Kitabı oku: «203 истории про платья», sayfa 2

Глава 1
“Оно зашибись как кружилось”: истории про детские и мамины платья

Наши детские платья и платьица становились для нас чудом или пыткой, первым опытом “женственности” или первой женской травмой, объектами желания или объектами ненависти, – а еще о том, почему истории о платьях очень часто оказываются историями об отношениях женщин внутри семьи, и о том, почему платья наших мам зачастую до сих пор хранятся в нашей памяти, а нередко – и в наших шкафах.

“Натянуть на забор и качаться”: истории о детских платьях

* * *

Было мне лет восемь. И мама купила мне летнее платьишко – розового цвета из плотненького хлопка в рубчик, рисунок не помню, кажется, парусники… Вполне себе симпатичное, если бы не наглое дизайнерское решение в виде “прорезных” карманов. То есть, натурально, две длинные дырки, отороченные кантом и украшенные маленькими бантиками по краям этих двух позорищ. Как же я его ненавидела! Но мама была неумолима: “Не выдумывай! Прекрасное платьице, дышит, проветривается”. И выгоняла меня в нем на прогулку. Это были пропащие дни – потому что я ни с кем не играла, а бродила в сторонке, закрывая ладошками дыры. Стыд был двойной: и платье дырявое, и трусы мелькают (если наклониться за мячом, например, или повернуться неудачно). Нет, меня не дразнили, не подшучивали, никто слова в адрес платья не сказал. И все же это одно из самых нерадужных детских воспоминаний. Связанное с мамой в большей мере, как вы понимаете.

MELISSA LEMON

* * *

Когда дочери подруги было пять лет, она ходила в симпатичный поселковый детский садик. Ее там все очень любили, и одна воспитательница притащила подруге платье, от которого пятилетний человек с ума сошел от восторга – а мы все охренели от ужаса. Это был китайский кружевной белый торт: воланы на рукавчиках, белые “атласные” цветуечки по вырезу, юбки из марли, открытые плечи и там тоже какие-то цветуечки – короче, апофеоз китча и звездеца. Такие платья обычно на вокзалах носят цыганские крошки. Понятное дело, из этого платья она не вылезала никогда. Носила его лет до семи. Наконец она из него выросла. И только ее мама решила его наконец выкинуть – но нет! Девочка торжественно подарила его своей младшей близкой подруге – моей дочери Манюне, которой как раз исполнилось четыре года. Манюня от счастья тоже сошла с ума. Мы в этом чертовом платье ходили на все праздники, а каждый вечер она в нем танцевала. От него отлетали детали, Манюня со слезами заставляла их пришивать обратно. Наша бабушка-модельер крутила пальцем у виска и спрашивала, не могу ли я деть уже куда-нибудь этот драный серый торт. Но я не могла. Самое удивительное, что из этого платья невозможно было вырасти – оно росло и тянулось вместе с дочерью. Наконец, когда Манюне исполнилось семь лет, ее голова не пролезла в воротник. Платье было любовно сложено в шкаф, а потом я его тайно выкинула. Но до сих пор, когда мы собираемся купить Манюне новое платье, она спрашивает, а нельзя ли найти то, божественно прекрасное, которое было в детстве.

АННА КАЧУРОВСКАЯ

* * *

Мне десять лет, мы приехали в Минск, на свадьбу родственников. А там с текстилем получше, чем у нас, и вот нашли мы белорусское народное платье, с подъюбником и двумя половинками юбки сверху, как два фартука. Мама научила меня слову “плахта”, и привезли этот наряд в Кишинев. Прихожу я в нем на праздник в школе.

– Ах, какое платье!

– Это не платье, это плахта!

С тех пор я считалась в классе странной заучкой.

САША СМОЛЯК

* * *

Лет пятнадцать назад мой сын, которому было года четыре, завис в каком-то сельпо возле манекена, одетого в платье до пола. На вопрос, чем это платье так его заинтересовало, сын восторженно закричал: “Мама, купи себе такое платье, ты будешь принцессой!” Надо ли говорить, что это платье было со страшным количеством рюшечек, кружев, цветочков и воланов, а еще оно было ядерно-зеленого цвета и стоило несусветных денег.

