Kitabı oku: «В красный», sayfa 2
– Еще не прижали. Он все забудет, но мы напомним.
Первый рыкнул и запросился вперед, уже готовый жечь и рвать. Поднявшийся ледяной ветер не умерил его пыла. С этим вообще мало что справлялось.
1.5. Захватчики и проигравшие
В Алеонте не любили снег: с ним приходили ветра и холода, с которыми жители юга совсем не умели бороться. Снега в городе не было уже три года, и в этот раз, помимо холодов и ветров, он привел Их.
Голоса, кричавшие, что Они с позором уйдут, смолкли через неделю. Бои закончились через две. Если кто и навлек позор, то это Алеонте, впервые сдавшийся.
Четыре века город-государство терпел нападки со стороны северных и южных соседей и ни разу не проиграл. Говорили, это из-за верности жителей родине, из-за их тяги к свободе. Считавших, что секрет победы в том, что соседи отказались от магии, а Алеонте – нет, было меньше, их не любили слушать, но, наверное, они оказались правы. Ленгерн объединился, взял магию под уздцы и с новыми силами двинулся войной на восток, на запад, на юг – и шел он широкими уверенными шагами, оставляя после себя кандалы и кабалу.
И вот эти ленгернийцы стояли перед Арло, а он разглядывал их неприятные белые лица, светлые волосы, черные мундиры. Ударом по груди его отогнали назад, в линию, хотя он пытался выйти вперед, показывая, что из четырех братьев главный – он.
Так наказал перед смертью отец. На самом деле Арло был вторым принцем, но Альвар не отличался крепким здоровьем – и умом, хотя об этом старались не говорить.
Северные псы не таились и обсуждали будущее пленников прямо при них. Двое стояли совсем рядом:
– Алеонте не простит, – сказал один.
Хоть они и были одеты по-военному, на солдат не походили: такие холеные руки и самодовольные лица Арло видел только у городских аристократов.
– Дан Адван не простит, – без тени колебаний заметил второй и дал солдатам знак: – Свяжите, заткните рты и посадите в кузов. Мы уезжаем.
– Ой, – пискнул Эрике, младший, и по штанам поползло темное пятно.
От стыда хотелось закрыть лицо руками. Наставник говорил, у них нет права на страх: они принцы, они защитники города. И что, что самому старшему двенадцать едва исполнилось? У смелости нет возраста. Это тоже были слова наставника, и больше всего стыда Арло испытывал из-за себя: его оставили за старшего, а он не справился.
Все знали, что такое «мы уезжаем». Северные псы не только вернулись к магии, они изучали ее, точно она была подопытным зверем, а для этого они забирали владеющих магией. Не всех, конечно, некоторые способности интересовали их больше, но привилегий за благородное происхождение ленгернийцы не давали.
– Хватит! – Арло выпрыгнул из ряда, зная, что если позволит себе более медленное движение, сил у него останется только на шаг назад. – У них нет и не будет магии! Вся сила передается первому сыну.
Арло заставил себя вложить во взгляд презрение и указал на Альвара, в счастливом неведении надувающего пузыри из слюны.
– Нормальному сыну, – уточнил Арло и хлопнул себя по груди. А ведь наставник учил говорить правду. – Заберите меня, а их оставьте, вам нужен только я!
– Нет, – снова пискнул Эрике, сжимая коленки.
Один из тех, в мундире и с холеными руками, улыбнулся: улыбка была хищная-хищная, больше похожая на оскал. Подобную Арло видел, когда отцу привезли волка, а тот яростно бросался на прутья клетки. Его чучело выставили в трофейном зале, но даже смерть не стерла оскала с черной морды.
– Мы должны ехать. Заткните его.
Еще один знак рукой: вперед, подняв ружье, выступил пожилой солдат. Перед лицом мелькнул приклад, и Арло нырнул в боль.
После того дня у него остались шрам, мечта вернуться на теплые берега Алеонте и клетка.
2. Прошлое и будущее
Ран рывком сел и положил ладонь на грудь. На ней опять алели царапины: то ли своей рукой он хотел вынуть чужую душу, то ли пытался достать свою и оставить место другому, а может, это другой рвался наружу.
«Нет, не я», – лениво откликнулся Первый.
– Но сон твой, – ощущение реальности увиденного еще не спало, и вместо обмена мыслями Ран заговорил вслух, точно зверь стоял рядом, да и зверем уже не был.
«Думаешь, я – тот писающийся мальчик?»
