Kitabı oku: «Открой»
© Лина Ди, 2023
ISBN 978-5-4493-5830-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вступление
***
Она лежала на кровати в изогнутой позе, свесив ногу и руку вниз, запрокинув голову вверх, навстречу рассвету.
А за большими прозрачными окнами небо окрашивалось алым дыханием невидимых сил. Вентилятор, стоявший в углу, был включен и смахивал со стеклянной тарелки остатки скрюченного изюма. Весь пентхаус был пропитан запахом дорогого алкоголя и ароматом ее любимых английских роз, расставленных повсюду.
Леди была пьяна и не помнила вчерашнюю ночь. Ей не хотелось просыпаться и вспоминать прошлую жизнь. На её нежном спящем лице застыли немой вопрос и странная ухмылка, странная и слегка пугающая.
В огромном двухъярусном пентхаусе, на сто третьем этаже с видом на Центральный парк и небоскребы, ей было очень комфортно днем. Ей нравилось наблюдать за шумным городом и быстрым течением жизни, бродить по улицам, рассматривая яркие рекламные щиты и гудящие машины. Но с наступлением темноты она будто остывала, время останавливалось, и одиночество безжалостно убивало её изнутри. Иногда, ночью, она вздрагивала во время сна и просыпалась вся в слезах, тяжело дыша, будто за ней гонится стая волков, включала музыку и снова пыталась уснуть.
Этой девушке пришлось стать очень сильной, чтобы не просто жить, а именно выжить.
Сейчас её богемный образ восхищает миллионы людей, знаменитое лицо притягивает к себе вспышки фотоаппаратов, но почти никто не знает, какую тайну хранит в себе Дэвис, – ни надоедливые журналисты, ни коллеги, ни персонал.
Лишь недавно, спустя много лет, она начала по чуть-чуть забывать чудовище и темную комнату, но каждый раз она съеживалась, услышав где-нибудь имя Кипера или встретив человека с похожими чертами лица.
Она просидела в темной комнате так много времени, что однажды с ужасом осознала, что начала забывать черты собственного лица.
И это была её лучшая драматическая роль первого плана, за которую она не получила «Оскар».
Её жизнь началась с чистого листа только лишь в 25 лет, только тогда, когда её мучитель исчез из жизни навсегда.
Исчез из её мира, но не памяти. Он лопнул, как мыльный пузырь, оставив мыльную жидкость на асфальте.
***
– Первый раз?
Первый раз я ощутила себя знаменитой, когда увидела толпу молодых людей, стоявших в огромной километровой очереди. Они тянули ко мне руки и кричали, скандировали мое имя… они все пришли именно ко мне, пообщаться, получить автограф, посмотреть на меня и сфотографироваться со мной.
Это было для меня очень ново и, честно говоря, сбило с толку…
…я летела на большой скорости на своей красотке (тогда я водила сама) на собственное интервью на следующий день после презентации фильма «Дежавю по-американски», мотор ревел, как зверь… руки крепко сжимали руль, ясные глаза прокладывали маршрут. Чтобы отвлечься от страха, я предалась воспоминаниям о школе, я вспомнила школьную столовую, наш желтый школьный автобус и своих одноклассников, как мы мечтали попасть в старую пиццерию на 353 Cambridge Street. Тогда я жила с тетей в Бостоне, штат Массачусетс.
В то время тетя прививала мне любовь к церкви и балету, заставляла читать классическую литературу, а я – наперекор всем попыткам сделать из меня хорошую девочку – отрывалась на всю катушку. Каждый раз, нахулиганив, я улыбалась во все тридцать два зуба и убегала. Мне часто влетало от тети – она считала меня несносной девчонкой. А я не хотела меняться!
Однажды я покрасила котенка розовыми красками, в другой раз притащила в дом брошенных щенков, которых позже тетя благополучно отдала в приют. Я не могла сидеть на одном месте. Я всё время была чем-то занята. Мне всё было интересно. И я старалась не думать о смерти своих родителей. Просто молилась за них ночью, когда никто не слышал и не видел моего заплаканного веснушчатого лица.
