилась в огород – окопать смородину заново, пока земля рыхлая.
У них с супругом был договор по умолчанию: дом и кухня – бабское хозяйство, двор и огород – мужское. Ну, варианты, конечно, были. Поэтому дед, узрев в окно супругу, направлявшуюся в огород с лопатой, несколько был удивлен.
– Ты это что, с лопатой? Укропу нарвать отправилась? – поинтересовался он.
– Смородину окопать, – нехотя разжала губы супруга.
– А чего ее окапывать? – забеспокоился дед. – Я же весной ее окапывал!
– Так кое у кого повылазило, что вода по огороду хлещет, сорняки поливает. То-то я не успеваю траву выдергивать.
– А сказать мне, чтоб еще раз окопал – западло?
Баба Тома не то фыркнула презрительно, не то вздохнула тяжко, со всхлипом, словно конь всхрапнул. Что ж это за мужик, которому надо пальцем показывать!
– Легче самой сделать, чем тебе вдолбить! – все же великодушно пояснила она и с сильно преувеличенным отчаянием махнула рукой.
– Да ладно тебе! Сам окопаю, делов-то куча! – и попытался забрать лопату.
– Пошел к черту! – удивилась баба такому рвению и рванула лопату к себе.
– Топай в свою кухню и колготись там! Деловая колбаса! –рявкнул дед и рванул к себе несчастную лопату.
Пару минут они сражались с переменным успехом. В бабу Тому словно бес вселился и что-то ей нашептывал. Поведение деда стало казаться бабе Томе не просто необычным, а подозрительным. С чего вдруг такое упорство? Уже давно бы пора ему было выпустить лопату из рук и сказать свое обычное: ну и дерзай, раз шлея под хвост попала! Видно, и впрямь попала, и придала сил, потому что победу в этой битве титанов одержала супруга.
С неостывшим азартом победителя Тамара, хэкнув, вогнала штык в землю, раз и еще раз… Под штыком что-то хрустнуло, и полупросохшая земля стала на глазах набухать от влаги. Присев, баба Тома осторожненько разгребла мокрую землю и вытащила на свет божий верхнюю половину трехлитровой бутыли. Горлышко ее было закатано жестяной крышкой, хранившаяся в таре жидкость, естественно, вытекла, и в воздухе явственно повеяло самогонным амбре. В нижней части бутыли, разрубленной лихим и метким бабы-Томиным ударом, плескались остатки самогона, безнадежно испорченные насыпавшейся землей.
– Патлатюка чокнутая, – горестно констатировал вышедший из ступора дед Никита и, понурившись в бессильном отчаянии, побрел в дом.
Руки на жену он не поднимал никогда, даже в подпитии. Он даже не сказал своего обычного «тудыть твою в дарданеллу»!
Душа бабы Томы рванулась было вслед деду, разделяя глубину горя супруга. Тамара успела ее придержать, и уста, разлепившись, выплюнули совсем не то, что рвалось из души. Сгусток мстительности и торжества пулей влепился в понурую спину деда Никиты.
– Шесть – семь! – напомнила супруга.
Баба Тома хоть и чувствовала себя не в своей тарелке, но справедливость – превыше всего! Они с дедом вели каждый себе счет побед и поражений в своей нескончаемой поисковой войне и, дотянув до десяти, начинали счет сызнова, чтоб не запутаться в больших цифрах. Довольно долго на тот момент у них держалась ничья, и сегодня удача, наконец, улыбнулась бабе Томе.
* * *
Тамара умерла скоропостижно и легко, во сне, на зависть товаркам и недоброжелательницам. Тромб оторвался, вот же везет людям!
Похоронив жену, дед горевал сильно. Вот кто бы мог подумать! Дети и внуки ожидали, что немного времени пройдет, и найдется шустренькая нестарая бабенка, которая возьмется его утешать, а там вскоре и зудеть начнет в свою пользу, и дом наследует. У всех же свои дети и внуки, все блюдут свой интерес
Да, в общем-то, семейство и не возражало бы против такого расклада. Кому-то уже светило путешествие в мир иной, как дяде Грише, кто-то был финансово вполне благополучен, как его сыновья, кто-то (конкретно – отец Дениса) был пофигистом и не хотел лишних хлопот. К тому же, его последний гражданский брак на тот момент казался крепким, и проживал он на площади жены. А присмотр деду был нужен.