Фарс Первого ощущался так же явно, как холодный ветер, заглядывающий в наполовину открытое окно, или жужжание дурехи-мухи, проснувшейся раньше времени. Ран все прижимал руку к груди, будто мог дотянуться до духа и стребовать с него правду. Обрывки старых мыслей, мимолетные образы – подобно заевшей мелодии, они всегда крутились на краешке сознания, но столь ярких видений у Рана еще не было. Конечно, он хотел узнать своего зверя, хотя тот никогда не открывал двери больше положенного, неустанно напоминая, что они просто двое заключенных, скованных одной цепью, не более.
«Нет, тот, что постарше», – откликнулся Ран и, подойдя к окну, открыл раму до конца.
Ему принадлежал целый этаж – чердак. Отец говорил, так нужно, чтобы не мешать другим: получив зверя, Ран ходил по ночам и подвывал, словно сам стал зверем; вырывалась из-под контроля магия. Только внутри все давно улеглось, а места в доме он так и не получил, оставшись выгнанным во двор псом.
Нет, на чердаке было хорошо. Дальнюю стену от пола до потолка занимали газеты и книги – уже пожелтевшие, потрепанные, но с приятным ароматом старой бумаги. Рядом выстроились в ряд целых семь граммофонов – все модели популярной некогда марки «Братья Рейр» – и один патефон. Дед любил музыку, а отец подхватил его увлечение – это было единственной слабостью, которую он позволял себе. Книги и граммофоны отделяло пестрое покрывало, висящее подобно флагу. Рем говорил, что чердак больше напоминает цветастый шатер кочевого народа оша. Хотя осматривая вторую часть: сваленную в кучу одежду, вынесенную с кухни еду и посуду, покрытый пылью подоконник, брат многозначительно кривился, взглядом передавая более меткое – «свалка».
«Может быть», – нехотя согласился Первый, скрываясь в тени.
«Мне жаль. Сложись иначе, мы могли быть знакомы».
История из сна была проста. После революции Ленгерн распался на отдельные города-государства, просуществовал в таком виде шестьдесят лет, затем Кион и Норт – культурный и промышленный центры – объединились и войной пошли на другие города, силой присоединяя их к новому Ленгерну. Финальным аккордом, который должен был продемонстрировать силу возродившейся империи, стала попытка выйти за прежние границы. Ленгерн напал на южный Алеонте, и город пал, не прошло и месяца. История гласила, что четверо принцев погибли под завалами разрушенного дворца, но… О том, что творилось пятьдесят лет назад, предпочли забыть: и о кровавых войнах, и о кабальных договорах, и об экспериментах с магией.
«Мы и так знакомы, чертов ты северный пес», – Первый рассмеялся хриплым, лающим смехом, который отдавался в голове подобно раскатам грома.
«Почему ты поделился со мной сейчас?»
Первый опять затаился, он стал Вторым, и вместо смеха послышалось уверенное, четкое:
«Ты знаешь».
Ран действительно знал. И хотел другого ответа.
Ловцам духов было известно: если в одно тело поместить две души, сломаны будут обе – уже никогда не переродятся, а помимо этого, сократится срок жизни носителя. Об оставшемся времени не мог сказать никто, но с каждым месяцем груз второй души становился все больше, он уже сравнялся с собственным весом – только и можно, что волочь за собой, а скоро станет так тяжело, что останется камнем пойти на дно. Интуиция, намеки Второго и шепотки видящих духов подтверждали, что осталось немного. Но громче о том, что рушится душа, говорило тело: странными снами, потерей контроля, растущей тяжестью в груди.
Ран даже не спорил – а как тут поспоришь? Правила игры он принял давно, прекрасно зная, что не ему их менять, и все, что остается – держать голову да не захлебнуться потоком раньше времени.
«Мне жаль, – искренне добавил Второй. – Я не оставлю тебя на той стороне».
Ран изобразил улыбку и вернулся в кровать, но едва тонкое одеяло коснулось подбородка, зазвучал будильник. Он звенел всем корпусом, издавая резкий противный звук, и день ото дня ненависть к нему только росла – куда уж больше, казалось бы.
«Немного осталось». – Первый вернулся и, конечно, свое ехидство прихватить не забыл.
«О таких плюсах я не думал», – Ран покивал ему и нехотя слез с кровати.
Для отца обязательной традицией был завтрак в семь утра. Мало того, что это давно набило оскомину, так еще и говорить порой требовалось: вот как сейчас, когда следовало обсудить разговор с Рейтмиром. Вчера отец отсутствовал, хотя вряд ли он еще чего-то не знал. Порой казалось, прошлое и настоящее он умеет читать буквально по движению воздуха – такой проницательностью он обладал.