Мне нравилось экспериментировать с одеждой с раннего детства и разрисовывать лицо «взрослыми красками». Я могла обкромсать джинсы или сделать какие-то брошки и аксессуары из разных материалов. Когда тетя уезжала по делам, и я оставалась одна, то бежала к магнитофону и включала музыку на всю громкость, дурачилась и пела перед зеркалом. Но после того как однажды соседи не выдержали шума и пригрозили тёте Розе заявлением в суд, мне очень сильно влетело. Задница горела неделю! Но это не остановило меня на следующий день снова включить музыку на всю громкость, и, подняв средние пальцы в воздух, я отправила соседям пламенный привет.
В школе у всех учителей на устах было мое имя. И их страшно раздражал мой хруст суставами, они постоянно повторяли: «Дэвис, ну сколько можно?» Я хихикала, и все сразу начинали смеяться. Да, да… школьный автобус… желтый школьный автобус забирал меня, как обычно, на Tremont Street, я плюхалась на первое сидение, которое было закреплено за мной, и кричала: «Трогай, Тим!» И мы ехали в адскую школу, где наши мозги перегружались ненужной бредятиной. Временами мы посмеивались над учителями (за их спинами, конечно), услышав наш шепот, они отворачивались с недовольными лицами.
Я помню, в первых классах я сидела с Сидом. Мы тыркали карандашом парты и громко смеялись. Учительница Дебора Стронг, полная женщина со странной дикцией, часто ругала нас. Но нам было все равно.
И вот… мои руки крепко держали руль, и я смотрела на людей, которые жаждали моего внимания. Их было несколько тысяч человек, и все они толкались в тесной очереди. Вот в тот момент я поняла, что стала знаменитой. Ну, скорее еще не знаменитой, но хотя… да… Потом меня узнали в супермаркете, затем – на заправке… Это было впервые.
ЧАСТЬ 1
Темная комната
В детстве Саманта была похожа на пятнистого олененка Бэмби с большими каре-зелеными глазами. Красивая девочка, живая, непредсказуемая, очень активная, будто заводная игрушка. А как забавно она морщила носик, когда стеснялась! Да, Сэм умела стесняться, но это происходило крайне редко.
Её улыбка озаряла всё вокруг. Будь это школа, танцкласс или церковь, куда тетя Роза приводила Сэм на воскресные мессы.
Она нравилась мальчишкам в школе, но они часто дразнили её за яркие веснушки и звонкий голосок. Девочки, большая часть класса, недолюбливали её, но ей было всё равно – она была в «другой команде», Сэм была пацанкой.
Сэм всегда была собой и с самого детства демонстрировала свою яркую индивидуальность и свой характер. Она четко понимала, что ей нравится, а что нет. Ей всегда было легко сделать выбор и принять то или иное решение.
Только с тетей Розой она не могла договориться и очень часто, из-за этого замыкалась и уходила в себя.
Без матери, без отца, без любви, без надежд на светлое будущее.
***
Над городом поднялся рассвет, мужчина, вздрогнув, стукнулся от испуга головой о стену, сел на кровать.
Никто не знал его настоящего имени, и он никак не мог допустить своего разоблачения.
Он пользовался разными именами для каждой назначенной цели, для каждого задания. Проснувшись, он назвал себя Джек Кипер.
«Дже-е-ек Ки-и-пер-р», – сладко просмаковал «Джек» свое новое имя по слогам, словно ноты, и, казалось, в этом имени было нечто темное и мистическое.
С детства Кипер был никому не нужным ребенком. Отца он не знал, а его мать была балериной. Так получилось, что Джек стал незапланированным ребенком, и его никто не ждал, никто не хотел. Джек был предоставлен сам себе с раннего детства.
Он неприкаянно шатался по улицам и копил в себе злость. Для холодной матери он стал обузой, родительница все время только и думала о том, как от него избавиться. Он чувствовал это и возненавидел её так же горячо, как ненавидела его мать, хотя, будучи ребенком, в душе надеялся, что когда-нибудь она сможет посмотреть на него другими глазами.