В общем, принцессино платье я себе не купила, очень расстроив этим поступком сынулю. Он его долго вспоминал и даже нарисовал в письме Деду Морозу, прося, чтобы тот принес такое платье мне в подарок. Дед Мороз, зараза, не принес. Собственно, так и пошатнулась вера моего сына в новогодние чудеса.

НАТАЛИЯ ПАНТЕЛЕЕНКО

* * *

У моей маленькой дочери было жуткое и обожаемое китайское платье-торт. Розовое. Оно растягивалось, тянулось бесконечно! “Дикие розочки”, сумасшедший декор. Дальше дверей квартиры я ее в этом платье не пускала, но по приходу из садика платье мгновенно надевалось и носилось бесконечно. То платье перешло к нам по наследству и было также отдано дальше – продолжать свою миссию.

ELENA DATSKO

* * *

У кузины лет в пять было жуткое белое капроновое платье. Все как положено: рукава-фонарики, вырез лодочкой, пышная юбка и оборки по краю. Оно было предметом моей лютой зависти (мы одногодки), а хозяйка свое платье ревностно оберегала. Наконец, когда нам было лет по шесть, я выцыганила у нее это платье и даже влезла в него (с трудом – я была слоненок, а кузина фея). В платье я проходила один день – и успокоилась. Отпустило.

НАСТАСЬЯ КУЗНЕЦОВА

* * *

Мне семь лет. Снится мне сон, что я принцесса. И платье у меня белое с тремя воланами на юбке, каскадом вниз. Проснулась, ничего не помню, кроме платья. Побежала, рассказала маме. Мама поохала вместе со мной, повосхищалась, что надо же, какой сон хороший. А через пару дней приносит подарок. Разворачиваю, а там платье из сна. Ну и что, что не до пола, а еле до коленок. Но оно белое. С воланами, тремя, каскадом. И розовая лента отделки по краю воланов. Я чуть в обморок не упала. Понятия не имею, где мама достала эту небесную красоту в Кишиневе 90-х годов. Это было мое самое дорогое, оберегаемое и любимое платье, пока я не выросла из него.

САША СМОЛЯК

* * *

Мне было лет восемь… Мама переделала для меня отцовскую рубашку в крупную черно-красную клетку. Переделка состояла в том, что я была подвязана черной капроновой лентой вместо пояса, а под воротничком – пышный капроновый бант. Мне не терпелось выйти на улицу покрасоваться. Не помню, куда пошла, но помню, как возвращалась под взгляды и улыбки прохожих. Было ощущение пудовых гирь на ногах, каждый взгляд ощущала на себе физически. Это был мой первый и последний выход в этом наряде.

ЕЛЕНА ПОЗДНЯКОВА

* * *

У меня до сих пор хранится детсадовская “снежинка” из маминой фаты! Костюм пожелтел от времени, но так дорог, что я его никогда не выброшу. Юбочку надеваю на дочку, когда она играет в принцессу.

ОЛЬГА ШЕСТОВА

* * *

Пятидесятые годы, СССР, бабушке достался кусок крепдешина. Маленький. Бабушка думала-думала и для своей маленькой дочки (моей тети) сшила из этого крепдешина замечательное платье. Сводила в этом платье один раз в гости, а в другой раз попросила дочку подождать, пока к она соседке забежит. Дочка стояла во дворе, стояла, делать нечего, стала играть подолом платья. Доигралась до того, что попробовала на зуб. А крепдешин прикольно так на зубах похрустывает. В общем, к возвращению мамы ребенок весь подол платья обгрыз.

ЕВГЕНИЯ ЧИКУРОВА

* * *

Мое первое вечернее платье было сшито из папиной рубашки. К новогоднему утреннику. Мне предстояло танцевать танец снежинок. Конец семидесятых, рубашку с жабо из сине-белого перламутрового жаккарда для папы шила тоже мама. Платье получилось волшебное. В детском саду его вывесили на всеобщее обозрение и сказали другим родителям, что все снежинки должны быть в таких. На что другие родители восхищенно ответили, что это произведение искусства.