Ран спустился в столовую. Картина немногим отличалась от предыдущего утра. Во главе – отец, уже в жилете и пиджаке, будто домашней одежды у него нет вовсе, неизменно с прямой спиной и острым взглядом – зачем вообще на столе ножи? По правую руку – Рем. Он хотя бы позволял себе носить рубашку из более мягкой, чем у выходной, ткани, но Ран ни разу не видел, чтобы брат зевал или тер глаза, чтобы у него появились мешки – любая тень, отличающая от машины. Впрочем, как Рем смазывает шестеренки, он тоже не видел. А вот толстячок-слуга блеклым взглядом невыспавшегося человека напоминал самого Рана, хотя это не мешало ему ловко прислуживать за столом. Будь мать здесь, своей мягкой улыбкой она бы разбавила этот парад хмурых героев, но уже второй месяц она отдыхала на минеральных водах, леча желудочные боли.
Ран с удовольствием набросился на яичницу, бекон, вафли, пока отец и Рем медленно попивали кофе. Завтракать они не любили, но какого-то черта придерживались традиции собираться ежедневно в семь. Когда кофейник опустел, а слугу отпустили, Рем доложил, как прошла встреча с Гердаром Рейтмиром.
– Трус, – это была единственная оценка, которую позволил себе отец. – Реман, узнай, запустил ли Рейтмир делопроизводство, и сделай пожертвование в их приют, скажем, на десять процентов, в качестве аванса. Хватит угроз, обиженные союзники хуже врагов.
«Как заговорил», – фыркнул Первый.
Отца и правда будто подменили: раньше оставлять обиженными он не боялся и ради успеха задумки не брезговал любыми методами.
«Он хочет большего, – пояснил Второй. – Теперь он будет действовать иначе».
– Хорошо, – кивнул Рем. – Что мы собираемся возить?
Ран оторвал взгляд от тарелки. Брат не менял выражения, не показывая ни интереса, ни обиды, что отец не дал ответов раньше и заставил заключить сделку буквально на воздух. В этом тот остался прежним: говорил немного, а задания давал охотно – и крутись как хочешь.
– Оружие, – отец улыбнулся, повернувшись к окну и прищурившись на солнце, забывшее, что в Норте ему не положено светить так ярко.
Рем кивнул. Тоже не поверил, что отец решил заделаться честным торговцем, и догадался, о чем говорит с Гердаром на самом деле.
– Отец, я хотел повторить вам, – начал Ран, – слова Рейтмира. Он сказал, что у нас нет магов, и удивился, откуда мы их взяли – как Адваны достали из клеток? Думаю, это важно.
Хоть отец и сидел неблизко, Ран отчетливо видел, как расширились у него зрачки. Он прижал руку к голове, кивнул каким-то своим мыслям.
– Зайдите ко мне в полдень, – обронил отец, вставая. – Я хочу кое-что проверить, а затем мы обсудим, что делать дальше. У меня будет поручение для вас обоих.
Прежде чем выйти, отец задержался на Ране взглядом и улыбнулся, словно довольный котяра. Похвалой или одобрением это не было – исправно работающий инструмент хвалить не принято.
***
У отца всегда пахло кофе, сигарами и книгами. Каждый из этих запахов Ран любил, но в кабинете они почему-то отдавали горечью на языке.
Ран и Рем еще не опустились на стулья, отец уже начал:
– Как я сказал, мы наладим торговые связи с Кирией. Кроме этого, мы будем направлять на острова гуманитарную помощь. Делать это необходимо не от имени Альтера – от твоего, Реман.
Ран наблюдал за отцом, восседавшем в массивном кресле, подобно королю на троне, и по взглядам, по позе, по тону пытался разгадать его замыслы. Он ухватился за Кирию крепче, чем утопающий – за деревяшку. Хотел открыть там свои заводы? Долгий и странный путь. Стремился кого-то из семьи сделать наместником на одном из островов? В этом была польза, но назначением занимался секретарь по делам колоний, преданный Адванам до мозга костей. Все указывало на то, что отцу нужно восстание – он хотел показать несостоятельность их управления?
– Мы никогда не проявляли к Кирии интереса. Это вызовет ненужное любопытство, – заметил Рем.