В школе он был пуглив и замкнут, дети смеялись над ним, кидали в него бумажки, высмеивали его одежду, смеялись над его дикцией. Джек картавил и иногда заикался, проглатывая слова.
Все обучение давалась ему с трудом. Он совсем не желал учиться, ему не было это интересно. Память была очень плохой. Учителя называли его рассеянным.
Каждый день он думал о том, что после уроков его нервная мать будет срывать на нем злость, что ночью будет рыдать от боли в ногах, а утром все начнется снова.
С детства Кипер, возненавидел всех балерин. Пуанты приводили его в ярость.
Бывали дни, когда мать брала его собой в театр на репетиции, но даже тогда она была ледяной статуей, перемещающейся по площадке, – неприкосновенная снежная королева.
Ему хотелось любви и внимания от единственного родного человека, но он слышал в ответ лишь тишину и шуршание платья. Она проклинала своего ребенка, повторяя даже вслух, как мантру, что он ошибка её жизни.
Вскоре его мать заболела и внезапно умерла – то ли от злости, то ли от другой ужасной болезни. Она умерла внезапно, хотя в тот день ничего не предвещало его большой потери. Она не встала с постели и не позвала на помощь, она тихо умерла во сне. Он пытался разбудить ее, но не смог. Заплакав, он понял, что уже никто не получит от нее то, о чем он мечтал всю свою жизнь, и сердце его обратилось в камень.
Джек остался один, совсем один со своей ненавистью и злобой на весь мир. Брошенный и никому ненужный человек. Уже не ребенок, еще не мужчина…
Кипера не научили любить других людей, а сам он этого уже не хотел. Серьезные психологические проблемы Джека переросли в паранойи и неврозы.
Одна из группировок в Джерси приняла его в клан, и он был доволен выбранным путем, переезжая с места на место, он искал успокоение, совершая различные ужасные вещи: разбои, грабежи, убийства… Но чувствовал, что этого было недостаточно. Вернувшись в Бостон, он решил совершить то, что копил внутри себя многие годы, десятилетия. Он больше не мог сдерживаться и решил дать своим эмоциям выход наружу.
На рассвете он помолился какому-то своему Богу, осуществил странное ритуальное омовение в ванне и отправился в местный бар опрокинуть стаканчик виски для решительности.
Ранним утром, в баре, наблюдалась пара небритых, с за-туманенными глазами устраивавших всю ночь песнопения мужчин в рваных джинсах и несуразных головных уборах, и молодая парочка, державшаяся за руки и нежно испепеляющая друг друга взглядами.
«Они затесались сюда совсем, случайно», – подумал Джек и тут же осёкся, не выдержал и глянул на них еще раз.
Джек занял свободное место в темном, обшарпанном углу, где, казалось, даже пауки могли уснуть от скуки.
На него никто не обращал внимания, и он спокойно вздохнул. Пыльный, ничем не примечательный бар оказался для него весьма кстати.
«То, что нужно», – подумал Кипер, – почувствовать себя в неброском месте и набраться сил».
Он надеялся, что люди не читают его мысли, что за ним никто не следит. Кипер заплатил по счету наличными, надел свою черную шляпу и выплеснул свое тело навстречу холодному потоку ветра.
Сквозь зубы на его лице просочилась еле заметная улыбка, которую он погасил, полностью выжав из предстоящей победы все соки. У него было ощущение предвкушения своей добычи и сладкой мести всем своим невыносимым страхам. Он мечтал об этом.
Джек летел по улице, словно скоростная машина. Его длинный серый плащ развивался как скатерть, висящая на веревке в непогоду. Ветер трепал его длинные волосы, торчащие из-под черной шляпы. Глаза, как у ястреба, были устремлены к своей цели, к своей ожидаемой жертве.
Казалось, в этот день никто не может помешать ему. А всеобщий страх и негатив, царившие всюду после покушения на президента страны, лишь вдохновляли его совершить задуманное.
«Кто-то должен ответить! Так устроен мир!»» – твердил себе Джек.