Насколько баба Тома с дедом Никитой блюли супружескую верность, было неизвестно. Но по крайней мере один амурный эпизод за дедом числился. Хотя супруги дружно помалкивали на эту тему, семейство было в курсе. Спутался Никита с дальней их соседкой.
Вдовица Татьяна Сычева жила в паре кварталов ниже по их длинной горбатой улице. Соседи-мужики иногда помогали одинокой женщине по хозяйству. Помощь требовалась периодически и частенько. Запохаживал туда и Никита, тогда еще далеко не дед. Соседка Татьяны подшепнула Тамаре, что уж слишком часто запохаживал. Тамара была человеком довольно сдержанным и замкнутым, не любила публичных сцен и не пошла проторенным путем с битьем окон и тасканием соперницы за волосы.
В те времена про туалетную бумагу в российской глубинке слыхом не слыхивали, видом ее не видывали, зато периодики выписывали в семью много. На производстве подпиской занимался профком, и был свой план по охвату рабочего коллектива различными изданиями. Газеты по прочтении хозяйки резали на аккуратные прямоугольнички и относили в уборные для дальнейшего использования.
Тамара старательно, не поленившись, щедро натерла газету с обеих сторон сушеным перцем, завернула в нее несколько рыбешек свежего посола – дед по этой части был в авторитете – и отнесла Татьяне. Помяни, мол, моих родителей, отцу память. Та, глазками бегая, взяла, не отказалась.
Потом та же Татьянина соседка-осведомительница рассказала Тамаре про шумную разборку в Танькином дворе с участием Томкиного супруга. Татьяна обвиняла недавнего милого друга, что он заразил ее какой-то пакостью, что у нее внизу все горит, зудит и чешется. Дедовы резоны, что у него-то не горит, не зудит и не чешется, Татьяна не хотела слушать. Никита обозвал ее матерными словами, напомнил ей про помощников по хозяйству – его предшественников, дескать, кому бы вякать, да не тебе.
Это была их последняя встреча. Спустя какое-то недолгое время, наверно, когда газетные четвертушки закончились, Татьяна сопоставила нежданный Томкин визит и ее угощение со своей заразной болезнью. А может, к врачу сходила и сделала кое-какие выводы. Во всяком случае, Танька Сычева и супруги Докучаевы остались врагами до конца дней своих.
…Бабенки все не появлялись в жизни вдового деда, ни шустрые, ни нешустрые, ни молодые, ни старые. Денис иногда думал, что дед, как в сору роясь в претендентках, никак не отыщет достойной кандидатуры по квестовым забавам, равной бабе Томе. Теперь ему не от кого было что-либо прятать, придумывать места для хитроумных заначек, поскольку партнерша у него в свое время была достойная. Другую такую еще воспитать надо. Дед затосковал и захирел. Может, потому и возвращению Геннадия в отчий дом обрадовался – родная душа рядом появилась, не какая-нибудь корыстная лахудра. Такой, как Тома, ему все равно не найти. Да и искать уже нет охоты.
Но, в отличие от отца, у которого мужская хозяйственная жилка отсутствовала напрочь, даже попивая в годы своего вдового одиночества, дед хозяйство не запускал. Во дворе у него был порядок. Даже глухая стенка, выходящая в сад и скрытая от глаз гостей, была аккуратно выкрашена в серый цвет стойкой авиационной краской от всякой непогоды.
Стена была общая для летней кухни, бани и сарая с дедовым инструментом – просто одно длинное строение было разделено на три части. С этой глухой стеной тоже был связан комичный эпизод, вспомнил Денис, бродя по саду.
Оказалось, что она вовсе не была такой уж единой и монолитной, и обнаружить этот изъян, вполне рукотворный, довелось бабе Томе. Черт ее понес (или ее знаменитый нюх) в один далеко не прекрасный для деда день погулять по саду. И занес он ее к глухой стене (вот уж нашла место для прогулок)!