АНОНИМНО

* * *

Когда мне было шесть лет (в 1995 году), мы с мамой поехали в Кельн, в гости к нашим друзьям. В Кельне, помимо прочих увеселений, мы пошли в огромный магазин детской одежды, где мама пообещала купить мне нарядное платье – любое, какое захочу, потому что московские варианты нарядных платьев эстетически ее совершенно не устраивали. Я зашла в этот магазин и сразу увидела ЕГО: платье из чистого золота, сверкающее солнечным светом от воротника до самого подола из парчи. Все остальное меркло в сравнении. Тут-то мама, нахмурившись, и взяла назад свое слово, потому что платье из чистого золота не вписывалось в ее представление об интеллигентном нарядном платье, поэтому в итоге мы купили вельветовое платье с черным лифом и подолом в коричневую клетку. На выпускной фотографии из детского сада все мои однокашницы сидят в розовых принцессиных платьях с искусственными розами, вплетенными в косы, а я – в дорогом черном вельветовом платье, со стрижкой каре, на шее элегантная серебряная цепочка, а в глазах тоска по золотому платью.

КАТЯ РАБЕЙ

* * *

Мне было четыре года, и мы жили в Шебекино – это химический ужас и вечная зима. Я вечно болела, в сад почти не ходила, а если ходила, то это была просто чистая слезная тоска по маме на целый день. Приближался Новый год, и всем мамам девочек велели нарядить дочерей в “снежинок”. Мама извернулась в кульбите, но смогла достать мне красивое белое платьице с красными – точками? цветочками? – в общем, в красном чем-то там. Так как дети были маленькие, родителей на праздник не пускали, чтобы избежать рева. Наряд нужно было принести на плечиках и подписать, чей он. Старая советская пытка для детей и взрослых. Только спустя месяц, когда раздавали фотографии с утренника, мама увидела, что платье мне надели задом наперед.

ЛЮДМИЛА ЕФРЕМОВА

* * *

1989 год. Мне четырнадцать. Сентябрь. Едем всей семьей в Пицунду, поездом, в Дом литераторов, отдыхать.

Перед отправлением, буквально за пару часов, прилетает бабуля Надя из Москвы и сообщает, что привезла мне желтое платье с воланами, в огромных белых горохах. Наши, чтобы не усугублять и без того суетное утро, уговаривают меня потерпеть и забрать его после отпуска. Но я непреклонна, поскольку уже нарисовала в своем мозгу картину: я выхожу на перрон в желтом платье в горохах, и обморок случается не только у граждан отдыхающих, но и у местного, гагринского, населения. Бабуля кое-как передает этот синтетический, искрящийся в темноте кошмар маме, та сует его в чемодан, практически не рассматривая… Всю дорогу в поезде я мечтала о парадном выходе на перрон.

Подъезжаем. Я мечусь между чемоданами в поисках того, где лежит скомканное гороховое чудо. Наконец нахожу; времени в обрез, чемодан зажат между полкой и не помню чем, я дергаю ручку – раз, два, выдираю ее с мясом, приоткрываю цепочку, вытягиваю жеваное платье, надеваю, выхожу… На перроне практически никого, в обморок никто не падает. Тишина. Слышен только голос папы, который, матерясь, пытается вытащить раненый чемодан из поезда. У мамы немой укор в глазах… Платье я больше не надевала. Никогда. Оно ведь и правда ужасное было.

АННА САТЯН

* * *

Мама, когда я была маленькая, шила мне сама. Одно из платьев было новогодним – белое, с кружевными оборками и серебряным вышитым листиком на груди. К нему прилагалось кольцо из белого меха на голову – в общем, я была королевишна. Привели меня в этом в детский сад, барышни полезли считать оборки: спереди шесть, сзади шесть – итого двенадцать. Крутили-вертели, одну оборку оторвали. А у меня – главная роль главной снежинки. Воспитательница говорит: “Только не плачь, что-нибудь придумаем сейчас!” А я и не плакала: посмотрела на нее серьезно и сказала: “Папа говорит, что все на свете можно исправить изолентой и скрепками. У вас есть изолента?” Воспитательница посмотрела на меня как на сумасшедшую, потом у нее что-то щелкнуло, и она притащила натурально скрепки и приколола мне оборку. Так я и выступала.