Никто не встанет на его пути. Все заняты собой и своими мыслями! И он завершит свою миссию, на подготовку которой возможно было потрачено очень много времени: год, два, десятилетия? Джек Кипер слился с ветром. Он был полностью занят своим планом.
В это время милая тринадцатилетняя девочка стояла на остановке и ждала свой волшебный автобус, который обычно довозил её почти до дома после утомительных занятий в балетной школе. Длинные рыжие волосы были стянуты в тугой пучок, глаза, меняющие оттенки, в течение многих лет отдавали зеленым.
Сэм, в которой только просыпалось ее собственное «Я», была бутоном, который только начинал распускаться. В фантазиях она строила свои детские, может и смешные, для взрослых, планы. Она только начинала жить, мечтая о своем будущем. Девочка улыбалась чаще, чем её сверстники, хотя жизнь её не была сладкой. Нет, просто она научилась радоваться каждому мгновению жизни. Саманта часто говорила всем, что она уже взрослая и самостоятельная личность.
И что вообще значит быть взрослой?
Она слушала плеер. Работал только один наушник, и музыка попадала только в одно ухо, но Дэвис была крайне рада и этому. По радио звучала её любимая музыкальная группа, и она с трудом сдерживала свои эмоции. Почти пританцовывая на остановке измученными ногами, она делала вид, что ей безумно холодно. Адреналин поднимался, и она почти подпрыгивала вместе со своим рюкзачком, в котором лежали пуанты и одежда для занятий.
В эти серые будни ребенок был предоставлен сам себе и никому не нужная малышка в эти секунды была абсолютно счастлива. Для счастья нужна была всего лишь музыка, которая дарила ей тепло и разжигала в ней мечты, в то время как её тетя в своей теплой квартире пила английский чай и вновь плакала по своей погибшей сестре, по матери Саманты.
На остановке вместе с ней были 4 человека, Джек был очень близок, так близок, что боялся спугнуть свою добычу. Он сел вместе с ней в двухэтажный автобус с большими экранами, как обычный пассажир. Джек прекрасно знал, когда она выходит, так как следил за ней изо дня в день. Поэтому, чтобы не привлекать к себе внимание совсем не смотрел в её сторону.
Он выжидал нужный момент, нужную секунду. Автобус трясло то влево, то вправо, и пассажиры нервно вздрагивали, возмущаясь. Он бросил «случайный взгляд» на Саманту…
Ох, как же она похожа на его покойную мать! Джек понял, что не ошибся в выборе своей жертвы.
Тем временем в автобусе огласили название остановки малышки, и куча народа выкатилась наружу, спотыкаясь и тяжело дыша. Две старенькие бабульки помахали в сторону водителя кулаком, и автобус уехал прочь, словно его и не было. Не было никогда. Никогда не было…
Как только толпа рассосалась, Джек подошел к малыш-ке вплотную сзади и зажал ей рот какой-то тряпкой, пропитанной жидкостью, она потеряла сознание. Кипер подхватил её и сразу выбежал к дороге, неся ее на руках туда, где была заранее припаркована его машина.
Рядом с его неприметной серой машиной, не по плану стояло желтое такси. За рулем сидел темнокожий водитель с большими глазами, в синей рубашке, его кудрявые волосы торчали во все стороны… Он озабоченно кинул взгляд на ребенка и выбросил сожженный до фильтра окурок в окно.
Но, перехватив взгляд таксиста, Джек сообщил, что везет свою дочь в больницу. Усадив Сэм на переднее пассажирское сидение, он резко махнул ему рукой, и след его простыл.
Кипер направлялся из Бостона в Нью-Йорк. Пока он ехал, солнце садилось, и поток движения на Бруклинском мосту закручивался в пробку, мимо проносились «скорые», полицейские машины. Фонари освещали мост. В душе витало настроение металлического скрежета.
Система регулирования транспорта работает ни к черту, – казалось Джеку. «Только и можно, что торчать в пробках, и тратить на это баснословные суммы!» – бормотал он себе под нос.