Отец благосклонно кивнул ему:
– Верно. Поэтому ты, Реман, возьмешь в жены кирийку. Она так давно оставила родину, воспитывалась по ленгернийским традициям, но доброе сердце не позволило ей забыть дом, – отец заговорил певучим тоном умелого рассказчика. – Конечно, сначала она боялась, молчала о том, что помогает – ты узнал об этом и поддержал жену, а затем вместе с ней отправился на острова, чтобы познакомиться с ее родными и своими глазами увидеть, какая помощь требуется. Да, благотворительностью мы прежде не занимались, но ты другой, а я, конечно, не имею права препятствовать твоим добрым намерениям.
Из горла вырвался похожий на рычание смех – это вылез Первый, от вида изумленного лица Рема начавший бесноваться. Так быстро эта глыба оттаяла и превратилась в растерянного мальчишку, который, как в детстве, сидел перед отцом и искал в себе силы оправдать его надежды, даже если сами замыслы вставали поперек горла. Но если раньше, чтобы отринуть эмоции, собрать волю для «Да, отец», ему требовалось время, а иногда и розги, сейчас Рем стер растерянность с лица уже в следующую секунду. Послышалось то самое:
– Да, отец. Кто она? Она знает о… Настоящих замыслах?
– Она тебе понравится, Реман, – жесткий тон сделал ответ похожим на приказ. – Ее зовут Эльста, и хоть она действительно последние семь лет жила в Ленгерне, ради свободной Кирии она готова на все. Позаботьтесь об этом вместе.
– Свободная Кирия? – повторил Ран.
Второй тоскливо вздохнул, рука сама потянулась вверх и прикрыла левую щеку. Ран подглядел в чужих воспоминаниях, что у того на щеке было клеймо, и за прикосновением к нему он прятал раздумья, стыд или горечь.
– Да, – просто ответил отец и сделал длинную паузу, по которой казалось, что продолжения не будет, но он все же соизволил добавить: – Народ заслуживает свободы и равных прав, а колонии – независимости.
Первый хохотал и улюлюкал, и Рану хотелось того же. Как приторно звучало! Говорящий о свободах сам возвел вокруг себя подобную Ленгерну империю, и ни конституций, ни законников в ней не было. Отец забыл добавить, что его интересовало другое «заслуживает»: что получит дом Алванов.
– Да, отец, – повторил Рем. – Что-нибудь еще?
– Реман, можешь быть свободен. Киран, останься, – отчеканил отец, и Рем немедля вышел. – Киран, у меня для тебя особое задание. Ты отправишься в Кион, но я не знаю, что будет дальше – тебе придется решать самому.
«Роскошь». – Ран шикнул на Первого, хотя словам отцам был удивлен не меньше.
Тот устремил взгляд на старинную карту на стене. Она изображала Ленгерн до первой революции, но Норт и Кион – две точки на морском берегу – существовали и тогда. Разница заключалась в том, что обозначающей столицу звездочкой раньше был отмечен Норт, а сейчас ее получил Кион.
– Слушай внимательно, Киран. – Отец так и не смотрел на сына, продолжая разглядывать карту. – Корабли Рейтмиров перевозят груз Адванов. Я видел документы: его страхуют на миллионы линиров.
Ран подался навстречу, ловя каждое слово. Если интуиция и существовала, сейчас она роптала и слушать не хотела, заранее говоря, что хорошим дело не кончится. Другого от задания, в котором замешаны Адваны и грузы на суммы, знакомые не каждому богачу, ждать не стоило.
– Что они перевозят, никто не знает. Это первое. Адваны продолжают эксперименты с магией, хоть и используют только добровольцев. В большинстве своем маги не возвращаются, а что это за эксперименты, никому не известно. Второе. За последние тридцать лет Адваны открыли несколько научных центров в Атаре и его окрестностях – слишком много для этого никчемного города. Города на границе с Баларом, к тому же. Это третье. Про какие клетки говорил Рейтмир, я не знаю. Вероятно, добровольцев нет – это ложь Адванов. Четвертое. Найди для меня ответы.
Адваны, Адваны, Адваны. Отец все не менял пластинку. Он говорил, что они выбрали путь автократии, военной экспансии, сокращения прав и свобод, монополий, но такими их видел только он. Да, войны продолжались, спорить с этим не стоило, но именно Адваны получили звание «светлых умов», их стараниями наука и техника шли вперед, все передовые разработки принадлежали им. Звучало слишком хорошо, и Ран тоже не верил, что на этом небе нет облаков, но паранойей отца он не был заражен.