Баба Тома, любуясь свежевыкрашенной стеной, окинула ее цепким взглядом, и взгляд натолкнулся на некий пустячок, нарушавший общую гармонию. Чуть-чуть выдавался кирпич в фундаменте на стыке кухни и сарая и нахально дисгармонировал с общей картиной. Озлясь на безрукого мужа, Тамара слегка пнула кирпич, стремясь вогнать его поглубже и восстановить гармонию. Кирпич под ее ногой слегка шевельнулся. Тома нагнулась, раскачала его – и легко вытащила! Пошарила рукой в ямке, а ямка оказалась схроном. А из схрона она выудила старую болоньевую сумку, погрызенную крысами. Погрызены были и деньги, завернутые в сумку. Вот как эти твари могли туда пробраться?!
История произошла вскоре после того случая, как дед сжег ее заначку. Теперь паритет был восстановлен, хотя и не самой Тамарой. Хотя, конечно, семейному бюджету урон был нанесен двойной.
Дэн окинул внимательным взглядом стенку: где ж этот знаменитый кирпич? Дед в присутствии бабы Томы говорил, что зацементировал его во избежание дальнейших эксцессов и при этом хитро подмигивал. Денис подумал сейчас – далеко не факт! Дед был сторонником принципа, что снаряд дважды в одну воронку не падает.
А вот и он, кирпич! Слегка выпирает из общей кладки, сторонний взгляд и не заметит. Денис повторил манипуляции в той же последовательности, что и баба Тома в свое время – присел, расшатал и выковырял кирпич, просунул руку в ямку и вытащил – нет, не болоньевую, крысами изгрызенную сумку. В большом полиэтиленовом пакете, завернутая в несколько слоев, была упакована жестяная прямоугольная коробка из-под халвы, затейливо расписанная в псевдовосточном стиле. В коробке – когда он открыл ее, размотав полиэтилен, – сверху записка, написанная дедовой рукой.
«Это имущество моей жены Тамары. Раз она не захотела его уничтожить, то и я не имею права. Наверно, оно должно кому-то достаться. А если нет, на нет – и суда нет, но я в том не виноват. Как Бог рассудит».
Под запиской был еще блокнот, кем-то разодранный пополам, с торчащими обрывками серых суровых ниток. Сильно пожелтевшие страницы блокнота неровно исписаны латинским шрифтом. Выцветшие строчки, писанные химическим карандашом, со временем из ярко-синих превратились в бледно-синие, когда карандаш слюнявили. Потом постепенно они становились плохо различимыми, слабого серого цвета, когда карандаш высыхал, местами и почти совсем неразличимыми.
Дэн в школе и в институте учил немецкий, и отдельные слова понял. И когда принес свою находку в дом и вчитался, стало понятно, что это стихи. Он уловил ритм. Со словарем можно прочитать. Откуда этот блокнот у бабы Томы? Почему он – ее имущество? И к чему такая таинственность, жмурки-прятки? Денису никогда не приходилось видеть этот блокнот, а уж ими, четырьмя пацанами, двоюродными братьями, был обследован каждый уголок в дедовском доме и во дворе.
Неужели отец, наверняка осведомленный об этой дедовой схованке, да и о других тоже, не полюбопытствовал, не поискал денежных заначек и не обнаружил чего-то интересного? Вот этой коробки с блокнотом, например? А если все-таки обнаружил – и оставил на месте? Значит, решил, в свою очередь, пусть лежит здесь и дальше, раз отец, Никита, так захотел. И ему, Денису, своему сыну, ни словечком не обмолвился, чтобы тот, в свою очередь, голову не ломал над загадкой? Прямо-таки тайны мадридского двора!
Спросить теперь уже не у кого. Много чего мы не успеваем спросить, уверенные, что близкие будут всегда. Хотя теоретически понимаем, что никто не вечен. А ему-то, Денису, что с этой находкой делать, раз он все-таки ее обнаружил?