Было уже совсем темно, когда он добрались до места, поэтому никто не мог их видеть, тем более что дом, в который Джек привез малышку, находился на отшибе пригорода.
Темная комната была готова к приему бедной маленькой малышки. В ней были темнота, туалет без двери и миски для похлебки. Ужас таился повсюду.
***
Она очнулась и закричала. Он ввел ей дозу какого-то препарата, и она снова отключилась.
«Дрессировщик» старался стереть её память, словно насос, который откачивает воздух.
По словам Кипера, он хотел вылепить её заново, чувствуя себя Богом или ангелом с распростертыми крыльями. Он хотел вдохнуть в неё новую жизнь, дать ей свежее дыхание, очистить ее разум от отвратительных грязных мыслей, от мрака, в котором она тонула, по его мнению.
– Не тони, лебедь, не тони, не время для лебединой песни… – говорил ей Джек надменным тоном и тыкал в нее указательным пальцем, на котором красовался большой перстень в форме медведя.
Кипер хотел отыграться на ней за всю свою жизнь, за свою судьбу. Он хотел быть её повелителем, чтобы она подчинялась ему, чтобы она была наказана, чтобы он больше не страдал. «Ведь так было бы по справедливости, – рассуждал Джек. – По справедливости!»
Джек вводил ей какие-то препараты, но что это было, Дэвис не знала.
Он внушал ей, что она больна, что она бредит. Он нес невероятный бред, и хотя этот бред был неубедительным, он будто гипнотизировал. Раз в три-четыре дня он завязывал Саманте глаза и относил в ванну на верхний этаж.
Первые месяцы её сознание сопротивлялось, но скоро время стало размытым…
Он старался быть сдержанным. Он был уверен, еще не пришло время вылить на нее все свои мысли, чувства и обиды. Не время было обрушиться на неё всей своей черной, не щадящей сущностью… вылить на нее чернильную могильную грязь.
Если она еле заметно кивала, он поощрял её новой едой, вытирая её слезы.
Когда Кипер оставлял ее одну, уезжая на другие задания, он оставлял ей в миске странную похлебку, как собаке и закрывал на 3 засова железную дверь. Бывало, он не приезжал по нескольку дней.
В те дни она сдавалась. Ей хотелось умереть, и она впивалась ногтями в стену, раздирая подушечки пальцев до крови.
Темная комната была непроницаема. Поблизости не было никаких соседей – эту меру предосторожности он никак не мог упустить. Также темная комната была отключена от внешнего мира.
Здесь не было ни телевизора, ни радио, ни телефонов – ничего, чтобы могло рассказать Сэм о новостях извне. В темной комнате не было окна, висела только пыльная лампочка, и пространство помещения пронизывал вечный сквозняк.
Она куталась в свое единственное одеяло и кусала сжатые кулаки до боли. Когда он не привязывал ее, она подбегала к двери и кричала во всю мощь:
– Открой! Открой! Открой!Но никто не открывал… и не собирался.
Девочка кричала от боли в голове и желудке, от бесконечного страха, от холода, от одиночества.
Каждый день она просыпалась в куче грязного белья – такова была её постель, с ней просыпался вопрос: когда осмелится убить её Джек? Она была неглупой девочкой и понимала, что на вопрос «когда?» был конкретный ответ. Иначе какой смысл держать её, как рабыню, здесь, в этой комнате, смотреть, как она мучается и пытается не сойти с ума, смотреть, как она умирает?
Прошло почти полгода, Кипер стал совсем другим человеком. Картавый Джек стал уверенным в себе, хамоватым, но более нервным, ночью его стали мучить кошмары, он стал позволять себе кричать на Саманту. Он стал просто монстром. Это его радовало. Он начал бить девочку, пороть, заставлял танцевать для него, как это делала его мать, но для других.
Иногда Джек даже заставлял спать Сэм в пуантах. На распухших ступнях мозоли становились невероятных размеров.