– Ты подберешься к Аларту Адвану. Ему шестнадцать, и он сбежал из дома – почему, снова неизвестно. Он считает, что обманул всех, никто не знает, где он, но по приказу семьи ему подыгрывают. Младший Адван поступил в школу и живет по поддельным документам. Возможно, он увидел что-то, что шло вразрез с его убеждениями, и он сбежал. Узнай.
– Я слишком приметен.
Отец закатил глаза и демонстративно фыркнул:
– А мне казалось, ты убежден, что очки скрывают тебя. Эта та школа, где подобным тебе не удивляются. Чандера сейчас работает там, она поможет приблизиться к мальчишке.
Первый радостно взвыл, заскакал. Он любил Чандеру. Ран тоже любил.
– Родители не приставили охрану к своему сыну?
– Ты предлагаешь, чтобы я сделал работу за тебя? Слушай, смотри, узнавай. Это твое дело, Киран.
«Молчи», – предостерег Второй, когда резкий ответ уже был готов.
– Если понадобится, – отец продолжал, – уведи Адвана. Узнай, что знает он. Что не знает – заставь захотеть узнать.
– Хорошо, а после? Его будут искать, и когда найдут, они поймут, кто я.
Отец вздохнул:
– Киран, ты умеешь работать и не нуждаешься в моих инструкциях, поэтому не задавай глупых вопросов и берись за дело. Если что-то будет угрожать нашей безопасности, заставь мальчишку замолчать. Даже если навсегда. Он не так важен Адванам, как старший сын, на нем уже стоит клеймо «не такого». Ты отправляешься на следующее утро после помолвки Ремана. Возьми документы с моими подписями, деньги и верхолет. – После каждого предложения отец делал в блокноте пометку.
«Роскошь», – повторил Первый, но уже с удовольствием. Сбежать из Норта ему хотелось не меньше. Правда, столица была хуже: Норт хотя бы не прятал свое хищническое лицо, а показывал его через ветра и холода. Кион зеленел, пел журчанием фонтанов и гордо тянулся к небу резными шпилями, но жизни в нем не было – только выживание. Ладно, там хотя бы теплее. Тепло Ран любил, а его зверь – еще больше.
«Скажи ему», – велел Второй и сразу отступил, снова став ехидным Первым. «Хочу увидеть его лицо», – добавил тот.
– Пап, это мое последнее дело.
Говорить «папа» или обращаться к старшим родственникам на «ты» было не по этикету, но Ран решил поступиться им, надеясь хоть один чертов раз поговорить по-человечески.
Оторвавшись от записей, отец смотрел на сына всего секунду, не больше: достаточно для него, чтобы понять, что это не бунт, а заявление о смерти.
– Хорошо. Выполни его как полагается.
Первый скривился, рванул вперед, зарычал. Отец не повел и бровью – к проявлениям зверя он давно привык. Сделав глубокий вдох, Ран заставил Первого вернуться на место, но и у него из горла рвался рык.
Есть личное, а есть долг, и верно чувствуя границу между ними, точно это было инстинктом, отец всегда знал, как отделить одно от другого. Хотя что там отделять – все его личное умерло двадцать четыре года назад, и тогда свою жизнь он положил на алтарь служения дому: но не людям, а фамилии.
У отца была любимая жена, которая подарила ему наследника – Рема, но умерла при родах. И была вторая, из хорошей семьи, с хорошим приданым. Твердой рукой она вела хозяйство, а ее сын всячески старался угодить отцу, но любви у того не стало больше ни к ней, ни к нему. Ран всегда знал, что ему не дотянуться до Рема, и, конечно, ответ отца удивить не мог – хотя удивиться так хотелось.
– Как и всегда.
Ран встал, когда отец елейным голосом спросил:
– Разве я тебя отпускал? – он смотрел, склонив голову набок.
– Да, отец, что-то еще?
– Не забывай про правила, Киран. Ты можешь уйти, только когда разрешит глава семьи. Теперь ты свободен.
Семьи? Ран оставил и ухмылку, и вздох при себе, но Первый взвился: снова из горла вырвался рык, а губы против воли разъехались, по-звериному обнажая зубы.
Ран вышел, и по ту сторону на него лавиной хлынули воспоминания: как растет смуглый черноволосый мальчишка, но не меняется клетка, как его способность превращаться в зверя развивают и контролируют, а потом дополняют новой и как он все скалится и рвет цепи подобно волку, которого всегда вспоминал. Итог у них был схож: один стал трофеем в пышном зале, а другой – строчкой об успешно выполненном деле. Ран знал, что через месяц и он превратится в строчку, в трофей.