АДРИАНА ЛИТО

* * *

Меня в детстве почему-то постригли чуть ли не наголо, и я донашивала пальто троюродного брата Гришки. Ходила в трикотажных свитерочках и таких же вязаных штанах. Короче, меня в три года хронически принимали за мальчика. Я потребовала, чтоб мама мне на лысую голову нацепила бант. А к папиной защите диссертации мне в четыре года пошили у портнихи настоящее роскошное платье – из красного бархата с белым кружевным воротничком, и я до сих пор неравнодушна к бархату и к такому вот глубокому красному цвету. К тому времени, как я надела платье, у меня и волосы отросли. И я превратилась в настоящую девочку.

АННА ГАЛЬБЕРШТАДТ

* * *

У моих шестилетних дочек-двойняшек был первый в жизни концерт в музыкальной школе. Новогодний и праздничный. И прийти на него было велено в нарядных платьях. А у детей моих в тот момент верхом красоты и изящества считались нежно-сиреневые “принцесские” платья из смеси ацетата, синтетической сетки и кринолина с обручем на подоле. Платья кололись и были совершенно непригодны для ношения. Но разве неудобство остановит истинную женщину? Короче, надели девочки эти платья. А одна из сестер дюже своенравная у нас. Говорит, колет мне, надо б что-нибудь поддеть. Ну мы и поддели. Хлопчатобумажную майку с красным Микки-Маусом. А сверху платье. С декольте. И Микки на всю грудь. Прикрыли мы его меховым болеро из искусственного горностая и на концерт пошли. И вот сцена. Белый рояль. Девочки прекрасные стоят. Мои лучше всех, конечно. Тишина. Все внемлют. И тут моя принцесса с воплем: “Да неудобно мне в этом меху!” – снимает болеро и в зал бросает. Так и пела. С красным Микки Маусом в кружевах цвета сирени.

АННА КОРНЕВА

* * *

Первое знаковое платье случилось году в 1974-м. Оно было розовое с фонариками, на нем были маленькие утята и цыплята в половинках скорлупок яиц, на некоторых были бескозырки. Я пришла в этом платье в детский сад, а на следующий день мама одела меня в другое. Ко мне подошли аж два мальчика, одного из них звали Дима Ульянов, и сказали, что вчерашнее платье было прекрасно и пусть я всегда хожу в нем.

МАРИЯ АРХАРОВА

* * *

Самое первое платье с “имперской талией” мне сшила мама на пять лет. Папа под это дело подарил мне букет цветов, ну вот так и выросла.

ANASTASIA V. VERA

* * *

У меня платье из детства. Было время, когда из магазинов в нашем моногороде исчезло все. Мама покупала пеленки из кулирки и шила платья моей старшей сестре, чтобы ей было в чем в детский сад ходить. Они были только двух расцветок, и ткани тоже не было, только марля. А я была очень мелкая и худая, просто смерть на взлете, потому что сильно заболела и после этого не могла набрать вес, и мне просто обрезали следочки у ползунков, получались шортики на помочах. И тут соседка по общежитию решила отдать маме куклу, которую ей в детстве привезли из Германии. Ну, вроде как стоит, место занимает, а она в нее и не играла никогда, а у мамы дочки, вот, нате вам, играйте. Кукла была очень большая (для куклы, конечно), и на ней было совершенно потрясающее, невероятное, волшебное, с большим вкусом и мастерством пошитое кукольное платье: белый мягкий и нежный атлас с салатовой отделкой и вышивкой. И ткань такая чудная – не синтетика, мы такой не знали. И это платье мне пришлось точно впору! И у мамы все спрашивали, где она его взяла, когда меня в нем видели, и никто не верил, что оно кукольное! Платье, к сожалению, не сохранилось, и фотографии тех лет тоже утрачены. Но мы его помним. И я его помню, хоть было мне тогда едва-едва три годика.