Его доза алкоголя увеличилась с бокала вина или виски до одной бутылки раз в два дня. У него началась паранойя, что за ним кто-то следит, что ему кто-то сел на хвост, что вот-вот, еще немного – и его кто-то схватит из-за угла.
Иногда ему хотелось, чтобы так оно и случилось. В глубине души ему хотелось сдаться, но наступал новый день, и всё повторялось опять. Он никогда не думал о своей старости, хотя ему уже не хотелось жить. Но его измученная душа требовала мести, и он продолжал жить в собственноручно построенном аду.
Часто Сэм представляла себя актрисой, она закрывала глаза и думала, что это её первая роль, что это только игра, и ей нужно сыграть так, чтобы спастись. Это мысль постоянно пульсировала в её мозгу. Эта мысль и помогла ей выжить.
Однажды он приехал в дом сильно пьяный, оставив машину в гараже дома. Открыл дверь, ударил девочку в живот, потом – по лицу, а затем изнасиловал её.
Рваные чувства раздирали её душу. Она ненавидела все, что с ней происходит, она хотела быть свободной, но в такие моменты ей хотелось умереть и стать птицей, чтобы улететь, жить в другом мире и не видеть, никогда не видеть таких людей!
В тот миг, сидя истерзанная на полу, она поняла, что чудовище захрапело в темной комнате, оставив огромную металлическую дверь открытой.
Не веря своему счастью, малышка еле слышно, на цыпочках выскользнула из комнаты, она боялась дышать, боялась хлопнуть дверью…
На свободу из плена, словно птица. Может, она умерла, или ей все это померещилось?
Словно птица, она может упорхнуть!
Протиснувшись мимо огромной металлической двери, малышка скользнула по лестнице, как дюймовочка.
Впереди оставалось еще одно препятствие – и она свободна. «Одно препятствие – и я свободна», – сквозь слезы еле слышно напевала она себе. Дверь, нужно было открыть неслышно входную дверь! «Открой!» – сказала она сама себе и выдохнула.
«А если чудовище стоит сзади меня и беззвучно смеется?» Страх убивал ее, в висках стучало все сильнее и сильнее, словно она стала машиной. Саманта теряла сознание на ходу… «Нет, не оборачивайся, – вторил ей сквозняк, – беги, уноси отсюда ноги. Это твой шанс, другого не будет!» Она справилась со щеколдой, с ручным замком и открыла дверь. Свежий морозный воздух вдарил по её лицу, попал в её ноздри, затем – в легкие: на улице была зима. Глаза после темноты непривычно моргнули и сощурились.
Она не стала осматриваться, она не стала тормозить, она рванула вперед, как антилопа, громыхая своими анорексичными костями голодающего подростка. Спутанные волосы разрывал ветер.
Рядом не было машин, не было трассы, не было домов, лишь какая-то заброшенная дорога. Куда она вела, Сэм не знала.
Она бежала и смеялась истерическим смехом, по пути поедая снежинки. Она знала: если она остановится, то её встретит смерть, что нужно бежать только вперед. Хотя ей было невыносимо холодно в разорванной грязной балетной пачке и драных пуантах, девочка продолжала бежать навстречу первому попавшемуся спасителю, в которого она верила. Она падала, поднималась вновь и снова бежала, и ледяные, обжигающие слезы только раздражали её сейчас, но она никак не могла остановить свои рыдания…
Ей нужно было быть сильной. Она так хотела жить, ей нельзя было умирать!
Она совершила побег из заточения, эта комната была ужаснее, чем все тюрьмы на свете. Но в чем она виновата? В чем она виновата с самого рождения? Почему столько трагедий преследуют ее и тянутся за ней черным шлейфом? Кто наказывает её? Кто хочет её погибели? Кто хочет, чтобы она так страдала, чтобы мучилась, словно в аду?
Неужели Бог не слышит её молитвы? Бог вообще существует?
– Боженька, услышь меня! – орал худой подросток. – Услышь меня, прошу тебя!
Она кричала, как разъяренный, раненый зверь, снова представив себя на съемочной площадке.
Сэм упала в белый снег, который обжигал её снова и снова, пока она не перестала чувствовать свои руки и ноги, пока у неё совсем не осталось сил. Она упала, полностью обессилев, подняв глаза к небу.
В это время где-то вдали она увидела слабые огоньки. Но Саманта уже сдавалась и не могла пошевелиться. У нее не было сил на надежду. Ей казалось, что глаза обманывают ее.
Но через минуту сквозь полузакрытые грязные ресницы она заметила, что огни стали ярче. И она стала кричать. Она не могла встать, даже если бы захотела: конечности не слушались её. Малышка стала орать во все горло. И её наконец-то услышали. Из грузовой машины вышел водитель и побежал навстречу голосу.
– Спасите! – глядя ему в глаза, прошептала девочка. Мужчина начал кричать:
– О, Господи! О, Господи!
Он поднял её, затащил в машину, накинул на нее одеяло и связался со «скорой» и полицией.
За ней прислали вертолет. Она словно утонула в свете прожекторов и снежных заносов. Сквозь сон плыли какие-то лица, голоса. Её подсознание говорило, что ей нечего бояться, все позади. Но мышцы всего тела, согреваясь, нервно дергались от боли.
Вертолет вовремя доставил Саманту в больницу, где врачи оказали ей первую медицинскую помощь и спасли её от переохлаждения и ампутации. Спустя сутки она открыла глаза.
***
Меня кто-то расталкивал… мое тело, чувствовало толчки, но не могло отреагировать! Я слышала эхо голо-сов, и оно то отдалялось, то приближалось…
Над Самантой стояли врачи и что-то кричали друг другу и ассистентам, борясь за ее жизнь. Сердечный пульс ускорялся с каждым ударом! А ей мнилось, что она снова в плену. В подсознании она была в черной комнате и снова видела его лицо. Он стоял напротив нее с помутневшим рассудком и брызгал слюной в порывах истерического умопомрачения! Её грязные сломанные ногти впивались в бесцветно-темную стену, глаза, не пересыхающие от слез, щурились, и живот разрывался от боли, потому что у нее начались первые месячные… первые месячные в таких условиях. Зверь ударил ее по лицу и сказал ждать. Через какое-то время он вернулся с тугой повязкой. Завязал ей глаза и уволок наверх, как добычу, которую он готов был распороть. Он поднял ее на этаж и поставил в ванну, закрыл дверь за собой и приказал мыться. Зверь стоял и смотрел, и тут она закричала:
– Убей! Убей меня! Убей меня! – и упала на пол всяв крови.
На секунду его глаза будто видоизменились, и он как-то сжался, но лишь на секунду. Огонь снова вспыхнул в бешеных глазах, и зрачки расширились. Она испугалась и снова вспомнила про воду, которая лилась из-под крана. Попила, как собака, и продолжила мыться с пустым взглядом. Она была обречена. По инерции она снова запоминала все детали: флаконы, тюбики, предметы личной гигиены, какие-то странные полотенца, много запахов… Саманта запоминала всё, как в последний раз, как если бы у нее была надежда спастись. Всё запоминалось навсегда: его руки, неприятный парфюм, его одежда, длинные волосы, крючковатый нос… и… то, что он показывал ей после ванны.
Швырнув ей предмет личной гигиены, он снова туго завязал ей глаза и отнес в темную комнату, сунул похлёбку в тарелке с золотой каемкой и приказал спать, видимо, на время удовлетворенный спектаклем.
***
Спустя несколько часов Дэвис пришла в себя, открыла глаза и громко закричала. Сию же секунду к ней сбежались врачи. А она продолжала кричать и никак не могла успокоиться. К рукам были прикреплены трубочки от капельницы, и Сэм начала их лихорадочно скидывать, кровь брызнула на покрывала, и она съежилась в углу кровати, пока доктор Джонс рассказывал о лекарстве. Она осознала, что снова очнулась в незнакомом месте.
Саманта умоляла не вводить ей никаких препаратов под кожу. Но «белые халаты» объясняли ей, что это необходимо. Она замолчала, закрыла глаза, но чудовище не выходило у нее из головы. Дэвис рассказала, сколько, по ее мнению, времени она бежала от того дома до места, где ее заметил водитель.
Описала чудовище и снова замолчала. Ей не хотелось ни с кем говорить. Она понимала, что выжила, но как жить дальше, она совершенно не представляла.
В больничной палате было большое окно, и она увидела свет и небо. Дэвис поняла, что находится на воле, что она жива, что она больше не в темной комнате. Но её тело продолжало сотрясаться от страха и нервных спазмов. Красными глазами она смотрела на настоящие облака через стекло, на птиц, на деревья…
Доктор Джонс спросил, как ее зовут и сколько ей лет, где она родилась? Есть ли у нее родственники? Ей задали много вопросов.
Рыжая растрепанная девочка с бледными веснушками и красными глазами назвала свое имя.
– Меня зовут Саманта Дэвис, – еле слышно, но внятно прошептала она. – Мне, наверное, уже 15 лет. В Бостоне у меня есть тетя. Розалина Гейт. Тетя Роза. Но я не хочу к ней возвращаться, – предупредила «белые халаты» Саманта. – Не хочу!
За окном пошел первый весенний дождь, и это был первый дождь, который изо всех сил кричал, вторя крикам её души. «Верь», – сказал однажды её внутренний голос. И она поверила. Но сейчас её внутренний голос молчал. Ей больше не задавали вопросов, и она уснула, как спят все подростки, только сейчас её самым родным домом на свете была больничная палата, где было светлое большое окно. Врачи сказали ей правду: полиция обнаружили дом, но он был пуст. Ему удалось сбежать, не оставив следов. Ей пообещали, что его найдут и накажут. Она слушала, но не слышала, продолжая дрожать от страха.
Врачи долго обсуждали, как помочь ребёнку в этой непростой ситуации… Полиция нашла Розалину Гейт, с ней провели беседу, после которой разрешили посетить Саманту в больнице. Дэвис почти никак не отреагировала. Обессиленное тело Сэм находилось в углу с опустошенным взглядом, уставившись в одну точку. Она услышала знакомый голос, но, не подняв головы, продолжала сидеть неподвижно. Розалине было горько смотреть на это. В глубине души она очень любила девочку, хотя практически никогда не показывала своих чувств. Она скорбела по своей сестре, которая вместе со своим мужем разбилась в автокатастрофе, после которой Розалина закрылась в себе и стала похожа на бамбук. А теперь она чувствовала себя виноватой и из-за ужасающего происшествия с Самантой. Всё это время она искала девочку и каждый день умоляла Бога, чтобы девочка нашлась. Полиция пожимала плечами, а тётя продолжала надеяться на чудо.
Розе разрешили забрать Дэвис домой через несколько недель. После кучи тестов и анализов Саманте назначили реабилитационный курс психотерапии, а после его окончания, в течение многих лет, Дэвис продолжала посещать доктора Стиви Рея Джексона по собственному желанию. Он стал для нее другом и близким человеком. Его телефонный номер был в быстром голосовом наборе при воспроизведении трех букв «Рей».
***
На удивление многим, пережив личную трагедию, Саманта не замкнулась в себе и, вопреки всем страхам и личным комплексам, решила осуществить свою мечту и стать актрисой. Она успешно сдала вступительные экзамены в New York Film Academy и переехала в Нью- Йорк. С каждым днем Саманта всё больше понимала, что выбрала правильное направление. Её учителя говорили, что она имеет природный дар, и ставили в пример её сокурсникам.
Саманта переехала в студию недалеко от Академии, где познакомилась с разными ребятами, где впервые почувствовала вкус свободы, попробовала алкоголь и легкие наркотики, начала посещать разные тусовки и модельные кастинги, общалась со сверстниками. Несмотря на то, что многие набивались ей в друзья, она не пускала в свою жизнь никого по-настоящему, и не ждала сочувствия и объятий в тяжелые периоды, которые у нее были. Она просто плакала в подуш-ку и копила в себе разные эмоции, которые выплескивала в выбранную профессию.
